Текст книги "Избранные ходы"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Мошнак оказался на редкость сговорчивым. Он не то чтобы воротил лицо от набора вин, выставленных ходоками на кон в качестве затравки, а просто округлил предложенную сумму до более удобной при расчете. Основным условием кредита была конфиденциальность – не дай Бог, о нем узнают люди губернатора. Поэтому ссудные документы были оформлены быстро, как погребальные. Ужасала лишь процентная ставка – 280 годовых.

– Да это же финансовый культуризм! – возмутился Макарон. – Боди билдинг! Вас пора обезжиривать! Качаете мышцу на наших гормонах!

– Что я могу поделать? – оправдывался Мошнак. – Я сам беру у Центробанка под 240! Изменится ставка рефинансирования – тогда и условия кредита пересмотрим.

Вышли довольными. Про высокую ставку и не вспомнили.

– Я надеюсь, теперь все знают, что такое неевклидова геометрия? поинтересовался Артамонов у подельников, когда вернулись в гостиницу.

– Ну?

– Это когда авальный кредит выдает круглый дурак.

– А когда рамбурсный?

– Сами вы дураки!

– Мошнак – свой парень. Прогрессивно мыслит, думает о развитии.

– А кто спорит?

Часть ссуды Артур запустил-таки в алмазный прибор.

– На фиг ты загнал бабки в Якутск? – не выдержал Артамонов. – Мошнак пришьет нам нецелевое использование! Мы же договорились пустить на прибор ближайшие деньги, которые поступят от продаж газет за рубежом! А не из кредита! Тем более, что тебе была нужна не вся сумма сразу…

– Месяц ничего не решит. Деньги вернутся, и мы запустим их, куда планировали, – оправдывался Варшавский.

– Через месяц от них ничего не останется, смотри как доллар прет!

– От прибора я рассчитываю получить неплохой барыш.

Для достройки «унитаза» привлекли Ренгача, который при социализме занимался сдачей объектов. Было время, когда он требовался на каждом углу. Далеко не плановое строительство сделало Ренгача ацикличным алкоголиком. Бывали в той его жизни особенные дни, когда он начинал томиться и прислушиваться к внутреннему голосу. И главным было – не проморгать. Ренгач отправлялся по городу в поисках объекта на выданье. Начинал он бодро, подбирал людей, готовил документы. Наконец, накупал дикое количество питья, собирал в укромном месте членов комиссии и гудел с ними до потери пульса. Перед тем как уйти в отруб, Ренгач успевал передать пакет подписанных документов, по которым груда строительных затрат обретала статус объекта, а сам объект получал титульного владельца.

В результате шоковой терапии этот специальный человек оказался не у дел и ушел в коменданты. Предложение сдать «унитаз» страшно оживило его.

Заимев в контрагентах это известное в прошлом явление, специализированные службы города принялись лютовать. Они выдавали Ренгачу такие технические условия на производство работ, что перехватывало дыхание. Получение добра на канализацию обязывало попутно отвести стоки от элитной бани. ГТС вынуждала протянуть кабель еще и в соседний микрорайон. Запитка током оборачивалась монтажом подстанции для «Ротари-клуба». Отопление влекло установку регистров в школе милиции. Но Ренгача просто так было не взять.

– В России нет проблем, – говорил он, – есть нюансы и специфика.

Готовя подкопы под комиссию, Ренгач ездил с Макароном на вишневой «девятке». Вес Ренгача в сравнении с Макароновым находился в мизере. Когда Макарон садился в кресло пассажира, правый передний амортизатор входил в себя до упора и больше оттуда никогда не показывался. «Девятка» накренялась так, что сторонились встречные машины. Сидевшего за рулем Ренгача никто не видел. Получалось страшное зрелише – перекособоченная машина без водителя прет прямо на тебя. Это сгущало краски вокруг «унитаза». Его стали называть «дом с привидениями».

Ренгач не изменил себе и сдал объект, подтвердив теорию плавного безболезненного врастания социализма в капитализм. «Водоканал», санэпидемстанция, пожарные, теплонадзор, землемеры после приемки не просыхали неделю. Город замер. Канализационные трубы переполнились, трамвайные пути вздыбились, телефонные звонки скапливались в проводах, пыль не выметалась, и город впору было класть под капельницу дождя.

