Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Так вы еще и астрономией увлекаетесь? – спросил я. Помню, что очень удивился, когда Шапиро предложил встретиться не у него в ателье, а здесь, объяснив это срочным заказом.

– Нет, не астрономией, – ответил Шапиро. – Объект моих интересов – вот. – Он подошел к большим напольным часам и нежно погладил их по боковой панели из полированного дерева. – Уникальный экземпляр, конец восемнадцатого века. Англия, мастер Хатчисон. – Он гладил часы, как увлеченный коннозаводчик гладит и треплет по холке своего лучшего призового жеребца. – Я навещаю их уже больше двадцати лет, со времени, как умер их предыдущий смотритель Андреас Мосснер, если с ними что-то случается, я бросаю все свои дела и спешу на помощь. Вот и сейчас им что-то нездоровится, будем разбираться.

Шапиро раскрыл свой чемоданчик и аккуратно, в строгом порядке выложил необходимые инструменты, как перед хирургической операцией.

– А, кстати, вы, Владимир, не увлекаетесь астрономией?

– Нет, – признался я. – Попробовал как-то объяснить дочке теорию Большого Взрыва, ей было лет шесть тогда. Она внимательно выслушала, потом спросила: а что, собственно, взорвалось? Этот вопрос поставил меня в тупик. Я не смог ответить.

Шапиро захохотал:

– Прелестно! Вы ведь знаете, никто толком не может ответить на вопрос вашей чудесной дочки. Даже Стивен, как его там, Хокинг! Ах! – глаза Шапиро затуманились. – Как я завидую людям восемнадцатого века! Завидую мастеру Хатчисону!

– Отчего же?

– Они жили в абсолютно понятном мире. Сэр Исаак Ньютон нарисовал для них кристально ясную картину Вселенной. Механика и Бог! И ничего кроме. Все работает, как часы. Реки текут, яблоки падают, планеты вращаются. Бог завел этот мир, как заводят часы, и мир должен был послушно тикать до бесконечности, поскольку время абсолютно и бесконечно. Восемнадцатый век – золотой век часового искусства, время великих мастеров! Бреге, Дро, Перле! Все, чем мы, сегодняшние часовщики, занимаемся – в меру сил повторяем их достижения.

Шапиро благоговейно касался миниатюрной отверткой потемневших от времени деталей.

– И что еще важно, – продолжил он, – образованный человек восемнадцатого века, такой, как мастер Хатчисон, например, мог при желании быть в курсе и полностью понимать все, что происходит в науке своего времени. Он наверняка был знаком с математическими работами Леонарда Эйлера, конечно же, знал об биологических изысканиях Карла Линнея, читал Адама Смита. Они имели перед глазами полную картину всего. Поэтому они делали такие прекрасные вещи.

Все закончилось уже в середине девятнадцатого века, когда открыли второе начало термодинамики. Энтропия, мера хаоса, должна беспрерывно увеличиваться. Мир движется от порядка к хаосу. Где же тут место Богу? – спросил он, повернувшись ко мне. Не дождавшись ответа, снова углубился в изучение старинного механизма. – Уже через пару десятков лет после открытия второго начала термодинамики Ницше объявил, что Бог мертв. В начале двадцатого века Эйнштейн поставил крест на абсолютном времени, том самом, которому служил мастер Хатчисон. Потом придумали квантовую механику, и она узаконила тотальную неопределенность – сингулярность. Ученые признали, что они не могут точно сказать, что происходит с кирпичиками Вселенной в определенный момент времени. Потому что время относительно, и вообще не ясно, что считать кирпичиками. Мастер Хатчисон пришел бы от этого в ужас. И знаете, этот ужас, ужас неопределенности сидит глубоко внутри нас, мы не понимаем мир, который нас окружает. Мы, образованные люди, не понимаем. Даже ученые, специалисты, те, кто обязан понимать, они не понимают. Физики собираются на свои конгрессы, один читает доклад, а в зале его полностью понимают человек пять. Еще человек двадцать понимают половину, остальные не понимают ничего или почти ничего. Полной картины не имеет никто. Даже Стивен, чтоб его, Хокинг.

