Текст книги "Каникулы на колесах"

Автор книги: Вячеслав Тычинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Сила искусства

К полудню шторм прекратился, море начало отступать. Не прошло и двух часов, как оно снова смиренно плескалось у кромки низкого песчаного берега. Будто это вовсе и не оно буйствовало ночью, заставило нас бежать с обжитой стоянки.

После шторма экипажи почти всех машин предпочли уехать из богатого сюрпризами Скадовска. Большинство устремилось к Азовскому морю, в Кирилловку, звезда которой всходила на автомобильном горизонте все выше. Николаевы и мы остались в одиночестве. Но никого из нас это не смутило.

Возвращаться на старое место никто не захотел. Вдруг снова задует штормовой ветер? К тому же дорога туда вела через солончаковую низинку. Пока было жарко и сухо, ее слабый грунт хоть и продавливался колесами, но все же выдерживал нагрузку. Теперь же, после шторма, солончак окончательно раскис. Решено было в низинку не соваться, стать на новом месте, неподалеку от пионерского лагеря. Но сначала папа дал мне важное задание:

– Тебе, Дикий Кот, поручается отыскать на старой стоянке наш холодильник. Во избежание дистрофии или даже голодной смерти всего нашего доблестного экипажа. В помощь возьми Тобнка.

Папа говорил так серьезно, что, не знающий его, вполне мог бы поверить каждому слову. И насчет дистрофии, и даже насчет голодной смерти. Но я-то отлично знал, что речь идет всего-навсего о десятке банок с говяжьей тушенкой, зарытых в сырую яму для предохранения от порчи на жаре. Как обычно, папа шутил.

– Дядя Володя, можно, я Алику помогу? – вызвалась Наташка.

Конечно, папа не возражал. Я вытащил из багажника штыковую лопату, длинный вороток, свистнул Тобика – и мы зашагали к берегу.

У места нашей прежней стоянки я долго осматривался, прикидывал на глаз расстояния, пока не сориентировался хоть приблизительно. Задача оказалась куда труднее, чем я предполагал. Штормовой прилив размыл выступы, затянул песком впадины, неузнаваемо изменив рельеф берега.

– Давай отсюда начнем искать, – предложил я, втыкая лопату в песок.

Пока я копал, Наташка протыкала песок воротком. Наудачу, уже почти не надеясь на успех, мы изрыли порядочный кусок берега, словно бобры. Думаю, в конце-концов мы так и ушли бы с пустыми руками, но Тобик выручил нас. Как будто поняв, что именно мы ищем, он пробежал, принюхиваясь, вдоль берега, потом начал в одном месте рыть песок лапами. И точно, здесь, под слоем мокрого песка, лежали наши драгоценные консервы. Видимо, тонкий нюх Тобика позволил ему учуять слабый запах смазки, которой покрывают снаружи консервные банки против ржавления.

– Ай да Тоба! – восхищалась Наташка, поглаживая спинку смышленного песика.

К машине мы вернулись с видом победителей, ожидая почестей. Однако на нас никто не обратил внимания.

Прислонясь к крылу «Победы», какой-то мужчина, как мы поняли вскоре, сторож пионерского лагеря, сердито приказывал папе и дяде Васе:

– Уезжайте немедленно! Не разводите тут антисанитарию. Вы б еще на территорию пионерлагеря въехали. Если до вечера не уберетесь, вызову милиционера. Пусть оштрафует. Или номера поснимает. Вот так!

Я сразу приуныл. Вот напасть-то! Беды валятся на нас как из мешка.

Сердитый сторож ушел, уводя с собой на коротком поводке серую овчарку, и Тобик выполз из-под «Волги», куда он предусмотрительно спрятался.

– Нда-а… Похоже, придется нам и отсюда уезжать, – печально сказал Василий Михайлович, почесывая себя за ухом.

– Не ждать же, пока номера снимут, – поддержала мужа Вера Сергеевна.

– Давайте, друзья, возьмем курс на Одессу, – предложила мама.

– А еще лучше – в Прибалтику, – сказал дедушка. – Какие там дюны, сосновый лес! Лето нынче жаркое, небось, вода и в Балтийском море прогрелась.

