Текст книги "Каникулы на колесах"

Автор книги: Вячеслав Тычинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

На суше

В пасмурные дни, когда нас меньше тянуло в воду, мы забирались в степь довольно далеко от моря. И однажды увидели странную картину. На плоском земляном кургане, поросшем метелками седого ковыля и пахучей полынью, копошилась кучка людей с лопатами и ножами. Поодаль столбиками стояли толстые любопытные сурки. Верхний слой почвы был уже снят, и высокие земляные бровки разделяли площадку, как праздничный пирог, на отдельные дольки.

Мы подошли поближе.

В каждой дольке глиняное дно было гладким и желтым. И на этом дне отчетливо вырисовывались темные пятна разной формы.

– Что они делают? – недоумевающе подняла брови Наташка.

– Понятия не имею! – пожал я плечами.

Мне очень хотелось показать свою сообразительность, но я никак не мог догадаться, чем занимаются эти странные люди в самых живописных одеяниях, а то и вовсе полуголые. У некоторых голову прикрывала соломенная шляпа, у других – восточная тюбетейка. Лишь у сухонького щуплого старичка на голове была нахлобучена фетровая шляпа, а на плечи, несмотря на жару, накинут белый полотняный китель.

– Клад ищут, что ли? – неуверенно высказал я предположение.

Мы подошли еще ближе. Нас заметили, но никто не стал прогонять любопытных зрителей с курганчика, и мы совсем осмелели.

– Стоп, ребята! – скомандовал наконец старичок в белом кителе, когда лопата одного из рабочих стукнула по чему-то твердому. – Лопаты долой, беритесь теперь за ножи и совки.

Стоя на коленях, рабочие осторожно рыхлили землю ножами и выбрасывали ее алюминиевыми совками. Глубже, глубже… и вот посреди черного земляного полотна проступил большой белый череп.

Тут только меня осенило.

– Понял! – ликующе шепнул я Наташке, касаясь губами ее уха. – Археологи это, вот кто. Они раскопки ведут. Ищут древние человеческие поселения.

Окончательную очистку черепа, а за ним и всего скелета старичок, как видно, начальник отряда археологов, не доверил никому. С трудом присев на корточки, он бережно обмахивал волосяной кистью мелкие комочки земли, пока перед ним, словно впаянный в грунт, не обнажился весь скелет древнего человека. Скелет лежал, подтянув костяные ноги к ребрам груди. Пустые черные глазницы черепа печально смотрели на нас. Около черепа стоял глиняный горшок, заполненный доверху какими-то бусами и железками.

Рабочие, занятые раскопкой других отсеков-долек кургана, побросали лопаты и вместе с нами теснились на бровке, разглядывая находку.

– Ба-а, здоровущий какой! С Петра Великого ростом будет.

– Сурьезный мужчина, ничего не скажешь.

– Товарищ профессор, – спросил один из рабочих старичка в кителе, – а почему скелет такой скрюченный?

Мы с Наташкой навострили уши, придвинулись поближе к старику-профессору. А в самом деле, почему?

– Суеверный страх перед покойниками не исчез и до наших дней, – сказал профессор, выпрямляясь, отряхивая белые штаны. – А в те далекие времена люди были твердо убеждены, что они могут вредить живым. Вот и связывали мертвеца по рукам и ногам ремнями, часто втискивали в тесный сруб, настоящий блиндаж с потолком из накатника, насыпали сверху целый курган, чтоб мертвец не смог выбраться наверх. У археологов этот период так и называется периодом срубной культуры.

– А что, разве находили остатки таких срубов? Вот же тут ничего нет.

– Не тот грунт. А при других, благоприятных, условиях дерево может сохраниться в земле до трех тысяч лет. Археологам известны такие примеры.

Стоя за спинами рабочих археологической партии, чтоб не мозолить глаза профессору, мы внимательно слушали все, о чем он рассказывал. Оказалось, что эта партия ищет тут, в так называемом культурном слое почвы, древние поселения и погребения. Моя догадка оказалась верной. Но выяснилось и много нового для меня. Впервые я услышал, что в центре Москвы толщина этого самого культурного слоя достигает восьми метров! Что раскопки римского города Помпеи, погибшего после извержения Везувия, длятся уже больше двухсот лет. Особенно поразило меня, что пыльца растений, казалось бы, такая нежная, сохраняется в болотах иногда тысячелетия, и по ней археологи определяют, в каких природных условиях жил тут древний человек, какие тогда тут были растения, даже какой был климат в ту далекую эпоху.

