Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

«Базельский мир»

Цюрих, 2014

Бернштейн Всеволод Владимир о вич

«Базельский мир»

Редактор – Игорь Нарижный

Проект «Swiss made book»

www.baselsky-mir.com

© Бернштейн В.В., 2014

_C

трельба внизу прекратилась. Наступившая тишина пугала больше, чем хлопки выстрелов, больше, чем размытая лунным светом темнота вокруг. Следы на снегу хорошо заметны, они выведут тех, кто стрелял, точно к нам. Сколько еще есть времени? Полчаса? Двадцать минут? Ноги не двигаются, дикий холод. Остается сидеть и смотреть на небо, подпертое пепельно-серыми горами, на бриллиантовые пылинки звезд в прорехах ночных облаков. Если закрыть глаза, бриллиантовые пылинки не исчезнут, будут мерцать и подрагивать. Красиво. Четыре месяца я пытался эту красоту разглядеть, и вот – получилось. Даже не надо открывать глаза. Четыре месяца…

Четыре месяца назад в часовом бутике «Бухерер» я объяснял Ивану Семеновичу устройство вечного календаря на примере часов «Свенд Андерсен». Вообще-то, вечный календарь был Ивану Семеновичу не нужен, и «Свенд Андерсен» тоже. Иван Семенович прилетел в Цюрих из Краснодара специально за вторым «ролексом». Свой первый «ролекс», год назад, он купил с моей помощью. Я нашел для него вариант с хорошей скидкой и приятным обхождением, он улетел довольный, и через год вернулся, уже за золотым хронографом – вдвое дороже. Большинство таких клиентов возвращаются, у меня всегда найдется интересный вариант.

Пока часовой мастер выполнял подгонку браслета, Иван Семенович успел расспросить меня о вечном календаре и рассказать, как провел этот год, как поменял «хаммер-два» на полноприводную «пятерку» БМВ, как достроил дом и купил участок земли в Черногории. «Ролекс» для Ивана Семеновича был чем-то вроде ордена, который вручают самому себе за заслуги на жизненном пути. И обязательная часть ритуала вручения ордена – отчитаться швейцарскому часовому барыге о своих достижениях. Я слушал внимательно, со сдержанным одобрением, где нужно покачивал головой, где нужно вскидывал брови. Комиссионные необходимо отрабатывать. Два года назад за эти деньги мне пришлось бы целую неделю высасывать из пальца газетные заметки. А тут – сорок минут, и мы, довольные друг другом, жмем руки. Я почти уверен, что через год снова увижу этот крепко сбитый и круто сваренный продукт краснодарских черноземов, снова буду пожимать волосатую ручищу, на которой не сходится стандартный часовой браслет. По моим прогнозам, через год он поменяет «пятерку» БМВ на «семерку» и созреет до «Патек Филиппа» себе и «Бреге» для супруги. И тогда я одним махом смогу заработать тысячи две, а то и две с половиной. Боже, храни Краснодар!

Распрощавшись с довольным ролексоводом, я направился в сторону Парадеплац. Можно было не торопиться. Светило декоративное декабрьское солнце, часы на церкви Святого Петра пробили обед. Банхофштрассе, одна из самых дорогих торговых улиц мира, по-пейзански уютно пахла брецелями и жареными каштанами. Труженики окрестных бутиков и офисные сидельцы, радуясь хорошей погоде, высыпали на улицу со своими сандвичами и салатами, рабочие с ближней стройки подкреплялись телячьими сосисками, которые продаются вместе с ломтем серого хлеба. Китайские туристы зачехлили фотоаппараты, и, как охотничьи собаки в незнакомом лесу, осторожно нюхали воздух, решая, что из варварской еды им выбрать, брецель или сосиску. Даже очень сытому человеку трудно удержаться от соблазна и не влиться в эту жующую и радостно щебечущую пастораль, а я был голоден, разговоры о вечных календарях и домах в Черногории отняли много сил. Я уже нацелился на окутанный клубами душистого пара киоск, как услышал за спиной окрик:

– Владимир!

Невысокий человек в распахнутом пальто помахал мне рукой. Это был Лещенко, из посольства. Я заметил его еще в бутике, он сидел в другом конце зала и выбирал часы. Сидел он вполоборота, я был уверен, что он меня не узнал, мне его узнавать тоже резона не было.

– Фу! – Лещенко шумно отдышался, – еле догнал! Здравствуйте! А я вас в магазине увидал, хоть одно знакомое лицо в этом Цюрихе.

– Можно поздравить с покупкой? – учтиво поинтересовался я.

– Да какое там! – отмахнулся Лещенко. – Просто так зашел, время убить до поезда, а тут гляжу – вы. Или мы на «ты»?

