Текст книги "Торжество Ваала"
Автор книги: Всеволод Крестовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Поговорив о высоком значении «ученых мыловарок» и вдосталь посочувствовав задачам и невзгодам «молодого поколения», он выходил на время из залы заседания или из гостиной добрых знакомых пососать грудь у своей мамки, все равно как отправляются люди покурить, и затем, если не засыпал на полчасика на ее груди, то всегда «возвращался к вопросу». Не только в уезде, но и в губернии все уже давно привыкли к тому, что без этих либеральных земских мощей и без их «мыловарения» не обходится ни одно собрание, и выходило даже так, что если какому-либо собранию желательно было придать особую помпезность или солидность, то оно казалось немыслимым без наличности сих земских мощей, которые как бы санкционировали его своим досточтимым присутствием. Поэтому все уже, так сказать, по преданию, относились к ним со знаками благодушно почтительного внимания, а за спиной не менее благодушно подсмеивались над «досточтимейшим младенцем» и его «соской».
Несколько позднее приехали еще земский врач местного участка Гольдштейн, земский провизор Гюнцбург и земские инспектора: сыроварения – Миквиц, технологии – Коган, лесоводства – Лифшиц и земский дорожный мастер Шапир. Все они приехали на одной тройке, наглядно изображая собой во время пути если не сельдей в бочке, то пучок цибулок в котике, все являли собой совершенно либеральных и достаточно развязных жидочков, все, «как образованова люди», даже очень довольно «зачувствовали» делу народного просвещения, и все поэтому были встречены хозяином с живейшим восторгом, как лучшие друзья и приятели.
Для приезжающих гостей еще с утра были выставлены в буфетной комнате разные консервные закуски и домашние соленья и копченья, с целой батареей различных водок «собственного» завода Агрономского, а для барышень – чай с вареньем и бисквитами Алибера и целый поднос бутербродов с сыром и колбасой. Барышни успели уже «сокрушить» стакана по три чаю и поесть все бутерброды, а «деятели и сеятели» раза по три приложиться «с дорожки» к уемистым рюмкам и рассказать при этом друг другу все новости и сплетни своего уезда, обсудить вчерашнюю интересную партию в винт у мирового, пересудачить отсутствующих друзей и знакомых, обругать и распять врагов, похвалить последнюю передовую «Голоса» и послать ко всем чертям ненавистного Каткова, перемыть бока администрации и правительству, уволить от министерства графа Толстого и словесно спасти погибающую Россию, с помощью, конечно, самой либеральной конституции и земства. Все это они уже совершили, как следует, даже выслушали мимолетом кое-что о спасительном для России значении мыловарения и сыроварения, и находились теперь в приятном раздумье – не дернуть ли, черт возьми, по четвертой, – а заседание учительского съезда, между тем, все еще не открывалось, и несчастные, всеми забытые сельские учителя, опасаясь, при всем желании, выпить в присутствии «начальства» даже по второй, чтоб не сомлеть неравно к началу заседания, уныло торчали в ожидании его рядком на стульях, или скучно бродили по зале, как сонные мухи в дождливый осенний день по оконным стеклам. Агрономский поджидал еще почетных своих гостей, в лице председателя управы де-Казатиса и уездного предводителя Коржикова, без которых ему не хотелось приступать к делу. Но вот, слава Богу, приехали наконец и они, да еще привезли с собой и третьего, тоже замечательного в своем роде субъекта.