– И потом, – Шапиро снова повернулся ко мне, – раз вы говорите, что все относительно, значит, относительна и нравственность, добро и зло – тоже относительны. Это довольно популярная доктрина. Но ведь это страшно! – в его словах прозвучал упрек, словно я спорил с ним, хотя я молчал, и не имел даже возможности вставить слово.

– Возможно, этот страх и тоска по определенности и заставляет людей покупать себе механические часы, – продолжил Шапиро, – хоть они и здорово проигрывают кварцевым в точности и практичности, зато они понятны. Что творится внутри кварцевых часов – неясно, а здесь – все можно увидеть собственными глазами. Механические часы показывают ньютоновское время, понятное и предсказуемое, уютное.

– Человеку трудно смириться с мыслью, что время – не круги, которые описывают стрелки, а движение, от неведомого нам изначального порядка к будущему хаосу, от рождения к смерти. Повернуть это движение вспять невозможно. Все, что может сделать человек – замедлить или ускорить время. Если человек сопротивляется энтропии – время замедляется. Я ремонтирую часы, привожу их в порядок, отнимаю у хаоса, значит, я замедляю время. Если я создаю вокруг себя хаос и беспорядок – время ускоряется, и Апокалипсис все ближе.

– Кстати, об Апокалипсисе, – наконец-то нашелся повод унять словесный поток мастера. – Вы как-то упомянули часы Апокалипсиса, это ваша новая разработка?

– Часы Апокалипсиса? – Шапиро свел брови, вспоминая. – Наверное, это была просто красивая фраза. Я работаю сейчас над новыми часами, но это не часы Апокалипсиса, а нечто прямо противоположное.

– Противоположное Апокалипсису? Зарождение жизни?

– Скорее, рождение Вселенной. Именно то, что вы не смогли объяснить своей дочке. Большой Взрыв!

Резкий спазм сдавил мне горло. Я откашлялся.

– Но я пока не готов говорить об этом с журналистами, даже с журналистами-друзьями!

«Не готов? Ну-ну», – подумал я, поглаживая внезапно занывший правый бок, и произнес, слегка задумчиво: – Большой взрыв. Биг Бэнг. Это же знаменитая серия часов «юбло»!

Сработало безотказно. «Неготовый говорить с журналистами» Шапиро моментально взвился.

– «Юбло»! Они назвали Большим Взрывом свою самую примитивную компьютерную поделку! В нем столько же от Большого Взрыва, сколько в морковных пирогах, которые за двадцать пять лет так и не научилась печь моя жена. «Юбло»!

– Я вовсе не такой уж большой поклонник «юбло», – продолжал я бередить душевные раны Шапиро, – но нельзя не признать, что они нашли действительно удачное название и использовали его на все сто, выжали, как лимон. Теперь человеку, который задумает вновь использовать словосочетание «Большой Взрыв», будет очень нелегко. Придется представить что-то действительно необычное.

– Уверяю вас! – воскликнул Шапиро. – Это будет нечто действительно необычное. Шарлатаны из «юбло» не способны о таком даже мечтать!

Я постарался изобразить на своем лице тщательно скрываемый скепсис. Шапиро взвился еще больше.

– Часы, которые заводятся от энергии, высвобождающейся при взрыве! Как вам такое?! – Шапиро торжествующе сложил руки на груди. – Это, между прочим, точная метафора начала времени. Большой Взрыв! Банг! – Шапиро взмахнул руками. – Время пошло! Это будет то же самое, только в миниатюрном масштабе.

– Очень интересно! – согласился я. – Но как такое возможно на практике?

– Возможно, – загадочно улыбнулся Шапиро. – Все возможно. Я сейчас много экспериментирую. Конечно, много препятствий, ограничений… Знаете, не так просто в Швейцарии ставить эксперименты со взрывами, да еще стараться сохранять тайну, чтобы шакалы из «юбло» ничего не пронюхали и не украли идею.

– То есть вы действительно где-то что-то взрываете?