Не удалось сдать только лифт, шахта которого представляла стеклянный придел к «унитазу» с тыльной стороны. По форме он напоминал карандашный огрызок, а по высоте доходил до середины здания.

– Я предлагаю сделать в шахте курилку, – объявил Ренгач. Курилку-батут. Закуриваешь, и с любого этажа прыгаешь в шахту без всякого страха. Подлетел вверх, соснул и опять вниз. Ведешь перекрестные беседы с коллегами, даешь прикурить на ходу, можешь попутно отчихвостить пару-тройку нерадивых работников. В частности, очень ловко заворачивать авторам недоработанные материалы. Кинул бумаги в воздух, а тяга в шахте о-го-го какая, их вытянет вместе с дымом. Покурил, оттолкнулся и, взвившись на нужный этаж, снова – к работе!

– Неплохо придумано, сынок, – одобрил идею Макарон. – Делай батут! В жизни все пригодится!

Ренгач так и поступил – сплел воедино десяток батутных сеток и пристрелял концы к нулевой отметке.

Блюсти галерею «Белый свет» упросили Давликана. Это был уже не тот затертый художник, который пугался польского таможенника и дико метался между кусками плоти. Поездка в Амстердам в корне изменила его философию. Занимаясь штопаными картинами, он окуклился и вырос в мэтра. Перед ним стояли иные проблемы – не как подать объект, а где зашить. Здесь ему не было равных. Основным инструментом стало лапотное шило, подаренное Макароном. Картины шли влет. Давликан обрел известность далеко за пределами мастерской. Основным его достижением было то, что он избавился от порочной практики называть творения именами известных фильмов, книг, скульптур и других произведений искусства. Завершив творение, Давликан давал ему простое, но глубокое название типа «Путь к филе» или «Мясо криля». А если позволяло настроение, подписывал просто: «Холст. Масло. Дратва». Он увлекся схемами разделки туш, на которых грубыми нитками сшивал холщовые телеса по линии рубки. Или иллюстрировал руководство по чистке королевских креветок, вынутых из пришитого к картине кукана. А натюрморты у Давликана получались просто божественными. Прежде чем приступить к очередному, он делал самую серьезную разблюдовку картины. Если изображал брыжейку, то обвязывал ее натуральным копченым шпагатом. А чтобы придать этому складчатому отростку брюшины больше выразительности, грунтовал холст до состояния полного альбедо. И только потом упаковывал объект так, чтобы тот аппетитно виднелся из надорванного мешка.

Правда, за Давликаном продолжала водиться одна страсть из прежней сиротской жизни: временами, вымыв голову «Head and shoulders», он накупал маринованного чесноку, морской капусты и целую неделю чего-то ждал. А потом отправлялся в интимный магазин оценивать принадлежности.

В один из таких бзиков он позвонил Фетрову, поведал о принципах галереи «Белый свет» и на пару с ним занялся ее отделкой.

Когда работы закончились, никто не верил, что все эти чудеса с лепными подвесными потолками, с белой штопаной мешковиной стен и задымленными окнами сотворили полтора человека. Первая частная галерея могла стать гордостью города, но пожелала остаться гордостью «Ренталла».

Первым приобретением галереи стала копия нашумевшей в Амстердаме работы «Целенаправленное движение свиней», на которой стадо цветных чушек в фрейдистском экстазе неслось навстречу мило заштопанной заднице. Работу поместили в хранилище. Таким образом, галерея овладела первой единицей хранения, положившей начало коллекции. Давликана стали величать директором картины.

Наступил день презентации. Она сопровождалась выставкой живописи. Народу собралось достаточно – Шарлотта Марковна, Маргарита Павловна, подиумная дива… Они хорошо дополнили общество Изнанкиной и Флегмановой, которые работали теперь в разных заводских многотиражках и жили душа в душу. Как бы на шумок заскочил Мошнак, и объявился без всякого приглашения Неудобин. Он продолжал судиться с «Губернской правдой» и был принят как родной.

