Текст книги "Каникулы на колесах"

Автор книги: Вячеслав Тычинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Чего на белом свете не бывает, – примирительно сказал дедушка. – За клей не скажу, а вот что японцы керамический двигатель сделали, это уж точно. В газете сам прочитал. Не из глины, понятно, а из какого-то состава. Цилиндры, поршни, даже картер отштамповали. И никакого охлаждения не требуется.

– А я читал, начали выпускать автомобили без замков в дверцах, – вступил в разговор еще один автолюбитель. – Точнее, замок-то есть, но упрятан внутрь, а снаружи дверца гладкая, никаких тебе отверстий под ключ. Открывается особым электронным приборчиком. Штучка такая махонькая. Поднесешь ее к дверце, напротив замка, он и откроется.

– Да. А вот "Ролл-ройс" выпускает теперь свои автомобили без сливной пробки в картере. Масло для смены отсасывают вакуумом через отверстие щупа раз в год.

– Это что, ребята! – воодушевленно сказал автолюбитель с собачкой на руках, тщательно подбритыми бачками. – А вот со мной приключение было: с шаровой молнией в прятки сыграл! Вижу – плывет ко мне, я сразу – юрк в машину. И она следом влетает, прямо в салон. Я вижу такое дело – нырнул под машину. Она покружилась, покружилась, потеряла меня, как ахнет напоследок!..

– Очень даже просто! Я как-то на охоту собрался недавно. Вижу – заяц сидит. Я только в него из обоих стволов дуплетом пальнул, а косой мигом – на дерево. Пуля – за ним…

Общий хохот положил конец байкам досужих автолюбителей.

В горящую избу войдет

Работа на колхозных полях продолжалась. Единственная улочка, из которой состояла вся деревенька, казалась вымершей. Даже собаки, против которых я на всякий случай вооружился узловатой дубинкой, и те попрятались куда-то от полуденной жары.

Мы с Наташкой направлялись к избе Саньки, лениво загребая ногами теплую пыль. Нам вздумалось побаловать нашего белоснежного Петеньку зерном. Хлеб, картофельные очистки, объедки фруктов заметно надоели ему. Хотелось угостить зерном и Хомушку. Наташка предложила попросить у матери Саньки, которая продала нам петушка, две-три горсти пшеничных зерен. А если у нее не окажется зерна или мы не застанем ее дома, – сходить на поле, самим набрать колосков, оставленных комбайнами.

До Санькиной хаты мы не дошли с десяток метров. Неожиданное зрелище заставило нас замереть на месте. Из-под нижнего свеса тесовой крыши выглянул бледно-желтый язык, спрятался на миг, снова показался и уже не исчез, принялся неторопливо взбираться выше…

Не помню, что я крикнул. Все было как в кошмарном сне, когда тебя нагоняют, надо бежать, а ноги не двигаются, словно увязли в болоте или в глубоком песке. Скованный страхом, я застыл на месте, не сводя глаз со зловещего огненного языка. Ни души на улице, яркий солнечный день, и – язык пламени, беззвучно облизывающий сухие доски кровли… Ни криков, ни суматохи вокруг пожара, как будто он просто привиделся мне.

Иначе повела себя Наташка.

Кинулась к двери, чтоб вбежать в дом, но увидела висячий замок и повернулась ко мне:

– Беги по деревне, бей тревогу!

Тут только я очнулся от своего оцепенения, кинулся по улочке, барабаня во все окна, колотя дубинкой по воротам и стенам домов, вопя во весь голос:

– Пожар! Пожа-ар!

Первыми отозвались собаки. Неистовый собачий лай поднялся над деревушкой. Куда девалась недавняя дремотная тишь! Из нескольких домов повыскакивали старухи. Какой-то парнишка, цепляясь за гриву лошади, поскакал в поле, за народом. А я все колотил дубинкой и кричал в страшном возбуждении, не помня себя, в каком-то ознобе.

О том, что происходило в эти короткие минуты в Санькиной избе, я узнал много позже. Когда вместе с людьми, поднятыми по тревоге, я прибежал туда, Наташка уже держала Саньку на коленях и успокаивала его. Мальчонка спрятал голову у нее на груди и плакал в три ручья, содрогаясь всем телом.

