Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Когда мы добрались до нашего стенда, там уже был Батист, а еще через секунду в комнатку влетел Рустам.

– Я снял это! – заорал он с порога. – Я снял, как его взорвали! Микрофон, представляешь! Направленный взрыв!

– Кто взорвал? Почему взорвал? Что вообще происходит? Это же не мы устроили? Или мы? – я посмотрел на Комина. Ошарашенный вид друга немного успокоил меня. Кажется, не мы.

– Шо ж теперь будет? – Валентина прижалась к плечу Комина и тихонечко заскулила.

– Не плачь, выберемся, – Комин обнял ее.

– Правильно, вы выбирайтесь, а я побегу еще поснимаю, – Рустам взял камеру наизготовку. – Исторические кадры! Такое пропускать нельзя.

Батист собрался идти с Рустамом. Он в кутерьме потерял свою лазерную пушку и хотел ее найти.

– Черт с ней, с пушкой! Надо ноги уносить! – попробовал я его урезонить.

Кажется, Батисту было совестно из-за того, что он первым прибежал в комнатку, да еще и без своего «оружия», он не стал ничего слушать и побежал вслед за Рустамом. В дверях он столкнулся с Лещенко, который появился весь засыпанный какой-то блестящей пылью, с кровоподтеком на скуле.

– Все целы? – он быстро осмотрел комнатку.

– Что происходит, в конце концов!? – спросил я.

– Что происходит? – Лещенко отряхнул с рукава пыль. – Переиграли меня, демоны. Договорились Комина не трогать, а они вон как… Передали этот вариант смежникам. А меня предупредить забыли.

– Кому передали?

– Смежникам… Но это неважно. Не бери в голову, все поправимо. Главное, все живы… – Лещенко подпер стулом дверную ручку. – А ну-ка, взялись! – Он обхватил руками шкаф и с моей помощью пододвинул его к двери. – Так-то лучше, – Лещенко прислушался к крикам и грохоту, доносившимся снаружи, еще раз попробовал шкаф на прочность, достал пистолет и проверил обойму.

При виде оружия Валентина испуганно всхлипнула.

– Девушка чья? – спросил Лещенко.

– Моя, – Комин обнял Валентину.

Лещенко сунул пистолет за пояс.

– Подождем тут немного, – сказал он. – Они сейчас нас на выходах ищут.

– Мы же ничего не сделали! – воскликнул я. – Только газ пустили!

– Угу, – хмыкнул Лещенко. – Газ пустили, министра взорвали.

– Но это не мы!

– Это вы можете рассказывать, пока живые. Поэтому живые вы их не очень устраиваете.

– Кого это «их»?! – с ужасом воскликнула Валентина. – Нужно звать полицию!

– С полицией успеется, – возразил Лещенко. – Нужно переждать чуток. Пока это самое безопасное для нас мес… – не успел он закончить фразы, сверху на голову ему рухнул человек. Лещенко упал на колени, но тут же вскочил и нанес сильный и точный удар ногой. Нежданный гость сверху отлетел на два метра и распластался в углу. Выглядел он странно – на ногах ботинки и полосатые гетры, на талии – альпинистский пояс с пуком веревок, уходящих вверх, а на голове велосипедный шлем и противогазная маска. Впрочем, от удара маска съехала в сторону, открыв испуганное конопатое лицо. Лещенко выхватил пистолет.

– Не стреляй! – успел крикнуть я. – Это свои!

– Свои? – Лещенко чуть опустил пистолет.

– Даниэль Шапиро, основатель часовой марки «Роже де Барбюс», – представил я.

– Вы тут совсем с ума сошли! – взвизгнул Шапиро.

– Что вы тут делаете, Даниэль? – спросил я.

– Что делаю? – Шапиро с трудом поднялся на ноги. – Спасаю свою выставочную коллекцию часов, вот что я делаю! Я знал, что все это добром не кончится! – Он осторожно ощупал ушибленную челюсть. – Весь этот бред, который вы наплели мне про Сколково, думаете, я поверил хоть слову? – с усмешкой сказал он мне и резко повернулся к Лещенко. – Думаете, это вы за мной следили? Нет! Это я за вами следил! Я за вами следил, и понял, что ваши игры плохо кончатся, мои часы надо будет спасать! И я их спасу! – еще раз пощупав челюсть, он принялся распутывать веревки.

