Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Да. Ты еще много чего вчера говорил, – продолжал Толик. – Про космос, про семьсот лет жизни. Публика рыдала. Ты в этот бар, где мы вчера закончили, почаще заходи. Тебе там будут бесплатно наливать.

– О боже, – простонал я. – Толик, послушай. Эти часы, «открытое сердце», они не мои. Они очень ценные. Ты с ними, пожалуйста, аккуратнее. И давай сегодня вечером встретимся, поменяемся обратно.

– Сегодня не могу, – ответил Толик. – У меня через сорок минут самолет, – тут до меня дошло, что шум толпы в трубке – это звуки аэропорта. – Улетаю в Москву, потом в Сургут. Вернусь через десять дней, тогда и поменяемся. За часы не переживай, своей «дайтоной» отвечаю. Ты же мне ее сосватал, говорил, лучше часов не бывает. Так что не боись!

Толик дал отбой, а я продолжал сидеть и смотреть на трубку, будто ожидая, что кто-нибудь еще позвонит и расскажет мне, что же, черт возьми, вчера было.

Но никто больше не позвонил. После Невшателя мы свернули с автобана и поехали через невысокий горный перевал. Меня сразу же укачало. Я попросил остановить машину и бегом припустил к кустам. Пока меня выворачивало, Комин прогуливался по обочине и любовался видами.

– Красиво тут! – сказал он, когда я вернулся на место. – Мне очень нравится.

Я жадно припал к бутылке с водой. Когда напился, смог прохрипеть:

– Часовой ландшафт.

– Часовой ландшафт! Гениально! – воскликнул Комин. – Ну-ка расскажи.

Я сделал несколько глубоких вдохов и вытер испарину со лба. И начал рассказывать. Короткими фразами, будто перебежками.

– На южной части перевала больше солнца. Народ занимается виноделием. А там, в Юрской долине, холодные ветра. С севера. Виноград растет плохо. Зимой холодно. Сыро. Метет. Люди по домам. Протестанты. Вера бездельничать запрещает. Нашли занятие. Делают часы. Заказы из Женевы. Горы невысокие. Логистика без проблем. Все одно к одному. Так сложилось. До сих пор большую часть швейцарских часов делают здесь.

– Надо же! – восхитился Комин. – Ну, ты как?

– Плохо, – признался я.

– Садись, я аккуратно поеду.

Мы покатили дальше. Боясь, что меня опять укачает, я осторожно косился в окно. Пейзаж за окном, сдержанный в размерах, красках и пропорциях, будто бы тоже принявший протестантство, действовал успокаивающе.

– А ты молодец! Информацией владеешь! – похвалил меня Комин. – А ты, например, знаешь, где появилась первая в истории республика анархистов?

– У Махно, наверное…

– А вот и нет! Здесь! – радостно сообщил Комин. – Вот в этой самой долине. На полвека раньше Махно. Ну, может, не совсем республика, скажем так, административное образование. И обошлись без тачанок и большой стрельбы, но, что интересно, организовал и возглавил все это дело наш человек – Михаил Бакунин! Он считал швейцарских часовщиков передовым отрядом мирового пролетариата. Так и было – все поголовно грамотные, работящие, с головой на плечах. Он объяснил им теоретические основы анархизма, а на практике многому сам учился у них. Они отказались платить налоги в федеральный центр, точнее, платили только ту часть, которую сами считали справедливой, отказались отдавать своих рекрутов в армию, сказав, что если что, будут защищать себя сами. Учредили свою собственную полицию. Закончилось все довольно традиционно, анархисты перегрызлись друг с другом, но все равно – это был первый опыт, замечательный опыт!

– Ты решил пойти по стопам Бакунина? – ехидно спросил я. – Основать здесь новую республику анархистов? Или космических колонистов?

– Я вижу, ты пришел в себя, – улыбнулся Комин. – Новую республику основывать не будем, но на часовщиков у меня большие надежды.

– Объясни уже, наконец, что тебе от них надо. И с кем ты собираешься встречаться?