Мы с Наташкой молчали как рыбы. Детям не полагается лезть со своими советами, когда дело обсуждают взрослые.

Особенно такое серьезное. Но по выражению Наташкиных глаз я видел, что ей до смерти не хочется уезжать отсюда, где так славно купаться в теплой воде и бродить по пустынным пляжам.

Черный Гепард долго молчал, а потом с таинственным видом прижмурил правый глаз, хитро посмотрел на всех нас смеющимся левым глазом и загадочно сказал:

– Сим объявляется декада гражданского неповиновения. Кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадает.

Папа улыбнулся и, вынув из футляра аккордеон, вдохновенно пробежал пальцами по перламутровой клавиатуре роскошного «Вельтмайстера».

А потом заиграл…

Ах, как играл мой папа-артист! Для начала он взял несколько громких звучных аккордов, потом развернул меха и грянул «Коробейников». С переливами, с вариациями, так что можно было подумать, будто играет не один человек, а целый ансамбль песни и пляски! С «Коробейников», не останавливаясь, без малейшей паузы, папа перешел к знаменитой «Катюше», а потом – к «Трем танкистам». А потом над нашей стоянкой зазвучали попурри из советских песен, марши и вальсы, румбы и свинги, танго и фокстроты. Мы слушали и просили играть еще и еще.

Не прошло и четверти часа, как к нам начали подходить пионеры. А когда, наконец, аккордеон умолк, к папе подошла высокая женщина в белом халате.

– Разрешите представиться: начальник местного пионерского лагеря Свиридова. Изумительно вы играете, товарищ…

– Нарин, – быстро подсказал папа, снимая ремень аккордеона с плеча.

– Товарищ Нарин, – повторила Свиридова. – Вы меня извините, но не смогли бы вы сегодня выручить нас? Дело в том, что в лагере назначен большой сбор, а наш баянист заболел. А без музыки, сами понимаете…

Вот уж верно: кто ищет, тот всегда найдет. Счастливый случай сам шел нам навстречу! Кончился разговор тем, что папа согласился ежедневно играть по вечерам на аккордеоне. А наша веселая компания получила право легальной стоянки метрах в ста от пионерского лагеря. Мало того, в порядке взаимной любезности нам разрешили брать на кухне кипяток, пользоваться кухонным холодильником. Договор между обеими высокими сторонами вступил в силу немедленно. Бдительный страж порядка – сторож был посрамлен.

Вечером белый воланчик бабочкой порхал над нашими головами. Возле машин разбили палатки. На бензоплите разогревался ужин. Рядом блаженствовал Тобик. А тут еще вечерний закат обещал назавтра чудесную тихую погоду.

Изгнание из «рая»

День за днем мы безмятежно наслаждались морем, солнцем и чистым воздухом Скадовска, этого райского уголка на юге Украины, впервые открытого нами благодаря настоянию мудрого Великого Змея.

Каждый вечер папа надевал на плечо ремень своего «Вельтмайстера» и отправлялся к пионерским домикам. Новые обязанности ничуть не обременяли его. Он играл ребятам с превеликой охотой, и не по часу, как было условлено со Свиридовой, а гораздо дольше.

Играл все.

– «Подмосковные вечера»! – просили пионеры.

И папа послушно растягивал меха аккордеона.

– «Малиновку», «Я у бабушки живу», «Улыбку»!

И папа, улыбаясь, выполнял все заказы. А ребята пели под музыку, веселились.

Свиридова души не чаяла в папе. Для нее он оказался настоящей находкой. «Ума не приложу, чтоб я без вас делала! – не раз говорила она. – Ребята в вас души не чают».

Гром грянул через неделю. Никаких доказательств у меня нет, но я сильно подозреваю, что сторож не захотел-таки мириться со своим поражением, сбегал тайком куда следует по начальству.

Утром, когда я накачивал волейбольный мяч, а Тобик пытался прихлопнуть лапой кузнечика, со ступенек административного корпуса торжественно спустилась целая процессия. Впереди шагал представительный мужчина начальственного вида, за ним – еще двое. Позади всех нехотя шла Свиридова.