После выяснилось, что, уходя на ферму, мать заперла Саньку в избе, чтобы он не убежал снова на весь день на речку, к нашему Хоме, строго-настрого наказав ему не проказничать. Но на беду не догадалась запрятать надежно спички. Время подошло к обеду, а мать все не возвращалась. Санька проголодался и решил подогреть кастрюльку с борщом. Как зажигает мать керосинку, он видел давно, не один раз, а спички нашел легко. Однако кастрюльку малыш поставил криво, она упала и опрокинула керосинку. Пылающий керосин растекся по полу. Занялось кружевное покрывало на кровати, вспыхнула домотканая дорожка на полу. Перепуганный Санька даже не попытался затушить огонь, начал громко плакать. Ему и в голову не пришло, что надо спасаться. Дверь была на запоре, но окна открывались легко. Вместо того, чтобы выскочить на улицу, он забился в угол и стоял там, кашляя, задыхаясь от едучего дыма.

Счастье его, что Наташка услышала кашель и детский плач в избе, сплошь заполненной к тому времени густым дымом. Не раздумывая, одним ударом плеча она вышибла оконную раму вместе со стеклами и кинулась в шевелящуюся серую дымную массу, набрав полную грудь воздуха.

Очень может быть, что смелый поступок Наташки обернулся бы несчастьем для нее самой, если бы Санька спрятался под кровать или молча затаился в углу. Но он громко плакал, перхал, как овца, от дыма, и Наташка, водя вслепую растопыренными руками, быстро нащупала парнишку, хватив напоследок полные легкие дыма, выскочила вместе с ним из горящего дома.

Прибежавшие колхозники, вовремя предупрежденные о беде, быстро справились с пожаром. День стоял тихий, совершенно безветренный. Огонь не успел разгуляться. Сгорела только тесовая крыша Санькиного дома, вся мебель внутри. Устояли стены, сложенные из кондовых бревен, покрытые побеленной штукатуркой.

Что говорила и делала Санькина мать, тоже примчавшаяся с фермы, подробно описывать незачем. Скажу только, что она то сжимала в объятиях спасенного сынишку, то осыпала Наташку поцелуями, одновременно и плача, и причитая.

На автостоянку мы вернулись в сопровождении целой толпы деревенских ребятишек, и Наташка заслуженно стала героиней дня. Наши женщины только ахали, слушая рассказы ребят о ее подвиге в деревне. Даже мужчины пришли взглянуть на смелую девочку с опаленными бровями, которая вынесла ребенка из огня. Дядя Вася что-то сочувственно гудел, тетя Вера намазывала лицо Наташки кремом.

Впечатления от этого бурного дня папа высказал не прозой, а стихами. Конечно, не своими, а заимствованными у поэта. Ласково обняв Наташку за плечи, он громко продекламировал, к общему удовольствию:

 
В игре ее конный не словит,
В беде не сробеет – спасет…
 

– Некрасов. «Мороз, красный нос», – скороговоркой вставил я, прерывая папу. И закончил строфу за него:

 
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет!
 

Триумф Наташки был полным. Но я не завидовал ей. Она по праву заслужила все эти почести.

Гибель Хомушки

Еще с вечера я заметил, что Наташка начала хандрить. Не стала играть с Хомой Афанасьичем, окунулась и тут же вылезла на берег. Ее будто подменили. Вялая, словно полусонная, неразговорчивая, совсем не такая, как всегда, – веселая и живая.

За ужином она почти ничего не ела, только поковыряла вилкой жареную картошку и отодвинула тарелку. Николаевы сразу встревожились.

– Что с тобой, Натка? Уж не заболела ли ты?

Мама быстро приложила ладонь ко лбу Наташки.

– Температуры вроде бы нет, но все же измерим.

Внезапно Наташка вскочила, бросилась в сторону, но не успела отбежать и десяти шагов, как ее вырвало. Теперь забеспокоился и папа. Николаевы засуетились.

– Только без паники, друзья! – предостерег папа.

Наташку уложили в палатке. Мама и тетя Вера вошли туда. Вскоре позвали на консилиум и папу.

– Алик, принеси нашу дорожную аптечку, – услышал я мамин голос из палатки.

Через несколько минут диагноз был поставлен. Началось лечение больной.

– Пищевое отравление. Вероятно, мясными консервами, – объявил папа, выходя из палатки Николаевых. – Ничего страшного. Промыли желудок, приложили к ногам грелку, дали бесалол. Теперь Наташе нужно обильное горячее питье. Позаботься, сын, вскипятить для нее еще один чайник.