Я посмотрел наверх. Веревки тянулись под потолок и терялись из виду в клубах газа. Стенд «Роже де Барбюса» располагался в углу павильона, рядом с шахтой грузового лифта. Между перекрытиями второго этажа и стенкой лифта был примерно двухметровый зазор. Лещенко тоже смотрел вверх.

– Там что, второй этаж? – спросил он.

– Нет, между первым и вторым этажом есть технический этаж. Трубы, кабели…

– Подняться вы сможете так же быстро, как и спустились?

– Даже еще быстрее, – самодовольно отозвался Шапиро. – По ту сторону лифта – система противовесов. Я дергаю веревку – и через пять секунд я наверху.

– Толково, – кивнул Лещенко.

– Послушайте, Даниэль, – сказал я, – может, вы и нам поможете выбраться?

Шапиро неопределенно хмыкнул, не оставляя своих веревок. Снаружи донеслись какие-то хлопки, что-то ударило в нашу забаррикадированную дверь. Валентина вскрикнула. Глаза, полные слез, и потеки туши на щеках делали ее трогательно беззащитной и оттого еще более прекрасной. Даже Шапиро отвлекся от распутывания веревок и посмотрел на Валентину.

– У меня предусмотрен вариант для эвакуации грузов, – сказал он, обращаясь к ней. – А вы, – кивнул он нам, – освободите эту часть комнаты, перейдите сюда!

Мы быстро переместились в угол. Шапиро дернул за одну из веревок, сверху прилетел и тяжело шлепнулся на пол тюк с сеткой, сплетенной из широких матерчатых полос.

– Грузоподъемность одна тонна, – объяснил Шапиро. – Но, прошу меня извинить, комфорт нулевой, – он ловко развернул туго связанную сетку и расстелил ее на полу. – Вам четверым придется побыть в роли мешков с мукой, ничего делать не надо, просто находиться в сетке и не паниковать.

– А это надежно? – испуганно спросила Валентина.

– По словам вот этого молодого человека, – Шапиро показал на меня, – люди из КГБ собирались похитить меня именно потому, что я хороший механик. Один из лучших в мире, как он сказал. Неужели я не способен рассчитать и изготовить простейшую блочную систему? Впрочем, если вы боитесь путешествовать в сетке, я могу вас, юная леди, пристегнуть к себе. Моя веревка выдержит двоих.

– Нет, спасибо, я с Сашей, – Валентина прижалась к Комину.

– Как угодно, – галантно улыбнулся Шапиро. – Добро пожаловать в сетку!

Я шагнул первым.

– Минуточку, Владимир! – остановил меня Шапиро. – Вы ничего не забыли? – Видя мое недоумение, он мученически закатил глаза: – Часы!! Выставочная коллекция «Роже де Барбюса»! Вы ее новый владелец, и как владелец несете за нее ответственность, вы не должны допустить ее гибели!

– Да-да, конечно! – я поднял с пола пластиковый пакет и шагнул к шкафчику с часами.

– Не в пакет! Вот! – Шапиро достал из своего рюкзака и протянул мне специальный защитный бокс для перевозки часов. – Осторожно, заклинаю вас! Грузите часы, я отправляю этих троих в сетке, чтобы не терять времени, а вы подниметесь со мной. Прошу сюда! – он помог Комину, Валентине и Лещенко правильно расположиться в середине сетки, приподнял ее края. – Встаньте плотнее, держитесь друг за друга! Будет небольшой толчок. До встречи наверху! – Шапиро дернул одну из веревок, плетеные края натянулись, сетка приподнялась, обнявшаяся троица, потеряв опору, повисла в воздухе, «мамочки!» раздался Валин возглас, сетка качнулась, плавно заскользила вверх и скрылась из виду в дыму.

Тем временем я уложил в бокс шесть драгоценных хронометров выставочной коллекции «Роже де Барбюса».

– Готово, – сказал я. – Полетели!

Шапиро стянул с себя противогазную маску, которая болталась на шее, расстегнул альпинистский пояс.

– Не сюда, Владимир. Там, за лифтом есть запасной подъемник.

– А они? – еще не вполне соображая, что происходит, я показал пальцем вверх, туда, где скрылась сетка.