– Есть группа старых мастеров. Хранители традиций, так сказать. Они очень недовольны тем, что сейчас происходит в часовой индустрии, все эти международные корпорации, глобализация, вывод производства в Китай и так далее. Они решили объединиться и устроить акцию протеста на следующем БазельУорлде, стенд там арендовали, готовятся очень серьезно.

– А ты здесь причем?

– У нас есть некоторые точки пересечения, – туманно произнес Комин, – но дело даже не в них. Главное, что эти заслуженные аксакалы будут участниками выставки и будут протестовать. Наша задача – этот протест радикализировать и добавить свои требования.

– Радикализировать, – повторил я. – Даже страшно подумать, что ты под этим словом подразумеваешь.

– Ничего страшного, – заверил Комин. – Человеческих жертв не будет. Ты меня знаешь. Но твою озабоченность я разделяю, нам сейчас важно не спугнуть дедушек. Произвести хорошее впечатление. Поэтому я и взял тебя с собой, представлю тебя как влиятельного российского журналиста. У тебя тоже болит душа за будущее швейцарской часовой индустрии. Так болит, что аж весь позеленел, мешки под глазами и руки трясутся. – Комин еще раз оглядел меня. – Пожалуй, ты очень правильно сделал, что напился. Влиятельный российский журналист именно так и должен выглядеть.

За разговорами мы въехали в пригороды Ла-Шо-де-Фон, застроенные аккуратными домиками из светлого камня с черепичными крышами во французском стиле. Перед одним из них автомобильный навигатор сообщил нам, что мы достигли цели.

Комин припарковал машину у невысокой ограды из вечнозеленых кустов и позвонил в звонок.

Из дома вышел высокий старик в домашней кофте.

– Добрый день, добро пожаловать! – сказал он по-английски с сильным французским акцентом. – Меня зовут Кристоф Амман. – Он крепко пожал нам руки.

– Погода сегодня хорошая, поэтому мы расположились в саду. – Амман показал на стол, накрытый под платаном. – Моя жена запрещает мне курить дома, – он со вздохом продемонстрировал свою дымящуюся трубку. – В ресторане курить нельзя, дома курить нельзя, ужасные времена!

– Тебе вообще курить нельзя, лучше подумай о своем здоровье! – из дома вышла приятная женщина средних лет в фартуке и полотенцем в руках.

– О! А вот и моя жена! Достаточно только помянуть ее, и она появляется! – засмеялся Амман. – Дорогая, у нас гости из России!

Мадам Амман оставила свой напускной строгий тон и приветливо улыбнулась.

– Может быть, вам будет холодно в саду? – справилась она.

– Дорогая, я же сказал, месье приехали из России, там плюс десять градусов считается жарой, – сказал Амман.

– Это правда? – простодушно ужаснулась его жена.

Мы с Коминым заверили, что так оно и есть.

– Тогда я принесу вам пледы, – сказала мадам Амман и скрылась в доме.

– Мы простые деревенские люди, без церемоний, – развел руками Амман. – Пойдемте, я представлю вас моим друзьям. – Он повел нас вглубь большого ухоженного сада к столу под большим платаном.

Нам навстречу из-за стола поднялись двое мужчин. Один, помоложе, оказался сыном Кристофа, его звали Франсуа, а второго, Рене, Амман назвал своим старым товарищем.

Как только мы расселись, Комин тут же объявил, что я знаменитый часовой журналист, готовлю материал о независимых часовщиках, и что как только я узнал о том, что у Кристофа и его друзей есть особенные планы, связанные с будущей выставкой в Базеле, я потребовал немедленно организовать встречу. Последовали дружные восклицания и одобрительные кивки.

– Русские знают толк в швейцарских часах, – подмигнул мне Рене, кивая на «дайтону» у меня на запястье.

– Впервые в наших краях? – спросил Амман. – Тогда вы непременно должны попробовать вот это! – он взял со стола бутылку розового вина и разлил по бокалам. – Это самое знаменитое швейцарское вино – «глаз перепелки». Посмотрите на его цвет, он необычный, – Амман поднял свой бокал на уровень глаз, – розовый с легкой примесью серого. Такого цвета глаза у подстреленной перепелки. А аромат, – он погрузил в бокал свой массивный нос, словно созданный для того, чтобы нюхать вино в бокалах. – Это что-то необыкновенное. И вкус… Попробуйте, он вас не разочарует!

