Текст книги "Если бы Гитлер взял Москву"

Автор книги: Вячеслав Шпаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Для пополнения личного состава военизированной охраны приказом НКВД СССР от 11 марта 1941 года за № 0127 были созданы дополнительные вербовочные пункты в ряде восточных областей и одновременно снята бронь на призыв в Красную Армию со значительного количества тюремной и лагерной охраны. В итоге дополнительно в ее состав влилось 64 763 человека и 54 % ее довоенной численности. Во многих лагерях и колониях этот показатель составлял практически 90 %. Не менее 15 тыс. стрелков и командиров военизированной охраны лагерей и колоний, в частности Карело‑Финской, Украинской и Белорусской ССР, вступили непосредственно в действующие полевые части Красной Армии в первые же дни войны.

Что же касается бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену либо в окружении на территории, занятой противником, то для них решением ГКО № 1066 от 27 декабря 1941 года были созданы спецлагеря, впоследствии получившие наименование проверочно‑фильтрационных.

Впрочем, всего этого старший лейтенант Петр Скворцовский в то время не знал, да и не мог, разумеется, знать. Как не мог он знать и того, в каких массовых количествах уничтожались тогда заключенные. Вот, например, только лишь одна выписка из докладной записки военного прокурора Витебского гарнизона о результатах проверки оборонной деятельности в гарнизоне от 5 июля 1941 г.: «…Вчера мною арестован и предан суду военного трибунала [бывший] начальник тюрьмы Глубекского района Вилейской области, ныне начальник Витебской тюрьмы, сержант госбезопасности, член ВКП(б) [Приемышев], который 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в Витебск 916 осужденных и следственно‑заключенных. По дороге этот начальник тюрьмы в разное время в два приема расстрелял 55 человек, а в местечке около Уллы во время налета самолета [противника] он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных. В этих незаконных расстрелах он сам принимал участие с револьвером в руке. Свои действия объясняет [тем], что якобы заключенные хотели бежать и кричали: «Да здравствует Гитлер!» По [Приемышева] заявлению… было перестреляно 714 осужденных. Нами по личным делам установлено, что среди этих заключенных более 500 человек являлись подследственными, а по некоторым вообще не выдвигались обвинения, так как они находились на спецпроверке».

И вполне естественно, что в ту пору подобные случаи имели место и в других районах прифронтовой полосы как в 1941‑м, так и в 1942 году. Зато Скворцовского тут же ознакомили с приказом Наркома обороны за № 227 от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад». В нем говорилось: «…Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило… Чего же у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину…»

Далее в приказе описывался опыт германской армии, где уже было создано более 100 штрафных рот из провинившихся нижних чинов, занимавших оборону на самых опасных участках фронта. Теперь такие штрафные батальоны с аналогичными целями должны были формироваться и у нас, куда также должны были направляться и рядовые, и командиры, виновные в нарушении дисциплины или трусости. Создавались и специальные заградительные отрады для придания устойчивости ослабленным или деморализованным войсковым частям. Приказ рекомендовал перенимать опыт противника и предписывал военным советам фронтов приступить к созданию подобных штрафных батальонов, рот и заградительных отрядов в РККА.

* * *

Походный госпиталь 15‑й пехотной дивизии вермахта располагался неподалеку от Пензы в селе Константиновка. Здесь было относительно спокойно, хватало продовольствия и можно было не опасаться неожиданных нападений со стороны противника. Вот только сказывался недостаток немецкого медицинского персонала, тем более что раненные в боях за город поступали сюда непрерывно. Пришлось набирать местных жителей, в основном женщин, которые должны были выполнять всю наиболее грязную работу и ухаживать за ранеными, в то время как немецкие врачи и даже санитары с утра и до глубокой ночи занимались их лечением.