– Пока только готовлюсь, собираю необходимое оборудование и материалы. У меня ведь только недавно появились деньги на исследования. Благодаря вам…

– Но это же опасно! Взрывы и все такое…

– Разумеется, я не собираюсь ничего взрывать в своем ателье. Я знаю одно место, далеко в горах, военные там время от времени взрывают что-то свое. Можно будет все устроить так, что никто ничего не заметит. Впрочем, простите, Владимир, я вам и так уже слишком много сказал. Надеюсь, что все это останется пока между нами. Когда придет время, обещаю вам, что вы будете первым журналистом, которому я расскажу о результатах своих исследований.

«Он мне обещает, – подумал я. Снова заныл отбитый бок. – Меня чуть не убили из-за твоих фантазий. Ну, подожди у меня».

– Спасибо за доверие, Даниэль! – прочувствовано произнес я. – Собственно, я пришел, чтобы сообщить вам кое-какую конфиденциальную информацию. Это звучит не менее фантастично, чем ваш концепт, но прошу отнестись к этому серьезно.

– Что случилось? – Шапиро насторожился.

– Поймите, для меня это все тоже стало полной неожиданностью. Я никак не мог предположить такого поворота. Да, наверное, никто на моем месте не мог бы такого предположить…

– В чем дело? – Шапиро побледнел.

– В общем, вас хотят похитить, – сказал я, понизив голос.

Шапиро отложил инструменты, подался вперед и произнес почти шепотом.

– Кто?

– Вы слышали что-нибудь про проект Сколково в России?

– Нет, – покачал головой Шапиро.

– Ну, это любимая игрушка русских лидеров, они хотят создать под Москвой российский вариант Кремниевой долины в Калифорнии, новейшие технологии и все такое. Но это все лишь витрина, пропаганда. Технологии будут разрабатывать в теневом Сколково. Сколково-2. Это так называемая «шарашка» (я произнес это слово по-русски). Вы читали у Солженицына, как при Сталине, лучших ученых и инженеров арестовывали и заставляли работать в специальных тюрьмах? Теперь затевается то же самое, только в глобальных масштабах. Лучших ученых и инженеров будут заманивать в Сколково 2 против их воли. Кого-то шантажом, кого-то будут похищать. Вы у них в списке.

– Я? – ужаснулся Шапиро. – Но почему я?

– Вы им идеально подходите. Вы не очень известный, из-за вас не будут поднимать большого шума, а главное – вы гениальный механик. Программистов, компьютерщиков сейчас везде полно. А хороших механиков почти не осталось. Вы в тройке лучших часовщиков Швейцарии, но похитить, например, Франсуа-Поля Журна у них не получится, он слишком заметен, а вы…

– Вы знаете, да, – Шапиро зашевелил губами, – последнее время я заметил, что за мной следят. Какие-то странные люди, похожие на русских…

«Николай со товарищи», – догадался я.

– Мой бог, неужели такое возможно? – всплеснул руками Шапиро. – В наше время, в этой стране!

– Увы, возможно все, – скорбно и совершенно искренне произнес я. – Я сам по глупости и наивности позволил втянуть себя в эти игры, а заодно и вас… Теперь надо выбираться.

– Но как?!

– Если за вами пока еще только следят, это хорошо. Значит, окончательного решения относительно вас пока еще нет. Иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Возможно, они ждут приказа. Поэтому нельзя терять времени. Думаю, вам нужно просто исчезнуть, уехать из страны, затаиться на два-три месяца. Сообщите родным, что собираетесь медитировать над очередными часами и исчезайте. Но только, пожалуйста, ничем, кроме медитаций, не занимайтесь, никаких контактов, никаких встреч, никаких телефонных звонков.

– А что изменится через два-три месяца? – дрожащим голосом спросил Шапиро.

– Возможно, они найдут кого-то другого, того, кто есть в наличии. Того же Журна, например. Им главное – закрыть позицию. Через два, нет, через три месяца найдите какой-нибудь способ скрытно связаться со мной. Я вам сообщу, миновала ли опасность. Если, конечно, сам уцелею в этой передряге.

– О мой бог! – Шапиро схватился за сердце.