– Они повисят там, пока их не обнаружит полиция. Поверьте, для них это самый безопасный вариант, здесь внизу их могут обнаружить коллеги этого Леченко или Лешенко, как его там…

– Бросьте эти шутки, Даниэль, нам надо быстрее наверх! – Я все еще отказывался верить в то, что Шапиро говорит серьезно.

– Я не шучу, Владимир, – в ясных водянисто-голубых глазах часовщика не были ни намека на шутки. – Я не хочу иметь никаких дел с этими, – он показал пальцем вверх, – господами. Это не моя война, и не ваша. Я не понимаю, что происходит. Они сами не понимают, что происходит. Они играли в какую-то игру, все пошло не так, убили министра. Кто тут преступник, кто жертва, пусть разбирается полиция. Вам, Владимир, я тоже советую выйти из игры сейчас. Это шанс для вас. Через три минуты вы будете в безопасном месте.

– Ах, ты! – кровь ударила мне в голову, я хотел вцепиться часовщику в горло, но сдержался. Я открыл бокс и вырвал из него сразу трое часов, сколько уместилось в кулак.

– Там наверху, – сказал я, изо всех сил стараясь казаться спокойным, – там наверху мой друг и его девушка. Мы сию минуту поднимемся наверх, и ты выведешь нас в безопасное место. После этого ты получишь всю свою коллекцию назад. Если нет – я разобью это, – я поднес кулак с часами к лицу Шапиро, – об твою голову.

Шапиро испуганно отстранился:

– Зачем же так? Причем здесь вообще часы? Давайте разговаривать как цивилизованные люди!

Я сделал замах.

– Хорошо, хорошо! – Шапиро поднял с пола брошенный пояс с веревками и принялся натягивать его на себя. – В конце концов, это тоже неплохо. Я вас вывожу, и коллекция снова моя. Так?

Когда мы поднялись над стендом, я оглянулся вниз. Трое крепких мужчин ломали забаррикадированную дверь. Шапиро тоже это увидел, наши взгляды на мгновенье встретились. Никакого второго пути отхода не было. Я спас этому прохиндею жизнь. Правда, и он спас наши.

– Что ж вы так долго, родимые? – заорал Лещенко. Они так и болтались под потолком, плотно упакованные в сетку.

– Любовались часами, – ответил я. – Выставка же!

– Выпустите нас скорее! – крикнул Лещенко по-немецки.

– Один момент! – Шапиро ловко освободился от альпинистской упряжи, взялся за верхнюю часть сетки, качнул ее и пристегнул карабинами к веревке, протянутой под низким потомком технического этажа. – Вам предстоит еще одно короткое путешествие вниз, и тогда я вас выпущу.

– Эй, почему вниз, что это значит? – я снова заподозрил подвох.

– Не волнуйтесь! – успокоил Шапиро. – Здесь оставаться нет смысла. Мы спустимся вниз по вентиляционной шахте. Система вентиляции первого павильона сообщается с вентиляцией подземного паркинга, а воздухозабор паркинга выходит наружу в двухстах метрах от здания.

– Только без глупостей! – шепнул я Шапиро, положив руку на бокс с часами.

Вдвоем мы налегли на сетку, и она заскользила по веревкам к мерцающей в полумраке огромной жестяной вентиляционной трубе.

Троица в сетке стойко терпела все мучительные неудобства, связанные с перемещениями, лишь Валентина слегка повизгивала, а Лещенко приглушенно матерился.

Шапиро открутил четыре болта, снял с трубы большую боковую панель, в темном гудящем жерле обнаружилось еще множество веревок. Гений механики хорошо подготовился к эвакуации с выставки крупногабаритных грузов. Что же он на самом деле собирался вывозить? – мелькнул в голове вопрос. Однако времени на поиски ответа не было. Груз в сетке был нестандартный и плохо вписывался в исходную позицию для спуска вниз. Слушая команды Шапиро, я изо всех сил тянул за веревочные концы, толкал, подтягивал, просил товарищей в сетке подобрать локти, ноги, колени и головы. Товарищи в сетке больше не считали нужным сдерживаться, визжали, ругались и больно брыкались. Когда сетка наконец-то оказалась в трубе, Шапиро объяснил следующую задачу: он спускается вместе с сеткой, верхом на ней, точнее, верхом на головах несчастных пассажиров, за что он заранее очень извиняется, а я должен спускаться следом самостоятельно. Хитроумный спусковой механизм предусмотрен лишь для сетки, поэтому я должен рассчитывать только на силу своих рук и ног.