Все мероприятия подобного рода было положено открывать просвещенному человеку Гладкову. Он пускал в строй родильные дома, разбивал шампанское о вагоны. В сутках не хватало часов – настолько плотным был его график. По нему он опережал реальное время года на три, но о будущем говорил только выпив и со слезой. На пуск первой очереди «унитаза» Гладков прибыл сразу после открытия элитной бани.

– Уважаемые друзья, дети мои, – выдохнул он квасные пары. – Мы пережили небывало трудный девяносто второй год гайдаровских реформ. Впереди нас ждет не менее сложный девяносто третий год расстрела парламента. И там, где у других горит и рушится, мы возводим, строим, закладываем… Пользуясь случаем, – проделал он излюбленный вираж, – мне хотелось бы поздравить…

Все дружно встали.

– Пользоваться надо не случаем, а презервативами, – вполголоса посоветовал ему Нидворай.

Услышав складный шепот, Гладков прервал пассаж и принялся внутримышечно всматриваться в собрание. Не обнаружив ничего такого, он схватил бокал и бросился чокаться со всеми подряд.

Чтобы запутать его окончательно, Нидворай громко чихнул.

– Тебя бы под Кушку, враз бы вылечился! – сказал Макарон Нидвораю, оттирая его от Мошнака, рассматривающего живопись. – Ты же можешь заразить нашу золотую жилу! – И, обратившись к банкиру, предложил: – А хотите, Капитон Иванович, мы будем брать вас за рубеж? Сведем вас с западными воротилами. На наши выставки такие черепа хаживают! Прямо мицубиси! Перезнакомитесь с кем надо и не надо. Верхние слои являются купить лучшие картины. Вот в Амстердаме, например…

Стоявшие за спиной Орехов с Артамоновым поперхнулись. Макарону пришлось на секунду прервать свое повествование.

– Спасибо, – бросился отнекиваться Мошнак. – Я и без того из-за границ не вылезаю.

– Когда едешь на выставку, – снова воспарил Макарон, – вроде бы и не по делу, но косвенно получается, что больше чем по делу. Занятие картинами делает человека многозначительным. А вот с «шедеврами» у вас в банке надо поработать. Такой срач устроили вы из произведений, что непонятно, почему художники до сих пор не отходили вас как следует по бокам. Так с картинами обходиться нельзя. Если к вам в угодья попадут эксперты из банка реконструкции и развития, вам не получить никаких денег.

– Почему? – удивился Мошнак.

– Дело в том, что ваша экспозиция раскрывает вас как любителя. А это может стать причиной краха вашего заведения. С живописью, как и с деньгами, нужно работать аккуратно и круглосуточно.

– Неужели? – никак не мог поверить в прописные истины Капитон Иванович.

– Именно так. Криво и эклектично вывешенные картины могут похоронить вас. Если связываться с искусством и лезть в этот сектор рынка, нужно работать со спецами. Тем более, если вы планируете заниматься не только современной живописью. Не дай Бог, вы без экспертов сунетесь в девятнадцатый век или глубже!

– Вот как?! – сомневался банкир.

– Конечно! За все надо платить! Зато потом, когда ваш банк сгинет, активы в виде картин будет проще увести.

– А вы сможете устроить все профессионально? – на всякий случай поинтересовался Мошнак.

– Что устроить? Увести картины?

– Да нет, грамотно развесить их по стенам.

– Развесить, пожалуйста! Но мы поможем и увести. Дело в цене.

– Белое вино хорошо под дичь, – доносился с другого края стола голос Орехова.

– Особенно под ту, которую ты целыми днями несешь, – уточняла Улька.

– Галерея хороша, но стекла мутноваты, – высказал оценку Неудобин.

– Перестройка опустила всех на уровень ниже среднего, – дилетантски рассуждал Нидворай. – Люди волокутся за социализмом и пытаются получить прогрессивку. Но им закрывают низкую процентовку. И среди этого бардака мэр устраивает День города!

– Действительно, они что, с ума посходили? – вторил ему Толкачев. В городе жрать нечего, а они фейерверк устроили! – разглагольствовал он, будто участвовал в турнире по классовой борьбе.