Ночь прошла беспокойно. Я ворочался с боку на бок, терзаясь тревожными мыслями. Что, если папа только успокаивал меня, а на самом деле отравление у Наташки серьезное? Какое счастье, что рядом с нею оказались два опытных врача! А если б ее скрутило здесь в лесу, без нас, что б тогда?

Дедушка безмятежно похрапывал рядом со мной, с головой уйдя в спальный мешок, а я все лежал и думал. Почему мне так жалко Наташку? Почему я так боюсь за нее, что вот даже не сплю? Это я-то, когда-то чемпион по сну!

Только перед рассветом я уснул крепко, по-настоящему. Так крепко, что даже не почувствовал, как дедушка вытащил у меня из-под головы надувную резиновую подушку, пытаясь разбудить. Понадобился толчок в бок, чтобы я очнулся. Вкусно пахло кофе. Папа и мама, дядя Вася и тетя Вера уже сидели за дощатым столиком, сколоченным дедушкой.

– Ну как Наташа? – первым делом спросил я.

Наверное, вид у меня был самый комичный: взлохмаченная голова, сонная физиономия, моргающие глаза без очков… Думаю так, потому что ответом мне был дружный смех.

– Вставай, Лентяйкин, – шутливо прикрикнула на меня мама. – Чуть кофе не проспал. А Наташа уже поправляется. Ждет тебя в гости.

С завтраком я управился в один момент и тут же очутился у палатки Николаевых. Постучаться было не во что, и я просто поцарапал ногтем туго натянутую парусину.

– К тебе можно?

– Заползай, Дикий Кот! – донесся изнутри знакомый, но заметно изменившийся голос Наташки.

Я откинул полотнище, согнулся и шагнул в палатку. Наташка лежала, укрытая до подбородка теплым одеялом, бледная, но улыбающаяся. Пахло лекарством. Я тоже заулыбался, не зная, с чего начать.

– Хому принести? Хочешь с ним поиграть? – ни к селу ни к городу вдруг спросил я, вместо того чтобы расспросить Наташку о ее самочувствии.

– Хочу.

Я во всю прыть пустился к "Волге", открыл багажник и остолбенел. Клетка стояла пустая. Хома исчез. Я схватил клетку, осмотрел ее. Деревянное днище было цело, но один алюминиевый пруток оказался перегрызенным, а два других слегка отогнутыми. Мягкий металл уступил крепким зубам грызуна, неудержимо рвавшегося на свободу. Но ведь оставался еще стальной багажник! Его-то не прогрызешь. Я быстро начал работать обеими руками, выбрасывая из багажника инструмент, запасные камеры, пустую канистру, обшаривая за обшивкой каждый уголок, в надежде вот-вот наткнуться рукой на мягкое тельце хитрого хомячка. Нигде ничего! Приглядевшись, я заметил в одном месте какие-то крошки. В картонной перегородке, отделявшей багажник от салона, чернела дырка. Сомнений не было: освободившись из клетки, Хома легко прогрыз картон, проник в салон, а оттуда, когда утром мы распахнули все двери, спрыгнул на землю и был таков! Может быть, пока я непробудно спал, он еще бегал внизу, по резиновым коврикам пола, в поисках выхода, был рядом со мной.

Опустив руки, в полной растерянности я стоял возле "Волги", не зная, что теперь делать. Искать Хомушку в лесу? Безнадежное занятие! Скорее можно найти иголку в стогу сена, чем проворного маленького хомячка, искусно маскирующегося в густом кустарнике, в ворохах листьев и хвои. Если б хотя знать, в каком направлении он скрылся, далеко ли успел убежать?

Но я и этого не знал.

Я еще стоял, собираясь с мыслями, думая, что же теперь сказать Наташке, когда откуда-то из-за машин, сгрудившихся на полянке, до меня донесся испуганный крик. Пронзительно завопила какая-то женщина. Что-то сильно напугало ее.

Не знаю почему, но я со всех ног бросился на крик. Меня будто подтолкнуло что-то.