Сетка благополучно спустилась вниз, о чем мне сообщили, три раза дернув за веревку, которую Шапиро назвал «сигнальной». Я полез следом, руки дрожали, в трубе воняло дымом и не хватало кислорода. Кружилась голова. Я спускался, сжимая веревку в руках и переступая ногами по стенке трубы. Получалось медленно, до конца спуска сил могло не хватить. Тогда я попробовал отталкиваться ногами от стенок и скользить вниз. Один раз оттолкнулся и больно ударился боком о стенку, второй раз получилось. Третий раз оттолкнулся – и сорвался. В ту секунду, пока я летел вниз, в черную гудящую бездну, мне вспомнился Вергилий. «Смертный час для них недостижим» – продекламировал он голосом Комина, и гудящая бездна поглотила меня.

Сквозь сон где-то совсем близко я услышал жалующийся голос:

– Он меня вообще ни во что не ставит. Конечно, такой возраст сейчас, рядом мужик нужен, мужчина. Чтоб где надо пример показал, а где надо и рявкнул. Чтоб по-мужски. А я что? Мать для него не авторитет. Хоть в лепешку расшибись, внимания – ноль.

«Валентина, – догадался я. – Опять про сына рассказывает».

Лежать мне было удобно, мягко, лишь немного покачивало. Едем в машине, определил я. Только не открывать глаза! Ни в коем случае не открывать глаза! Это ведь все мне приснилось, и взрыв, и бегство, и чудовищная темная труба. Этого всего не было! Не могло быть! Ведь сейчас так спокойно, голос у Валентины такой родной, такой теплый, хотя, кажется, она вот-вот заплачет. Ну так это она из-за сына… А почему у меня болит нога? Сильно болит левая нога. Значит, все-таки что-то было?

– А мы сейчас вот что сделаем, – раздался голос Комина. – Я скажу ему: Павел, ты знаешь вообще, кто такая твоя мать? Она одна из нас, революционеров, борцов за светлое будущее человечества. Кто такие мы, он сегодня из теленовостей узнает. А ты одна из нас. Более того, ты – наш тайный лидер. Наша Софья Перовская и Вера Фигнер. И он, Пашка, за твою безопасность головой отвечает, пока я не вернусь.

– Да что ты такое придумал!? С ума сошел! – испугалась Валентина.

– Для пятнадцатилетнего пацана это именно то, что надо, – возразил Комин. – Он тебя так зауважает, сама еще не рада будешь.

– Не надо ничего такого говорить, пожалуйста!

– Ладно, на месте разберемся, – сказал Комин. – Должен же я ним, наконец, познакомиться! Должен или нет?

– Должен, – всхлипнула Валентина.

– Вот то-то!

Я открыл глаза. Валентина была рядом со мной на заднем сидении автомобиля. Впереди сидел Комин, за рулем – Лещенко.

– Ой, Володя проснулся! – радостно воскликнула Валентина.

– Очнулся, скалолаз? – Комин повернулся назад. – Как самочувствие?

– Вроде неплохо, – ответил я. – Только нога болит.

– Специалист сказал, что кости целы, – Комин кивнул в сторону Лещенко.

Лещенко посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

– Попробуй пошевелить.

Я выпрямился на сидении и подвигал ногой.

– Больно?

– Терпимо.

– Значит, жить будешь.

– Шапиро твой все предусмотрел, – сообщил Комин. – На случай падения он в трубе заранее маты постелил.

– А он сам где? – поинтересовался я.

– Растворился в тумане, – сказал Комин. – Мавр сделал свое дело, мавр может соскочить. Он, кстати, коробку с часами забрал. Сказал, у вас с ним договоренность была. Была?

– Была.

– Не соврал, значит. Вообще, неплохой мужик. Только нервный очень.

– Станешь нервным, – вздохнула Валентина, – когда такое вокруг, они же тут не привыкли…

Какое-то время ехали молча. За окном потянулись кварталы серых домов.