Я кивнул, хотя не помнил, чтобы когда-нибудь вообще обращался к нему. С шефом его, Цветковым, советником посольства, сталкиваться приходилось часто, а Лещенко был при нем кем-то вроде референта, первое время я даже думал, что он шофер Цветкова. Внешность у него была совершенно бесцветная – бесцветные глаза, бесцветные редкие волосы, на которых никогда не принимается седина, поэтому трудно было понять, сколько Лещенко лет. Сорок? Пятьдесят?

– Слушай, Володя, есть пара минут? – сказал он уже совсем по-приятельски. – Давай по кофейку! Или, может, – Лещенко кивнул на благоухающий киоск, – по сосиске?

– По кофейку, – ответил я. Оказаться в одной пасторали с этим типом мне не хотелось.

Мы зашли в кафе во внутреннем дворике штаб-квартиры банка Кредит Свисс.

– Беда с этими часами, – Лещенко уселся за столик, не снимая пальто. – У тестя шестидесятилетие, ну и родственники насели, мол, ты в Швейцарии, организуй-ка нам Мориса, понимаешь ты, Ла Круа, скелетон хронограф. Слова-то какие знают! Сибариты из Лодейного Поля. И надо же чтоб подешевле было, ну то есть очень подешевле, – с нажимом произнес он. – Понимаешь, Володя? Ну, ты-то понимаешь!

– Понимаю, – кивнул я.

– Посодействуешь?

– Постараюсь, – я протянул свою визитку. – Завтра позвоните мне, наведу справки.

Лещенко внимательно изучил визитку.

– Часовой консалтинг… Молодец! – похвалил он.– А журналистику что ж, забросил? Не пишешь больше?

– Пишу, – сказал я. – Я теперь про часы пишу. Только про часы. У меня свой блог в интернете, полторы тысячи подписчиков.

– Молодец! – одобрил Лещенко.

Я быстро выпил свой кофе и поискал взглядом официанта, чтобы расплатиться.

– Подожди, Володя, еще один вопрос, – Лещенко слегка наклонился ко мне, голос его мгновенно высох и стал казенным, как посольский пресс-релиз. – Александр Комин, знаешь такого?

– Нет, – машинально ответил я. Соврал, сам не понял зачем, просто из неприязни к казенному стилю. Лещенко скривил рот, получилась усмешка, снисходительно-разочарованная. Точно такую же гримасу я видел несколько раз на лице его шефа, Цветкова.

– А может, вспомнишь? Вы учились вместе в Ленинградском гидромете. В одной группе были… – Лещенко шарил своими оловянными бельмами по моему лицу, будто обыскивал.

– Простите, – сказал я. – Я забыл ваше имя-отчество…

– Ну, какое отчество, Володя! Роман я, можно просто Рома.

– Роман, а должность у вас какая? Вы меня сейчас в качестве кого допрашиваете?

– Володя! Ну что ты, как маленький! – на физиономии Лещенко прорезалась улыбка-оскал, тоже из Цветковского арсенала. – «Допрашиваете», зачем так? Впрочем, ты прав! Мой прокол. Надо было тебе сначала все рассказать. Давай, успокойся, я закажу тебе еще кофе. – Он подозвал официанта, – Нох цвай эспрессо, битте. – Все! Отмотали назад, забыли, начинаем сначала. Больше вопросов не задаю, только рассказываю. Ты, наверное, читал про антарктических террористов. Читал? Хотя это опять вопрос, извини, – (еще один оскал, помягче). – В общем, террористы, которые взорвали ледник в Антарктиде, айсберг откололся, шум большой поднялся. Потом они же дерьмом пляжи в Италии залили. Главный у них – Алекс Кей. Думали сначала, он американец – говорит без акцента. Потом прошла информация, что этот Алекс Кей – русский. – Лещенко сделал многозначительную паузу. – И зовут его Александр Николаевич Комин, уроженец Одессы, 1967 года рождения. Интерпол объявил его в розыск, проверяют связи, все какие есть. В общем, мы обязаны задать пару вопросов. Могли бы привлечь швейцарскую полицию – человек в международном розыске, террорист – но решили сделать все по-домашнему. Все-таки работали вместе, пока ты в газете был. Ты на хорошем счету. Это не допрос, что ты! Просто разговор. Галочку поставим и все.

Официант принес кофе. Лещенко замолчал, пока заменялись чашки. Как только официант ушел, продолжил, придвинувшись ближе ко мне.

– Да и какой он террорист, Комин этот! Пока ни одного трупа. Все, что он натворил, на злостное хулиганство тянет. И ведь не пацан уже, пятый десяток дураку. – Лещенко вздохнул с почти отеческой интонацией. – Идеи там какие-то. В общем, лучше бы его поскорее остановить, пока кто-нибудь не погиб, иначе все будет гораздо жестче. Для его же пользы, понимаешь?