Но я опоздал…

Когда я добежал, все уже было кончено. Здоровенный рябой дядька стоял с лопатой в руках и брезгливо разглядывал что-то у своих сапог. Хомушка, милый наш хомячок, такой забавный и добродушный, самое безобидное создание на свете, бездыханно лежал на земле. Смерть настигла его, когда он доверчиво пришел к людям в поисках еды. На свою беду, он забрался в ямку, где лежали консервы, а женщина как раз полезла за ними утром и притронулась неожиданно рукой к пушистому тельцу зверька…

Я почувствовал, как неудержимые слезы подступили у меня к глазам. Но я сдержался среди чужих людей, бережно взял в ладони то, что осталось от нашего проворного хлопотливого зверька, и унес к реке. Там я выкопал под сосной глубокую ямку и схоронил в ней Хомушку. Чтобы собаки не смогли учуять его и разрыть могилку, я накрыл ее тяжелым куском плитняка. Бедный Хомушка, он так рвался на свободу! И первый же день этой долгожданной свободы стал для него последним днем его коротенькой жизни…

Забираясь в палатку Николаевых, я твердо решил не рассказывать пока Наташке о гибели Хомушки, чтоб не волновать больную.

Но я не умею притворяться.

– Почему ты так долго ходил? А где же Хома? Кто это кричал? – сразу же засыпала меня вопросами Наташка, приподымаясь на локтях, тревожно заглядывая мне в глаза.

– Пропал. Представляешь? Перегрыз прутик и сбежал из клетки, – опустив голову, чтобы скрыть глаза, промямлил я.

– Сбежал? Это точно? Или… – не договорила Наташка, не спуская с меня взгляда, сомкнув брови на переносице.

И тут я не выдержал, отвернулся, безнадежно махнул рукой.

Брат милосердия

Врачебный консилиум – а точнее мои мама и папа – предписал Наташке постельный режим для полного выздоровления. Так она оказалась в заточении. А без Наташки мне расхотелось гулять в лесу и на речке. Да и совестно было оставлять ее одну скучать в одиночестве. Одному плохо. Читать все время не будешь, глаза заболят. А у взрослых всегда куча неотложных дел, им всегда некогда, даже на отдыхе.

– Временно зачисляем тебя в штат полевого госпиталя, – сказал папа, похлопывая меня по плечу. – Братом милосердия. Есть такая должность, причем пока вакантная. Народная мудрость гласит: друзья познаются в беде. И правда, легко развлекаться вместе. Куда труднее вместе делить неприятности. Если ты настоящий друг Наташе, а я надеюсь, что это так, постарайся занять ее до выздоровления. Тащи к ней свой радиоприемник, рассказывай что-нибудь, играй в слова, чтоб она не скучала.

Я даже обрадовался. Ай да папа, как хорошо придумал! И тут же, прихватив свой ВЭФ, забрался в палатку Николаевых.

Конечно, по части слов Наташка по-прежнему не могла тягаться со мной. Как-то мы, чтобы быстро сыграть, взяли наипростейшее слово "собака". Я даже из него ухитрился составить больше десятка слов, а Наташка, как ни билась, всего семь: сок, коса, оса, ас, бак, бок и бас. До слов: сак, сабо, скоба, боа, баск, абак она не додумалась. Очень часто мы слушали музыку. Тут у нас вкусы совпадали. Я переключался на разные диапазоны, пока не удавалось наткнуться на какую-нибудь веселую музыку. Особенно нравились нам песни Юрия Антонова и Евгения Мартынова. Но большую часть времени мы проводили в разговорах. Рассказывал я Наташке все, даже свои сны.

Наверное, нет человека, который не летал бы во сне. Мне, например, такие полеты снились множество раз. То я планирую низко над толпой, меня хотят схватить, тянутся ко мне, даже подпрыгивают, чтоб достать, но я легко взмахиваю руками, словно крыльями, и поднимаюсь выше деревьев. То будто бы я маневрирую в воздухе, чтоб не зацепить провода высоковольтной линии. А нет – просто взмываю над полем толчками, после коротких пробежек и наслаждаюсь чудесным ощущением полета. Но в дороге мне чаще всего снится, будто бы наша "Мышка" исчезла. Вроде бы я стою на том самом месте, где ее поставил дедушка, озираюсь вокруг, а машины нет как нет. Пропала, угнали! Я не верю собственным глазам, осматриваюсь еще и еще, но машины нет. И столько раз мне снился этот кошмар, что я уже и во сне успокаиваю себя: "Да нет же, это я сплю. Вот проснусь сейчас, а "Мышка" на месте".