Под конец я настолько осмелел, что высунулся вперед и задал профессору вопрос, который давно вертелся у меня на кончике языка:

– А почему вы работаете лопатами? Ведь если подогнать сюда бульдозер или экскаватор, он за полчаса…

Докончить я не успел. Рабочие дружно подняли меня на смех, Наташка дернула за рукав, но профессор, даже глазом не моргнув, все так же терпеливо объяснил:

– А потому, мой молодой любознательный друг, что археолог не имеет права упустить в тоннах земли хотя бы одну бусинку из ожерелья какой-нибудь древней красавицы, умершей тридцать – сорок веков тому назад. Возможно ли это, если мы начнем черпать землю ковшом экскаватора? Вот мы и действуем сначала лопатами, потом – совками, ножами, а под конец даже кисточками.

Наташка тоже не выдержала и спросила ученого:

– А в этом кургане что вы ищете?

Все так же уважительно, без тени насмешки, профессор сказал:

– На примере данного конкретного кургана Академия наук проверяет гипотезу о возможном расселении на юге теперешней Украины не местных скифов, а выходцев из североиранских племен Средней Азии.

Пока профессор разговаривал с нами и с рабочими, его кудрявая помощница в ярком сарафане бережно обвязывала шпагатом уже выкопанный гончарный горшок, чтоб он не рассыпался у нее в руках, срисовывала его орнамент и щелкала фотоаппаратом, снимая скелет с разных сторон.

С кургана мы ушли, очарованные приветливостью старого профессора.

В другой раз мы о Наташкой забрели в степь еще дальше, к колхозному току. Комбайны уже скосили и обмолотили пшеницу. Теперь зерно веяли, грузили в автомашины и куда-то отправляли. Вероятнее всего, на элеватор, к железной дороге. А может быть, в колхозные амбары.

На плотно утрамбованном глиняном току высились огромные вороха крупного золотистого зерна, душистого и сухого. Вокруг приятно пахло спелым хлебом. Ровно шумела веялка. Резиновая лента транспортера беспрерывно подавала к ней неочищенное зерно. Несколько лошадей буланой масти, уткнувшись в длинное корыто, жевали овес, лениво обмахиваясь хвостами. Оводы кружились над ними, хищно пикировали на потные лошадиные спины. Босоногие девушки, стоя по колено в сыпучем зерне, ведрами заполняли мешки и завязывали их. Как только очередной мешок заполнялся доверху, широкоплечий мускулистый весовщик в матросской тельняшке бросал его на платформу весов, словно играючи им.

– Веселей двигай, красавицы! Давай ворочай, дорогуши! – подзадоривал силач девушек. – А ты, красавица, что отстаешь?

Смахивая ладонью пот со лба, колхозницы улыбались веселому весовщику, работали еще усердней. Глядя на них, не выдержал и шофер грузовика, выскочил из кабины своего бело-голубого ЗИЛа, начал носить взвешенные мешки в кузов.

– Ага, и Москву заело! – в восторге топнул ногой весовщик. – Вот она, артельная работка! Нажми, девчатки, дай жизни москвичу!

Тут только я обратил внимание на столичный номер грузовика. В помощь одесскому колхозу прислали моего земляка.

Не прошло и получаса, как весь кузов ЗИЛа был плотно забит тугими мешками.

Весовщик подскочил к шоферу с квитанцией. Его тельняшка промокла от пота, но серые, с прищуром глаза все так же весело смеялись.

– Валяй, браток! Прямо к колхозному зернохранилищу. А покеда смотаешься, мы тебе тут остатние мешки затарим.

Ага, значит, это зерно отправляют и колхозный амбар! И правда, на государственный элеватор хлеб отгружают всегда насыпью. Кто там будет возиться с мешками? Возьмут пробу зерна, взвесят на автовесах сразу весь грузовик, вздернут его на платформе и – порядок.

ЗИЛ рванул с места. Пыль взвихрилась длинной завесой над грейдером, вылощенным автомобильными шипами до синевы. Тут же подъехал другой грузовик, и опять закипела жаркая работа. Казалось, весовщик и колхозницы не знают устали. Нам с Наташкой стало как-то не по себе. Что мы стоим тут чурбанами и только глазеем, как люди работают? Ухватив вдвоем тяжелый мешок с зерном, мы поволокли его к весам.