То был Ермолай Касьянов Передернин, земский делец, из «мужичков» – тех типичных «мужичков-простачков,» и «самородков», какими обыкновенно хвастают квасные патриоты, когда хотят привести примеры «русской» смышлености, находчивости, удали, деловитости и т. д. «Мужичок» этот хоть и кажется «простачком», но всегда себе на уме и шельма преестественная, – доточно знающая, где раки зимуют и как ловить их себе на пользу богобоязненным способом, так что пальца в рот ему не клади: благословясь, откусит. Ермолай Касьянов – красновато-рыжая, коренасто-приземистая фигура лет под пятьдесят, с красноватым лицом, которое от множества никогда не сходящих веснушек казалось тоже каким-то рыжим, – вышел в' «деятели» из простых крестьян бабьегонского уезда, и не потому, чтобы его «тянул» кто-либо из «высоких» земцев, а просто сам по себе, благодаря своему «талану» и «планиде». Но выйдя «в люди», он остался верен своему крестьянскому обычаю и привычкам, по средам и пятницам неукоснительно рыгал редькой, ходил не иначе как в чуйке и смазных сапогах, что, однако, не мешало ему быть запанибрата со всеми земскими «деятелями» и уездными чиновниками, загибал «словца» и резал якобы по простоте «правду-матку», если находил это для себя выгодным, мужик плутоватый, мозговитый и дошлый, мастер на всякую изворотливую штуку, он от природы был тем, что называется тонкопродувной бестией, и потому очень ловко и весьма быстро пролез из простых «гласных» в «члены» земской управы, где и сделался в самом скором времени решительно необходимым, «золотым» человеком, так как в корень понимал сельские дела и порядки и разносторонне, а главное, практически знал свой уезд положительно лучше всех остальных сочленов. Без него не вершилось там никакое, мало-мальски важное, дело.
От земского пирога он откромсал на свою долю хотя и неказистую, но сытную краюшку, по части заведывания вообще практическими делами управы и черными работами, вроде вывоза больничных нечистот, очистки выгребных ям и исправления дорог и мостов «подрядно-хозяйственным способом», то есть с подряда без торгов, причем сам же всегда являлся и подрядчиком, и наблюдавшим за производителем и производством работ, и расходчиком ассигнованных на них сумм, и уполномоченным от земства контролером над теми же суммами и работами. В результате всего этого, у Ермолая Касьянова невесть откуда выросли в Бабьегонске, один за другим, два прехорошеньких домика и уже приторговывался третий, с банями и лавками и с помещением под «трактирное заведение с нумерами для приезжающих», как вдруг, за какие-то земские прорухи попал Ермолай Касьянов под следствие и был, по предложению губернатора, устранен пока что от должности. Казалось бы, полный конфуз и для него, и для «членов», но нет! – стыд не дым, глаза не выест, и так как Ермолай Касьянов, в качестве дельца и сведущего человека, был решительно необходим для председателя и остальных членов управы, ибо без него управа была как без рук, то на первом же экстренном земском собрании председатель, в обход губернаторского предложения и, так сказать, «в контру» и «в пику» администрации, добился от гласных «единогласного» признания Ермолая Касьянова «временно уполномоченным от земства при управе». Да мало того, еще назначили ему и содержание, в виде «благодарности» за якобы понесенные труды, и даже поднесли «выражение общественного сочувствия» в особом адресе. И вот таким-то образом, Ермолай Касьянов Передернин, первый друг и приятель всех «выдающихся» бабьегонских земцев, продолжал фактически оставаться членом управы и ворочать делами по-прежнему, даже и в ус себе не дуя насчет следствия, в полной уверенности, что так или иначе, а уж непременно выкрутится.'И все были уверены в том же.
Войдя в залу, он первым делом трижды перекрестился на передний угол, хотя там и не обреталось никакого образа, а затем, с радостными восклицаниями и распростертыми объятиями, как нежданный, но достолюбезный гость, был встречен хозяином и пустился лобызаться в обе щеки, начиная с Агрономского и переходя поочередно в объятия каждого из своих управских друзей и земских приятелей, не исключая и досточтимейшего Нестора Модестовича Пихимовского, тоже подставившего ему для прикладывания свои крымские яблочки. Его наскоро пригласили в буфетную «догнать», вместе с де-Казатисом и Коржиковым, ранее прибывших гостей насчет «подкрепления», и так как теперь все «почетные» были в сборе, то оставалось только не очень уже длить догоночную закуску и неизбежное при ней земское празднословие.