Делегация направилась к нашей стоянке, и папа воззвал вполголоса:

– Граждане, внимание! Республика босоногих в опасности.

Я бросил насос. Тобик оставил в покое кузнечика и примкнул ко мне. Он всегда делает так, когда чует какую-нибудь опасность.

– Тут такое дело, товарищ Нарин… – запинаясь, смущенно начала Свиридова. – Я, конечно, очень извиняюсь, но…

– Можете не продолжать, – быстро перебил ее папа. Он всегда соображал мгновенно. – Нам надо уезжать. Правильно я вас понял?

– Да… Я бы, разумеется… Но санитарная инспекция так решила..

– Ясненько! – жизнерадостно сказал папа, хотя у всех нас кошки скребли на сердце. – Мы не задержимся, будьте спокойны.

Делегация, во главе с представительным мужчиной, который так и не проронил за все время ни слова, удалилась, и папа дал волю своему красноречию:

– Позор! Изгонять врачей, представителей самой гуманной профессии; горняков, цвет социалистической индустрии! Боги, видите ли вы с высоты Олимпа происходящее в этом уголке земли? Не вывезло даже искусство. Утлая ладья поэзии разбилась на рифах суровой житейской прозы. Как тут не вспомнить строфы: «И пошли они, солнцем палимы, повторяя: суди его бог!»

– Некрасов. «Размышления у парадного подъезда», – машинально подал я реплику.

– Именно. Благодарю, сын. Хорошо, пусть будет так. Мы покинем этот эдем, этот благословенный филиал рая, посыпая пеплом главу, уступая тирании. Но, прежде чем отряхнуть прах Скадовска со своих мокасин и тапочек, мы во всеуслышание и мужественно заявим…

Кому именно и что мы должны мужественно заявить, так и осталось неизвестным, потому что папа прервал в этом месте свою обличительную речь…

Сборы были недолгими. Решили выезжать рано утром следующего же дня. А накануне вечером к нашей стоянке подошла Свиридова. Как видно, совесть все же мучила ее.

– Вы уж извините, что так получилось…

– Ну что вы, не волнуйтесь. Спасибо вам за приют, за доброе отношение. Мы же хорошо понимаем, что от вас ничего не зависело. Рад, что мы расстаемся друзьями. И не поминайте нас лихом!

На рассвете мы, как и собирались, покинули Скадовск. Снова наша «Мышка» дрожала каждым суставом своего железного тела, сползая в бесчисленные ямы, прыгая на буграх и по окаменелым глубоким колеям. Горячо надеюсь, что теперь эта убийственная для автомобилей дорога ушла в прошлое, к Скадовску проложили нормальную асфальтированную трассу.

Наконец грунтовка кончилась и мы снова выехали на гладкий асфальт. Как же обрадованно загудел мотор, как резво понеслась вперед машина, подминая под себя километры, весело шурша шинами! Куда девались ее жалобные скрипы! Двигатель тянул мощно и ровно, бодрящий ветер мгновенно выдул из салона жару и пыль.

– Слава дорожникам, строителям автомобильных трасс! – крикнул я.

– Слава, слава, слава! – дружно подхватил весь наш экипаж.

Мы и в самом деле любим и глубоко уважаем дорожников. С каким терпением и в жару, и в холод они тщательно утюжат катками каждый квадратный метр дороги, укладывают асфальт, строят мосты, чтобы не только легковушки, но и грузовики с зерном, овощами, фруктами, молоком другими нужными грузами могли мчаться потоком на высоких скоростях. Есть дорога – и не страшны любые расстояния; нет – и все в глубинке гниет, пропадает зря. Подумать только: меньше чем за минуту «Волга» пробегает километр дороги. А ведь один этот километр – тысячи кубометров земли, сотни тонн асфальта, кюветы, трубы, лотки…

Думы о дорогах снова увлекли меня, но тут впереди показался Днепр. Мы пересекли его по широкому настилу плотины Каховской ГЭС. Далеко внизу со страшной силой глухо ревел могучий водяной поток. Он вырывался из тесных отверстий плотины, как вулканическая лава. Глядя на водохранилище, я невольно вспомнил вдохновенные слова Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде…» Да, широк стал Днепр, еще шире, чем во времена Гоголя. «Редкая птица долетит до середины Днепра»… А что сказал бы великий писатель, увидав Каховское море?