Я тоже сунул нос бокал. В моем теперешнем состоянии даже самое знаменитое в Швейцарии вино не могло вызвать никаких чувств, кроме отвращения. Поймав на себе насмешливый взгляд Комина, я все-таки сделал маленький глоток.

– Великолепно! – сказал я. – Просто великолепно.

Амман удовлетворенно кивнул.

– Настоящий «глаз перепелки» может быть сделан только из винограда пино гри, который растет в кантоне Невшатель. На почве Невшателя, под солнцем Невшателя. Однако вы можете найти в магазинах «глаз перепелки» из кантона Вале, есть даже американский «глаз перепелки», чилийский, какой угодно! Трагедия в том, что производители этого замечательного вина не смогли защитить свои права на него. Они скромные виноделы, а не юристы. И теперь «глаз перепелки» – это все, что угодно, и ничего. Ничего! – Амман сокрушенно вздохнул. – И то же самое может произойти со швейцарскими часами!

Он сделал еще один маленький глоток и поставил бокал на стол.

– Я уже старый человек. Мне семьдесят пять лет. Из них шестьдесят лет я делаю гильоше, это особый вид гравировки на циферблате, много-много линий, в которых играет солнечный свет. Мой отец делал гильоше, мой дед делал гильоше, мой прадед, мой прапрадед. Мой сын работает в банке, но он может сделать прекрасную гравировку, потому что я научил его всему, что умею сам. – Франсуа смущенно заулыбался. – Больше того, – продолжил Амман, – мой внук Патрик, которому сейчас пятнадцать, и которого здесь нет, потому что он бегает за девчонками, он тоже умеет управляться с гравировальным станком. Я научил его! Но вот вопрос, станет ли Патрик учить гравировке своих детей? Зачем? Нет заказов! Они производят миллионы часов, но им больше не нужны кабинотье! Гравировку делают станки с компьютерным управлением, которые стоят в Китае. Если я трачу на один циферблат несколько дней, они все делают за пять минут!

И многие считают, что так и должно быть, что это нормальный ход событий. Это и есть прогресс. Но тогда я хочу спросить этих людей, зачем вам вообще нужны хорошие часы? Смотрите время на своих мобильных телефонах, или на этих браслетах с батарейками, которые называются кварцевыми часами. Ешьте свои гамбургеры, неизвестно из чего приготовленные, носите одежду, сшитую несчастными детьми в подвалах Бангладеш. Пейте вино из винограда, выращенного роботами на искусственной почве. Этот китайский паренек, который работает на часовой фабрике, где-нибудь в Шанхае. Что он знает о часах? Ему же все равно, что собирать. Сегодня часы, завтра телефоны, послезавтра телевизоры. И что за часы выходят из его рук? Кусочки железа! Без души, без истории… Умники в галстуках из отдела маркетинга где-нибудь в Лондоне придумают им какую-нибудь историю, и они даже найдут способ, как назвать часы, сделанные китайским пареньком, швейцарскими. Но станут ли эти часы швейцарскими? – не на шутку распалившийся Кристоф окинул нас гневным взглядом.

– Нет! – ответил за всех Комин. – Простите, а кто такие кабинотье?

Кристоф застыл на мгновение. Потом решительно встал из-за стола.

– Пойдемте со мной, я покажу вам!

В это время из дома вышла мадам Амман с тарелкой, накрытой салфеткой.

– Куда же вы собрались? – воскликнула она. – А как же мое печенье!

– Подожди, дорогая! – отмахнулся Амман. – Сейчас не до печенья!

Он повел нас к пристройке с отдельным входом.

– Это мастерская! – сказал он, открывая дверь, – Осторожно, ступеньки!

Мы оказались в просторной светлой комнате, в центре которой возвышалась конструкция, похожая на допотопный фрезерный станок. Амман подошел к нему и благоговейно погладил выкрашенный темно-зеленой краской металлический бок.