– А куда мы едем? – Я специально не торопился задавать этот вопрос, чтобы не расстраиваться раньше времени, потому что понимал – утешительного ответа на него быть не может.

– Валю надо к сыну завезти, – ответил Комин.

– Он здесь подрабатывает учеником автослесаря, – пояснила Валя, – еле уговорила, чтоб взяли.

«Или они все сошли с ума, или я», – подумал я.

– Приехали, – Лещенко свернул с дороги и притормозил около гаража под ярким желто-красным рекламным щитом. – Судя по адресу, здесь.

– Здесь, здесь, – подтвердила Валентина.

Комин вышел из машины, открыл заднюю дверь и подал Валентине руку.

– Ребята, у вас на все про все семь минут, – предупредил Лещенко. Комин кивнул, огляделся по сторонам и, придерживая Валентину за локоть, быстрым шагом направился с ней к стеклянной двери гаражного офиса.

Лещенко проводил их взглядом и усмехнулся.

– Ты пока в отключке лежал, пропустил тут бурю страстей. Я им говорю, давайте, когти рвать пора, в горы уходить. А Валентина ни в какую, у меня сын, говорит, мне к нему надо. Слезы, крик. А тут еще Шапиро с часами этими пристал. Даже немного стукнуть его пришлось, чтоб не верещал. – Поймав мой взгляд, Лещенко добавил: – Чисто символически. Без увечий. А с Валентиной-то, так просто не решается. Вот, пришлось везти. Тут, кажется, к свадьбе дело идет. Не в курсе ты?

– Нет, не в курсе, – ответил я.

– Пусть попрощаются, и махнем в горы. У меня там дачка, дня три-четыре отсидимся, пока ситуация прояснится. Там не найдут.

– Кто не найдет? «Смежники»? – вспомнилось зловещее словечко.

– Никто не найдет, – ответил Лещенко.

– А можно подробнее? И, желательно, с самого начала.

– С самого начала, – Лещенко усмехнулся. – Ишь, чего захотел!

Во мне вспыхнула злоба.

– Хватит строить из себя Джеймса Бонда! Чуть не поубивали всех! Какого черта!

Лещенко серьезно посмотрел на меня в зеркало. Провел руками по рулю, словно смахивая пыль.

– Комин был «активистом», – начал он. – Так у нас называют кадров с идеями, которые готовы на решительные поступки. На очень решительные. Сами идеи не так важны, это может быть все что угодно – религия, экология, марксизм, маоизм. Спецслужбы плотно работают с такими «активистами», направляют их, если нужно, защищают, а когда приходит время, «активист» срабатывает. Там, где нужно. Чаще всего активисты не знают о конторской опеке, в некоторых случаях им представляется какая-то версия о помощи со стороны конторы, которая позволяет им сохранить лицо. Это очень старый метод. Вспомни попа Гапона, Азефа. В каком-то смысле активистом был Ли Харви Освальд, и точно им был Мехмет Агджа, тот самый, что стрелял в папу римского. Неплохо было сработано, Ватикан порешал свои внутренние проблемы, а списали все на болгарские и советские спецслужбы, которым, если подумать, какое вообще дело до папы и Ватикана.

Контора берет под опеку активиста на ранней стадии и дальше ведет его, «растит», что называется. Готовый активист – это еще и товар, предмет торга и обмена между разными отделами внутри конторы или разными конторами. Мы же сейчас с американцами на почве борьбы с терроризмом дружим, так что тут практикуется обмен активистами. Комина взяли в разработку в Антарктиде американцы, он там свое дело сделал, проявил себя как ценный кадр с большим потенциалом. Наша контора им тоже заинтересовалась. Его передали. В порядке «перезагрузки» российско-американских отношений, так сказать. Меня назначили его куратором. Никаких конкретных планов на него пока не было, была поставлена задача «растить». То есть позволить ему побыть в роли идейного борца, накапливать вес, собирать единомышленников, устраивать какие-то акции в определенных рамках, но и помогать в случае форс-мажоров, как это было в Генуе.

– Это когда он вдруг исчез? – вспомнил я.

Лещенко кивнул:

– «Активисты» – мой профиль в конторе. Это трудная работа, многим конторским она не под силу, потому что, чтобы понимать активиста, надо самому быть немножко «активистом», нужно иметь собственные идеи, нужно иметь мечту. Для большинства конторских мечты и идеи – вредный балласт.