За Каховкой мама пересела к тете Вере, а Наташка перебралась в нашу «Волгу». Дорога пошла прямая и пустынная. Встречные автомобили попадались совсем редко. Сказывалась удаленность от больших городов.

– Хочешь порулить, Дикий Кот? – неожиданно спросил меня дедушка.

Хочу ли я? Да еще на глазах у Наташки? Что за вопрос? От радости я даже подпрыгнул на сиденье.

– Всегда готов! С пребольшим удовольствием, – отозвался я.

Дедушка остановил «Волгу», и я сел за руль. С места взял не совсем удачно, вернее, совсем плохо: автомобиль прыгнул вперед, как собака; я слишком быстро отпустил педаль сцепления. Но мотор не заглох, и «Мышка» послушно побежала по дороге. Не зря дедушка тренировал меня на глухих проселочных дорогах Подмосковья. В зеркальце я видел расширенные от любопытства синие глаза Наташки. Она восхищенно следила за каждым моим движением, и гордость прямо-таки распирала меня. Милый дедушка, как он понимает меня, как я благодарен ему.

Перед мостами и при появлении встречной машины дедушка заметно напрягался, но к рулю не притрагивался, он только держался начеку, чтобы мгновенно помочь мне, если понадобится. Но я вел автомобиль уверенно, не виляя.

Километровые столбики один за другим оставались позади. Я рулил по гладкой дороге, и было до того хорошо, что мне хотелось петь. Теплый ветерок ласково гладил лицо, ерошил волосы. «Мышка» чутко отзывалась на малейший поворот руля. Мимо проносились припудренные желтой пылью лесополосы, пересохшие от долгого зноя кукурузные поля, серые телефонные столбы, на которых важно восседали грачи и ястребы.

Я готов был мчаться так до самого вечера. Но движение на шоссе стало плотнее. Мы уже приближались к Херсону. Дедушка снова сел за руль.

– А у тебя неплохо получается, Дикий Кот, – похвалила меня Наташка.

Я просиял от гордости.

Полевой суд

– Обвиняемый, встаньте! Признаете себя виновным?

Я встал с канистры.

– Нет, не признаю. С какой стати?

– Ясно. Садитесь.

Я снова плюхнулся на канистру, заменявшую скамью подсудимых. Прямо передо мною с самым торжественным видом сидел Великий Змей, председатель полевого суда. По правую руку от него расположился член суда Белый Медведь. Прокурорские обязанности выполнял Черный Гепард. Моим адвокатом и защитником вызвалась быть Бледнолицая Сквау. Соленая Вода и Черная Молния составляли публику. Между мной и судьями лежало вещественное доказательство совершенного преступления – огромная янтарная гроздь винограда.

Час назад я отправился с места нашего ночлега побродить по окрестностям. За дорогой по склону широкого оврага раскинулся необозримый виноградник. Тысячи белых железобетонных столбиков несли на себе проволоку, сплошь увитую виноградными лозами. Сквозь зеленые листья всюду проглядывали налитые соком тяжелые прозрачные гроздья. Сколько же их тут было! Дразня взгляд, они так и просились в руки. Неудивительно, что ноги сами принесли меня к соломенному шалашу, возле которого, сидя по-турецки, дремал старичок с ружьем. Услышав мои шаги, он очнулся, поднял голову.

Около старичка лежала на солнцепеке остроухая рыжая собачонка, очень похожая на лисицу. При моем появлении она навострила уши, но не тронулась с места. Как видно, ей было лень даже залаять.

– Ух, сколько же у вас винограда, дедушка! – сказал я, чувствуя, как неестественно звучит мой голос. Но я и вправду в жизни своей не видел такого изобилия. И где бы я его мог видеть? Не в магазинах же Москвы. – И какой спелый! А уж наверное вкусный-превкусный… – с тяжелым вздохом добавил я.