Работать было очень тяжело: жара, мухи, от которых не защищали никакие занавески, отсутствие какой бы там ни было канализации и водопровода – все это вызывало дополнительные трудности. Когда раненые начали поступать в особо больших количествах, дивизионный врач Адольф Швех сразу же заметил, что у большинства из них были осколочные ранения, причем у некоторых раны были еще и обожжены попавшими в них осколками правильной формы. Другие были ранены черт‑те чем, вплоть до кусочков каких‑то металлических стружек, на которых сохранились даже цвета побежалости. К удивлению Швеха, несмотря на тщательную обработку ран, все они, как правило, сильно воспалялись, после чего у раненых в 90 случаев из 100 начиналась гангрена. Разглядывая бронзовевшие пятнышки вокруг ран, хирурги только качали головами и тут же, не слушая никаких возражений своих пациентов, записывали их на ампутацию пораженных рук и ног. Впрочем, справиться с заразой удавалось далеко не всегда. Приходилось иногда резать по два и даже по три раза, и тем не менее больной все равно умирал. Оказалось, что аналогичное положение наблюдается и еще в двух соседних госпиталях, тогда как в госпиталях на других участках фронта статистика гангренозных заболеваний оставалась такой же, как раньше. Швех решил, что тут действует какой‑то посторонний фактор, и начал опрашивать раненых, каким образом они получили свои ранения. Выяснилось, что русские использовали какие‑то новые, неизвестные раньше ракетные снаряды, дававшие при взрыве целый град раскаленных чуть ли не добела осколков, поджигавших все вокруг, но самое главное, у них было много гранат явно не армейского образца. Во всяком случае, по словам раненых, им о таких видах гранат у русских еще ни разу не сообщали. Швех тут же обратился с просьбой к командиру дивизии доставить ему все виды трофейных гранат и прислать группу саперов для того, чтобы хорошенько их исследовать.

Глядя на доставленные ему образцы, Швех только диву давался. Одни гранаты были совершенно явно сделаны из «шишек» для кроватей, как гладких, так и с нанесенной на них осколочной рихтовкой; другие были и вовсе из досок, обложенных гвоздями и взрывчаткой, и Швех вспомнил, что подобные им он видел еще совсем молодым санитаром на полях Фландрии в Первую мировую войну; другие же были явно сделаны из консервных банок. Вот эти‑то гранаты и преподнесли ему сюрприз. Когда одну из них открыли, то все присутствующие сразу же почувствовали резкий омерзительный запах. Мало того, что пространство между двойными стенками гранаты было плотно набито металлической стружкой, так ее еще и залили раствором фекалий, вследствие чего осколки при взрыве покрывала отвратительная слизь. Из опросов солдат тут же выяснилось, что многие ощущали этот запах на месте взрыва русских гранат, но не обращали на это внимания, так как многие взрывчатые вещества после взрыва дают неприятный запах. Оказалось, что подобным же образом были отравлены и еще некоторые гранаты, так что ни о какой случайности и речи идти не могло. Образцы гранат были тут же отправлены в Берлин, где их продемонстрировали журналистам, а Швех, в очередной раз отпиливая ногу заболевшему гангреной солдату, нет‑нет да и думал: «Насколько же нас они ненавидят, что решаются делать такие гранаты и их применять! Какое во всем этом варварство и одновременно желание уничтожить нас любой ценой!»

Между тем раненные осколками этих гранат в госпиталь продолжали поступать, хотя сам город германские войска уже взяли. Зато теперь их применяли партизаны, которые, по рассказам солдат, иногда появлялись в самом его центре, забрасывали штабы и казармы гранатами, бросали их в офицерские и солдатские клубы и казино и так же неожиданно исчезали непонятно куда. Обычно эти рассказы принимали за обыкновенные солдатские байки, но многие всерьез утверждали, что под занятым ими городом и впрямь существует разветвленная сеть подземных ходов еще XVII века, причем один из них ведет далеко за город, и именно по нему прямо в центр и просачиваются партизанские шайки и переодетые в немецкую форму агенты НКВД. Была даже обещана награда тому, кто эти подземные ходы покажет, но ни посулами, ни угрозами тайны пензенских подземелий оккупантам так никто и не открыл.

