Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Что и говорить, канал удался нам на славу. Вода ушла из болота. Приехавший вечером лейтенант Сальцев так удивился, что даже не смог сходу придумать подходящей казни. Все, на что хватило его фантазии – отправить обратно грузовик порожняком, а нам устроить марш-бросок до лагеря. И это было даже к лучшему, потому что иначе я не увидел бы такого роскошного звездного неба. И не испытал бы приступа оглушительного счастья.

Через месяц после стрельб, когда пришло время отправки в войска, мы расставались друзьями. Алиев до хруста жал мою руку, а Балаян сказал: «Ты хороший человек, товарищ сержант». Потом еще долго переписывались со всеми, кто умел писать по-русски. Я до сих пор вспоминаю этот взвод. Если меня кто-нибудь спросит: «Чего ты добился в жизни, Завертаев?», я отвечу: «Бакинский армянин Балаян назвал меня хорошим человеком». А это, черт возьми, немало.

В январе, начиная с первых чисел и до Старого Нового года, Цюрих превращается в русский город. На Банхофштрасе сплошь родные скифские лица, в бутиках говорят только по-русски, в барах заказывают «хандред-грамс-оф-коньяк-плиз». Для меня это самая горячая пора. Сбор урожая. Время пролетает стремительно, в кутерьме, не оставляя ни воспоминаний, ни примет, лишь мельтешение циферок на банковском счете.

В начале февраля позвонил Лещенко. Он свое слово держал, клиенты от него поступали регулярно и, как мне казалось, он имел в этом деле свой интерес.

– Нужен «Патек Калатрава» в белом золоте, – Лещенко без предисловий сразу перешел к делу. – Для одного очень серьезного ценителя. Часы нужны к 23 февраля, это подарок. У дилеров на эту модель очередь, лист ожидания на несколько месяцев. Сможешь поспособствовать, чтобы как-нибудь побыстрее, без очереди?

– Посмотрю, что можно сделать. Дай мне пару дней.

– Посмотри, будь ласков. Человек действительно очень серьезный. Родина тебя не забудет.

Я собирался уже дать отбой.

– Да, кстати! – раздалось в трубке. – Дружок твой Комин в больницу попал.

– Что случилось?

– Нашли его в гостинице, в ванной, с вскрытыми венами.

У меня похолодело внутри. Вопрос «живой?» застрял в горле.

– Да, жив, жив. Откачали, – предугадал Лещенко. – Посольские туда звонили, идет на поправку.

– Где он?

– У вас в Цюрихе, в Университетском госпитале.

– Когда это случилось?

– На прошлой неделе, в субботу. Горничная зашла в номер прибраться, ну, и обнаружила. Повезло, считай.

– Но что случилось? Почему он это сделал?

– Ну, это ж дело такое… – вздохнул Лещенко. – Переживал он очень, из-за аргентинцев этих, которые погибли. Инцидент с вертолетом в Антарктиде. Слышал?

– Я тут закрутился…

– Ты же журналист, в курсе должен быть, – Лещенко не мог отказать себе в удовольствии лишний раз кольнуть меня. – Аргентинский военный вертолет упал в Антарктиде на прошлой неделе. Шесть человек погибло. Есть несколько версий. Одна из них – рядом был американский вертолет и спровоцировал крушение, а может, просто техническая неисправность. Сейчас разбираются. У американцев с аргентинцами трения большие по поводу Антарктиды, пока без стрельбы, но, видишь, уже с жертвами. А Комин очень близко к сердцу это принял. Он же тоже, так сказать, поспособствовал, чтобы американцы в Антарктиде оказались. Пунктик у него есть, по поводу жертв. Ты знаешь. В общем, не выдержали нервы.

– Как он сейчас?

– Вроде нормально. Выписывают скоро. Ты бы сходил к нему.

– Конечно! Я прямо сейчас…

– Только он там под другой фамилией. Ну, ты понимаешь… Попов. Александр Попов.

Сразу же после разговора я помчался в Университетский госпиталь. Девушка из регистратуры, пощелкав клавишами компьютера, сообщила:

– Герр Попов у нас был, вчера его перевели в клинику доктора Бишофбергера.

– А что это за клиника?

Девушка взглянула на меня поверх модных очков, снова застучала клавишами и написала на клочке бумаги адрес и телефон.