XII. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-РАЗВИВАТЕЛЬНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Наконец Агрономский громогласно пригласил всех гостей своих в залу, посреди которой был поставлен продолговатый стол под зеленым сукном, нарочно позаимствованным для этого из земской управы. Вокруг стола, с трех сторон, стояло несколько кресел, а против него – полукругом ряды легких стульев и старинных бальных скамеек, крытых штофной материей и составлявших принадлежность этой залы. В стороне был приготовлен особый столик для «секретаря съезда», на обязанности коего лежало ведение журнала заседаний.
Сам хозяин взял на себя роль «руководителя съезда» и потому поместился по середине большого стола, на председательском месте, а в секретари выбрал кашлатого учителя в вышитой косоворотке. Почетные гости, как де-Казатис, Коржиков, Пихимовский, Ратафьев и Семиоков, поместились в креслах за тем же столом, по обе стороны от Агрономского, и к ним сюда же присоединился с краю, по собственной наглости, никем не прошенный Ермолаи Касьянов, который, подобно прочим, тоже взял себе чистый лист писчей бумаги и карандаш «для заметок». Остальная вся публика разместилась на предназначенных для нее стульях и скамейках, на одной из которых, в заднем ряду, расселся, в качестве «друга просвещения», и волостной старшина Сазон Флегонтович – «потому как и нам таперича очинно лестно было тоже посидеть с господами и послухать умных разговоров телегенцыи». Он не без иронии, но и не без зависти посматривал на Ермолая Касьянова, бормоча про себя: «Ишь ты, залетела тоже ворона в высокие хоромы!»
Помямлив с минуту и совещательно пошептавшись о чем-то с де Казатисом с одной и с Коржиковым с другой стороны, Агрономский привстал с места и, обведя исподлобья глазами всю публику торжественно произнес:
– Объявляю заседание съезда открытым.
После этого он, во вступительной речи своей к милостивым государыням и государям, изъяснил, что уважаемое бабьегонское земство предполагает устроить будущим летом общий съезд учителей и учительниц всего уезда ради каковой цели уже ассигновано ему до тысячи рублей из земских сумм, и что для осуществления этого съезда ведутся официальные сношения с попечителем учебного округа и приглашен уже в руководители один из наших известнейших и наиболее уважаемых педагогов, Иона Филиппович Бубнаков, составивший себе громкое имя, как опытный руководитель учительских съездов во многих земствах. Но так как отношения с официальным миром министерства народного просвещения вообще затруднительны и отличаются досадной медлительностью, в особенности при нынешнем его прискорбном и глубоко ненавистном для всех честно мыслящих людей направления, то он, Агрономский, по совещании со своими многоуважаемыми друзьями и сотрудниками по земскому делу (при этом благосклонный кивок полупоклоном направо и такой же налево), решился устроить предварительно маленький съездик, в виде опыта, совершенно частным образом, воспользовавшись для сего праздничным временем, дабы соединить полезное с приятным и доставить нашим достойным труженикам и труженицам народной школы возможность свободного и освежающего обмена мысли, вне стеснительного контроля министерских приставников, вместе с возможностью повеселиться в дружеском, единомышленном кружке. Далее он заявил, что, по сношении с предъизбранным руководителем будущего съезда, этот достойнейший педагог уже прислал ему свой сочувственный отклик, в виде начертанной им самим программы вопросов, подлежащих обсуждению на будущем съезде, каковую программу он, Агрономский, будет иметь честь сегодня же сообщить милостивым государям и государыням, дабы они, основательно познакомясь с нею, могли подготовить к будущему съезду свои рефераты по предложенным в ней чрезвычайно важным и жизненным вопросам первоначальной народной школы. А теперь, прежде чем приступить к дальнейшим занятиям, он желал бы предложить высокоуважаемому собранию почтить вставанием достойную намять некоторых невинно пострадавших и безвременно погибших товарищей-педагогов народной школы и, в том числе, одной сельской учительницы, отравившейся серными спичками от избытка гражданской скорби, так как она была не в силах оставаться дольше свидетельницей торжествующего зла и тех гонений, какие воздвигнуты ныне на все честно мыслящее в России и, в особенности, на наше дорогое молодое поколение. К этому он желал бы также присоединить и почтение памяти тех юных учащихся, которые в безвременном самоубийстве нашли себе единственный исход из нетерпимого гнета толстовской системы просвещения.