– Теперь я должен идти, – сурово сказал я. – Помните, нельзя терять времени. Энтропия нарастает.

– Да, да… – пробормотал Шапиро.

Выйдя из обсерватории, я сунул руку в карман и нажал на диктофоне кнопку «стоп».

Лещенко внимательно прослушал запись. Потом еще какое-то время молчал, задумчиво разминая сигарету.

– Вот ведь напасть какая! – произнес он, наконец. – Тебя это не беспокоит, Володя?

– Что? – не понял я.

– Да энтропия эта!

– Нет, – ответил я. – Не особо.

– Не особо, – повторил Лещенко. – Я меня вот беспокоит. Я иногда прямо физически ощущаю, как она, зараза, нарастает.

Лещенко провел руками по лицу и встряхнулся.

– А вообще – отличная работа! Ты молодец! Я тебя, похоже, недооценивал.

Мы сидели в кафе на задворках штаб-квартиры «Кредит Сюисс», там, где произошла наша первая цюрихская встреча.

– Молодец, – повторил Лещенко. – Такие кадры тут, оказывается, пропадают. Слушай, бросай свои часы, давай к нам!

Не успел я открыть рот, Лещенко добавил:

– Шучу, шучу! Знаю, ты «не такой».

«Не такой» он произнес с нажимом.

– Значит, так! – он мягко хлопнул ладонью по столу. – Чтоб не терять времени и не разводить тут лишнюю энтропию, рассказываю тебе про твою дальнейшую жизнь. Ты без всяких фокусов отрабатываешь на БазельУорлде от первого до последнего дня, изображаешь из себя хозяина часовой марки, общаешься с журналистами, с оптовиками, чтоб все, как у людей. После выставки я подгоняю тебе клиента, он покупает у тебя «де Барбоса», всего, с потрохами. Платит в два раза больше того, что ты заплатил Шапиро. Есть такие чудаки, поверь мне. Заплатит, еще и спасибо скажет. Томасу вернешь то, что у него брал, остальное мы с тобой честно поделим. Твоей доли тебе хватит на первый взнос за квартиру в Копенгагене, в районе Вестербро. У тебя ведь жена с дочкой в Вестербро живут? Прекрасный район!

А можешь никуда и не уезжать. Комина скоро отсюда переведут, он опять в цене. Никто тебя беспокоить не будет. Можешь даже продолжать играть в тайные общества со своим другом Томасом, только не переигрывайте. Меня тоже скоро переведут, так что доставать тебя из полиции будет некому.

– Повторяю, все, что от тебя нужно – отработать спокойно в Базеле. Без глупостей, без мальчишества, без идиотизма, без всяких этих акций. Ты взрослый, разумный человек, тебя агитировать за Советскую власть не нужно. Там же техника какая-то задействована. Техника ломается. Иногда сама ломается, иногда ее ломают. Сориентируешься на месте. Сделаешь, как надо, всем будет хорошо, и тебе, и мне, а главное – Комину. Его в эту хрень хулиганскую впутывать нельзя, он фигура другого масштаба, только он, балда, сам это не всегда понимает, не дотягивает до уровня собственных идей. Короче, очень постарайся. Если у тебя не получится, не хочу тебя пугать…

– Можешь дальше не рассказывать, – прервал я Лещенко. – Я все понял.

Лещенко ткнул окурок в пепельницу.

– Вот и прекрасно.

Ночью мне приснился сон про армию. Меня снова забрали. И я снова очутился на артиллерийском полигоне ясным осенним днем. Пахло дымком, летали паутинки. В сапоге была дырка, а в душе тоска.

Передо мной стоял Мухаметдинов и говорил нараспев:

– Товарищ сержант, Кабаев говорит, взрывать надо.

Я сразу понял, что он имеет в виду БазельУорлд.

– Взрывать надо, товарищ сержант, – нудел, как комар, Мухаметдинов.

– Послушайте, ведь это нелепость! – крикнул я. – За что это мне? У меня устроенная жизнь! Она мне нравится! Я счастлив!

– Эээ.. – подал голос бакинский армянин Балаян. Он тоже оказался здесь. Это «эээ..» означало «хорош заливать!».