Я позвонил, представился близким другом «герра Попова». Приезжайте до пяти часов, ответили мне.

Клиника занимала первый этаж в безликой бетонной коробке на окраине Цюриха, в районе Хёнг. На белых стенах – живопись из супермаркета, кулер с питьевой водой. Медсестра из-за стойки выдала мне анкету. «Заполните, пожалуйста. В комнате ожидания вам будет удобнее». Я прошел в пустую комнату, устроился в кресле, начал заполнять анкету – имя, адрес… Едва закончил, в комнату вошел высокий мужчина лет пятидесяти.

– Герр Завертаев? Я доктор Бишофбергер. – Он крепко пожал мне руку. – Вы хотите видеть герра Попова? Не могли бы мы прежде коротко переговорить? Прошу в мой кабинет!

Бишофбергер зашагал по коридору, размашисто и твердо, распахнул передо мной дверь. В скучно обставленном кабинете мне бросилась в глаза кушетка, такая, как в фильмах о психоаналитиках.

– Располагайтесь, – Бишофбергер указал на стул перед столом. – Кофе?

Я отказался. Доктор сел за стол, вытащил из папки лист бумаги, пробежал его глазами. На запястье у него я разглядел дорогую модель часов IWC.

– Александр Попов, – произнес Бишофбергер. – Интересный случай, – он положил листок на стол. – Профиль нашей клиники – психологическая реабилитация клиентов, склонных к самоубийству. У нас есть собственная методика, которую мы успешно применяем уже много лет. Клиника небольшая, мы не имеем возможности помочь всем нуждающимся, но случай Александра Попова показался мне интересным. Кстати, кем он вам приходится? Родственник? Друг?

– Друг, – ответил я.

– Прекрасно! – Бишофбергер удовлетворенно кивнул. Я перевел взгляд на его часы. «Большой лётный хронограф – странный выбор для психиатра, – подумал я. – Пилот-любитель? А может, и не любитель…».

– Я уверен, что в случае герра Попова наша методика сработает так, как нужно, – продолжил Бишофбергер, – но нам было бы полезно иметь кое-какую дополнительную информацию о нем. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

– Конечно, пожалуйста, – я внутренне напрягся.

– Когда вы виделись с Александром последний раз?

– В декабре, кажется.

– Он выглядел расстроенным или угнетенным?

– Нет! Наоборот! Он был очень энергичным, много шутил…

– А вообще, он не был склонен к депрессии или, может, к резким переменам настроения?

– Нет, не замечал.

– А чем он занимался? У нас довольно противоречивая информация на этот счет.

Я задумался.

– Не могу сказать точно, – ответил я. – Мы с ним вместе учились в университете, потом упустили друг друга из виду на двадцать лет. Встретились недавно, можно сказать, случайно.

– А что он делал эти двадцать лет, он вам рассказал?

– Работал, – я пожал плечами. – Что-то связанное с наукой. Я не знаю подробностей. Я уже сказал, что мы не виделись с университета. Поэтому больше вспоминали студенческие годы, друзей… о работе почти не говорили.

– Вспоминали друзей… – повторил Бишофбергер. – А вам известно, с кем еще общался герр Попов в последнее время? Нам важно знать, что за люди его окружали, чтобы понять причину его поступка.

– Нет, – твердо ответил я. – Не имею понятия.

– Может, он называл какие-то имена? Упоминал кого-нибудь? – Бишофбергер непринужденно поигрывал ручкой, но не спускал с меня глаз.

– Нет. Не припомню.

Он сухо кивнул.

– Хорошо! Спасибо вам, герр Завертаев. Медсестра проводит вас в комнату герра Попова.

При виде Комина у меня перехватило дыхание от жалости. Его было не узнать, словно меня и вправду по ошибке привели к некоему Попову, изможденному человеку с серой кожей, тусклым взглядом и перебинтованными запястьями поверх одеяла. Он лежал на кровати в стерильной комнате, где из обстановки был еще стул, несколько картинок с цветами и видеокамера под потолком. Комин посмотрел на меня, бескровные губы скривились, но глаза так и остались тусклыми. Медсестра показала мне кнопку рядом с кроватью, которую нужно нажать, если срочно понадобится помощь, и беззвучно прикрыла за собой дверь.

– Привет! – сказал я, присаживаясь на стул.