Все это было сказано совершенно серьезно и даже торжественно с надлежащим пафосом, – и по знаку Агрономского, все собрание тихо поднялось с мест и простояло около минуты в полном молчании, с прилично удрученным видом. Тишина прерывалась порой только чавканьем мягких туб Пихимовского, который точно бы по-младенчески искал и не находил спросонья своей достолюбезной соски. Затем Агрономский перешел к программе Бубнакова, заранее уже оттиснутой в земской управе гектографическим способом на отдельных листках, розданных им теперь всем присутствующим, и прочел следующее:
«1) Психологические данные, служащие основой для правильной постановки обучения и нравственного воздействия школы и учеников. Образование представлений и понятий.
2) Разъяснение принципа наглядности и применения его, во-первых, ко всем предметам элементарного курса и, во-вторых, в форме самостоятельного предмета, называемого „наглядным обучением)“.
3) Теория чувствований и желаний. – О темпераментах. – Принцип индивидуальный и принцип социальный.
4) Законы сочетания душевных продуктов.
5) Общие свойства правильного, доступного и прочного элементарного обучения, как внутренние, так и внешние».
– Скажите мне откровенно, поняли вы здесь что-нибудь? – тише чем вполголоса обратилась к Тамаре ее соседка-учительница, которой было отведено, у нее место ночлега, вследствие чего обе они сочли нужным познакомиться между собой поближе.
– Откровенно говоря, многого не понимаю, – пожала плечами Тамара. – Слишком уж туманно!
– И я тоже, – призналась ей соседка. – Но ведь на все эти вопросы нам отвечать и писать придется?!
– Ну, что ж, так и ответим, что не понимаем, и только.
– Ой, что вы!.. Это значило бы потерять в их глазах всю свою репутацию педагогическую… Лучше уж притвориться понимающими.
– О чем вы, сударыни, говорите? – вдруг обратился к ним Агрономский, обводя ту и другую вопрошающим взглядом. – Вы, кажется, сказать хотите что-то?
– Н…нет, я ничего… я так только, – замялась в ответ ему смутившаяся учительница.
– В таком случае, я попросил бы более внимания, – заметил ей не совсем довольным тоном «руководитель» и перевел глаза на Тамару. – Может быть, вы имеете что спросить или заметить?
– Если позволите, – поднялась та с места.
– Пожалуйста-с.
– В этой программе, – начала она, – кое-что для меня совсем непонятно, и я просила бы разъяснить мне…
– Что же именно? – наморщился Агрономский. – Например?
– Например, что это за «психологические данные», во-первых, – прочла она в своем листке, – «служащие основой для правильной постановки обучения?» Во-вторых, «теория чувствований и желаний», или вот тоже «принцип индивидуальный и принцип социальный»?., и еще вот эти «законы сочетания душевных продуктов»?..
– Что же тут непонятного? – притворно удивился «руководитель», с видом напускного авторитета. – Самые простые, элементарные вещи!
– Да все, если хотите, – откровенно созналась девушка.
– Как «все»?!. Что вы хотите этим сказать?.. Что это значит «все?»
– Просто, все непонятно, и только.
– Хм!.. В таком случае, извините, мне остается только пожалеть о степени вашего развития, – не без ядовитости заметил ей Агрономский.
– Вот потому-то я и прошу разъяснить мне, – скромно ответила Тамара.
– Не будемте забегать вперед: в свое время все разъяснится, – увильнул он от прямого ответа и прибавил внушительным тоном, что покорнейше просил бы господ слушателей не нарушать вообще хода конференции.
– Очевидно, он и сам не понимает, – шепнула Тамара на ухо соседке, которая только улыбнулась на это, закусив себе губы.