– Ну, если не счастлив, то, по крайне мере, доволен! – уточнил я. – Доволен своей жизнью! Почему я должен делать это? Нелепость! Нелепость! Нелепость!

– Все чики-пики сделаем, – сказал Балаян. – Ты не волнуйся.

За день до открытия БазельУорлда первый павильон выставочного центра напоминал муравейник, в котором обитала муравьиная королева со слабостью к часам. Тысячи ее подданных без устали тащили, везли, несли в ее логово мириады коробочек с тикающими механизмами. Они расставляли их в витринах, красиво подсвечивали, обкладывали всевозможной декоративной мишурой. Муравьиная фантазия не знала границ. На стенде «брайтлинга» устроили аквариум в три человеческих роста, куда запустили тропических рыбок. «Сваровски» создали композицию из бесчисленного множества металлических пластинок, каждая из которых поворачивалась в такт музыке. «Бланпа» закатили на свой стенд два суперкара. «Юбло» устанавливали бронированный стеклянный колпак над густо усыпанной бриллиантами моделью часов с незатейливым названием «Два миллиона евро».

Комин, наблюдая за этой операцией, вдохновенно вещал стоявшему рядом Рустаму:

– Вот! Это в точности то, о чем я говорил. Америка, самая богатая и могущественная страна мира, свернула программу пилотируемых космических полетов из-за недостатка средств. А здесь – сотни миллионов долларов выброшены в никуда, на гламурную чепуху. Человечество не хочет ничему учиться. Десять тысяч лет оно охотнее всего тратит деньги только на две вещи – на войны и на украшения. Всё как во времена Навуходоносора – никакого развития. А завтра на открытие прибудут министры, государственные мужи. Они не скажут: «Люди, вы обезумели! Немедленно прекратите это безобразие!». Наоборот! Они скажут: «Молодцы ребята! Продолжайте дальше оттягивать наши ресурсы, нам они совершенно без надобности!».

Я напомнил Комину и Рустаму, что у нас еще полно работы, и пригласил их обратно на наш стенд. Стенд «Роже де Барбюса» отличался от соседей по главному выставочному залу пуританской скромностью. Клетушка площадью двенадцать квадратных метров с микроскопической кладовкой, из мебели – только стол и несколько стульев. Навуходоносору бы это не понравилось. Зато по высоким технологиям мы обставили всех, включая «Сваровски». Хотя из заявленного оборудования за нами значилась только дешевая кофеварка, на самом деле в нашем арсенале была уникальная лазерная пушка, созданная в цюрихском подвале немытыми гениями из ЕТХ. И еще одно ноу-хау – двести миниатюрных газовых распылителей, замаскированных под сувенирные ручки. Это была коминская идея – раздавать распылители в виде сувениров, гении ЕТХ довели идею до совершенства. Задача была – создать дымовое облако в нужном месте в нужное время. Никакое громоздкое или даже просто сколько-нибудь заметное оборудование использовать нельзя. Вот и придумали распылители в ручках. Сувениры – маленькая слабость посетителей даже самых пафосных выставок в мире. Сувениры любят все. В первый день выставка начинала работу в десять часов, а торжественная церемония открытия назначена на двенадцать. За два часа мы должны распространить среди посетителей двести пакетов со стандартным набором сувениров – каталогом, блокнотом и ручкой. Конечно, многие люди, получив пакет с сувенирами, уйдут из первого павильона. Расчет на то, что хотя бы пятьдесят из них останутся посмотреть на церемонию открытия, тем более, что на ней было заявлено участие восходящей звезды европейской политики, министра экономики Швейцарии Паскаля Ледербергера.