Комин лежал, уставившись в одну точку, никак не реагируя на мои притворно-бодрые восклицания о том, что все наладится и жизнь продолжается. В конце концов мне самому это надоело, я покосился на видеокамеру, наклонился и прошептал ему на ухо: «Я заберу тебя отсюда, Саня. Обещаю». Бескровные губы шевельнулись в ответ.

Выйдя от Комина, я снова направился в кабинет к Бишофбергеру.

– Могу я забрать его к себе домой? – выпалил я с порога. – У меня дома ему будет лучше. Никакого стресса, полный покой, дружеское внимание…

– К сожалению, нет, – спокойно ответил Бишофбергер. – Сначала мы должны закончить курс лечения, лишь после этого можно будет говорить о дальнейших действиях.

– Если нужно делать какие-то уколы, я могу организовать медсестру, – не сдавался я. – Я могу привозить его каждый день сюда, в конце концов…

– Сначала закончить курс, – с нажимом повторил Бишофбергер.

Выйдя из клиники, я не сразу сел в машину. Решил немного пройтись, собраться с мыслями. Одна из мыслей была особенно неприятной, склизкая и холодная, как мертвая рыба – я виноват в том, что случилось с Коминым, я предал его. Это вертолет! Аргентинский вертолет! – пытался я вытолкнуть рыбу из своего сознания, но она лишь перекатывалась с боку на бок, холод от нее пробирал до желудка. «Бишофбергер этот – подозрительный тип, никакой он не доктор». Я оглянулся по сторонам. Напротив клиники припаркована машина, серый «ситроен». В ней сидел человек. «Почему он не едет? Чего ждет? Следит? За мной следят?». Я почувствовал, как на лбу выступил холодный пот. Спокойно! – я несколько раз сжал и разжал кулаки. – Без эмоций. Я должен вытащить Комина из клиники. Я должен сделать это! – мертвая рыба скользнула в никуда. – И мне нужен Томас! – добавил я про себя.

К счастью, Томас сразу же взял трубку и легко согласился на встречу.

– Почему у тебя такой голос? Что-то случилось? – поинтересовался он.

– Случилось, – ответил я. – Давай встретимся там, где мы слушали джаз прошлым летом, дуэт из Англии, ты еще сказал, что один из них похож на твоего кузена.

– На Ри… – начал было Томас.

– Да! – быстро перебил его я. – Больше ни слова, встретимся там через сорок минут.

Я сел в машину, медленно тронулся. В зеркало заднего вида заметил, что «ситроен» остался неподвижным, человек в нем говорил по телефону.

– Хрен-то у вас что получится! – вслух сказал я.

Мой план был прост и изящен. Доехать до Централа, там оставить машину и пересесть на фуникулер до Риги-блик. Причем заскочить в фуникулер в последнюю секунду, чтобы отсечь возможных преследователей. На машине догнать ползущий в гору фуникулер невозможно, параллельной дороги нет. Организовать вертолет они вряд ли успеют.

– Хрен-то у вас что получится! – повторил я, довольный своим хитроумием.

Томас поджидал меня у входа в кафе. Мы пожали друг другу руки, и я сразу же увлек его прочь от кафе, в боковую аллею парка.

– Извини, Томас, мало времени, – сказал я. – Я сразу начну с главного, а ты слушай. – Я оглянулся по сторонам, аллея была пустынной. – Алекс Кей, лидер «Кей френдз», его настоящее имя Александр Комин, это мой друг, мы вместе учились в университете.

– Я начинал догадываться, – сказал Томас. – Еще тогда в Асконе, в парке Монте Верита…

– Да, да, – торопливо перебил его я. – Комин попал в большую беду. Он сейчас в Цюрихе.

Томас удивленно взглянул на меня.

– Да! В Цюрихе. В специальной клинике, где… – от волнения и спешки я с трудом подбирал немецкие слова, – где помогают самоубийцам.

– В клинике, где помогают самоубийцам, – повторил пораженный Томас.

– Я только что оттуда, видел его. Он в плохой форме, надо его вытаскивать..

– Ты был в этой клинике? – еще больше поразился Томас.

– Да, час назад.

– Но разве там разрешены посещения?

– Почему нет? Ты знаешь эту клинику? Знаешь доктора Бишофбергера?