– Молодцы, ребятки! – похвалил нас весовщик. – Вот это помощь.

Через час потные, усталые, но радостно возбужденные, мы помогли погрузить мешки в очередную автомашину и только тогда жадно напились тепловатого кваса из жестяного бидона и умылись. А дородная стряпуха в белом фартуке уже расставляла на дощатом столе под соломенным навесом дымящиеся алюминиевые миски с борщом, тарелки с горками крупно нарезанных ломтей белого хлеба и красные помидоры. Подошло время обедать.

– Пообедайте с нами, ребятки! – приветливо пригласила нас повариха.

Мы стояли в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.

– Где моя большая ложка? – тихонько сказала Наташка, сдерживая смех. – Работнички! Две машины отгрузили – и за колхозный стол?

Но борщом и хлебом домашней выпечки пахло так аппетитно, а мы так проголодались, что не смогли устоять перед искушением. К тому же повариха уже налила и нам по тарелке, а девушки тоже приглашали нас за стол:

– Сидайте, сидайте, не стесняйтесь!

И мы уселись за длинный стол вместе с весовщиком и девчатами.

А после сытного обеда помогли отгрузить еще несколько десятков мешков, и тогда, попрощавшись, весело побежали к морю, держась за руки.

– Вот это настоящее дело! – с восторгом прокричала на бегу Наташка. – Это тебе не в кургане копаться.

Хорошо, что почтенный, такой симпатичный профессор не мог услышать Наташку Он смертельно обиделся бы на нее за свою любимую и, бесспорно, важную работу. Но я понимал Наташку: живая работа на колхозном току была куда ближе ее энергичной натуре, чем кропотливая и медлительная раскопка древнего кургана. Что верно, то верно.

Рассказа о том, что мы видели и делали на току, нам с Наташкой хватило на весь остаток дня. А вечером папа взял в руки свой аккордеон, и опять полились песни. Вскоре же возле наших палаток собрались почти все ближайшие соседи. Пришел в этот вечер и ленинградец, хозяин сказочного домика на колесах.

В антрактах здорово смешил народ наш Тобик. Он так уморительно стоял на задних лапках, выпрашивая кусочек чего-нибудь вкусненького, что вполне мог бы выступать в цирке. Одно мягкое ухо у Тобика закрывало хитрый глаз, другое – свисало лохмотком набок. Черный нос жадно принюхивался, влажный красный язык облизывал морду. Песик только что не говорил: "Хватит смеяться, люди. Дайте поесть наконец, имейте совесть!" Признаться, я частенько забывал накормить Тобика, так что его попрошайничество меня ничуть не удивляло. Но мама не знала об этом и принялась стыдить пса:

– Бессовестный! Клянчишь у всех, будто хозяин морит тебя голодом. Обжора!

Тобик виновато скулил, но продолжал стоять на задних лапках.

…И на море

По утрам неподалеку от нас к хлипкому мостику часто причаливал маленький прогулочный теплоход, размерам чуть побольше хорошего катера. Отдыхающие катались на нем вдоль побережья. Соблазнились и мы. Самоотверженные Николаевы, как обычно, отпустили с нами Наташку, а сами остались в лагере – присматривать за машинами и палатками.

На теплоходике мы с Наташкой, ясное дело, в каюту не пошли, а сразу же пробрались на нос. Палуба была завалена бухтами канатов и плетеными корзинами, пропахшими рыбой, но мы нашли для себя отличное местечко. С него открывалась панорама всего города. А еще важнее, что там не воняло удушливыми выхлопными газами дизеля, их сносило за корму.

Когда на правом траверсе показался морской вокзал, наш игрушечный лайнер остановился. Раструб радиодинамика сначала зашипел, потом поднатужился и объявил голосом рулевого:

– Стоянка тридцать минут. Желающие могут искупаться. Просьба дальше тридцати метров от судна не отплывать.

Искупаться на такой глубине, в воде прекрасного малахитового цвета, ничуть не похожей на ту мутную желтоватую смесь с песком, в которой мы частенько барахтались после штормовых ветров!.. Что могло быть заманчивее? Я быстро сбросил с себя одежку.

Наташка заколебалась.

– А не опасно? Вдруг – акула..