Пятидесяти баллончиков, по расчетам ребят из ЕТХ, было достаточно, чтобы создать дымовое облако нужного нам размера. Ручки-баллончики сработают по сигналу радиопередатчика, который будет у Комина. Его задача – во время церемонии занять правильную позицию не очень близко и не очень далеко от трибуны, потому что сработают только те баллончики, которые находятся в радиусе двадцати метров от передатчика. Мы многократно испытали действие распылителя в лесу под Цюрихом. По команде от передатчика плотное облако белого газа вырывается из пакета с сувенирами. Газ без запаха, инертный, безвредный для здоровья. В течение двух секунд человек с сувенирным пакетом в руках превращается в дымный столб – очень эффектное зрелище, затем газ, поскольку он легче воздуха, поднимается вверх. Он должен собраться под потолком первого павильона и образовать облако, на котором при помощи лазерной пушки будет спроецирован лозунг «Космос вместо бриллиантов!» на всех главных мировых языках. Можно было найти более простой способ распылить газ, например, сделать один большой распылитель, который бы помещался в рюкзаке, но Комин настаивал на множестве маленьких баллончиков, он видел в этом символ слияния энергии большого количества разных людей.

Я, кстати, был с самого начала против ручек-распылителей, но никто меня не слушал. Зато Рустам, как только ему рассказали всю операцию в деталях, сказал, что ручки – это фишка, чем моментально заслужил благосклонность Комина. По выставке они ходили под руку, Комин, заполучив нового слушателя, упражнялся в красноречии, а Рустам, придавленный коминским обаянием, едва успевал вставлять время от времени восторженные реплики.

Вернувшись с обхода строящихся стендов, Комин продолжал вещать.

– Я много раз видел, – говорил он, – как люди, самые разные, молодые, старые, образованные и не очень, сначала отмахиваются, смеются. Потом задумываются, начинают задавать вопросы. Опять задумываются, потом приходят и говорят: «Я с тобой!». Вон, взять, к примеру, Батиста. – Комин кивнул в сторону Батиста, который возился с лазерной установкой. – Я пришел к ним на вечеринку анархистов. За бутылкой пива рассказал о космической колонизации, о русских философах. Естественно, Батист ничего этого не знал. Он только похлопал меня по плечу: «Космос? Что за траву ты куришь, бро?». Потом мы встретились еще раз, он меня узнал, снова засмеялся: «Эй, космонавт, привет!», но в конце подошел и спросил, какие книги он может почитать по этой теме. И теперь Батист здесь, с нами, и друзей своих подтянул. Без них ничего бы не вышло сейчас. Спасибо, бро! – Комин просалютовал Батисту сжатым кулаком. Батист ответил таким же жестом.

«А меня, значит, можно не благодарить, – подумал я с раздражением. – Где бы вы сейчас были, если бы не я».

– Да, идеи – такое дело, – продолжал Комин. – Из ничего, из маленького клика в голове вдруг рождается что-то грандиозное, что-то, что захватывает десятки людей. Или не захватывает, растворяется без следа. И предугадать невозможно. Помню, ровно год назад это было, я прочитал статью в журнале про этот Базельуорлд, и подумал, вот ведь где воплощение суеты, пустого тщеславия, глупости, в конце концов. Разнести бы это в пух и прах на виду у всего мира, взорвать к чертовой матери. Взорвать! Клик! – в голове, и закрутилось. И всего-то за год, с полного нуля, такое дело раскрутили. И лазеры, и баллончики эти, и место в лучшем павильоне. Будто кто-то сверху помогал нам. А ведь никто не помогал, только мешали. Просто идея правильная. Правда за нами! Вот, я что-то покажу сейчас, – Комин полез в карман и достал мобильный телефон. – Батист, Володя! Отвлекитесь на секунду, тоже послушайте. – Комин пробежался пальцами по кнопкам на экране. – Это из блога американского астронавта Рональда Гарана. Он 164 дня провел в космосе на Международной космической станции вместе с русскими космонавтами. Они недавно вернулись, и вот что пишет Гаран: «Я буду скучать по космосу, по этой невероятной красоте. За сутки мы видели, как ночь на Земле сменяет день 16 раз, как закатное солнце окрашивает облака и на темной стороне вспыхивают огнями города. Мне будет не хватать этого». Каково? – воскликнул Комин. – Тут и фотографии есть. Вот где красота! Космос, а не этот бриллиантовый срам!

– Это круто! Чертовски круто! – согласился Батист.

Рустам спохватился:

– Надо места для вспомогательных камер выбрать! Батист, не поможешь?