– Нет, доктора Бишофбергера не знаю, но клинику, конечно, знаю. Я даже писал о них. Но чтобы там можно было навещать пациентов! Это как-то…

– Это все спецслужбы! – перебил я. – ФСБ, ЦРУ, не знаю, кто… Они пытались вытянуть из меня информацию о его контактах, но я ничего им не сказал. Самому Комину дают какие-то препараты, он лежит там, как овощ. Если мы не вытащим его, он пропадет. Они его убьют, прямо в клинике. Это страшные люди.

– Да, страшные, согласен. Ты знаешь, я не религиозный человек, но я получил католическое воспитание. То, что там происходит, это чудовищно! – Томас побледнел от волнения. – Мы должны действовать немедленно!

Я немного удивился такой бурной реакции всегда сдержанного Томаса. Причем здесь католическое воспитание, я тоже не совсем понял, но согласился с тем, что нужно действовать немедленно.

Я лежал в неудобной позе уже сорок минут, в упор разглядывая тканевый узор на обивке заднего сиденья в маленьком «фольксвагене» Томаса. «Фольксваген» кружил по темному вечернему городу. Томас решил ехать в клинику окольными, одному ему известными путями, чтобы сбить с толку возможных преследователей.

По этой же причине я лежал сзади, подтянув ноги к подбородку и страдая от боли в затекшей спине. Со стороны должно было казаться, что Томас в машине один.

Наконец машина остановилась, Томас заглушил двигатель.

– Полежи пока, я осмотрюсь, – сказал он и вышел.

Осматривался он бесконечно долго, я начал уже поскуливать от боли в спине. Наконец дверь машины открылась.

– Выходи, – шепотом сказал Томас, – иди за мной!

Кровь толчками возвращалась в мои руки и ноги. Двигаясь, как робот, я проковылял вслед за Томасом до запасного выхода с обратной стороны здания.

Томас достал из сумки заготовку ключа и маленький молоток. На руках у него были садовые перчатки – он прекрасно подготовился.

– Я знаю одного бывшего взломщика, – шепотом объяснил Томас. – Писал как-то статью о социальной адаптации преступников. Он показал мне этот способ. Очень полезный навык. Знаешь, сколько тут стоят услуги слесаря…

Томас вставил заготовку ключа в замочную скважину, легонько ударил молотком, потом еще ударил, потом еще раз – с шестой или седьмой попытки замок щелкнул и открылся.

Мы застыли на несколько секунд, ожидая, сработает ли сигнализация. Сигнализация молчала. Взлом удался.

– Где находится его комната? – спросил Томас, когда мы выбрались из полуподвала на первый этаж.

– Где-то здесь, кажется, по левой стороне, – я пытался сориентироваться в сумеречном коридоре, освещенном двумя тусклыми лампочками. Это было непросто. Бишофбергер вел меня со стороны главного входа, а мы вошли с обратной стороны.

– Эта или эта… – я остановился перед двумя дверьми, на одной был номер 5, на другой 6.

– 5 или 6? Вспомни! – прошептал Томас.

– Не помню! – зашептал я в ответ. – Номеров вообще не помню!

Из дальнего конца коридора донесся шум, там включили свет. Я повернул ручку ближайшей двери, она оказалась не запертой, мы с Томасом быстро втиснулись внутрь и прикрыли за собой дверь. В комнате было совершенно темно. По мере того, как глаза привыкали к темноте, я смог различить кровать, которая стояла у дальней стены, не так, как в палате у Комина.

– Кто здесь? – раздался слабый мужской голос.

– Это не Комин, – шепнул я Томасу. – Не та комната.

– Кто здесь? – повторил голос громче.

– Тише, пожалуйста! – шепотом сказал Томас. – Мы сейчас уйдем.

– Кто вы? – донеслось с кровати.

– Пожалуйста, тише! – умоляюще зашептал Томас.

– Вас послала Мириам? – голос стал тише.

– Нет, не Мириам. Не волнуйтесь, пожалуйста! Мы через минуту уйдем.

– А кто вас прислал сюда? Айзек?

– Нет, не Айзек.

– Значит, все-таки Мириам! – заключил голос. – Так вот, передайте ей, что я не жалею о том, что произошло. И она сама скоро убедится, что я был прав. Так ей и скажите, слышите?

– Послушайте, мы не знаем никакую Мириам, – вступил в разговор я. – Вы сами ей скажете все, что считаете нужным…

– Что значит, я сам? Когда я ей скажу? – голос стал удивленным.