А тут в госпиталь Швеха стали в большом количестве поступать солдаты с самыми различными заболеваниями невоенного характера. Впрочем, были и раненые, но раненные как‑то странно – обычно в ногу или в руку, причем без повреждения костей и навылет. В ряде случаев это были явные самострелы, и виновные в них были преданы суду военного трибунала, однако случалось и так, что доказать факт самострела было практически невозможно. Швех удивлялся: войска вермахта успешно наступают, еще немного, и падет Сталинград, война будет выиграна, а в госпиталь к нему целыми толпами лезут явные симулянты, на разоблачение которых приходится тратить немало времени и сил.

В итоге Швех был вынужден подготовить даже весьма конфиденциальную бумагу как для командования, так и для своих коллег в других госпиталях, в которой обобщался весь его опыт наблюдений столь специфического для германской армии явления, каким являлась симуляция различных заболеваний:

«Конфиденциально

Только для внутреннего пользования

Дивизионный врач 15‑й дивизии

15.8[19]42[г.]

За последнее время в дивизии учащаются случаи симуляции и самострела… Эти симулянты и шкурники прибегают при этом к такого рода симуляции, которые даже опытными врачами не могут быть отличимы от истинных заболеваний.

Особенно широко ими используются следующие:

Дизентерия и тяжелые случаи поноса, получаемые вследствие употребления натощак большого количества овощей; если имеется под рукой пиво, пьют холодное пиво с огурцами.

Порок сердца получается вследствие длительного жевания свежего табака или русской махорки. Отсюда потеря дыхания, замирания сердца, сердечные колотья, перебои пульса, рвота.

Значительные опухоли конечностей (седема)… как при болезни почек, достигаются через 3–4 дня после введения в желудок крепкого соляного раствора, в то время как по возможности ограничивается потребление других жидкостей и продуктов питания.

Закупорка вен, получаемая вследствие перетягивания подколенных сгибов ремнем или веревкой; на конечностях ног получаются отеки, похожие на почечные.

Сыпь, которая возникает вследствие интенсивного и длительного втирания в кожу керосина, скипидара, кислоты, в особенности если данный участок кожи загрязнен.

Ишиас и «ведьмин прострел», прекрасно разыгрываемый многими симулянтами последовательным хроманием, жалобами на резкие боли в области крестца и ягодичной селадии. Эти симулянты прекрасно знают, что, если врач поднимет «больную» ногу и резко вытянет ее… нужно при этом испытать боль и вскрикнуть, в то время как при сгибании коленного сустава боль прекращается.

Дрожь и тики после шока и контузии.

Выпадение прямой кишки, возникающее, если в течение многих дней человек поглощает значительное количество теплой мыльной воды с одновременным поднятием тяжестей.

Растяжение связок и перелом кости достигается обычно пропусканием через свою ступню колеса автомашины или повозки.

«Выстрел на родину» (самострел).

Самострел руки легко обнаруживается через осевшие на рану крупинки сгоревшего пороха. Поэтому в настоящее время участились случаи прострела ноги через сапог. По подобному выстрелу невозможно определить, был ли произведен выстрел с близкого расстояния, так как кожа обуви задерживает на себе продукты горения пороха и рана получается незачерненной.

Так как вышеперечисленные варианты симуляции (от одного до 10) не отличимы никакими медицинскими экспертизами от подлинных заболеваний, я обращаюсь ко всем частям, вплоть до отдельных подразделений, во время сан[итарного] освидетельствования апеллировать к национальному чувству ответственности, долга и народной стойкости каждого осматриваемого. Каждый немецкий солдат должен на сегодня осознать, чем он обязан всей массе германского народа.

Подписал ШВЕХ».