– Я тоже пойду! – откликнулся Комин. – Володя, здесь побудь!

Это была даже не просьба – распоряжение.

– Яволь! – ответил я, как можно более саркастично.

Они ушли. Батист оставил пластиковый кофр с оборудованием открытым. Черный гладкий цилиндр с кнопкой – передатчик, которым завтра Комин должен будет активировать распылители, – лежал на самом верху. Я взял его в руки, открутил крышку. Внутри – батарейки и сплетенья разноцветных проводков. Всего и делов-то! Вырвать любой из проводков или заменить батарейки на нерабочие. И ничего не будет! Никто даже особо не расстроится! Батист – инженер, он к таким вещам привычный. Рустам быстрее вернется к своим собственным фильмам. А Комин? Комин придумает следующий проект. Лещенко сказал, он снова в цене. Скучать не будет. Я взялся за один из проводков.

«Э-э, товарищ сержант…» – отчетливо прозвучало у меня в голове. Я резко выпрямился и оглянулся. В комнатке никого не было. Голос я сразу же узнал. Это был Балаян. «Что «э-э», Балаян?» – огрызнулся я. «Э-э», – снова раздалось из ниоткуда. В протяжном звуке было множество интонаций – и разочарование, и осуждение, и предупреждение.

«Черт бы вас всех побрал!» – я завернул крышку и положил передатчик обратно в кофр.

БазельУорлд никогда не был обойден вниманием звезд. На прошлых выставках я перевидал многих голливудских знаменитостей – Леонардо ДиКаприо, Арнольда Шварценеггера, Кэмерон Диас, и даже пожал руку Джорджу Клуни. Но в этот раз самым ожидаемым гостем выставки был не актер и не певец, а политик – стремительно набирающий популярность Паскаль Ледербергер. Господин Ледербергер заканчивал свое пребывание на посту министра экономики Швейцарии и готовился вступить в должность председателя Международного Валютного фонда. Ледербергер прославился своими обличительными речами, направленными против бесконтрольности крупных банков, против биржевых спекулянтов и всевозможных хэдж-фондов. Одними речами дело не ограничивалось – будучи министром экономики, он испортил немало крови швейцарским финансистам, а теперь, выходя на международный уровень, собирался стать кошмаром для воротил с Уолл-стрит и ее аналогов в Лондоне, Гонконге и Токио. Ледербергер резко отличался от других швейцарских политиков, какими их привыкли видеть. Он был молод, обаятелен, остроумен, открыт, он неутомимо раздавал интервью, мелькал на всех телевизионных каналах. И главное – говорил вещи, которые чрезвычайно нравились публике: борьба с деиндустриализацией, возвращение производств из Азии в Европу, структурные преобразования в экономике – устранение перекоса в сторону финансов, контроль над банками и так далее.

Мне казалось, что наш лозунг «Космос вместо бриллиантов» должен был Паскалю Ледербергеру понравиться, хотя я понимал, что он его вряд ли увидит, охрана, скорее всего, уведет его, как только начнется дымная заварушка. Но, по крайнее мере, прочитает в газетах на следующий день, это уже будет кое-что.

С утра все пошло по плану. В десять часов, как только начали пускать посетителей, у нашего стенда появились первые гости. Некоторые спрашивали Даниэля Шапиро, для экономии времени мы говорили, что Даниэль будет позже, просто чтобы не вступать в долгие объяснения, и всем без исключения вручали пакеты с сувенирами.

Я вдруг осознал, что судьбой мне отведено два часа, с десяти до двенадцати, на то, чтобы исполнить роль владельца часовой марки на БазельУорлде, и я горячо взялся за дело. В точности, как Шапиро, я бросался к посетителям, которые проходили мимо, легонько придерживал их за локоть, чтобы не ускользнули, и рассказывал о замечательных достоинствах новой модели «Роже де Барбюса» с большой датой.

– Обратите внимание! Механика без примесей! Ручная работа! Никакой сингулярности! Экологически чистое время, как в эпоху сэра Исаака Ньютона!