– Познакомьтесь, месье, это – Толстая Матильда, – Амман взялся за колесо с деревянной ручкой. – Машина моего деда. Он гравировал циферблаты для больших часовых марок, от многих из них сейчас остались лишь воспоминания, а машина работает, в полном порядке. Дед передал дело отцу, а отец мне. Мы и есть кабинотье! Швейцарские часы не делались на больших фабриках, куда рабочие приходят по звонку и уходят по звонку, это американцы построили такую фабрику на востоке, под боком у Германии.

– ИВЦ в Шафхаузене? – решил я блеснуть осведомленностью.

– Точно! – усмехнулся Амман. – А в наших краях часовщики всегда работали вот в таких «кабинетах», в своих домах, поэтому мы и называемся «кабинотье». Кто-то делает гравировку, кто-то стрелки, кто-то роспись на эмали. А ну-ка, Франсуа, покажи, мальчик мой, нашим гостям, как эта штука работает!

Франсуа с готовностью уселся за станок, включил лампу и размял пальцы, как пианист перед исполнением сложной пьесы.

– В станке уже установлена заготовка, – пояснил Амман. – Чтобы увидеть работу, вам понадобиться магическое стекло! – Он взялся за кронштейн с массивной лупой и переместил его так, чтобы нам было видно. – Начинай, мальчик мой!

Франсуа начал тихонько вращать колесо. Плавное вращение по сложной схеме передалось на патрон с зажатым циферблатом и сквозь лупу мы увидели, как крошечный резец вошел в поверхность циферблата, и побежала плавная линия по дуге от центра к краю.

– Таких линий будет несколько сотен, – произнес Амман, – и мы даем жизнь каждой из них. Каждой! Вот, смотрите, что должно получиться! – он взял пинцет и достал из деревянной ячеистой коробки готовый циферблат. – Вы видите? – он повернул его в свете лампы, – Видите, эти линии живые, они купаются в свете, они радуются! Это не технология! Технологии у китайцев! А это жизнь! Вы видите?

– Потрясающе! – восхищенно выдохнул Комин.

– Если вы хорошенько присмотритесь, – Амман поднес циферблат к лупе, – вы увидите, что края линий не идеально ровные. Идеально ровные линии получаются только на компьютерных станках, а «Толстая Матильда» имеет свой собственный характер, она прорезает свои неповторимые линии! Месье, вы согласитесь со мной, безупречная красота без единого изъяна не греет. В куклу Барби невозможно влюбиться, любить можно только живую женщину, которая, к сожалению или к счастью, всегда неидеальна! То же самое с гильоше «Толстой Матильды». У «Толстой Матильды» есть поклонники по всему миру, в Америке, в Гонконге, в Арабских Эмиратах, я надеюсь, будут и в России! – подмигнул мне Амман. – Они знают ее стиль, ее почерк. Это почерк невозможно воспроизвести на компьютере! Невозможно подделать! Это как ключ с миллиардом комбинаций!

– Это потрясающе! – снова подал голос Комин. – Если это высокое искусство исчезнет под напором глобализации, это будет трагедия! Нужно бороться, чтобы не допустить этого!

– Вот именно, нужно бороться! – Амман похлопал Комина по плечу.

– А теперь пойдемте, попробуем печенье мадам Амман! – скомандовал старик. – Уверяю вас, там тоже нет никаких компьютерных технологий!

Мы просидели в саду за разговорами, пока не начало смеркаться. Хозяин предложил переместиться в дом, отведать выдающихся наливок мадам Амман, но нам предстояла долгая дорога обратно, пришлось распрощаться.

– Какой мощный старик! – восхищался Комин, когда мы подошли к машине. – Такие люди нам позарез нужны! Что скажешь?

– Не знаю, – усомнился я, заметив агитационный плакат Швейцарской Народной партии. Он был установлен на участке Аммана и возвышался над изгородью так, что его было хорошо видно с улицы. На плакате был изображен красный швейцарский паспорт, к которому с разных сторон тянулись руки с хищно искривленными пальцами. Руки были смуглыми – красноватыми, желтоватыми и черными. Комин подошел ближе и внимательно изучил плакат.

– Картинка с душком. Попахивает Германией тридцатых. Похожая эстетика.