Подписав столь важную бумагу, Швех отправился с обходом и в первой же палатке наткнулся на молодого лейтенанта Пауля Фрике, уже начавшего выздоравливать после ампутации обеих ног, впрочем, всего лишь немного выше щиколоток. Ему, как все говорили, одновременно и дважды не повезло и повезло одновременно. Вместе со всеми он побежал в атаку, но… наступил на притаившуюся в траве русскую рогатку и пропорол себе одну ногу насквозь. Другой он еще и наступил на русскую противопехотную мину, и в результате ему оторвало на другой ноге все пальцы. Затем у него уже в госпитале началась гангрена, и все думали, что лейтенант не выживет либо ему придется отрезать ноги по самое бедро. Однако искусство лечивших его врачей превозмогло болезнь, и он – так считали все его соседи по палате – отделался очень дешево. Подумаешь, ступни?! Их легче легкого заменить на протезы! Зато у него цело все остальное и он со спокойной совестью сможет вернуться домой в Фатерлянд.

Однако парень был очень сильно истощен, и доктор прописал ему гоголь‑моголь. Кормить выздоравливающих больных, так же как подавать им судно и вообще оказывать им всевозможные услуги, должен был персонал из наиболее подготовленных русских женщин, относившихся к своей работе, надо сказать, очень добросовестно и нареканий ни у кого не вызывавших.

Но в данном случае русская женщина, обслуживавшая палату, решилась переспросить:

– Герр доктор! Чаво вы сказали ему сделать?

Врач торопился и буркнул на ходу, стараясь быть понятым этой русской бабой:

– Гоголе‑моголе… – и, увидев, что до нее не дошло, пояснил: – Это когда яйца с песком растирают…

Конечно, будь на его месте свой, русский врач, она бы еще трижды подумала, прежде чем выполнять такой странный приказ. Но тут, в госпитале у немцев, она такого уже насмотрелась, что поспешила его исполнить как можно лучше и скорее. Взяв чистую тарелочку, она просеяла на берегу реки песок через сито и с самым дружелюбным видом направилась к Фрике. Тот лежал, безмятежно улыбаясь. Боли он уже не чувствовал, на поправку он шел хорошо, поэтому в своих мечтах находился уже у себя дома, где целовал свою невесту Эльзу, письмо от которой он как раз только что получил.

Неожиданно прямо перед ним появилась русская нянечка и решительным движением откинула с его ног одеяло.

– Чего тебе? – спросил он по‑немецки, но, разумеется, ответа не получил, вернее, ничего из ее ответа не понял. Что‑то такое с ним сделать приказал врач. – Ну давай! – сказал Фрике и, не подозревая подвоха, махнул ей рукой. Женщина улыбнулась и спустила с него до колен трусы.

– Эх, простынку бы новую подстелить, – сказала женщина по‑русски, – ну да я потом тебе сменю.

И она решительно потянулась к его мужскому достоинству, одновременно поставив на кровать полную тарелку речного песка. Другие раненые кто с удивлением, а кто и с некоторой опаской наблюдали за ее действиями. Однако волшебные слова «доктор велел» не давали им повода вмешиваться. И тут на половые органы лейтенанта Фрике вдруг высыпалась целая тарелка речного песка, после чего эта русская женщина взяла их своими мягкими полными руками и принялась осторожно растирать!

– А‑а‑а! – забился в истерике лейтенант Фрике. – Спасите! На помощь! А‑а‑а!

В палату вбежал проходивший мимо санитар и, обхватив ее руками сзади, громко закричал:

– На помощь! Эта женщина хочет раздавить яйца лейтенанту Фрике!

На шум и крики в палату прибежали врачи и охрана, решившая было, что на госпиталь совершилось нападение партизан. Естественно, что несчастную тут же скрутили и потребовали объяснений, однако она вполне спокойно ответила, что сделать так приказал ей сам герр доктор.