– Скажи еще – осьминог. Или кашалот.

– Только недолго, Алик, – предостерег меня папа. – И не оставляй Наташу одну.

– Сама не маленькая, – буркнул я, натягивая на голову резиновую маску.

– Он сам-то у меня на поруках! – прыснула Наташка. – Забыли, товарищ прокурор?

С обоих бортов теплохода для удобства пассажиров были спущены веревочные трапы, но я сложил руки ладошками вместе над головой и нырнул прямо с палубы. Вслед за мной плюхнулась в воду и Наташка.

Минут десять мы барахтались у белого борта. Вода была настолько прозрачна, что, нырнув, я мог, хотя и смутно, различить даже киль нашего суденышка. Железный борт, круто изгибаясь, уходил вниз белой стенкой.

Тут-то меня и осенило…

Плаваю я и ныряю, особенно в маске, с ластами, как рыба. Папа однажды ощупал мне шею и пошутил: "У тебя там жабры не прорезались еще, случаем?"

Как-то мы переправлялись через Каму. На пароме. Я спрыгнул с него и поплыл к левому берегу. Но доплыть не удалось: паромщик вообразил, что человек упал в реку, поднял тревогу, заставил катерок свернуть с курса. А я вовсе и не тонул, лежал себе на спине, отдыхая. Но спорить не стал, взобрался на паром. Тем более, что одну ногу схватила судорога. Шум поднялся страшный: "Акт составить! В милицию сдать за хулиганство. Где родители, куда смотрят?" Пришлось папе вступиться за меня, рассказать, что плаваю я хорошо. И то насилу отпустили.

Это я не хвастаюсь, а только поясняю, почему решился в тот день на такой трюк.

Чтоб не рисковать, я сделал сначала пробу: нырнул, достиг киля и, ухватясь за него, отсчитал двадцать секунд. Потом разжал пальцы, и вода вынесла меня наверх.

– Сейчас дна достану! – залихватски крикнул я Наташке. – Смотри!

– Не дури, Алик! – забеспокоилась она. – Это тебе не на пляже. Тут океанские суда…

Что Наташка еще говорила, я уже не услышал. Набрав полную грудь воздуха, перевернулся и головой вперед ушел под воду. Сквозь стекло маски я отчетливо увидел белое днище корабля, местами с прозеленью, с прилипшими к нему ракушками. Далеко-далеко внизу, в мрачной толще моря, колыхались студенистые парашютики медуз. Скользнула, стремительная как торпеда, какая-то огромная рыба.

На секунду мне стало жутко. Но я уже миновал киль и, сильно работая руками и ногами, быстро шел вверх. Шумно, в пене и брызгах выскочив на поверхность воды, я медленно поплыл вдоль правого борта теплохода. Теперь Наташку отделяло от меня судно. Много позже я понял, насколько глупой, даже жестокой была моя выходка. Но тогда я ликовал: "Вот крутится сейчас, как волчок, высматривает, где я вынырну! А меня нет и нет. Обплыву корабль вокруг, тогда покажусь ей. Попугаю немножко", – думал я.

Однако я переиграл. События развивались стремительно.

С минуту-полторы Наташка действительно вертелась в воде, чтоб увидеть, где я всплыву, но, не дождавшись, быстро вскарабкалась на палубу по веревочному трапу и бросилась к моим родителям с отчаянным воплем:

– Алик утонул!

Папа, мама, дедушка всполошились.

– Что ты говоришь?! Где?

– Тут вот, тут! – лепетала Наташка, показывая влево от судна. – Крикнул, что хочет достать дна, и не вынырнул.

Ни о чем больше не спрашивая, как был, в новых, тщательно разутюженных брюках, в туфлях, папа прыгнул с борта в воду. На палубе поднялась суматоха. Рявкнула сирена. В воду полетел спасательный круг. Не понимая, что произошло, но встревоженные шумом и сигналом, купальщики поплыли к теплоходу. Кто-то крикнул:

– Акула-а!

А я в эту минуту уже поднимался по веревочному трапу правого борта. Выскочил на палубу и сразу подбежал к маме. Мне и в голову не могло прийти, что именно я виновник всей поднявшейся на судне суматохи, беготни пассажиров.