– И какая же у тебя мечта, если не секрет?

– Не секрет, – ответил Лещенко, – я тебе много раз о ней говорил. Моя мечта – это новая Россия, сильная и счастливая. Сейчас уже поистрепали слово «национальная идея», я его даже произносить не хочу. Новая Россия – это такие люди, как Комин, мечтатели, готовые бороться за свою мечту. И такие, как ты.

– Я?

– Да, ты. Вы с Коминым идеально друг друга дополняете. Горячее сердце и холодная голова. И оба со стержнем. Это вообще редкость. Когда велел тебе испортить оборудование перед выставкой, я знал, что ты не сделаешь этого, знал, что пойдешь до конца.

– А то, что будет покушение на министра, ты знал?

– Не знал, – сокрушено покачал головой Лещенко. – Хотя, конечно, должен был знать. В конторе я много лет уже продвигаю собственный проект, отбираю и разрабатываю в среде эмигрантов полезных людей для новой России, возможно, будущих ее лидеров. Для конторы это, конечно, ересь. Я бы не продержался и дня, но у меня был один высокий покровитель, который мои идеи разделял и поддерживал. В последнее время там произошли перестановки. В общем, покровителя моего задвинули в тень, и всех его протеже тоже. Только нам, малым сим, об этом не сообщили. Я уже договорился, чтобы Комина вывели из программы «активистов» и перевели в мою программу. Вроде как добро было получено на всех уровнях. По моей задумке вы должны были пустить дым на выставке, нахулиганить на пару недель тюрьмы, чтобы перевести вас обоих на нелегальное положение и дальше спокойно работать. Но видишь ты, смежники решили использовать активиста Комина в операции по ликвидации Ледербергера. Если рассуждать трезво, их можно понять, карты легли очень удачно. Все сошлось. Комин – полусумасшедший экстремист, недавняя попытка самоубийства, диагностированный маниакально-депрессивный психоз. То, что я бы на такое никогда не согласился, они обошли очень изящно. Просто не поставили меня в известность. Мне сказали, Комин выведен, а сами никуда его не вывели. Я должен был догадаться, должен! Как только произошла попытка самоубийства, я должен был понять – это сигнал. Я вне игры.

– Он не сам это сделал? Я имею в виду тогда, в гостинице, не сам себе вены резал?

– Кто их резал, неважно, – ответил Лещенко. – Мог сам, мог не сам. Технически оба варианта возможны. Есть определенные препараты, определенные методики. Речь сейчас не об этом. Я упустил ситуацию.

– Но ты вроде как был готов к сюрпризам на выставке. Разве нет?

– Конечно, был страховочный вариант. Но именно что страховка. Я должен, просто обязан был сыграть на упреждение.

– А кто такие смежники?

– Смежники – это смежники. Есть контора, а есть смежные организации. Как везде.

– А зачем им понадобилось убивать Ледербергера?

– Ну, это праздный вопрос. Поступил заказ откуда-то сверху. С какого верху, гадать бессмысленно. Зачем Агджа стрелял в католического папу?

– И что теперь? – спросил я. – Отсидимся мы три дня на твоей дачке, а дальше?

– Дальше все будет гораздо лучше. Покушение сработали очень топорно. Руки поотрывать за такую работу. Самая большая ошибка – то, что они упустили вас. В полиции и местной конторе тоже не дураки сидят. У них сейчас есть три дня, чтобы во всем разобраться, чтобы не наломать дров сгоряча. И они разберутся.

Знаешь, когда случается провал, всегда можно найти расклад с минимальной потерей лица для всех задействованных сторон. Я думаю, в таком раскладе будут заинтересованы и наша контора, и местная, и смежники, и их заказчики. Самое главное, чтобы в этом раскладе вам была отведена роль живых персонажей. Не мертвых, а живых. Это надо спокойно продумать. Такой сценарий возможен. Три дня. Нужно три дня.

Вернулся Комин. Молча сел в машину и отвернулся, глядя на закрытую гаражную дверь.

– Как все прошло? Как пацан? – спросил Лещенко.

– Хороший пацан, – ответил Комин, не поворачиваясь.