– Сказал, сделай ему гоголе‑моголе, а я по‑вашему‑то не знаю, ну он мне и пояснил, мол, надо ему яйца с песком растереть, вот я и пошла их ему растирать, а они почему‑то кричать стали…

Первым все понял кто‑то из охранников и буквально согнулся пополам от смеха! Затем комизм ситуации дошел до доктора Швеха, и тот начал так смеяться, что уронил очки. Потом смеяться принялась вся палата, а женщина стояла посреди нее вся пунцовая и никак не могла взять в толк, чему это вокруг нее все так смеются. Пришлось одному из санитаров, кто более или менее сносно говорил по‑русски, объяснять ей ее ошибку. Смеяться при немцах она все‑таки не решилась, но зато отвела душу у себя дома, хотя о причине своей веселости никому из односельчан так и не сказала.

Доктор Швех распорядился, чтобы ее не наказывали, поскольку было очевидно, что то, что случилось, произошло от невежества. Зато Пауль Фрике на все те дни, что он провел в этом госпитале, сделался предметом постоянных шуток. Ему то ставили возле кровати тарелочку с речным песком, то спрашивали, насколько его сумела удовлетворить эта русская фрау, а уж про гоголь‑моголь нельзя больше было и сказать, так громко все вокруг начинали смеяться! И нечего тут удивляться, ведь от трагического до смешного всегда один шаг…

* * *

А вот бронепоезд «Упорный толстопятый» все‑таки погиб, причем погиб в тот самый момент, когда можно было считать, что он уже спасся, – на перегоне от Сызрани и до большого железнодорожного моста через Волгу. Немецким летчикам было запрещено бомбить этот мост, и они, обнаружив внизу русский бронепоезд, причем уже давно и хорошо им известный, решили рассчитаться с ним сполна. И как на беду, в это время на нем закончились боеприпасы для 40‑мм автоматов и вышли все ракеты системы «пат». Счетверенный «максим» был слишком слабым огневым средством, чтобы отразить атаку нескольких десятков вражеских пикировщиков, и бомбовые попадания следовали одно за другим. Вагоны от взрывов сошли с рельсов и завалились набок, паровозный котел взорвался от прямого попадания. Когда в зону прикрытия подоспели наши истребители, то от бронепоезда уже ничего не осталось. Тем не менее, вернувшись к себе на аэродром, пилоты обнаружили в своих самолетах немало пулевых пробоин. Они догадались, что у «железной крепости» закончились снаряды к зенитным автоматам, но тем не менее ее команда упорно сражалась до конца!!!

Глава IX

Порыв ветра, рожденный взмахом меча[7]

«Англия надеется, что каждый исполнит свой долг!»

(Английский адмирал Горацио Нельсон, Мыс Трафальгар, 21 октября 1805 г.)

Между тем сразу же после понесенных потерь в битве в Коралловом море японцы только о том и мечтали, чтобы нанести американцам по‑настоящему чувствительное поражение. Было очевидно, что ни потеря Перл‑Харбора, ни гибель двух авианосцев (на самом деле они как раз и не были уничтожены, но японцы узнали об этом далеко не сразу) не сломили воли США к сопротивлению. Было известно, что там успешно осуществляется программа строительства новых боевых кораблей – «Флот на два океана», – помешать которой японцы, конечно же, никак не могли, хотя она и представляла для них серьезную угрозу. Поэтому, по мнению адмирала Ямамото, нужно было еще раз как следует разгромить американцев до того, как с их верфей начнут один за другим сходить на воду новые боевые корабли и прежде всего – новые авианосцы.

Что же касается американцев, то те после успеха в Коралловом море были полны оптимизма, тем более что они наконец‑то смогли убедиться в том, что их военно‑морская разведка поработала не зря. Ведь еще в августе 1940 года, после восемнадцати месяцев кропотливой работы, полковник Уильям Фридман взломал японский военно‑морской код, и то, что это ему удалось, подтвердили события начала мая. Теперь из перехваченных сообщений ясно следовало, что японцы собираются атаковать атолл Мидуэй, и именно возле этого острова было решено дать японцам еще одно сражение, тем более что их силы были ослаблены.