– Когда увидите ее…

– Увижу? Что с ней? Она умерла?

– Тише, ради бога! Вы увидите ее, когда вас вылечат, и вы вернетесь домой.

– Вылечат? Вы с ума сошли! Здесь не лечат!

Тут во мне шевельнулось нехорошее предчувствие. Я еще раз обвел глазами темную палату, темный силуэт кровати, и задал вопрос, который в этой ситуации звучал, наверное, чрезвычайно глупо.

– Простите, это Хёнг? – спросил я.

– Что? – донеслось с кровати.

– Это Хёнг? Район Хёнг? – спросил я у Томаса.

– Это Валисхофен, – ответил Томас.

Меня словно током ударило.

– Почему Валисхофен!? – накинулся я на Томаса. – Я же говорил тебе, клиника в Хёнге!

– Ты вообще не говорил, где она находится!

Действительно, не говорил, вспомнил я.

– А почему тогда мы приехали в Валисхофен?

– Ты сказал, что Комин в клинике, где помогают совершать самоубийства… Она одна такая, единственная в мире.

– Я не говорил этого! Я имел в виду, помогают самоубийцам. Лечат их! А не убивают!

– Вот дерьмо! – прошептал Томас.

– Дерьмо! – согласился я.

– Так значит, вы не от Мириам? – раздался голос с кровати.

– Нет, – ответил Томас, – извините, мы ошиблись. Нам надо уходить.

В коридоре, кажется, стихло.

– Подождите, не уходите так быстро! – раздался голос. – Поговорите со мной! Две минуты! Умоляю!

«Как бы он не поднял шум», – подумал я.

– Хорошо, но только две минуты. Нам действительно надо уходить.

– Какая погода там, снаружи? – спросил голос. – Идет снег?

– Нет, снега нет.

– Они обещали снег, – вздохнул голос. – Я читал прогноз. Умирать приятней, когда идет снег…

– А что это вы решили умереть? – спросил Томас.

– Я ужасно болен, неизлечимо, – произнес голос.

– Но вы, кажется, можете слышать, разговаривать… видеть можете?

– Могу.

– И соображаете, кажется, тоже неплохо. Так ли ужасна ваша болезнь на самом деле?

– Ах! – раздался вздох, – если бы я не мог видеть и слышать, если бы не мог «соображать», как вы выразились, наверно, мне было бы легче. Но я вижу, что приношу огромные неудобства всем, кто окружает меня. Я измучил их, и измучился сам…

– Но Мириам, кажется, против того, чтобы вы это делали?

– Мириам, если бы вы только знали! – мечтательно произнес голос. – Это святая женщина! Но я не могу бесконечно пользоваться ее добротой. Тем более, что я ничего не могу дать ей взамен!

– Идиот! – неожиданно вспылил Томас. – Чертов идиот! Мало того, что ты отказываешься от жизни, величайшего в мире дара, так ты еще и бросаешь людей, которые тебя действительно любят! Вот ублюдок!

– Прекратите меня оскорблять! Я позову охрану! – пригрозил голос.

– Тсс! Успокойтесь, пожалуйста! – сказал я и легонечко подтолкнул Томаса, чтобы он не очень кипятился. – Люди, которые вместо Хёнга оказались в Валисхофене, не имеют права никого называть идиотами.

– Хорошо сказано! – злорадно хихикнул голос.

– Пожалуй! – тихо согласился Томас. – Но знаете что, – он снова перешел на громкий шепот. – На том свете вам будет не хватать таких сюрпризов. Наверное, там никто ни к кому среди ночи не вламывается. Райские кущи, амброзия… Хотя вряд ли вы попадете в рай. По-моему, туда не принимают самоубийц.

– Я далек от религии, – парировал голос.

– Я тоже далек от религии, – сказал Томас. – Но повторяю, то, что вы тут затеяли – грех. А точнее сказать, большое свинство. Есть тысячи примеров того, как люди побеждали болезни, которые казались совершенно неизлечимыми. Они дарили надежду и силу другим людям. Даже если у них не получалось, по крайней мере, они пытались, они боролись до конца. А эта чертова клиника – грязный подлый бизнес, вытягивание денег из таких вот слабаков, как вы!