– Предметом сегодняшней нашей беседы, – начал между тем докторальным тоном Агрономский, – имеет быть «рациональное обучение и воспитание вообще», а в частности, как путь к его достижению, – экспериментально-развивательный метод элементарного образования и его преимущества перед наглядно звуковой и членораздельно-образовательной системой, по методе, рекомендуемой авторитетным нашим педагогом, г. Паульсоном.
Вслед за этим он позвонил в стоявший перед ним бронзовый колокольчик, на звук которого в дверях появился какой-то домашний парень – не то лакей, не то работник.
– Внесите сюда, прошу вас, вещественные предметы, – приказал ему хозяин, – и через минуту парень притащил и положил на пол перед столом, старую тележную ось, дугу, пилу, ухват, кочергу и печную заслонку. – Благодарю вас, можете удалиться, – кивнул ему «руководитель». – Или нет, останьтесь! – остановил он уходившего парня. – Вы нам сейчас пригодитесь.
Парень скромно отошел к сторонке и стал за стульями.
– Первая наша задача, – продолжал Агрономский, обращаясь к «учебному персоналу», – первый наш, так сказать, педагогический долг, если мы желаем быть сознательно-рациональными педагогами начальной народной шкалы, это – не столько учить, сколько развивать, или иными словами: учить поменьше, развивать побольше, и притом не иначе, как забавляя. Все учение, в сущности, должно быть легкой забавой.
– Да, и вот семь даров Фребеля, – начал было, прервав его речь, Пихимовский. но на первых же словах запнулся и далее не продолжал, будучи вовремя предупрежден дружеским толчком де-Казатиса, – не перебивайте, мол, досточтимейший!
– Но каждый раз, прежде чем приступить к своей задаче, – продолжал, как бы не слыхав его, Агрономский, – учитель непременно должен фиксировать внимание учеников. Например: учитель хлопает е ладоши и спрашивает учеников: «что я сделал?» – Ученики должны отвечать ему: «вы ударили в ладоши». Тогда учитель приступает к черчению пальцем в воздухе различных предметов; например, чертит крест, или лестницу и т. д. и спрашивает каждый раз учеников: «что начертил я?» А те отвечают: «вы начертили крест», или «вы начертили лестницу». И когда внимание их достаточно уже будет этим способом фиксировано, – только тогда, но никак не раньше, может учитель приступить к экспериментально-развивательной лекции. Госпожа Культяпкина, пожалуйте к доске! – вызвал он одну из учительниц и затем обратился к парню-работнику, – Иван, подымите первый предмет, лежащий на полу справа, считая по порядку от меня, то есть от вашей левой руки к правой.
Иван ровно ничего не понял и тщетно искал по полу глазами, что именно приказывают ему поднять, пока наконец не схватил на удачу кочергу с заслонкой.
– Э, Боже мой, как вы невнимательны! – передернулся Агрономский. – Справа, говорю, справа, то есть от вас первый предмет слева.
– Это ось-то? – домекнулся наконец работник.
– Ну, конечно! Разве не видите?
– Да вы бы, сударь, давно так сказали!
– Что такое «давно»!.. Кажется, уж и то, мой способ изъяснения точнее точного и не требует никаких переспросов, а только маленького внимания.
Парень поднял ось и, положив ее горизонтально на руки, стал перед столом в совершенном недоумении, зачем, мол, это? и что из этого будет?
– Повернитесь, Иван, лицом к этой барышне, которую вы видите у черной классной доски, и покажите ей ваш предмет.
При этих словах, парень сразу точно бы обомлел и, метнув недоумевающий взгляд сначала на своего хозяина, потом на барышню, потом опять на хозяина, продолжал стоять неподвижно, – только физиономия его приняла несколько смущенное и потому глупо улыбающееся выражение.
– Покажите же, говорю, ваш предмет этой барышне, – вразумительно повторил ему Агрономский.
– То ись… как это… мой предмет?.. – запнулся в замешательстве парень, готовый вконец уже сконфузиться.
– Какой вы странный! – солидно пристыдил его хозяин. – Понятно, тот предмет, который вы держите в руках.
Парень повернулся к девице у доски и протянул вперед руки с осью.