В результате всех соображений и принятых на их основании решений японский флот уже 21 мая вышел из Хиросимского пролива и направился в Тихий океан, в то время как американские корабли двигались к Мидуэю со стороны Сан‑Франциско и Австралии.

Атолл Мидуэй, крошечный островок в центральной части Тихого океана, представлял собой настолько небольшую часть суши, что его обычно даже и не наносили на карты. Однако военные моряки хорошо знали, что тот, кто владеет этим островком, может контролировать огромные пространства океана. К тому же он мог стать неплохой перевалочной базой для десанта на Гавайские острова, где американцы спешно восстанавливали свою главную базу ВМС в Перл‑Харборе. Так что понятно, почему японцам так хотелось захватить именно этот тихоокеанский островок!

28 мая в 4.15 утра флот адмирала Ямамото находился уже приблизительно в двухстах милях от острова, к которому его корабли приближались с северо‑запада. Глядя с мостика своего флагмана линкора «Ямато», он не мог не залюбоваться впечатляющим видом идущей за ним армады. В кильватер за ним двигались линкоры «Нагато» и «Мутсу», а в пяти милях к северу параллельным курсом шли еще четыре линкора, составляя некий «линкорный коридор», в котором находились четыре авианосца адмирала Ягумо – «Сорю», «Хирю», «Кага» и «Акаги». Ему было хорошо видно, как авианосцы начали прибавлять скорость и разворачиваться таким образом, чтобы встать против ветра и этим самым облегчить старт своим самолетам. Вот на них появились зеленые огни, и первые истребители «Зеро» начали взлетать в небо один за другим, чтобы освободить место на взлетных палубах для более тяжелых бомбардировщиков, а также чтобы охранять их при взлете и наборе высоты.

В 5.15 торпедоносцы «Кейт» с подвешенными на них бомбами и пикирующие бомбардировщики «Велс» под эскортом «Зеро» наконец‑то взяли курс на атолл Мидуэй. Одновременно в воздух были подняты самолеты‑разведчики, чтобы осмотреть трехсотмильную зону в направлении на восток, откуда, по мнению адмирала Ямамото, как раз и можно было ожидать американцев. Теперь в небе над его эскадрой не было видно ни единого самолета. Однако он все же решил остаться на мостике и, любуясь отсюда вверенными ему кораблями, стал ожидать сообщений от авиации.

* * *

В 240 милях к северо‑востоку от Мидуэя сразу два американских авианосных соединения также готовились к бою с японцами. Первой дымила «Леди Леке» – флагман группы контр‑адмирала Фрэнка Флетчера и авианосец «Лексингтон», вслед за которым следовал «Йорктаун»; несколько в стороне от них, но следуя тем же курсом, двигались «Хорнет» и «Энтерпрайз», на котором держал свой флаг главнокомандующий американского авианосного флота адмирал Уильям Холси по прозвищу «Бык». Кораблей охранения американский флот насчитывал значительно меньше, однако адмирал утешал себя тем, что все дело решится ударами палубной авиации.

В 6.05 с острова Мидуэй пришло сообщение, что, судя по показаниям радара, большое количество самолетов приближается к острову с северо‑востока. Еще через пять минут Холси получил сообщение от одного из своих разведывательных самолетов, запущенных часом ранее: японский флот обнаружен! До предела облегченный пикирующий бомбардировщик со снятым вооружением, но снабженный турбонагнетателем и мощной радиостанцией, шел так высоко в небе, что его не могли достать ни японские «Зеро», ни зенитная артиллерия, и передавал:

– Я – «Одинокий койот»! Я – «Одинокий койот»! Вижу корабли японского флота. Авианосцы и линкоры. Расстояние 135 миль в направлении на северо‑запад. Курс юго‑восток 21.

«Бык» тут же передал команду своему флоту: курс на юг‑юго‑восток, иметь ход до полного. Спустя каких‑нибудь три часа вражеские корабли окажутся на расстоянии его удара!