Утренние посетители слушали рассеянно и косились в сторону стендов «ролекса» и «патека» с явным желанием поскорее от меня отделаться. «Очень интересно! – говорили они, – Мы непременно зайдем к вам еще раз, а сейчас извините, извините…». Получив в руки пакет, они стремительно исчезали. В результате моих активных действий к началу двенадцатого все пакеты были розданы.

В центре зала была установлена трибуна на невысоком подиуме, откуда Ледербергер и другие гости должны будут произнести приветственные речи. С нашего стенда самой трибуны было не видно, ее загораживала гигантская конструкция, возведенная на стенде «омеги», однако, подходы к трибуне просматривались хорошо. Без двадцати двенадцать у трибуны стал собираться народ.

– Готовность номер один! – объявил Комин.

Батист щелкнул тумблером на своей пушке, похожей на бластер из фантастического фильма, загорелся зеленый огонек. Я готов, сказал Батист.

Рустам взял наизготовку видеокамеру.

Комин вытащил из кофра передатчик и сунул его в карман пиджака.

– «Космос вместо бриллиантов!» – он поднял вверх два пальца.

– «Космос вместо бриллиантов!» – ответили мы.

Комин и Рустам вышли, мы с Батистом остались ждать сигнала. Срабатывание радиопередатчика дублировалось на маленьком приемнике у Батиста, после этого нам надо было выждать тридцать секунд, пока сформируется газовая завеса, и выбегать с пушкой.

Ровно в двенадцать со стороны трибуны раздались аплодисменты – появился Ледербергер и другие официальные лица. Трибуну видно не было, но слышно было хорошо. Первым слово взял один из организаторов, коротко поблагодарил собравшихся и передал слово Ледербергеру. Прежде чем он начал говорить, ему долго хлопали и свистели, словно он был не министр экономики, а кинозвезда. Овация стихла, Ледербергер бодро поздоровался, и вдруг раздался резкий звук, будто что-то лопнуло, в то же мгновенье этот звук распался на тысячи отдельных криков и превратился в рев.

Батист удивленно оглянулся на меня, реакция посетителей на газ показалась чрезмерной. На часах таяли последние секунды из тридцати. Три, две, одна. Вперед! Я выбежал первым, за мной – Батист с пушкой наперевес. Мы быстро миновали узкий проход между стендами, и первым, кого я увидел в открывшемся пространстве главного зала, был Комин, он несся мне навстречу с перекошенным лицом.

– Назад! – махал он руками. – Ледербергера убили! Беги!

Я остолбенел. Вокруг трибуны царила давка, люди цеплялись друг за друга, спотыкались о лежащие тела. Все вокруг заволокло дымом. Это был не наш газ, без запаха, это был едкий вонючий дым с запахом большой беды.

Не зная, что делать, я попятился назад, и вдруг – словно током ударило: знакомые лица в толпе – Николай и его напарник. Они продирались вслед за Коминым, расшвыривая всех, кто попадался у них на пути. Николай тоже меня заметил, остановился, вскинул руку. В руке у него был пистолет. «Всё!» – мелькнуло в голове. Оглушительный хлопок раздался прямо у меня под ухом, один и сразу – второй. Я увидел, как Николай дернулся, будто вздрогнул, и завалился назад, его напарник упал на колени и ткнулся лицом в пол. Я повернулся в сторону хлопков и увидел Лещенко, в метре от себя. Он прикрыл пистолет полой пиджака.

– Обратно на стенд, быстро! – скомандовал Лещенко. – Комина забери!

Комина я уже потерял из виду, но быстро нашел. Он стоял среди мечущейся толпы и, вытягивая шею, оглядывался по сторонам.

– Сюда! – крикнул я ему.

– Тут где-то Валя… – Комин поднялся на цыпочки, чтобы заглянуть поверх голов.

– Какая еще Валя?!! – мне показалось, он сошел с ума.

В эту секунду раздался крик: «Сашка!», из клубов дыма выскочила растрепанная белгородская валькирия в мини-юбке, на высоченных каблуках, и бросилась в объятия Комина. Комин схватил ее в охапку и крикнул мне: «Всё, бежим!».