– Госпожа Культяпкина! – что вы видите в руках у Ивана?
– Вижу ось, – отозвалась барышня.
– Хорошо-с. Возьмите мел и напишите на доске это слово, сначала печатными, а затем письменными буквами.
Та написала «ось» два раза, как требовалось.
– Объясните, что именно вы написали?
– Я написала два раза слово «ось», из которых первое по печатному, а второе по письменному алфавиту.
– Прекрасно-с. Теперь вы должны фиксировать внимание учеников на составные элементы данных литер, то есть, что именно мы в них находим? – Мы находим в них сначала кружок или нолик, затем полкружка или полнолика и наконец палочку с булочкой или с приписывающимся к палочке обратным полуноликом, что и составляет немую букву, глупо называвшуюся в старых букварях «ериком» и служащую для обозначения мягкого окончания звука, а в совокупности, все это составляет?..
– Составляет слово «ось», – подхватила барышня.
– Превосходно-с! – Теперь пожалуйте поближе и рассмотрите внимательно данный предмет, который вы видите в руках V Ивана. Рассмотрели?
– Рассмотрела.
– Хорошо рассмотрели?
– Кажется.
– «Казаться» ничего не должно в нашем деле, позвольте вам заметить, – внушительно проговорил Агрономский. – Здесь все требует совершенно положительного определения и самого тонкого выражения. Итак, хорошо ли вы рассмотрели предмет?
– Рассмотрела хорошо, – удостоверила его г-жа Культяпкина.
– Прекрасно-с. Расскажите же и назовите нам его составные части. Что вы здесь видите?
Девушка недоумело окинула его взглядом, потом – совершенно так же, как и Иван за минуту пред этим – опять взглянула на «руководителя» и молчала в видимом недоумении – чего ему от нее надо? Чего он пристал к ней?
– Ну-с, что же мы видим в этом предмете? – продолжал он, – Начинайте-с!
– Ось вижу, и только, – пожала она плечами, с таким выражением в лице, которое невольно говорило: да отвяжитесь же, наконец, будьте так милостивы!
– Нет, не то! – сделал нетерпеливую гримасу Агрономский, начиная уже досадливо и нервно корежиться. – Мы видим здесь, – докторально продолжал он недовольным и как бы вдалбливающим тоном, – первое – подушку; показывайте рукой на подушку… Вот так… Ну-с, второе – плечи; показывайте на плечи, одно правое, другое левое; третье – рога; указывайте рога в том же порядке, один правый рог, другой левый рог. Затем следуют: шкворень, чеки, гайки и т. д. Вот что мы видим, понимаете-с? Технически, на языке педагогов, это называется педагогическим рассмотрением предмета.
– Да, и вот семь даров Фребеля, – начал было опять Пихимовский, но опять замолк, не договорив, вовремя остановленный де-Казатисом. Вместо продолжения членораздельных звуков его речи, слышалось некоторое время одно только чавканье его губ, как бы смаковавших что-то, но и то вскоре затихло под наитием старческой дремоты.
– Затем, – продолжал Агрономский, – вы должны сделать описание предмета, то есть определить, что такое ось, из чего она сделана, ее назначение и употребление, а кстати, пересчитать составные части телеги и других колесных экипажей, от телеги до фаэтона и ландо, и объяснить при этом, кто ездит в телеге, а кто в ландо, возбудить сочувствие к первому и внушить достодолжное отношение ко второму. После этого наступает очередь катехизации предмета. Учитель берет данный предмет и спрашивает у ученика: «что у меня в руках?» Тот отвечает: «ось». – «Что такое ось? из чего она сделана? какие ее составные части? к чему она служит?» и т. д. Затем, когда из катехизации предмета учитель убедится, что ученик достаточно усвоил себе, наконец, понятие о том, что такое ось и ее назначение, роль ее в составных частях экипажа и прочее, тогда он, для гимнастики языка, заставляет ученика произносить скороговоркой – непременно скороговоркой! – следующее упражнение: «Оси не осы, и осы не оси. У осы усы. Нет, не усы у осы, у осы усики, и суслики с усиками». Учитель заставляет повторять эту скороговорку до тех пор, пока ученик не научится произносить ее быстро, чисто и без запинки, а тогда уже, для гимнастики мозга, может задать соответствующую загадку, как относительно оси, так и относительно осы. Затем уже, в следующий урок, как советует г. Паульсон, можно в последовательном порядке перейти к экспериментально-развивательному упражнению с дугой, ухватом, кочергой, заслонкой и т. д. Но каждое упражнение обязательно кончать, для развлечения и забавы, непременно соответствующими скороговоркой и загадкой.