– А вы что, лучше со своей презентацией? – заметил Неудобин.

– А ты возьми любой словарь и почитай, – наклонил его Орехов. – И увидишь, что больше всего слов человечество придумало для обозначения вин, танцев, материй и болезней. Несмотря на лишения, люди всегда старались одеться, напиться и сплясать. Чтобы потом заболеть.

– Что касается одежды, это стало заметно только сейчас, – поделилась наблюдениями страховая дива. – Раньше люди старались надеть то, чего не было на прилавках. А теперь есть все. И вскрылась такая безвкусица, такой слесарь пошел истый, прямо от комля!

– Не может быть! – удивилась Маргарита Павловна. Она одевалась в спецмагазине «Пленум» и не ведала проблем даже до перестройки.

– Вы знаете, – участвовал в беседе Давликан, – на базе галереи я открою студию «Body art» – рисовать по телу.

– Это интересно, – спели в один голос Маргарита Павловна и дива.

– Так что проблема одежды снимается автоматически.

Орехов с Улькой и Ясуровой налегали на пиво, Макарон – на свои любимые яйца под майонезом. Покончив с очередной порцией, он набросился на Ренгача, осуществлявшего закупки:

– Вечно ты набираешь подростковых яиц! Для такой цены это очень мелкие яйца! Тебя никуда одного послать нельзя! Какой ты к черту интендант! Не можешь грамотно отовариться! С твоей помощью нас даже магазины обувают!

– Вас обуешь! – огрызнулся Нидворай. – Кроме посмертной маски, с вас ничего не снимешь!

Освятил галерею и кафе «Папарацци» архиерей Волович. Он приурочил к событию реденькую бородку и славный текст. Похоже, он и впрямь увлекся монашеством. Его хорошо пропостившееся тело неплохо смотрелось рядом с закусками.

– Ну вот, еще несколько ступенек, и ты – владыка! – сказал Макарон.

– Стараюсь, батенька.

– Побыстрее надо, – подстегнул его Орехов. – А то у нас дела намечаются!

– Как скажете.

– Ну, а «Ванесса» твоя жива? – спросил Артамонов.

– Дописываю.

– Правильно, письменность забрасывать нельзя.

Артур тем временем торговал юридическими адресами. Удовольствие это стоило недорого, но при хорошо организованном потоке можно было делать сносные суммы. Артур особенно не распространялся об этом. Дело всплыло, когда всем киоскам в округе мэр велел вывесить на фронтальной поверхности привязку к местности. И на всех табличках закрасовалось одно и то же: Озерная 11а. Со стороны могло показаться, что сетью павильонов владеет один хозяин. Если бы «Лишенец» был Карабасом-Барабасом, то за его владения можно было выдать половину города.

Глава 9. САМ – АРТУР

После празднества в «Лишенец» зачастил с проверками Додекаэдр. Магнаты доедали хлеб-соль, оставшиеся после презентации, и внимали инструктору, который объяснял визиты тем, что редакция не высылает контрольные экземпляры.

– А зачем они вам? – поинтересовался Макарон. – Только честно.

– Мы не можем понять, насколько объем рекламы в «Лишенце» превышает законный, – пояснил Додекаэдр. – Есть подозрение, что часть денег проходит мимо кассы.

– Вы бы проверили Фомината, – посоветовал ему Орехов. – Там такие налоговые гавани!

– Будет команда – проверим.

Додекаэдр был поражен ничтожностью бухгалтерии «Лишенца». Традиции хранить платежные документы там не наблюдалось и в помине. Трудности гостиничной жизни породили другую привычку – ежеквартально сжигать липу в мусорном контейнере, или, по выражению Орехова, проводить внутренний аудит. Поэтому в новый офис ничего поличного не переехало.

– Мы планируем перейти на издольщину, – объяснил Артамонов вездесущий бардак. – Хотим выплачивать подушные подати натуроплатой.

– Это расскажете налоговику, который придет завтра, – посоветовал Додекаэдр. – А меня интересует другое.