– Их фирменная манера, – сказал я. – Это еще довольно безобидный экземпляр, есть и похлеще, с белыми овцами, которые изгоняют черную овцу.

– И чего они хотят?

– Известно чего. Все ж наглядно. Любой обладатель рук такого вот цвета, если он задержался в стране дольше, чем действует туристическая виза – угроза для национальной безопасности. Это значит, что он паразитирует на лучшей в мире государственной системе и тянет страну в пропасть.

Комин хмыкнул.

– Выходит, наш могучий старик тоже так думает?

– Он, и еще треть всех швейцарских избирателей. Народная партия – самая популярная в стране. Мы с тобой, хоть и белые, но тоже у них под подозрением, потому что мы из Восточной Европы. Вряд ли они будут иметь с нами дело. Единственный проект, под который они могут подписаться – если ты предложишь отправить в космос всех швейцарских ауслендеров, иностранцев, в один конец, без права возвращения.

Мы покатили обратно. Стремительно стемнело, небо было ясное, и над Юрской долиной высыпали звезды.

– Там, – Комин кивнул на звездное небо, – все сгодятся, и белые, и черные, и желтые. Общее дело для всего человечества – лучшее решение национального вопроса. Вот увидишь, я сумею убедить в этом Аммана. Он даже китайцев полюбит. Полюбит, полюбит, никуда не денется. Большевики хотели отменить национальности, это ошибка! Национальности должны сохраниться, просто у каждой будет своя зона ответственности.

– Лещенко мне что-то такое говорил, – я покосился на Комина. Лещенко я упомянул намеренно, чтобы дать понять, что я с ним в контакте. – Ему понравилось, что ты собираешься назначить русских передовым отрядом космической колонизации.

– Что значит «назначить»! – Комин, кажется, не понял моего намека. – Я никого назначать не собираюсь. Кто я такой? Все будет решаться сообща, на высшем уровне. Появится международный орган, типа ООН. Всемирная лига колонизации космоса. Как тебе название?

– Люди не умеют договариваться друг с другом, – сказал я. – Из-за ерунды десятилетиями воюют, а ты сразу Всемирную лигу захотел.

– Люди договариваться умеют, – сказал Комин. – Хочешь, давай проверим?

Не дожидаясь моего ответа, он свернул с трассы на заправочную станцию, где светился огнями небольшой павильон с магазином и кафе.

– Что ты затеял? – насторожился я.

– Я покажу тебе, как надо договариваться с людьми.

– Не надо! Пожалуйста! Я тебе верю! – взмолился я. Выходить из машины не хотелось. Этот павильон при заправке на пустынной дороге в горах выглядел не особо гостеприимно.

– Нет, я вижу, что ты мне не веришь! – настаивал Комин. – Все верят, а ты, мой друг, – нет. Я это вижу, – повторил Комин. – Не бойся, это не страшно. И потом, нам нужно взбодриться, выпить кофе, мне надоело смотреть на твою сонную физиономию.

Внутри за кассой стоял тип несвежего вида, в витрине рядом с кофейным автоматом томилась такая же несвежая выпечка. За пластиковым столиком расположилась компания из трех человек, еще один столик был свободен. Едва мы вошли, разговор за столиком прервался, и вся троица принялась нас разглядывать. Видно, поздние посетители в этом заведении были редкостью. Комин бодро пожелал всем доброго вечера, за что удостоился едва заметного кивка кассира.

– Кофе? – Комин указал на автомат. Кассир безразлично пожал плечами – мол, делайте, что хотите.

Пока из автомата тонкой струйкой вытекал кофе, невкусный даже на вид, за нашими спинами возобновился разговор. Можно было догадаться, что говорят о нас, кто мы такие и откуда свалились.

– Что за язык? – спросил меня Комин, прислушиваясь.

– Какой-то из балканских, – негромко предположил я.

Мы купили по круаcсану, лишь для того, чтобы не оставлять кассира без выручки, и уселись за столик. Комин сделал глоток и довольно крякнул. Он излучал приветливость и щенячью жизнерадостность, как турист из Огайо. Я сел лицом к выходу и мог наблюдать все, что происходило в павильоне, в отражении на стекле. Троица была одета в черные кожаные куртки, золотые цепи на шеях, перстни на пальцах – балканский гангстерский шик. Самое разумное было поскорее уносить отсюда ноги. Вместо этого Комин повернулся к соседнему столику и произнес с идиотской улыбкой:

– Извините, вы говорите по-английски?