– Ну, нет, позвольте, однако! – авторитетно перебил его вдруг Ермолай Касьянов. – Вы говорите, – загадки. Какова загадка тоже!.. Загадка загадке рознь!.. Иная такая загадка, что бабам только платком закрываться в пору от сраму-то. Это так тоже нельзя, не годится.
– Хорошо-с. Но я не понимаю, к чему вы это клоните? – обратился к нему Агрономский, очень недовольный, что опять его перебили. – Вы потрудитесь изложить нам вашу мысль яснее.
– А к тому и клоню, изволите ли видеть, что приходит этта ко мне онамедни мой мальчонка младший из школы. Хошь, говорит, тятенька, я те загадку загадаю? – Ну, загадывай. А он мне – на-ко-сь! – и выложи вдруг, да такое, что при дамском поле, извините, и сказать не отважусь. Я так и обомлел, – ушам своим не верю! – да за вихор его, за вихор!.. Ах ты, мерзавец, говорю, смеешь ты отцу такие мерзости докладывать! Да и оттаскал же его за вихры-то, благо своя рука владыка!.. А он ревет этта, а сам пытает: зашто, тятенька, бьешь? У нас эта самая загадка в книжке пропечатана. – Врешь, говорю, пострел! Станут в книжках экой срам печатать! Ни в жисть не поверю! – А ей-Богу же, пропечатано! и сам сейчас этта книжку приносит и показывает. – На, говорит, гляди. Глянул я, и сам не понимаю, во сне ли мне это, аль и в сам-деле наяву по печатному читаю?! – Какая такая книжка, думаю? Глядь на обложку, – Паульсонова «Первая учебная книжка» прозывается, «классное пособие». Хорошо пособие!.. А ведь одобрена тоже!.. Так вот какие загадки-то бывают, – благодарю покорно! [3]3
Щадя чувство скромности читателя, автор не может себе позволить привести данную загадку, которую желающие проверить автора могут найти на стр. 46 «Первой учебной книжки» г. Паульсона. Неприличный смысл этой загадки известен всему русскому простонародью.
[Закрыть]
Это сообщение Передернина произвело во всем обществе некоторый эффект скандала и вызвало в меньшинстве отчасти смущение, а в большинстве возбудило главным образом игривый интерес скабрезного свойства. Всем захотелось познакомиться с курьезной загадкой, – что, мол, там такое? и какими судьбами могла она попасть в «классное пособие»? Потребовали на сцену инкриминированную книжку и предложили Ермолаю Касьянову указать, где именно вычитал он такую прелесть? Тот отыскал страницу и молча, с торжествующим видом, передал перегнутую книжку Агрономскому, который прочел в ней про себя отмеченную загадку, но, к удивлению Передернина, нимало не смутился.
– Не понимаю, что ж вы тут нашли такого? – : пожал он плечами и недоумело оглянулся на своих соседей. – Посмотрите, пожалуйста, господа, может быть, вы что-нибудь найдете, а я, признаюсь, не вижу ровно ничего непристойного. Самая невинная загадка!
Книжка пошла по рукам у всех заседающих за большим столом и вызвала несколько удивленных или двусмысленных улыбок и несколько пикантных замечаний и пояснений на ухо между соседями. Явилось предположение, что это кто-нибудь, вероятно, подшутил над г. Паульсоном, сообщив ему такую загадку, а он, как немец, чуждый русскому народному быту и духу, взял да и вклеил ее, ничтоже сумняся, в свою книжку, – иначе оно, конечно, и быть не могло бы.