Роясь в остатках бумаг, обсыпанный оспиной Додекаэдр понимал, что ему не накопать столько, чтобы поставить «Лишенец» на колени. Это обстоятельство удручало его. Ему ничем не мог помочь ни Варшавский с неудобным угрем во впадине над левой ноздрей, ни Макарон, прочищавший ухо газетными скрутками, ни Орехов с Артамоновым, нависшие над шахматной доской.

– А что, товарищ инспектор, – обратился Орехов к Додекаэдру, который бестактно подсматривал за игрой, – раз вы так небезучастны, не учинить ли нам партию под интерес? Артамонов вывел новое начало, и не прочь обкатать его на постороннем. Мы планируем ввести новый дебют в учебники. Второй ход – королем. Ну, что, согласны? На кону – штраф, который вы намерены нам выкатить. Выигрываете вы – штраф утраивается, если мы – отменяется.

– Идет! – неожиданно согласился Додекаэдр. – Расставляйте!

– Правда, у нас, как у погорельцев, некоторая инвалидность фигур наблюдается – вместо короля свеча, пешки из доминошных костяшек… Но правила – такие же облигатные: взялся – ходи!

– И не в таком приходилось разбираться, – принял условия Додекаэдр. Он находился в полной уверенности, что в одночасье обставит любого из присутствующих. Его подмывало восполнить отсутствие в бухгалтерии документов хотя бы так – с помощью рокировки. И он бросился загонять в угол обезумевшего короля Артамонова табуном своих коней. Но игра затянулась. Начало Артамонова было не из простых. А продолжение – еще хуже. Выход короля на третью параллель приостановил действие мозга Додекаэдра. Путаясь в фигурах, он начал сливать партию.

– Цугцванг! – объявил Артамонов. – Каждый ход ведет к ухудшению позиции.

– Время поджимает, – выдавил из себя Додекаэдр атонально предыдущим высказываниям, – а то бы я посопротивлялся.

– Ничего страшного, доиграете по переписке, – предложил выход Орехов. – Но счет запишем: один – ноль!

– Не повезло, – огорчился Додекаэдр. – А вообще у меня первый разряд.

– При вашей должности разряд ни к чему, – поведал ему тайну Орехов. – Счастлив быть вашим современником. Приятно видеть неординарных, всегда чего-то ищущих у нас людей, – сказал он на прощанье.

– Не скрою, и мне было приятно, – вымолвил Додекаэдр с таким хрустом, словно под ним треснул созревший двустворчатый струк.

Покинув «Лишенец», Додекаэдр продолжал находиться в сетке вещания ренталловцев. Он догадывался об этом по икоте, которая шла в реальном режиме времени.

– Ну вот, видишь, опять победа! – Орехов тискал в объятиях Артамонова.

– К чему бы это, пятачок? – сформулировал Артамонов ритуальный после каждой партии вопрос.

– Денег прибудет, – как обычно растолковал Орехов. – Похоже, и в этот раз пронесло!

– Не говори «гоп», – притормозил его Макарон.

Поутру «Лишенцу» всучили акт. Штраф ведомством Додекаэдра налагался за то, что реальный тираж не соответствовал объявленному в выходных данных. Иными словами – превосходил его. Штраф был пробным – чтобы понять реакцию. Инкассовое распоряжение легло на расчетный счет оперативно, не успели снять ни рубля. Пришлось раскошелиться. Зато потом порезвились. История со штрафом, опубликованная в ближайшем номере, развеселила даже Маргариту Павловну. Несколько дней в городе стояла мертвая тишина. От скоропостижного кондратия Додекаэдра спасло только то, что он находился в отъезде по причине улучшения породы. Поддавшись моде, он оплатил титул светлейшего князя по безналу из средств, предусмотренных на развитие материальной базы инспекции. Его пригласили в «родовое имение» для получения светлокняжеских грамот. Он отправился, но не прихватил с собой наличных. Выхлопотать звание ему удалось, а вот вытребовать в придачу и саблю – не получилось. Она стоила «штуку». Князь Додекаэдр был вынужден явиться миру без холодного оружия. Он бросился к этажерке с контрольными экземплярами – и опять не обнаружил «Лишенца». «Я обяжу их!» – постановил он себе и велел подать на неслухов в суд. Вечером Додекаэдр вынул номер из своего почтового ящика. Пробежав его глазами, он понял, что и со штрафом, и с судом поторопился. «Лишенец» попросту распял его на осях координат. Жизнь и раньше объявляла Додекаэдру строгачи за то, что он усаживался в президиум, не будучи туда избранным, но такого, как нынче, с ним не проделывал никто. Страсть инспектора к контрольным экземплярам в материале Бакарджиевой, занимавшем «подвал», объяснялась тем, что Додекаэдр, как к наркотику, привык к чистой речи-языку «Лишенца» и, стоит ему хоть раз не уколоться этой филологической благодатью, тут же начинаются ломка и беготня в защиту вредных привычек. Завершал распятие танец с саблями – в котором было выражено все: и как Додекаэдр решил стать светлейшим, и из каких средств оплатил титул, и почему вернулся безоружным.