Томаса опять начинало заносить. Теперь я понял, что он имел в виду, когда говорил про католическое воспитание. Забористая штука.

– Тихо! – я услышал шум в коридоре. – Кажется, кто-то идет!

В эту секунду дверь резко распахнулась, и в глаза мне ударил свет сразу нескольких фонариков. Закрыв глаза рукой, я разглядел людей в синей полицейской форме.

– Руки за голову! – раздалась резкая команда. – На выход!

– Мы все можем объяснить! – начал было Томас. – Это ошибка! Понимаете…

– На выход! Быстро! – полицейские были вооружены и слушать объяснения не собирались.

– Эй! Подождите! – заголосил хозяин палаты. – Я передумал! Я не хочу умирать! Слышите? Передайте доктору Лохеру, я передумал! Все отменяется! Слышите? Срочно свяжитесь с доктором Лохером!...

В полицейском участке нас с Томасом разделили. Меня отвели в комнату, похожую на обычный офис – три рабочих стола с компьютерами, кофейный автомат. В комнате было четыре человека в форме, три мужчины и молодая женщина.

Один из них, здоровый, чернявый, со злым лицом, с громкими щелчками натянул на себя резиновые перчатки.

– Лицом к стене! – скомандовал он.

Я послушно повернулся. Он положил мне руку на плечо и грубо подтолкнул. Я уперся руками в стенку. Больно ударяя тяжелыми ботинками по лодыжкам, он раздвинул мне ноги на ширину плеч и принялся ощупывать карманы.

Нас с Томасом уже обыскали прямо у клиники, выгребли все, что было в карманах, и забрали брючные ремни. Теперь процедура повторялась.

Похлопав по карманам и штанинам, чернявый скомандовал:

– Повернитесь!

Я повернулся.

– Снимите куртку!

Я снял и протянул ему. Он отдал куртку коллеге, который принялся прощупывать швы и подкладку.

– Обувь!

Я стащил ботинки и пододвинул к нему.

– Возьмите их в руки!

Я наклонился и поднял ботинки. Тот, что занимался курткой, дал мне пластиковый лоток, как в аэропортах, я положил туда ботинки.

– И носки! – сказал он.

Пол в участке был ледяным.

– Рубашку! – скомандовал чернявый.

В этот момент женщина-полицейский вышла из-за стола и направилась к выходу. Остальные многозначительно переглянулись. Я заметил кривую усмешку на физиономии чернявого.

Меня била дрожь. Я снял рубашку.

– Брюки!

Снял брюки.

– Нижнее белье!

– Это что, стандартная процедура? – спросил я.

– Снимите нижнее белье! – жестко повторил чернявый.

Я снял трусы, изо всех сил стараясь сохранить остатки достоинства, протянул их чернявому, глядя ему прямо в глаза. Чернявый не взял трусы. Его коллега ловко подцепил трусы карандашом, поднял до уровня глаз, осмотрел, как биолог осматривает омерзительную на вид форму жизни, и бросил на ворох остальной одежды.

– Руки вверх! – скомандовал чернявый. Я поднял руки. Он осмотрел подмышки и, саркастически склонив голову, обследовал взглядом пах.

– Повернитесь к стене!

Я повернулся.

– Наклонитесь!

Чуть помедлив, я наклонился.

– Раздвиньте руками ягодицы!

– Что? – я не поверил своим ушам.

– Ягодицы! – повторил чернявый. – Вы понимаете немецкий язык?

– Вы уверены, что это абсолютно необходимо? – я повернулся.

Чернявый ухмылялся, остальные тоже наблюдали за спектаклем с удовольствием.

– Лицом к стене! – повторил чернявый. – Раздвиньте ягодицы.

– Чтоб вы сдохли, сволочи! – сказал я по-русски. Наклонился и раздвинул ягодицы.

Чернявый выдержал паузу, которая показалась мне бесконечно долгой. Из глаз моих помимо воли закапали слезы, такого унижения я не испытывал никогда в жизни.

– Одевайтесь! – раздалось за спиной.

Пока я одевался, полицейские занимались своими делами, просматривали бумаги, переговаривались между собой как ни в чем ни бывало.

– Садитесь! – скомандовал полицейский, который осматривал мою одежду, указывая на стул рядом со своим столом.

– Имя, фамилия, адрес!