Что произошло потом, помню плохо. У меня смешались все мысли. С одной стороны в меня судорожно вцепилась и окаменела мама. С другой – вихрем налетела Наташка. Тут же появился папа. С его щегольских брюк лилась вода, затапливая в лужице замшевые туфли. Он наклонился, навис надо мною. Я закрыл глаза и съежился…

Весь этот день Наташка не разговаривала со мной. Напрасно я канючил, предлагал ей сыграть в слова, проведать археологов, сходить на колхозный ток, послушать радиоприемник. Она упорно отмалчивалась, отворачиваясь от меня. Надо же, какой характер! Родители отругали меня, – и поделом! – на все корки, но на том и кончилось. А Наташка упорно не желала мириться. Меня уж и зло на нее разбирало, и жалко ее становилось. Все-таки ведь это она за меня переживала так горячо.

До самого вечера я бродил по пляжу один, как неприкаянный, отверженный всеми. И такая меня тоска разобрала! И в море не тянуло, и солнышко не радовало. Весь белый свет стал вдруг не мил. Удивительно – сколько я раньше один играл, бродил, и никогда ведь мне скучно не было, а тут, пожалуйста, мировая скорбь одолела.

Когда совсем стемнело, я подстерег Наташку на берегу и подошел к ней. В темноте легче разговаривать, не так стыдно.

– Слушан, Наташ, ну, нельзя же так! – тихонько сказал я. – Ну, я извиняюсь. По-дурацки получилось, понимаю. Хотел пошутить, не подумал, что так оно все обернется…

– Пошутить? Это ты шуткой называешь? – так же тихо ответила Наташка. Наконец-то хоть что-то ответила, заговорила!

А потом стала отчитывать меня. Эгоист, мол, я, и хвастун, и лентяй, и соня, никудышный вообще человек. Даже от мамы мне сроду так не влетало. Разобраться, с чего она так разбушевалась? Кто она мне, в конце-то концов, чтоб так меня песочить? Всего-то знакомая девчонка, товарищ по путешествию. Но в те минуты я стоял перед нею как лопух и только неопределенно хмыкал.

Послушать ее, так выходило, что я весь состою из одних только недостатков. Раньше она признавала, что я и начитанный парень, и культурный, и развитый, и повидал-таки многое в жизни. А тут сразу забыла про все мои достоинства.

Прощение я получил от нее только на следующее утро. Но видно было, что Наташка еще долго переживала в глубине души мою нелепую выходку. Я уж сто раз пожалел, что решил выкинуть этот номер. Тоже мне – человек-амфибия, покоритель морских глубин, новый Жак-Ив Кусто…

Змея

Окончательно забылся мой «подвиг» после памятного всем нам нового приключения, которое случилось вскоре же после прогулки на теплоходе.

Рано утром всех нас поднял на ноги истошный крик мамы, доносившийся из палатки. Что-то смертельно напугало ее.

Первым бросился на крик дедушка. За ним очумело выскочил из машины и я. Но не успели мы подбежать к палатке, как оттуда опрометью выскочил папа.

– Змея! – крикнул он.

Без очков я совершенно беспомощен, почти слеп. Пока метнулся обратно к "Волге", схватил очки, всегда хранившиеся ночью под задним стеклом, папа и дедушка уже успели вооружиться палками.

– Вон она! – крикнул папа.

Теперь и я разглядел: там, куда указывал папа, среди мелких камней и кустиков полыни быстро извивалась блестящая, словно металлическая, лента. Змея спасалась бегством. Большие валуны, под которыми она могла бесследно исчезнуть, были уже совсем близко от нее.

Может быть, это глупо, но змей я боюсь до содрогания. Один вид пресмыкающегося, его безногого скользкого тела вызывает во мне и гадливость, и непреодолимый страх. Если бы меня приговорили к смертной казни и предложили на выбор: бросить на растерзание тиграм или в яму с клубком ядовитых змей, я бы ни минуты не колебался. Уж лучше тигры.

Понятно, какое чувство я испытал при мысли о том, что эта уползающая тварь напугала до полусмерти, а может быть, и того хуже, укусила мою маму, а теперь надеется скрыться. Нет уж! Меня словно пружина подбросила. Откуда я прыть взялась. "Не уйдешь!" В два прыжка я опередил папу, взмахнул лопатой, готовясь перерубить змею пополам. Еще секунда, и казнь совершилась бы. Но тут папа схватил меня за руку:

– Постой, Алик, не трогай его! Это же самый безобидный водяной уж. Черного ремня на спинке, как у гадюки, нет и в помине. Уф! Чуть не загубили сгоряча беднягу. Он, видно, заполз сдуру в палатку, а потом удирал с перепугу, что есть мочи.