«Гангстеры» прервали беседу, но не торопились отвечать. Сначала они посмотрели на Комина, потом на меня, потом с усмешками, которые вызвали у меня нехорошие предчувствия, переглянулись.

– Немного, – произнес один из них, самый старший, с красивой сединой во вьющихся смоляных волосах.

– Прекрасно! – обрадовался Комин. – Мы с другом первый раз в этих краях. Очень красиво! Скажите, этой зимой здесь вообще не было снега?

Седой отрицательно качнул головой.

– Кстати, я – Александр, а он – Владимир, – представил нас Комин.

– Владимир? – переспросил седой, глядя на меня. – Русские? – он сказал это по-русски.

– Мы – русские! И вы по-русски говорите?! Здорово! Вы ведь из Югославии? – блеснул проницательностью Комин. – Русские и югославы – братья.

Седой заметно помрачнел, переглянулся со своими приятелями и произнес отчетливо:

– Мы из Косово.

– Так я и говорю! – не унимался Комин. – Косово – это же бывшая Югославия! – Я сильно пнул его под столом, он встрепенулся. – Разве нет? Да неважно, – легко переключился он. – Все люди – братья! Русские, американцы, сербы, хорваты…

При упоминании сербов седой хищно прищурил глаза и заиграл желваками. Мне стало нехорошо, в груди защемило, в висках застучало, я оценил расстояние от выхода до нашей машины и еще больше расстроился.

– Что тебе надо? – зловеще произнес седой.

– Ничего не надо! – Комин невинно улыбнулся и развел руками. – Просто пьем кофе, разговариваем. Small talk, как говорят англичане.

Я толкнул Комина под столом и кивнул на выход. Он помотал головой в ответ – подожди!

– Понимаете, мы только что встречались с одним человеком, он хороший человек, но он поддерживает Народную партию. Вы ведь знаете Народную партию?

– Не понимаю по-русски, – седой опять переключился на английский.

– Окей, – Комин тоже перешел на английский. – Швейцарская Народная партия, ну, вы знаете… Они здорово перегибают палку. Черные овцы, белые овцы. Это глупо! Мы тоже эмигранты. Мой друг живет здесь уже… Сколько ты здесь живешь? – обратился он ко мне.

– Прекрати! – прошипел я.

– Сколько? – не отставал Комин. – Пять лет? Семь?

– Четыре.

– Четыре года! – воскликнул Комин. – И посмотрите на него! Этот нездоровый вид, эти грустные глаза. Похож он на человека, который нашел свое счастье в Швейцарии? Я тоже скитаюсь по свету уже много-много лет. Дома нет, семьи нет. Зато я понял одну вещь! И я ее вам сейчас скажу. Земли обетованной не существует. Ее просто нет! Ни в Швейцарии, ни в Израиле, ни в России, ни в Америке. Нигде! И знаете, это даже Моисей понимал. Тот самый, из Ветхого завета. Он водил свой народ сорок лет по Синайской пустыне, чтобы они тоже это поняли. Он был косноязычный, так в Библии сказано, не мог по-другому объяснить. И люди все поняли неправильно. Поэтому Моисей не стал переходить Иордан. Исчерпал аргументы. Сказал, раз до вас не доходит, тогда, пожалуйста, без меня, лег на землю и умер от огорчения.

За соседним столиком начали шептаться. Седой, которому, должно быть, не хватало знаний английского, наклонился к соседу, тот пересказал ему историю про Моисея. Седому она не понравилась, он сдвинул брови и недобро уставился на Комина.

Комин продолжал, как ни в чем не бывало.

– Искать надо там! – он показал пальцем на облупленный потолок. – Царствие небесное! Почему оно небесным называется, не задумывались? Потому что там счастье для всего человечества. Это я не в религиозном смысле, мировые религии тысячи лет готовили человека к мысли, что ему нет места на земле, а теперь и наука это подтверждает. Все сходится! Одно к одному! И мы с вами, эмигранты, скитальцы, понимаем это лучше других! – Комин сделал паузу, чтобы глотнуть кофе.