Додекаэдр сжался в комок и решил подбросить работы заболевшему Нидвораю – затаскать «Лишенец» по судам. Теперь инспектор выставил блок перед честью и достоинством. Урон, нанесенный его душевным прелестям, исчислялся сотней минимальных зарплат. Суд уценил оскорбленные качества до стоимости трехколесного велосипеда и обязал «Лишенец» извиниться. Ответчики изготовили газету с извинениями в… одном экземпляре. Через минуту Толкачев сменил на печатном станке биметаллическую пластину, и весь остальной тираж пошел без извинений. На положенном месте красовался дружеский шарж.

На следующий день старина Додекаэдр явился в сопровождении судебных исполнителей.

– Вы стали настолько частым гостем, – сказал ему на входе Артамонов, – что вынуждаете нас завести для ваших чаепитий отдельную посуду. Чтобы соблюсти полную стерильность отношений.

– Вот видите! – воззвал Додекаэдр к исполнителям. – Они отказываются публиковать извинение, – ткнул он пальцем в Артамонова и Орехова.

– Как это отказываемся?! Мы уже опубликовали.

– Я просматривал газету, там ничего такого не было…

– Плохо читаете. Не от корки до корки. Вот оно.

– Но в моем экземпляре на этом месте какие-то пошлости…

– В вашем экземпляре – всегда пошлости, а в нашем – все как у взрослых. Один выпуск мы посвятили целиком вам. И присвоили ему отдельный номер. По закону имеем право – газета у нас апериодическая, тираж плавающий…

– Но как же население узнает, что я выиграл суд?

– Это проблемы населения. Отправляйтесь с газетой по улицам и показывайте. Люди быстро подтвердят наши догадки.

– Какие догадки?

– Что вы – лишенец, – сказал на прощание Артамонов.

Варшавский проявил сметку. На возможности изготавливать один экземпляр газеты он умудрился построить целый бизнес, словно всю жизнь занимался спортивным ориентированием в финансовой среде. Услуга сразу нашла спрос. Первым ее оценил «Самосад», вторым – Мошнак. Выяснилось, что они давно мечтали о публикации отчетов без засветки. Нашлись и те, кому нужно было тайно объявить о ликвидации фирмы, претензии к которой принимаются в течение месяца.

– А слабо нам напечатать немного денег? – придумал Орехов. – Для себя. Сделать некоммерческий выпуск черносотенных купюр! Ведь разрешается же самогонщикам гнать мутную не на продажу!

Затея не прошла. Печатная машина оказалась слишком газетной.

Что касается Артура, то ему с Галкой надо отдать должное – они всегда умудрялись внутри всеобщего рискового и нестабильного процесса, поддерживаемого на плаву всей общиной, организовывать свои личные небольшие рентабельные ручейки. На фоне постоянной угрозы выселения из «Верхней Волги» за неуплату Галка приглашала к себе море якутов – в большинстве случаев это были друзья Артура и ее подруги – и, подселив к Макарону, предоставляла им кров с полупансионом. А потом выставляла счет за постой. Ткацкая фабрика платила за рекламу шерстью в мотках, которые Ренгач натужно сбывал. Оставался брак. Артуру удалось поставить себе на службу и это обстоятельство. Он отвозил уплотненную массу перепутанных волокон в психдиспансер, где сумасшедшие – а сделать это могли только они – легко и свободно возвращали клубки в исходное положение. Из спасенной шерсти Галка вязала изделия и сбрасывала на рынок.