– А ты покуштуй, хлопче, – приветливо отозвался старичок.

Я опасливо покосился на ружье и на собаку. Шутит сторож? Не разыгрывает меня?

– А… а можно? – неуверенно спросил я, облизывая бухие губы.

– А хиба ни? – повернулся ко мне всем телом сторож, откладывая ружье в сторону, с трудом поднимаясь на ноги. – Чы наш колгосп обидние, коли малэ хлопьятко зъисть гроно. Та на здоровьячко! Шкодить тилькы не треба. Ось яка гарна ягода уродылась! – показал сторож на громадную виноградную кисть, бережно потряхивая ее в руке.

После таких слов мне оставалось только сорвать самую спелую и большую гроздь. Что я немедля и сделал.

– Спасибо вам, дедушка! – искренне поблагодарил я доброго старика.

– Звидкиля едете?

– Из Москвы, дедушка.

– Ось бачиш! Там же, мабуть, нэмае вынограду?

Мне вспомнились бесчисленные ларьки на московских перекрестках и возле станций метро; прилавки фруктовых магазинов, заваленные осенью зеленым и черным молдавским, крымским, болгарским виноградом. Сказать правду? Но как разочаровывать такого симпатичного дидуся? И я немножко покривил душой, ответил дипломатично:

– Откуда там настоящий виноград? Нет, есть, конечно, много даже, но не такой. Мелкий, кислый… Куда ему до вашего!

Старичок весь расплылся в улыбке, благосклонно покивал мне головой вслед.

Свою добычу я в целости и сохранности доставил на стоянку, чтобы честно угостить всех. Но мое появление с аппетитной гроздью было расценено совершенно неожиданным образом, совсем не так, как я предполагал. Оваций не последовало.

– Дикий Кот, ты ли это? – укоризненно воскликнула мама.

– Налицо хищение социалистической собственности. Сиречь – мелкая кража, – быстро квалифицировал мой подвиг папа.

– Я думаю, широкая общественность не может равнодушно пройти мимо такого возмутительного правонарушения, – поддакнул дедушка.

И Великий Змей туда же!

– Значит – суд. Иначе народ не поймет нас. Поскольку мы находимся в поле, то – полевой суд, – молниеносно подвел итог прениям папа.

Так я предстал в то утро перед полевым судом. Наташка помирала от смеха. Но судьи сохраняли полную серьезность. Вместо судейской мантии дедушка накинул на себя ремонтный халат с масляными пятнами на полах, а голову повязал на восточный манер полотенцем. Все тот же Атлас автомобильных дорог с успехом заменил ему свод законов.

– Слушается дело по обвинению Алика Нарина, по кличке Дикий Кот, ранее не судимого, не привлекавшегося, не бывшего за рубежом, в хищении колхозного винограда, – нарочито гнусавым голосом провозгласил председатель суда. Дедушка надел очки, полистал для видимости Атлас и важно добавил. – По статье четыреста восемнадцатой Уголовного кодекса, параграф шестой. Обвиняемый, что вы можете сказать по данному делу? Предупреждаю – чистосердечное раскаяние облегчит вашу участь.

– Великий Змей…

Дедушка сердито стукнул молотком по столику и напустил на себя самый грозный вид. Надо сказать, что удавалось ему это плохо, слишком он был добродушен для сурового судьи.

– То-бишь, я хотел сказать, ваша честь, – поспешно поправился я. – Враки все это! Ничего я не похищал. Сторож сам угостил меня виноградом. Я только сказал, что он, наверное, вкусный очень. И что столько винограда как у него на плантации, я в Москве сроду не видал.

– Скрытое вымогательство в данном случае несколько смягчает, но не уничтожает полностью вину подсудимого, – оживился папа-прокурор. – Дура лекс, сэд лекс: закон суров, но это закон, – сам же и перевел с латинского известное изречение мой обвинитель.

Дедушка снова стукнул молотком:

– Прокурор, я не давал вам слова! Обвиняемый, продолжайте.