Кассир, не теряя сонного вида, сказал что-то по-албански, за соседним столиком засмеялись.

– Что ты продаешь? – сказал седой по-русски.

– Продаю? – удивился Комин. – Ничего не продаю.

– Ты хочешь денег? – спросил седой.

– Нет.

– Что ты хочешь?

– Понимаете, – Комин хотел пододвинуть свой стул ближе к соседнему столику, но один из албанцев выставил ногу и загородил проход. – Окей, – Комин улыбнулся и остался на месте. – Понимаете, я хочу, чтобы вы, чтобы мы все, все люди перестали думать, что можем найти счастье, просто переместившись в страну поприличнее, из Албании в Швейцарию, например.

– Мы из Косово, – напомнил седой.

– Неважно, пусть будет Косово. Или Хорватия. Что угодно!

– Что ты имеешь против Косово? – нахмурился седой.

– Ничего не имею! – воскликнул Комин. – Прекрасное место!

– Это не место, это страна, – лицо седого налилось кровью.

Кассир снова подал голос, что-то неприятное в наш адрес.

Седой тряхнул шевелюрой и сказал по-английски.

– Убирайтесь отсюда! – и добавил по-немецки. – Раус!

– Друзья! Давайте успокоимся! – Комин поднял руки. – Я никого не хотел обидеть! Наоборот!

Седой произнес короткое балканское ругательство. Его приятели начали медленно подниматься из-за стола, один из них взял за горлышко пивную бутылку.

– Я хотел сказать… – начал Комин.

– Бежим! – я схватил Комина за рукав и что было сил потащил к выходу. Стол с грохотом опрокинулся.

Когда я был уже в дверях, в пяти сантиметрах от моей головы, как бомба, грохнула о косяк пивная бутылка, меня осыпало осколками.

Мы со всех ног бросились к машине, впрыгнули в нее и, визжа шинами, рванули с места.

Комин хохотал, как сумасшедший. Я, чертыхаясь, вытряхивал из волос осколки стекла.

– Что ты смеешься, идиот! – заорал я на него. – Они чуть не убили меня!

– Зато ты, наконец, проснулся!

– Иди ты к черту! Чтоб ты провалился со своими идеями! Все люди – братья! Хороши братья! Полюбуйся, кровь! – один осколок больно впился мне в кожу за ухом.

– Они не дали мне договорить! – Комин протянул мне бумажный носовой платок. – Вот провернем с тобой операцию в Базеле, ты увидишь, это будет совсем другое дело!

– Иди к черту со своим Базелем! – невозмутимый тон Комина еще больше взбесил меня. – Спаситель человечества хренов! Дубина! Идиот – вот ты кто! Угробили целый день на то, чтобы послушать сказки про Толстую Матильду! Ты слышал такое слово – «маркетинг»!? Все, чего хочет Амман – продавать свои часы еще дороже. Всё! Вон он и сочинил кучерявую историю, и борьбу с глобализмом приплел. А ты уши развесил! Американцы тебя поматросили, лещенки всякие. Князь Мышкин. Видали? Оставь меня в покое, понял? Не желаю иметь с тобой никаких дел!

Улыбка медленно сползла с лица Комина. Он шмыгнул носом и пожевал губами, словно пережевывал обиду.

– Оставить в покое? – повторил он. – Хорошо.

До самого Цюриха мы не сказали друг другу ни слова.

Католическое рождество и Новый год я собирался встретить с семьей в Копенгагене. В последние дни перед отъездом носился по городу, скупая подарки, спешно доделывал дела. В списке оставшихся дел среди прочего значилось «позвонить Томасу». Для этого звонка, помимо поздравлений с наступающими праздниками, был еще один повод. Старина Томас куда-то запропастился. Я регулярно читал газету «Цюрихзее цайтунг», в которой он работал, и в один прекрасный день вдруг обнаружил, что его фамилия исчезла из редакционного списка на последней полосе. Томас не любил свою работу, гипотетическое увольнение было его любимой темой на протяжении всего нашего знакомства, то он грозился податься в официанты, то собирался уехать в Таиланд или в Сибирь, где, как он думал, можно прожить на два франка в день. Выпустив пар за бокалом пива, Томас тянул ненавистную газетную лямку дальше. И вот – неужели наконец-то решился?