– Ты им еще раз проговорил, как и что делать?

– Проговорил.

– Все будет нормально, – Лещенко повернул ключ и резко тронулся с места.

В ранних сумерках мы въехали в Бернское Нагорье, долго петляли по серпантину, потом свернули на пустынную грунтовую дорогу. Остановились перед большим дощатым сараем. В таких сараях фермеры хранят сено. Никаких признаков жилья поблизости видно не было.

– Вот она, моя дачка! – Лещенко заглушил мотор.

Мы вышли из машины. Воздух был морозным и пьяняще чистым, пахло сеном и старыми досками. Дверь в сарай была приперта снежным сугробом, почерневшим от ранней оттепели.

Лещенко, проваливаясь в снег и чертыхаясь, ушел за угол. Вернулся с лопатой. Быстро расчистил вход, отпер висячий замок.

– Добро пожаловать!

Изнутри дом оказался совершенно пустым. Дощатый пол с огромными щелями, в которых легко может застрять нога, высокий потолок, темное гулкое пространство.

Лещенко включил фонарик. Луч зашарил по темноте.

– У меня тут все припасено! – он отодрал две доски в полу и извлек сначала один большой туристический рюкзак, потом второй. – Правда, на двух гостей всего. Но ничего, поделимся. Еда, одежда, все есть! – он еще раз запустил руку в дырку под полом. – Вот еще кое-что, – он достал керосиновую лампу. – Винтаж, понимаешь… Спички есть?

Я механически похлопал себя по карманам, Комин тоже. Спичек не было.

– Посмотрите в рюкзаке, в кармашке! – сказал Лещенко, а сам снова нырнул под пол. И тут же вынырнул.

– Тихо!

Мы замерли и начали вслушиваться. Снаружи доносилось слабое гудение, похожее на звук автомобильного мотора. Лещенко вскочил на ноги, подошел к распахнутой двери и начал вглядываться в темноту. Два луча скользили в ночи, точно повторяя повороты серпантина. Машина ехала к нам.

– Засекли, – едва слышно произнес Лещенко.

– Кто это? – спросил я.

Лещенко застыл, словно загипнотизированный шарящими в темноте лучами, в лунном свете его лицо казалось гипсовой маской, снятой с покойника. Мне стало не по себе.

– Кто это? – снова спросил я. – Смежники?

Лещенко вышел из оцепенения:

– Хватайте рюкзаки и дуйте отсюда! – быстро заговорил он. – Идите вверх по тропе, а дальше, как хотите. Высоко не забирайтесь, замерзнете. На дороги не выходите. Ночью огня не зажигайте. Спальники, одежда, еда – все там. – Он схватил рюкзак и кинул его Комину, второй мне. – Три дня сидите в горах, на глаза никому не попадайтесь, потом выходите и сразу в полицию.

– А ты? – сказал Комин.

– Я постараюсь их задержать. Шевелитесь, шевелитесь! – Лещенко помог нам надеть рюкзаки и вытолкал из домика во тьму.

Легкий морозец щипал уши. Никакой тропы не было, лишь едва заметный теневой штрих на бугристой снежной целине. У меня на ногах легкие туфли, предательски скользкие. Бег в них по снегу, да еще в гору, хромая, походил на нелепый цирковой номер. Комин схватил меня за локоть и потянул за собой. Так мы преодолели пару сотен метров открытого пространства, дальше начинался небольшой редкий лесок, за ним снова поле. Очутившись среди деревьев, мы остановились передохнуть. Я вспомнил – Лещенко сказал, в рюкзаках есть теплая одежда, может, и обувь тоже?

Я раскрыл свой, нашел теплую куртку, перчатки, шапку. Ботинки! Черт! Сорок первый размер! Низкорослый Лещенко приготовил все это снаряжение для себя. И для Комина. У него в рюкзаке оказались ботинки по его размеру – сорок второй. А мне нужен сорок четвертый. Комин протянул свои ботинки мне: он в сорок первый влезет, мне предстояло влезть в сорок второй. Я выдернул шнурки – все равно малы, ступня скрючена. Встал, сделал несколько шагов. Как на копытах. Больно, нелепо! Аж слезы из глаз. Все равно, это лучше, чем туфли, сказал Комин. Я нашел в рюкзаке нож, хотел отрезать у ботинок носок. Но в это время снизу со стороны домика раздался сухой хлопок, потом сразу еще два, потом еще.