У Наташки по-другому. У нее страшные сны связаны обычно с морем. То ее уносит течением в открытое море, одну, в какой-то шлюпке, а по берегу бегают и беспомощно машут руками ее мама и папа. То снится, что вроде бы она очутилась на скалистом островке, а на него наступают льды, огромный ледяной вал, и бежать от него, чтоб спастись, на этом островке негде. Самое удивительное, что в жизни она всего-навсего один раз плыла на пароходе. И то не в холодном Баренцевом, а в теплом Черном море, от Керчи до Новороссийска.

Спрашивается, откуда у нее такие сны? Ну я, положим, тревожусь за "Мышку", вот мне и снятся всякие страхи, что она исчезла. А Наташкины льды, остров, шлюпка, море?.. Непонятно. Скорее ей должны были бы сниться горные дороги, ущелья. Отец повозил ее немало. Не сравнить с нашими путешествиями, но тоже подходяще. Начинали Николаевы, как и все, с благодатного Крыма. Потом осмелели, съездили по Военно-Грузинской дороге в Армению. Освоили Волгу, до Казани. Зато во фруктовой Молдавии, в Прибалтике, в Закарпатье не бывали еще ни разу.

– В Карпаты поезжайте непременно, – посоветовал я Наташке. – Уговаривай родителей. Не пожалеете.

Я рассказал Наташке, как по узенькому висячему мосту дедушка пересек знаменитую реку Черемош и мы покатили в глубь Гуцулыцины; как увидели гигантский трамплин для горнолыжников в Ворохте, восторгались мохнатыми елями на скалистых обрывах, изумрудными полонинами, усеянными стожками сена, бешеными извивами пенистых горных речек.

Рассказал я Наташке и о надписях туристов на огромных валунах в одном из водопадов Прута: "Бяша из Улан-Удэ", "Кэт из Киева", "Здесь был Владик". Подумать только – несколько часов трудился какой-то болван, чтоб увековечить свое имя среди брызг Прута! Сначала извел целую банку белил, чтобы окрасить ими бок серого валуна, потом еще долго висел над бурной рекой, рискуя сорваться, старательно выводя на белом фоне огромные красные буквы, отчетливо видные даже с дороги, с противоположного берега. А спросить бы его – зачем? Кому он нужен этот Бяша? Каждый любуется яростным водопадом, дикими скалами, ниткой железной дороги, которая ухитряется виться здесь, где вроде бы и автомобилю-то не протиснуться. А эти надписи только уродуют красоту здешних мест. Но краску хоть через годик-другой смоют без следа дожди и брызги реки. Хуже, что есть уже энтузиасты, чеканят свои автографы зубилом. Чего доброго, найдется со временем любитель техники, додумается привезти отбойный молоток, действительно на века врубит в скалы свое "Бяша".

Наташка позабавила меня рассказом о Хотхоре. Название этого маленького поселка на Черноморском побережье стало в их семье чем-то вроде пароля. Скажет кто: "Хот-хор!" – и сразу все улыбаются.

– Туда мы от своей стоянки морем доплыли, на моторке, а обратно решили пройтись пешком, – оживленно рассказывала Наташка. – Пошли и заблудились в лесу. Вроде бы и блуждать-то особенно негде: слева – море, справа – автодорога, а вот ухитрились как-то потерять ориентир. Мы с мамой в брюках, в куртках, лезем напролом, нам не так колко, а папа в шортах и майке, ему каждая колючка впивается в тело. Что делать? Папа нас тянет в обход, полянками, а нам жаль терять высоту. Должны же мы где-то выбраться к автодороге, как бы она ни петляла. А если спустимся к морю, придется потом опять каждый метр отвоевывать обратно. Кончилось тем, что врезались в заросли держидерева, еле-еле выбрались из них уже где-то за полночь. Ладно еще попутная машина добросила нас к стоянке, а то бы пришлось топать всю дорогу пешком. Мама потом всего папу измазала иодом, заливала царапины. Так нам этот Хотхор и запомнился на всю жизнь. Плохое после забылось, а вот как визжали в колючках, блуждали в поисках дороги, перекорялись между собой, так и стоит перед глазами.

Солнечный свет проникал в палатку сильно ослабленным, глаза в нем приятно отдыхали. Не то что на реке, где все время сверкают ослепительные блики. Так хорошо было сидеть в полусумраке палатки, тихонько разговаривать с Наташкой, что я даже ничуть не жалел, что не хожу купаться или собирать грибы в лесу.

Мы болтали часами, а Тобик лежал у входа и дремал. Было решено, что как только Наташка поправится окончательно, мы тут же снимемся с якоря. Отпуск близился к концу.