– Таскаете всякую ворвань! – обоссывался над ними Макарон.

Из типографских ролевых отходов Артур навострился изготавливать бумагу потребительских форматов и сбывал в общеобразовательной среде.

Наряду с юридическими адресами Варшавский пристрастился торговать красящими лентами для принтеров. Он уверял, что делает это не всерьез, а «для галочки», в целях диверсификации бизнеса. Для какой Галочки, было понятно и без Артура. А когда его важенка села на верстку рекламы в «Лишенце», он организовал ей контракт – пять процентов от вала. Все пожали плечами.

– Так у нее появится неподдельный интерес, – прокомментировал он свою задумку.

– А что, за оклад ей работать в падлу? – прямо так и спросил Артамонов. – Ведь объем рекламных поступлений не зависит от ее верстки.

– На контракте она будет производительнее. Я ее лучше знаю.

– Но она не обработает больше, чем принесут агенты, – поймал его на противоходе Артамонов. – Мы же пашем без процентов.

– Без процентов… Мы – в деле.

– Дебора с Улькой выпестовали газету, но не требуют никаких привилегий, – отстаивал свою точку зрения Артамонов. – А у вас с Галкой какой-то сибирский автономизм получается.

– Да ладно тебе – сибирский автономизм! Не понимаю, какие уж тут привилегии, – двурушничал Артур. – Пять процентов – это не более чем форма. Просто верстка рекламы – работа рутинная, – пытался он произвести перезахоронение мыслей, – и Галке порой хочется послать ее подальше.

– А ради тебя у нее не возникает интереса поработать?

– Я не могу этого требовать. Она имеет право на личную жизнь.

– Нет вопросов. Но по ситуации с рекламой, которую, заметь, мы добываем сообща, больше уместен оклад, и никакого величества здесь не требуется.

Артуру оставалось развести руками. Это означало, одно – продолжать заниматься ерундой он вынужден. Вынужден обслуживать мелкие выставочные сборища и таскать по ним издательский комплекс, чтобы дивить народ сиюминутными релизами. Вынужден снимать канитель фестивалей на бытовую камеру и продавать кассеты участникам. Вынужден повесить на баланс личную камеру – чтобы обобществить заработанные на ней копейки.

– Зачем ты тащишь в учет малооценку? – спрашивал его Артамонов.

– Пригодится. Мы ведь пользуемся этим сообща, – тянул Варшавский на дно, как грузило.

– Особенно бритвой с вибратором.

Потом Артур вообще пошел вширь – затарился акциями РИНАКО.

– Очень ловкий заработок, – сказал он, похлопывая бумажками по руке, как банкнотами. – Через месяц сдам – будет навар.

– Неужели ты думаешь, что Боровой спит и видит, как вернуть тебе вложенное с процентами?! Как бы не так. Я знаю одно: лучше нас наши деньги никто не прокрутит!

– Да разве это деньги? Купил пару бумажек, попробовать.

– Я бы за них ни рубля не дал! – сказал Артамонов.