– Потом отрежешь, – сказал Комин. – Побежали!

«Побежали!». Каждый шаг был для меня пыткой, вдобавок разболелась ушибленная при падении в шахту нога. Тропы больше не было, вообще никакой. Несколько раз я спотыкался о припорошенные снегом острые камни и больно падал, разбил в кровь колено. Вдалеке маячил лесной массив, в котором, наверное, можно было бы спрятаться. Но до него больше километра через развалы камней и снежную целину.

За спиной хлопало довольно долго, потом стихло. Боль в ноге стала нестерпимой.

– Стой! Больше не могу! – крикнул я Комину и без сил рухнул на камни.

Комин помог мне снять рюкзак. Мы уселись, упершись спинами. Говорить не хотелось.

Наступившая тишина пугала больше, чем звуки выстрелов, больше, чем разбавленная лунным светом темнота вокруг. Следы на снегу хорошо заметны, они выведут тех, кто стрелял, точно к нам. Сколько еще есть времени? Полчаса? Двадцать минут? Холодно. Ноги не двигаются. Остается сидеть и смотреть на небо, подпертое пепельно-серыми горами. На дымчатые пятна ночных облаков, бриллиантовые пылинки звезд между ними. Если закрыть глаза, бриллиантовые пылинки не исчезнут, будут мерцать и подрагивать. Красиво. Даже не надо открывать глаза. И бежать никуда не надо. Бесполезно, нет сил и нет смысла. Звездное небо со мной. Я медленно скатывался в сон, мешало только покалывание в левом запястье, не сильное, но раздражающее, досадное, как камешек в ботинке. Покалывание тормозило плавное скольжение в бесконечность, что-то я забыл, что-то я должен был сделать, прежде чем раствориться без следа в черной бездне. Что-то... что-то... И вдруг, как вспышка: вспомнил! Северная Гавань, Копенгаген, декабрьский промозглый день, «Список кораблей». Я обещал рассказать дочке о Троянской войне! Одиссей, он же Улисс, долгий путь домой. Мой дом там. Там, где эти смешные косички и глаза, похожие на мои. Я должен быть рядом с ними. Всегда рядом с ними. Покалывание в левом запястье стало сильнее. Я рывком поднял руку. «Открытое сердце». В окошке на циферблате мерцал в лунном свете маленький рубин, и билась пружина: Вставай! Вставай! Вставай!

Я толкнул локтем Комина: Вставай! Он зашевелился, поднялся и помог встать мне. Нога не слушалась, я ступил раз и едва удержался, чтобы не упасть. Комин завел мою руку себе на плечо, так мы поковыляли в сторону леса. На краю леса обнаружилась грузовая канатная дорога. Металлическая опора и дощатая платформа с надписью «перевозка людей категорически запрещена». На таких платформах лесники спускают вниз срубленный сухостой. Металлические канаты круто уходили под склон, нижней опоры не было видно. Я взялся за обод большого колеса и крутанул его. Колесо легко поддалось, механизм был в порядке. Вращая колесо, платформу поднимали наверх, а спускалась вниз она сама, под тяжестью груза. Колесо блокировалось рычагом. Для контроля скорости спуска, оно обжималось резиновыми брусками по принципу велосипедного тормоза.

– Ты, кажется, в космос собирался? Вот тебе и ракета! – я освободил тормоз. – Только летит не вверх, а вниз. Но нам сейчас это без разницы.

– Эта штука работает? – Комин с сомнением тронул колесо.

– В Швейцарии все работает. Залазь в люльку!

Я оглянулся, на дальнем конце поля замелькали темные силуэты.

– Скорее! – поторопил я Комина.

Комин первым влез на платформу, попрыгал на ней, пробуя на прочность, затем втащил меня. Мы распластались на дощатом полу, ухватившись за веревочные петли по краям. Платформа покачивалась на стальном тросе, но никуда не двигалась.

– Не работает! – Комин перевернулся на спину и пнул ногой в низкий борт. – Заело!

Он принялся раскачивать конструкцию. Канаты заскрипели, с верхушки мачты упала снежная шапка, но платформа не тронулась с места.