Одновременно с острова Мидуэй для атаки японского авианосного соединения взлетели самолеты с аэродромов: одномоторные бомбардировщики «Донтлесс», двухмоторные «Мэроудер» и тяжелые четырехмоторные В‑17 «Летающая крепость», буквально утыканные оборонительными 12,7‑мм пулеметами и несущие солидный груз бомб. Последнее было весьма важно, так как самолеты летели без истребительного прикрытия, поскольку старые «Буффало‑Бюстер» не обладали необходимой дальностью полета, а главное – их задачей являлась ПВО острова, где, кстати, уже все было готово для отражения удара зарвавшегося врага.

На всех зенитных батареях, на всех постах американцы напряженно всматривались в небо вокруг острова. Немногочисленные мирные жители сидели в заранее приготовленных бомбоубежищах, прикрытых в три слоя плитами из железобетона, пожарные также находились на своих местах, а все емкости с горючим были обвалованы и имели окружающие их ровики для стока их горящего содержимого в безопасное место. Ветер мирно покачивал зеленые головы кокосовых пальм. Море было спокойным, видимость отличная.

В 6.40 японские самолеты наконец‑то появились с запада: темная масса бомбардировщиков и серебристо‑серые «крестики» юрких «Зеро». Истребители «Буффало» попытались атаковать бомбардировщики противника, но тут же подверглись сокрушительной атаке японских истребителей: из двадцати взлетевших с острова самолетов на свой аэродром вернулись только два. Капитан‑лейтенант Футида, которому вновь доверили вести самолеты в атаку, обратился к пилотам по радио: «Пилоты Кидо Бутай! Враг перед вами. Вперед на врага, и да прибудет с вами милость высокого неба. Достигнем священной земли!»

Один за другим, скользя между черными клубами дыма от разрывов зенитных снарядов, японские самолеты устремились на цель. Град бомб обрушился на цистерны с топливом, взлетно‑посадочные полосы аэродромов, административные и жилые здания, казармы. Опыт Перл‑Харбора был тщательно изучен и обобщен. Теперь пополнение японской авианосной авиации пожинало результаты долгих и упорных тренировок бомбы ложились точно в цель, в то время как вражеские снаряды пролетали мимо. Наиболее успешной, с точки зрения японцев, оказалась атака на аэродромы, в результате которой их бетонные полосы были столь сильно разрушены, что уже было нельзя использовать по назначению. Теперь ни один американский самолет уже не мог взлететь с Мидуэя либо приземлиться на него.

И все это ценой всего лишь пяти самолетов «Кейт», трех «Велсов» и одного «Зеро»!

Между тем на расстоянии 150 миль от острова американские самолеты, взлетевшие с его аэродромов, приближались к кораблям флота Ямамото. И все‑то они делали правильно, так, как их учили: подходили к целям на разной высоте и с разных направлений, беда была лишь в том, что делали они это в разное время, вместо того чтобы обрушиться на врага единым сокрушительным ударом.

В результате атаковавшие первыми пикирующие бомбардировщики были встречены мощным огнем зенитной артиллерии, подверглись атакам истребителей ПВО с авианосцев и сбросили бомбы очень неточно. Лишь три бомбы взорвались в непосредственной близости от авианосца «Сорю» и сбросили с его палубы в море три самолета. Другие и вообще промахнулись и постарались поскорее возвратиться назад.

Только теперь до вражеских кораблей дотащились торпедоносцы, которые также подверглись сосредоточенному огню кораблей охранения и атакам быстрых «Зеро». В итоге только лишь двум из них посчастливилось вернуться назад на остров, где их пришлось сажать на воду, поскольку взлетно‑посадочные полосы были разбиты. Ни одна из торпед так и не поразила цель!

Наконец в небе над японскими кораблями появились Б‑17, шедшие на высоте 20 000 футов. По сообщениям с этих самолетов, наблюдались прямые попадания в японские корабли, в том числе и в авианосцы, однако на самом деле все бомбы, хотя и упали от них неподалеку, по‑настоящему в цели не попали.