– А чего продолжать-то? Я всего-навсего похвалил колхозный виноград, а дедушка предложил мне его отведать. Такой хороший дедушка, хоть и не великий вовсе, и не змей даже…

– Понятно, – немного растерянно сказал дедушка, озадаченный неожиданным выпадом подсудимого. И часто заморгал светлыми ресницами, как видно собираясь с мыслями для продолжения допроса.

Тут меня осенила новая идея. Я вспомнил чеховского «Злоумышленника», переменил позу на самую почтительную, состроил плаксивую рожу и провел рукавом по глазам.

– На то вы и образованные, чтоб понимать, милостивцы наши. А мы люди темные. Нешто мы понимаем?

Дедушка удивленно взглянул на меня, явно недоумевая, но папа быстро сообразил, какой я сделал ход и тут же подхватил:

– Все ты, братец, понимаешь. Только прикидываешься дурачком. Ты нам еще про шилишпера тут расскажи. Сорвал ведь эту гроздь?

– Чаво? – переспросил я.

– Ты это свое «чаво» брось, отвечай на вопрос прокурора: рвал виноград? – снова взял слово дедушка.

– Знамо, рвал. Но только с ихнего дозволения, сторожа, значит. А шилишпер у нас не водится. Пущаем леску без грузила…

– Ладно, помолчи.

Но меня уже понесло.

– А ежели вы насчет недоимки сомневаетесь, ваше благородие, то не верьте старосте. Вы лучше непременного члена спросите. Креста на ём нет, на старосте-то…

Прокурору пришлось надавить мне на плечо, чтобы я снова уселся на канистру и умолк.

– Суд переквалифицирует состав преступления и, соответственно, статью обвинения на пятьсот первую, – объявил дедушка, пошептавшись с дядей Васей. – Подсудимому вменяется в вину совращение должностного лица, находящегося при исполнении. Слово имеет прокурор.

– Высокий суд! – вдохновенно начал свою обличительную речь папа, поднимаясь со стульчика, резким движением головы отбрасывая волосы с высокого лба. – Налицо тяжкое преступление. Используя преклонный возраст сторожа, особые черты его характера, простодушного и доверчивого, умело играя на его вполне понятной гордости за колхозное богатство, применяя тонко рассчитанную лесть, подсудимый склонил престарелого блюстителя порядка к противозаконным деяниям, побудив угостить виноградом. Нетрудно предвидеть поистине катастрофические последствия такого рода преступлений. Они неминуемо и быстро приведут к полному опустошению некогда богатых виноградных плантаций. Культурное растениеводство вынуждено будет отступить к северу, подальше от оживленной автомобильной дороги, за пределы досягаемости со стороны подобных аморальных элементов, дерзающих поднимать руку на общенародное достояние. И вскоре там, где еще недавно шумели обильные плодоносящие сады и виноградники, услаждая взоры законопослушных проезжающих путников, раскинутся лишь однообразные голые пески. Пустыня начнет свое извечное наступление. Сердце сжимается от горечи, – театрально всхлипнул папа и поднес платок к совершенно сухим глазам, – я цепенею при мысли о неизбежном оскудении этого дивного уголка земного шара, столь щедро осыпанного благодеяниями Природы. А посмотрите на обвиняемого, как он закоснел в своем упорстве, не желая сознаваться в совершенном им злодеянии. Видите ли вы в чертах его лица хотя бы бледную тень раскаяния? Увы, его нет и в помине. Нет, высокий суд, это не невинная жертва неосмотрительности или рокового стечения обстоятельств, а закоренелый преступник. И мы обязаны бестрепетно покарать его. Да не минет его возмездие, высокий суд. Дикси. Я сказал, – с пафосом закончил свою речь папа-прокурор и поклонился публике.

– Что имеет сказать защита? – вопросил дедушка, усиленно хмуря брови, силясь погасить неудержимую улыбку.