Я набрал номер. Томас обрадовался, услышав мой голос.

– Привет, Володя! Давно собирался позвонить, но сейчас у меня такой период, совершенно нет времени! Выпить кофе? Извини, только после Нового года. Ты не поверишь, нет ни минуты свободной. У меня через десять минут встреча, мы прямо сейчас можем с тобой немного поболтать, – Томас говорил быстро, на бегу, так что я едва успевал вставить слово. – В газете? Нет, не работаю, уволился. Сам уволился. До сих пор не пойму, что я там делал так долго! Дорогой Володя! Я хочу сказать, что я тебе очень благодарен! Очень! За то, что ты взял меня с собой в поездку в Аскону, помнишь? Эта поездка совершенно изменила мою жизнь. Я тогда остался в Асконе, ты помнишь? Я разыскал людей, которые провели эту акцию, ракету в парке, помнишь? Я много с ними разговаривал. Это удивительные, невероятные люди. Есть такое общественное движение, «Кей-френдз», они выступают за то, чтобы все человечество объединилось для общего дела – колонизации космоса. Это потрясающая идея! Такая простая, понятная и очень актуальная! У человечества наконец-то появится коллективная судьба. Я хочу, чтобы моя судьба была общей со всем человечеством, чтобы у меня, в конце концов, просто была судьба! Почему «Кей-френдз»? Алекс Кей, это один американец, он наш лидер. Встречался? Нет, я с ним не встречался. Он недоступен.

Томас сделал короткую паузу, но тут же затараторил вновь.

– Может, для тебя это смешно звучит, но я отношусь к этому очень серьезно. В своей жизни я еще ни к чему не относился так серьезно. Я нашел свое дело, свое место. Мне скоро пятьдесят лет, и это, наконец, произошло! Понимаешь? Я стал членом «Кей-френдз». Там много молодежи, горячие головы, они устраивают какие-то акции, на грани экстремизма – я это не поддерживаю. Я хочу сформировать умеренное, так сказать, консервативное крыло «Кей-френдз». Мы будем издавать книги и журналы, проводить научные конференции, выставки, мы постараемся объединить вокруг себя лучшие умы человечества. Это будет потрясающе, Володя! Я уверен, все получится! Я встречаюсь с людьми, у меня по десять встреч в день, я ищу партнеров, занимаюсь фандрайзингом, собираю деньги. И я уже много собрал! Сам бы не поверил, что мне это удастся! Володя, мы обязательно с тобой встретимся после Нового года, я тебе все расскажу подробно, и ты поймешь, как это здорово! А сейчас, извини, надо бежать…

Я не верил своим ушам.

– Подожди, Томас! Подожди! – я схватил телефонную трубку обеими руками, словно боялся, что она убежит вместе с Томасом. – Что-то ничего не понимаю. Как ты умудрился в это вляпаться, дружище?! Я знаю этих космических колонизаторов… то есть, слышал о них, читал в интернете… Это же дешевая научная фантастика! На уровне комиксов. Как вместе с ними оказался ты? Разумный, взрослый человек!!! Алекс Кей какой-то!.. Кто он такой, этот Алекс Кей?! Почему Алекс Кей?! Почему не Капитан Америка!? Или не Человек-Паук?

Томас кашлянул, голос его стал серьезным, даже строгим:

– Пожалуйста, не надо этой злой иронии, Володя. Я знаю, в наше время почти не осталось моральных авторитетов. Но, слава богу, есть Алекс Кей, я счастлив, что делаю общее дело с таким человеком. Моя жизнь совершенно изменилась после того, как я… – Томас осекся, колеблясь, стоит ли продолжать, наконец, решился. – После того, как я приобщился к его духовным практикам.

– К духовным практикам? – переспросил я.

– Да, – сухо ответил Томас.