– А зачем он так перепугал маму! – упрямо возразил я папе. Уж успел скрыться в камнях, но у меня внутри все еще дрожало от неостывшего возбуждения, пережитой злости и опасности. Почем, спрашивается, я знал, что это водяной уж, а не ядовитая степная гадюка? А ведь я первым отважно догнал змею. Могла она броситься на меня? Сколько угодно! Я, можно сказать, жизнью рисковал, а папа, вместо того чтобы похвалить меня за смелость, чуть ли не жалеет змею. Несправедливо это.

К моему огорчению, дедушка поддержал папу:

– Да, чуть-чуть не дали мы маху. Убили бы полезное, абсолютно безвредное животное.

Хотя все обошлось благополучно, тревога оказалась ложной, мама потребовала, чтобы дедушка выселился из "Волги" и уступил ей место, а сам перекочевал к папе в палатку.

– Довольно! – наотрез заявила мама. – С меня хватит. Сегодня заполз уж, а завтра в палатку заберется ядовитая гадюка. Раз уж вы такие смельчаки, спите в палатке, а я теперь спокойно усну только в машине. Можете смеяться надо мной, можете даже стыдить, но я иначе не могу.

Вот уж что верно, то верно. Когда у "Волги" закрыты все двери, подняты стекла, в нее и комар не проникнет. Спать в ней так же спокойно, как в нашей московской квартире.

Конечно, никто над мамой подтрунивать не стал, дедушка без разговоров уступил ей свое место в машине. А папа рассказал нам с Наташкой много интересного о змеях. Мы узнали, что в США, например, на одного человека, погибшего от укуса ядовитой змеи, приходится больше двухсот жертв автомобильных катастроф. В нашей стране за год погибает от укуса змей не больше десяти – двенадцати человек. Да и то потому, что окружающие не знают, чем помочь пострадавшему. Всякие надрезы ранки, прижигания, перетяжка конечностей только во вред ему. Теперь мы с Наташкой знаем, что в таком случае надо уложить пострадавшего, дать ему теплой воды, побольше, для разжижения яда, попавшего в кровь, но прежде всего обмыть ранку, смазать ее иодом. Если нет испорченных, кариозных зубов, можно отсосать ранку ртом, но лучше не рисковать отравлением, а применить кровососную банку. Конечно, если она окажется под рукой. А вообще-то теперь существуют всякие сыворотки, которые здорово помогают укушенным змеей.

Еще мы узнали из рассказа папы, что змеиный яд очень нужен фармацевтам. Поэтому всюду создаются серпентарии – змеепитомники. В нашей стране они есть в Ташкенте и во Фрунзе, где змей "доят" прикосновением электродов. Змеиный яд очень дорог. В Бразилии, например, от двенадцати тысяч змей ежегодно получают всего полтора килограмма сухого яда. Самая ядовитая – тигровая змея, живущая в Австралии. Яда в ее железах достаточно, чтобы убить четыреста человек. Любопытно, что одно и то же количество яда гремучей змеи убивает шестьдесят лошадей, шестьсот кроликов, триста тысяч голубей, но только двадцать четыре собаки. Казалось бы, лошадь во много раз больше собаки, а погибает гораздо легче. Плюющаяся индийская кобра с большой силой и точностью выстреливает в глаза врагу две тончайшие струйки яда. А вот тигрового питона жители Индии охотно содержат в своих домах, потому что он прекрасно очищает их амбары от крыс и мышей. Зато вряд ли кого порадует соседство рекордсмена по величине в змеином мире – американского удава анаконды, который способен проглотить целиком свинью и достигает в длину десяти метров. Еще мы узнали, что, как правило, любая змея старается уползти от человека, кроме тех случаев, когда он случайно задел или даже наступил на нее…

Папа готов был еще долго рассказывать нам о змеях. Мы с Наташкой сидели и слушали его, затаив дыхание. Кто бы мог предположить, что мир пресмыкающихся так захватывающе интересен! Но мама не выдержала и заявила, что не намерена больше подвергать свои нервы испытанию, что после таких рассказов она даже в машине не заснет спокойно.