В ренталловской компании не существовало никакого уровневого несоответствия, из которого бы могли вытечь иерархические проблемы. Может быть, потому, что лидер там больше подразумевался, нежели носил обстоятельный характер. Лидером была сама идея. Хотя внешне за лидера можно было принять Макарона. Пружиной развития был Артамонов. Орехов специализировался на оперативке. Стоило Артамонову бросить идею, как Ореховым она тут же исполнялась до последнего покашливания. Таким был расклад. Остальное шло вприкуску. Однако в последнее время между Варшавским и Артамоновым стали возникать непонятки. Словно один другому защемлял нерв. Артур без всякой муки мог провести любой календарный срок в камере с Ореховым или Макароном. Артамонов – то же самое. А вот с Варшавским его было лучше не сажать. Находиться рядом без прикрытия они не могли. Требовалось, чтобы кто-то разбавлял. Словно отсутствие фона выводило их на чистую воду. Кроме того, что Артамонов с Варшавским были погодками, ряд биографических фактов указывал еще и на то, что их жизненные линии вились неподалеку. Независимо друг от друга они отметили повесть «Граничные условия», опубликованную в «Литературной учебе». Это далеко не хрестоматийное сочинение могло привлечь не каждого. И не важно, о чем там велась речь, – показательно было то, что текст отложился в мозгах у обоих. Артамонов и Варшавский, каждый со своей о ту пору зазнобой, едва ли не одновременно испили воды из грота под Сигулдой. Согласно поверью, плошка мути из той пещеры скручивала влюбленных в бараний рог и не давала никаких шансов на разлуку. Таких пустяшных совпадений у Артамонова и Варшавского обнаруживалось множество. И всем им была бы грош цена, не распорядись ими Галка. Именно из них, из этих совпадений, она сделала вывод, что у Артура нет противопоказаний к лидерству. И купила ему оранжевый пиджак.

С него и началось. Утверждаясь в глазах Галки, Артур тянул одеяло на себя – предоставлял ей информацию о делах фирмы в искаженном свете – по его донесениям выходило, что он был идеологом происходящего. Резервов для поддержания авторитета внутри семьи Артуру не хватало. Да и не могло хватать – не существовало на свете такой суммы, чтобы завоевать Галкино расположение. Она вытоптала Артура, как ягель. Настолько вытоптала, что Артамонов не смог больше выносить его дурную привычку поминутно перехаживать – они перестали играть в шахматы. Артамонов все чаще реагировал на погруженный в нос палец Артура. Это было самым серьезным симптомом.

Галка действовала вероломно. Наблюдая, как Орехов отправляется в «исторические заплывы», она начала оттирать его на второй план, а Артура, наоборот, наущала выступать единым фронтом с Макароном. Таким образом Галка нейтрализовывала Орехова и лишала его права голоса в основных разборках.

– Чего ты ей наобещал, когда звал с собой? – спрашивал Орехов у Варшавского. – Какие горы?

– Ничего я ей не обещал, – двурушничал Артур.

– Не ври. Она могла поддаться только на обещания.

– Давай оставим эту тему.

– И поскольку гор не оказалось, она решила построить их сама.

– Ничего она не строит.

– И поэтому делает такие шаги.

– Какие шаги?

– Она ведет себя так, будто человек произошел от якута. От нее только и слышишь, что чай с молоком придумали якуты, что якуты изобрели изгородь.

Дрались Варшавские прилюдно. Доходило до того, что Галка бросалась в Волгу, как луч света Катерина. Имея в виду только одно – испортить настроение компании. Артур объяснял это так:

– У нас идет становления семьи.

– На хрена вы свои разборки выносите на общую территорию? – пытался навести порядок Артамонов.

– Просто завершается утряска отношений.

– А мне насрать на ваши отношения! Я не хочу в них участвовать! Не хочу!

Следом за инспекцией Додекаэдра в редакцию устремились представители организованных группировок. Газете предлагалось сотрудничество в обмен на безопасность бизнеса.

– Мы не занимаемся бизнесом в том смысле, в котором вы его понимаете, – отвечал Артамонов всем по очереди. – А что касается безопасности, то давайте смоделируем ситуацию: Фаддей нарушил издательский договор и задолжал нам десять тысяч долларов, которые мы вложили в «Смену». Что вы сделаете с Фаддеем в целях возврата наших денег? Я вам отвечу – ровным счетом ничего. Это не тот случай. Монтировкой тут ничего не попишешь. Чтобы Фаддея поставить на место, нужно обойти его профессионально и пережить годами. Страшнее наказания для него не существует. Или, например, взять типографию – Альберт Смирный нам просто гадил. Или взять Додекаэдра… Вы можете порешать эти вопросы? Думаю, что у нас на это не хватит денег, поскольку вопросы деликатные и решаются по большей части мозгом. А мозг нынче дорог.