Расставание

Что значит – здоровье! Организм у Наташки такой, что даже отравление не смогло скрутить ее надолго.

Едва она вышла из палатки, мы первым долгом навестили могилку Хомы Афанасьича, молча постояли перед маленьким земляным холмиком под сосной…

Свертывание лагеря почти такая же хлопотная работа, как и его разбивка. Пока наши мамы усердно драили на реке закопченную кухонную посуду, папа и дядя Вася грузили на решетчатые багажники мягкие, но объемистые тюки с постелями. Мы с Наташкой убирали на стоянке.

– А знаешь, Алик, мы только до Орши едем вместе с вами, а там повернем на Прибалтику…

– Как?! – сразу остановился я, не веря своим ушам. Наташка не поедет с нами в Москву? Да может ли это быть?

– Я же сама столько раз просила заехать в Михайловское! И теперь папа твердо решил показать мне Пушкинский заповедник. А из Прибалтики туда рукой подать.

Наташка ковыряла землю носком ноги, старательно избегая моего взгляда, а я стоял, ошеломленный, не зная, что сказать.

Подумать только, а я-то надеялся, что Наташка погостит у нас в Москве, я покажу ей свою библиотечку, подарю однотомник повестей Джеральда Даррелла; мы пойдем с ней в кукольный театр Образцова, в зоопарк, покатаемся на аттракционах в парке имени Горького…

Мы стояли и молчали, пока Наташка не взяла меня за руку, не потянула вперед.

– Нас ждут, Алик, – негромко сказала она. – Расскажи мне о Прибалтике, ты же там был. У тебя это здорово получается.

С каким удовольствием рассказал бы я в другое время Наташке о высоких песчаных дюнах, поросших соснами, над широчайшими пляжами Юрмалы; об изумительной красоте и чистоте литовских озер всюду, а особенно под Игналиной; о древнем Тракайском замке на острове, с его каменными стенами, уходящими прямо в воду озера Гальве; о скульптуре "Эгле – королева ужей" и о многом-многом другом. Мне было что порассказать Наташке о Прибалтике. Но это в другое время. А сейчас у меня пропало всякое вдохновение, еле ворочался язык. Одна мысль сверлила меня – Наташка уезжает.

Мы шли очень медленно, но я еще замедлял шаг, чтобы оттянуть возвращение на автостоянку, загребал ногами песок, срывал по пути цветочки. Тоскливо думалось о том, какое счастье было бы отправиться в Литву вместе с Наташкой. Мелькнула даже мысль попросить родителей отпустить меня с Николаевыми, но я тут же отбросил ее: конечно, никто меня не отпустит. Да, не все в жизни складывается так, как хочется!

К нашему возвращению все сборы закончились. Обе семьи уселись в машины. Перед тем как "Волге" тронуться с места, я, против обыкновения, перебрался к маме, а папа сел на мое штурманское место рядом с дедушкой. Почему-то в эти минуты меня особенно потянуло к маме. В зеркальце я видел сосредоточенное серьезное лицо папы и понял, что он думает уже о своей работе, о больнице.

Возвращаться в Москву нам всегда немного грустно. Жаль, что отпуск уже позади, что нельзя больше беспечно поплескаться в море, понежиться, ни о чем не думая, на горячем песке, посидеть у костра под звездным небом. Надо ждать целый год, пока все повторится сначала. А пока родителям – работать, мне – учиться. Но, может быть, потому-то так и заманчив, так дорог летний отдых, что бывает лишь раз в году?

Через неделю-другую наша печаль растворяется в заботах. Папа самозабвенно любит свою больницу. Сколько я помню, он ежегодно что-то строит у себя, устанавливает новую аппаратуру, привлекает опытных хирургов, кардиологов, терапевтов; выбивает дополнительные фонды, ассигнования и так без конца. Возвращается он домой поздно, когда у меня уже приготовлены все уроки на завтра, подсаживается к нам у экрана телевизора и делится своими планами: "Думаем создать отделение реанимации. В принципе Николай Георгиевич обещает свое добро. А со временем развернем из отделения целую клинику". У мамы тоже свои новости и заботы: "Ездила сегодня по вызовам на Велозаводскую. Навестила одну старушку. Хронический миозит. Прописала ей радоновые ванны, парафиновые аппликации. Но кто будет ухаживать за больной? Представляешь, у нее в Москве сын, две дочери, куча всякой родни, народ все обеспеченный, а проявить настоящую заботу о матери некому. Хлеб, молоко ей приносят пионеры, комнату убирает соседка, а родные деточки разве что раз в месяц навестят. Завтра обзвоню их по домашним телефонам. Может, совесть у них заговорит".