– Да нет, ведь это как понимать-с! – заспорил с вечным своим капризным кривляньем Агрономский. – Зачем же непременно видеть в ней неприличный смысл, когда ее можно приурочить к чему хотите, – например, к орешку, к куриному яичку, или к улью с медом, а может и еще к чему, такому же, – стоит только напрячь немножко свое остроумие и подумать!
– Полноте! чего там думать еще, куда приурочивать, если она испокон века уже приурочена известно к чему, и весь народ крещеный знает это! – возразил ему Передернин.
– А знает, так из-за чего же вы тогда гвалт поднимаете?! – довольно резко обратился он к последнему. – Важность какая, скажите пожалуйста, если дети ваши прочтут в книжке то, что они и без того уже знают!.. Истинно реальное воспитание в том-то, батюшка мой, и состоит, чтобы приучать ребенка смотреть на вещи прямо, и понимать их наголо, без флера и прикрас, а как есть в самой природе, чтобы называть вещи настоящими их именами. В этом весь смысл реального воспитания, и – воля ваша – я не понимаю, чем вы тут возмущаетесь!? Это – извините – с вашей стороны порядочное-таки ретроградство, катковщина какая-то выходит!
– Да что вы мне каждый раз все катковщина да катковщина! – обиженно возвысил голос Передернин. – Что за Катков такой дался вам!.. Вы не смеете обижать так порядочного человека!.. Я не позволю!.. Катковщина, скажите пожалуйста!.. У кого катковщина, а у кого жидовщина!.. Эдак-то коли учнем попрекать друг друга…
– Господа!., господа, позвольте! – солидно убеждающим и примирительным тоном поспешил остановить их де-Казатис. – Ермолай Касьяныч! Алоизий Маркович!., что вы это?! зачем?.. Позвольте помирить ваш спор… Позвольте-с, один вопрос: книжка эта одобрена ученым комитетом или не одобрена?
– Одобрена! – откликнулось ему несколько голосов со скамеек и стульев..
– Тогда и толковать не о чем! Значит, она признана удобной и полезной для юношества, и никакого в ней смысла особенного в этих загадках не найдено, – ну. и успокоимтесь на этом, не будемте спорить!.. Правительство одобряет, цензура пропустила, так нам-то что!
– Я прошу слова! – неожиданно, но как раз кстати, поднялся с места Нестор Модестович Пихимовский.
– Ну-у, заведет теперь машинку насчет мыловарения! – подмигнул по соседству Семиоков Ратафьеву, в то время как Агрономский с Передерниным обменивались между собой примирительными кивками и улыбками, выражая тем взаимные извинения.
– Я прошу слова! – повторил погромче старец, поводя, словно котик, направо и налево головкой.
– Пожалуйста, пожалуйста!.. Просим!.. Господа, внимание!.. Слово досточтимейшему! – засуетился Агрономский.
– Семь даров Фребеля, – начал Нестор Модестович и призадумался.
– Семь даров Духа Святого, хотите сказать вы? – громко и с чуть-чуть насмешливой улыбкой поправил его Передернин.
– Духа? – удивленно взглянул в его сторону старец, не взяв еще себе в толк, про какого духа говорят ему и что им надо. – Зачем духа?.. Нет, семь даров Фребеля, хочу сказать я… Не сбивайте меня, пожалуйста… Семь даров Фребеля, которые усвоены теперь в моей образцовой школе мыловарения, смею думать, служат наилучшим мотором для развития юных способностей. Дары эти суть: первый дар – мячики, такие хорошенькие разноцветные мячики, – лиловенький, красненький, синий, желтый и прочие, с цветными шнурочками; второй дар – цилиндрики, третий дар – кубики, много, много кубиков!.. Четвертый дар – кирпичики, пятый дар – призмочки, шестой – планочки, седьмой – дощечки. Из этих семи даров составляются все познавательные, математические, жизненные и изящные формы.