Я назвал по буквам имя и фамилию. Продиктовал адрес. Полицейский не торопясь вбивал это в компьютер.

– С какой целью вы проникли в клинику?

– Я не понимаю по-немецки, – сказал я.

– Простите? – полицейский отвел взгляд от экрана монитора и посмотрел на меня.

– Не понимаю по-немецки, – повторил я.

Полицейский не удивился.

– Ваш родной язык?

– Русский.

Полицейский застучал по клавишам. Стучал долго, словно забыв обо мне. Потом отправил документ на печать, отдал на подпись чернявому, они о чем-то переговаривались, посмеиваясь.

В комнату вошел еще один полицейский. Чернявый, не оборачиваясь, через плечо указал на меня большим пальцем.

Меня отвели в камеру.

Камера представляла собой довольно просторную комнату. Лежак, обитый плотной тканью. В углу умывальник и унитаз, никелированные, сверкающие чистотой. Я напился воды из крана и улегся на лежак. Думать я себе запретил. «Надо спать!» – решил я и уснул.

Есть два сна, которые снятся мне время от времени уже много лет. Один про то, как меня по второму разу забирают в армию. Я пытаюсь спорить – я уже отслужил! Показываю военный билет. А мне говорят, знаем, но ничего не поделаешь. Надо еще раз. И я иду. Меня заводят в казарму, показывают койку. Потом отбой, подъем, зарядка и так далее.

Второй сон про то, как я еду в трамвае по ночному Питеру. Я на самом деле однажды так ехал, еще в студенческие годы. Возвращался откуда-то с гулянки поздним зимним вечером, сел в трамвай, и он повез меня очень неспешно, скрипя, дребезжа и петляя, по питерским трущобам где-то в районе Технологического института. В трамвае был кондуктор – здоровый румяный парень в тулупе, похожий на ямщика. Трамвай часто останавливался, хотя каждая остановка, судя по скрипу и скрежету, давалась ему очень нелегко. Заходили и выходили какие-то люди, ночные питерские жители, большей частью пьяненькие. Было так: скрип, скрежет, толчки, остановка. Потом визг гидравлики, трамвайные двери открывались не сразу, с оттяжкой, но после оттяжки – громко и резко, будто кто-то пинал их. В открытые двери снаружи врывались клубы питерской зимней хмари, и в этих клубах появлялись новые пассажиры и исчезали старые.

А за окном – темные доходные дома времен Достоевского, красота зловещая, величественная, кажущаяся нерукотворной, как Большой Каньон.

С тех пор и езжу я в этом трамвае регулярно. Раз или два в год снится он мне, даже не знаю, почему.

На этот раз рядом со мной на дерматиновом трамвайном сидении оказался Томас. Трамвай трясся на рельсовых стыках, скрипел и звенел, все, как обычно. За окном все тот же Большой Технологический каньон. Клубы хмари на остановках. Румяный кондуктор-ямщик.

Я сижу у окна, смотрю в ночь и постепенно замечаю в себе какое-то новое чувство, которого раньше в этом сне не было. Чувство дискомфорта. С ужасом обнаруживаю, что сижу наполовину голый. Голый по пояс снизу. Ни штанов, ни трусов на мне нет.

Я осторожно перевожу взгляд на Томаса. Он в таком же наряде, но при этом спокоен и невозмутим, будто так и нужно ездить в трамваях.

К нам направляется ямщик-кондуктор, я немного сползаю с кресла и пододвигаюсь вперед, чтобы спинка переднего сидения загородила мой срам.

Красное лицо кондуктора остается непроницаемым. Питерского трамвайного кондуктора трудно удивить.

– За проезд оплачиваем, – сказал он, шмыгнув носом.

– Сколько стоит? – я бросился искать свой кошелек, он оказался на месте, во внутреннем кармане куртки.

– Пятьдесят франков, – лениво произнес парень, глядя в сторону.

Я удивился.

– Почему так дорого? Почему во франках?

Сдерживая зевок, кондуктор повторил.

– Пятьдесят франков. За двоих – сто.

Я повернулся к Томасу.

– Ты что-нибудь понимаешь?

Томас уже достал купюру и протянул ее кондуктору.

– Я тебе говорил, – сказал Томас. – Каждый месяц я отдаю пятьдесят франков на благотворительность.

– Так это на благотворительность?! – удивился я.

– На благотворительность, – безучастно подтвердил кондуктор.