После окончания каникул принимаюсь за дело и я, постепенно втягиваюсь в учебу, уже с удовольствием иду в класс, отвечаю у доски. Скучать и вздыхать о минувшем лете некогда.

Но рассказов о нем у всех много.

После каникул у наших ребят куча новостей. Кто ездил к дедушке и бабушке в деревню, лето проработал в колхозе на уборке; кто, вроде нас, проехал по дорогам на автомобиле несколько тысяч километров; а кто вместе с родителями побывал и в зарубежном круизе. Впечатлений уйма, все хотят поделиться ими с товарищами, в большую перемену наша школа так и гудит.

Правда, не у всех так. Валерку снова родители в санаторий возили. Что-то у него с почками. А какая радость в санатории? Сел в душный вагон на Курском вокзале, назавтра вылез где-нибудь на курорте. И пошла жизнь. Все по звонку, по расписанию. Принимай процедуры, гуляй по аллеям, ешь в столовой на белой скатерти… Тоска зеленая! Ни тебе костерок развести, ни в палатке заночевать, ни ягод в лесу пощипать! Валерка спорит, бодрится, но я же по глазам вижу, как он, бедняга, мне завидует. А что поделаешь, если здоровья нет?

К тому же не у всех такие замечательные родители, такой дедушка. Ему уже под семьдесят, а он еще ни одного дня в больнице не был. Тьфу, тьфу! Жилистый, крепкий, впору сорокалетнему. И не в каждой еще семье свой автомобиль. А без него совсем не то любое путешествие. Я, например, из каждого летнего путешествия возвращаюсь совсем другим человеком. Прямо-таки чувствуешь, будто старше стал на несколько лет.

А в этом году познакомился вдобавок с Наташкой…

…К вечеру обе наши машины выскочили на широкое Минское шоссе. Дедушка выключил звенящий мотор, и тишина обступила нас. После долгого свиста ветра, ровного гуденья мотора, шипенья шин по асфальту уши будто заткнуло ватой.

Мы вылезли из машин, потягиваясь и разминаясь, столпились на обочине. Я видел, что даже папа немного волнуется. За какой-нибудь неполный месяц Николаевы стали для нас как родные.

– Что ж, друзья мои, вот и приспело нам время прощаться! – подавляя невольный вздох, заговорил папа. – Дан приказ, чтоб вам – на запад, нам – в другую сторону… Пожелаем напоследок друг другу гладкой дороги и ляжем на новый курс. Пожалуйте ручку, Вера Сергеевна!

Папа церемонно поцеловал руку тете Вере, обнял дядю Васю, и они долго хлопали друг друга по спине. Мама и тетя Вера тоже расцеловались. Невозмутимым оставался только дедушка. Он уже по самые плечи влез под капот "Волги".

Мы с Наташкой зашли за "Победу", чтобы никто не видел нас. Неизвестно зачем я набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и тут же выпустил его.

– Ну, Натаха!.. – начал я и запнулся, не зная, что говорить дальше. Хотелось, подражая папе, с самым беспечным видом пошутить, но я чувствовал, что у меня дрожат губы, и плотно сжал их. Волновалась и Наташка. Она мяла пальцами конец своей толстой косы, на щеках у нее проступили два маленьких красных пятнышка.

– Пиши, Алик, я буду ждать, – тихо сказала Наташка, протягивая мне руку.

Я быстро схватился за нее, крепко сжал в своей руке.

– Непременно! И ты пиши. Обо всем: как доехали, что видели, как в школе дела, дома… А на будущее лето снова поедем отдыхать вместе. Непременно! Правда?

– Конечно!

Щелкнул стартер, загудел мотор, наша "Волга" тронулась с места. Я повернулся назад, не отрываясь взглядом от "Победы". Она быстро удалялась. Мне показалось, что Наташка машет мне рукой. Помахал и я. Но очень скоро "Победа" стала совсем маленькой, потом превратилась в точку. Какая-то необъяснимая тоска сжала мне сердце. Я ткнулся лицом в теплое мамино плечо, она обняла меня, нежно погладила по волосам…