Между тем Ямамото получил уведомление от Футиды, что все цели на острове поражены и что повторной атаки не требуется. Раз так, то Ямамото тут же приказал Нагумо отменить вылет самолетов второй волны и заменить на них бомбы на торпеды, чтобы иметь под рукой соответственным образом вооруженные самолеты для атаки американского флота. Он был уверен, что тот хотя еще и не обнаружен, но должен быть где‑то поблизости, и не сомневался, что после его удара по острову корабли янки поспешат на встречу с ним полным ходом. Была отправлена смена дежурным «Зеро», и вновь наступило томительное ожидание.

Приблизительно в 8.20 самолеты капитана‑лейтенанта Футиды начали садиться на палубы своих авианосцев, где их тотчас же начинали заправлять и вооружать. В 9.00 этот процесс в крайней спешке был завершен, однако ни самолеты, ни корабли противника по‑прежнему не появлялись. Ямамото уже начал было думать, что он ошибся и что американцев по каким‑то причинам вообще не было поблизости, когда в 9.25 пришло сообщение с разведывательного самолета с авианосца «Агаки»: «Большие силы противника, включая четыре авианосца, движутся в нашу сторону. Расстояние до вражеских кораблей 120 миль от острова Мидуэй в направлении на юго‑восток».

Наконец‑то! Тотчас же по приказу адмирала Нагумо с японских авианосцев начали поднимать самолеты. Пилоты, полетевшие на этот раз, были в основном ветеранами Перл‑Харбора, которых он придерживал до этого решающего момента. Более сотни самолетов – пикировщиков, торпедоносцев и истребителей – выстроились в небе над эскадрой в один большой клин и уже вскоре после 10.00 исчезли из вида, оставив двадцать «Зеро» прикрывать авианосцы от возможного удара врага.

Предусмотрительность японцев оказалась вознаграждена. Вскоре эсминец «Тахацуки», находившийся в зоне дальнего дозора ПВО, сообщил о большом количестве вражеских самолетов, приближающихся с севера. Это были самолеты адмирала Холси.

Начиная с момента обнаружения японских кораблей, американские авианосцы полным ходом шли к югу таким курсом, что рано или поздно должны были пересечь их курс, если бы они продолжали двигаться так и далее. Наконец в 9.20 разведка доложила о сокращении дистанции до приемлемой, и Холси отдал приказ поднять самолеты в воздух. Пролетая мимо Мидуэя, их пилоты могли видеть огромное облако черного дыма, которое легкий бриз относил в сторону японцев. Ну что же, они хотели войны, теперь они ее получат, в большинстве своем думали американские летчики, рассчитывая сразу же расправиться с ненавистным врагом. А дальше все было, как и всегда: тот же шквал зенитного огня, черные клубы разрывов, неожиданные атаки японских «Зеро». Только лишь нескольким самолетам‑пикировщикам удалось преодолеть все эти преграды и сбросить свой бомбовый груз на японские корабли, однако поразить их им так и не удалось. В то же время они отвлекли «Зеро» от более тихоходных торпедоносцев, и те, прижимаясь к самой поверхности моря, все же сумели прорваться через плотную завесу зенитного огня. В результате торпеды сразу трех торпедоносцев «Авенджер» попали в авианосец «Кага»: одна около кормы, а две других – непосредственно в центр корабля. Огромный столб воды поднялся над палубой корабля и буквально смыл за борт все, что на ней находилось. После этого «Кага» потерял ход, тут же начал крениться и уже через полчаса повалился набок. Какое‑то время он еще плавал в этом положении, давая возможность эсминцам подбирать людей как вокруг, так и с возвышающегося над водой днища. Но вдруг внутри у него что‑то неожиданно грохнуло, и огромный корабль стремительно исчез под водой, оставив после себя лишь огромную воронку, курившуюся клубами пара.