– Как же! Помню, – я раскрыл свой кошелек. – Пятьдесят франков на благотворительность, по воскресеньям ходить на референдумы, и будет счастье…

– Совершенно верно! – кивнул Томас.

Кондуктор, принял от меня деньги, остался стоять перед нами, словно ожидая еще чего-то.

– Может, ты еще сможешь объяснить, почему мы сидим без штанов? – шепотом спросил я у Томаса, косясь на кондуктора.

– Конечно, могу, – сказал Томас.

– Ну и почему же?

– А вот почему! – Томас поднялся с сидения, развернулся спиной к кондуктору, наклонился и раздвинул руками свои ягодицы.

Кондуктор сделал полшага назад и слегка присел, чтобы сподручнее было заглянуть в задницу, шмыгнул носом и солидно кашлянул, давая понять, что осмотр закончен.

Томас выпрямился и посмотрел на меня, и кондуктор посмотрел на меня. Выходило, что я следующий.

– Почему я должен делать это!? – возмутился я.

– Такой порядок, – терпеливо объяснил Томас. – Пятьдесят франков на благотворительность, референдумы, ягодицы.

Кондуктор нахмурился и строго кашлянул, всем видом показывая, что своей непонятливостью я отнимаю время у занятого человека.

Я оглянулся по сторонам. На дерматиновых креслах по обе стороны от заплеванного прохода сидели мои швейцарские знакомые – пожилая пара из соседнего дома, менеджеры из часовых бутиков, квартирный хозяин, дантист. Они смотрели на меня так же, как Томас и кондуктор. Выжидающе и с легкой досадой по поводу моей непонятливости.

– Но это черт знает что! Это смешно, в конце концов! – я вцепился обеими руками в спинку переднего кресла, готовясь к тому, что меня будут пытаться поднять силой.

– Это не смешно, – серьезно сказал Томас. – Таковы правила. Ты живешь в этой стране, пользуешься преимуществами государственного устройства, – Томас сделал короткую паузу и добавил, – лучшего в мире!

Мои соседи, менеджеры бутиков и продавцы, согласно закивали. «Лучшего в мире! Лучшего в мире!...» – зашелестело по трамваю.

– Да, лучшего в мире, – повторил Томас. – И ты не хочешь раздвинуть ягодицы! Это нецивилизованно! – припечатал Томас.

– Не-ци-ви-ли-зо-ван-но! – прокатилось по трамваю.

Кондуктор шмыгнул носом и откашлялся.

– Раздвигаем ягодицы или выходим, – сказал он.

– Выходим! – мелькнула мысль. – Бежать отсюда! Спасаться!

Я рывком поднялся с кресла, посмотрел в окно и застыл.

За окном – трущобы Техноложки, темень, мороз. А я по-прежнему без штанов.

– Раздвигаем ягодицы, – произнес я, ненавидя самого себя.

В камере меня продержали почти до десяти утра. И хорошо, успокаивал я себя, пусть сначала Томас им все расскажет, меньше будут меня терзать.

Наконец дверь распахнулась, полицейский кивком пригласил на выход. Меня проводили во вчерашнюю комнату.

Первым, кого я увидел, был Роман Лещенко. Он сидел на стуле, том самом, где ночью сидел чернявый, закинув ногу на ногу и распахнув пальто, и рассматривал меня с ироничной улыбкой.

– Доброе утро! – произнес он по-русски.

На столе рядом с ним стоял пластиковый лоток с моими вещами – кошелек, ключи, телефон, ремень. Лещенко пододвинул лоток.

– Собирайся!

Я посмотрел на полицейских, занятых своими делами. По их безразличному виду было понятно, что задерживать меня никто не собирался.

Я мигом рассовал по карманам вещи. Лещенко встал, громко поблагодарил полицейских и подтолкнул меня к выходу.

– Делать мне больше нечего, – проворчал он, – как только мчаться в Цюрих ни свет ни заря, доставать с кичи часовых консультантов.

Мы вышли на свежий воздух. Лещенко достал сигарету и закурил.

– Куда меня теперь? – спросил я, не веря в столь легкое избавление от неприятностей.

– На Колыму! – Лещенко выпустил дым. – Здесь у них в тюрьмах мест для таких, как ты, нет. На родине отсидишь. Дома, как говорится, и стены помогают.