– Многое, ваша честь! – легко вскочила на ноги мама. – А прежде всего то, что мой подзащитный вообще не подлежит суду, тем более полевому, ввиду своего несовершеннолетия. Второе: презумпция невиновности требует, чтобы обвинение доказало виновность подсудимого совокупностью улик, фактов, документов, показаний свидетелей. А что мы имеем налицо? Лишь голую риторику прокурора! Располагает ли он хоть какими-либо фактами, документами, свидетельскими показаниями? Ни единым! Мы имеем налицо лишь добровольное чистосердечное признание самого подсудимого. Как явствует из его ответов, он и не помышлял единолично лакомиться доставшейся ему виноградной лозой. Нет, он собирался разделить трапезу со всеми нами. Разве это не свидетельствует о наличии добрых начал в душе подсудимого. И, наконец, третье, и наиглавнейшее, на что я обращаю особое внимание высокого суда. Это фактор наследственности, хорошо знакомый судебной медицине. Взгляните на уши подсудимого, определите градус их оттопыренности, переведите взгляд на уши того, кто только что с таким красноречием, достойным Демосфена или Плевако, требовал для моего подзащитного самой суровой кары, и вам многое станет ясно. А, я вижу, прокурор бледнеет! Он начинает понимать, что…

– Я протестую! – подпрыгнул на стульчике папа. – Защита использует недопустимые приемы!

Великий Змей посовещался с Белым Медведем и важно объявил, снова пристукнув молотком:

– Протест удовлетворен. Защита, не переходите на личности.

Тут Наташка, которая уже давно еле сдерживала смех, разразилась неудержимым хохотом. Председатель суда покосился на нее и сделал зверское лицо.

– Еще одно нарушение порядка – и я удалю публику из зала суда. Защита, продолжайте.

– Мне остается сказать немногое. В силу всего вышеизложенного прошу высокий суд ограничиться минимальным наказанием. А именно: обязать моего подзащитного съесть вещественную улику, лежащую перед ним, и этим уничтожить источник всех подозрений.

– Так. Последнее слово подсудимому! – объявил дедушка.

– Я еще могу исправиться, – подумав, сказал я. – Обязуюсь оправдать доверие коллектива.

– Может быть, кто-либо желает взять подсудимого на поруки? – спросил председатель суда, глядя почему-то в упор на Наташку.

– Я! – тут же подняла руку, как в классе, Черная Молния. – Берусь перевоспитать его.

– Ваше желание будет учтено. А сейчас суд удаляется на совещание, – пристукнул молотком дедушка. На мой взгляд, он слишком охотно пользовался этим слесарным инструментом в ущерб нашему походному столику.

Дедушка и дядя Вася забрались в «Волгу», но вскоре же вылезли из нее. Совещание закончилось в одну минуту.

– Встать! Суд идет, – начал дедушка. – По совокупности совершенных преступлений подсудимый Алик Нарин, по кличке Дикий Кот, признается виновным и заслуживает строжайшего наказания. – Тут дедушка сдвинул очки на морщинистый лоб и обвел всех добрыми выцветшими глазами. – Однако, принимая во внимание несовершеннолетие названного Алика Нарина, его искреннее раскаяние и незначительность ущерба, причиненного им колхозу, – выдержав паузу, продолжил дедушка, – суд счел возможным удовлетворить ходатайство защиты, ограничиться условным осуждением подсудимого и передачей его на поруки Черной Молнии. Что же касается грозди винограда, то она должна быть съедена, но не единолично подсудимым, что было бы слишком жестоко по отношению к нему, а всеми участниками настоящего процесса, включая публику. Приговор суда окончательный, никакой кассации, апелляции или модернизации не подлежит.

На этом Великий Змей счел все судебные формальности законченными, с явным облегчением содрал с головы свой тюрбан и, чтоб подать благой пример, первым отщипнул аппетитную ягоду и отправил ее в рот. Прокурор, адвокат и, конечно же, я вместе с Наташкой тоже набросились на виноград – и через минуту от спелой пышной грозди остался только жалкий стебелек.

Наташка отвела меня в сторону и заявила:

– Ты у меня теперь на поруках. Так что обязан слушаться во всем. И не вздумай брыкаться.

– Есть, товарищ поручитель. Буду послушен, как овечка, – притворно вздохнул я.