– Но я действительно не помню никакого Александра Комина! – сказал я. – Ленинградский гидромет… Я его двадцать лет назад закончил! В другой жизни практически.

– Это точно! – Лещенко просиял. – Это ты хорошо сейчас сказал! В другой жизни! – он залпом выпил кофе. – Значит, ничего не помним, никого не знаем. Ну и ладно! – махнул рукой официанту. – А про часы-то, Володя… Ты не подумай, что это я просто так. Мне они действительно нужны. Любимый тесть, Лодейное Поле, малая родина – сам понимаешь. Так что я тебе завтра позвоню.

– Звоните, – сказал я.

На Парадеплац я сел на трамвай в сторону Рехальпа, и пока вагон не спеша тащился из центра в пригороды, пробовал собраться с мыслями.

Антарктические террористы, взорванный ледник и Сашка Комин. Бред! Как меня вычислил Лещенко? Краснодарский ролексовод – клиент не новый, прошлогодний, его они специально подослать не могли. Договаривался с ним о встрече по электронной почте, потом еще подтверждал по телефону. Прослушивают телефон? «Свисском»? Вряд ли. Скорее всего, взломали почтовый ящик. Это ведь совсем несложно. Но с другой стороны, зачем так примитивно? Они ведь знают, что я сразу догадаюсь. Куражатся? Предупреждают? Ах, Цветков. Из не столь далекого прошлого выдвинулась грузная фигура посольского советника. Бывший боксер, чемпион Дальневосточного военного округа, заплывший жирком в альпийской тиши. Ему я был обязан своей короткой журналистской карьерой в Швейцарии, тем, что она вообще состоялась, и тем, что оказалась такой короткой.

Вспомнилось искреннее недоумение Томаса, моего приятеля, швейцарского журналиста, когда он рассказывал мне, что второй по величине издательский дом Швейцарии Эмипресс запускает русскоязычную газету.

– Да что здесь такого? – не понимал я. – Будут писать для богатых русских, сотни три их тут наберется, чем не аудитория. Плюс пара-тройка тысяч русских жен швейцарцев, программисты, сотрудники международных организаций, два хоккеиста, писатель Шишкин…

– Ты не понимаешь! – горячился Томас. – Эмипресс без пяти минут банкрот, у них долгов на сотни миллионов! Вся издательская отрасль в упадке. За месяц в Цюрихе две газеты закрылись, а тут новая открывается. Русскоязычная! Откуда они взяли деньги?

– Значит, кто-то им дал, – рассудил я.

– Значит, кто-то дал, – согласился Томас.

Сразу после разговора с Томасом я написал письмо в новоиспеченную «Русскую газету», мне быстро перезвонили, предложили сотрудничество, сначала внештатное. Потом на званом обеде в посольстве ко мне подошел Цветков. «Так вот вы какой, Владимир Завертаев! Рад познакомиться. Следим за вашими работами, читаем… Очень хорошо!». «Поздравляю, старичок! – дохнул мне в ухо водочными парами художник Николаев. – Ты попал в обойму!». Прошло совсем немного времени, и мне объявили, что меня берут на работу в штат. На собеседовании в штаб-квартире Эмипресс присутствовал издательский начальник, который назвал себя «большим другом России». Как у многих «друзей России» в Швейцарии, у него было хлопотливо-одухотворенное выражение лица, которое часто встречается у переученных замполитов. Он пожелал мне успехов в борьбе со стереотипами, мешающими взаимопониманию между народами. Приторно вежливый кадровик даже не стал вникать в мое резюме. Так я получил свою первую швейцарскую работу, а через год так же стремительно ее потерял. Главного редактора «Русской газеты» Надю Сировски, прыткую дамочку, изъятую ради такого дела из структур ООН, я видел лишь изредка. Она запомнилась фразой «как писал поэт Некрасов: «умом Россию не понять». Зато Цветков в редакционных вопросах был очень активен. Один раз он устроил мне разнос за статью о российско-украинском газовом конфликте. Где ваша позиция, Завертаев? Лично ваша? – бушевал он. У меня нет позиции, – честно признался я. Хреново! – припечатал Цветков. Второй раз я осекся на репортаже с выступления Цветкова в дискуссионном клубе в годовщину российско-грузинской войны. Я написал репортаж, он его почти полностью переписал, мне оставалось поставить свою подпись. Меня заело, начал спорить. «Твои американские друзья говорят в таких случаях – окей!» – процедил Цветков. Репортаж вышел хоть и в искореженном, но не до конца виде, что я считал своей маленькой профессиональной победой. После меня вызвали в штаб-квартиру Эмипресс, и уже другой кадровик, специальный, с каменным выражением лица объявил, что со мной разрывают контракт, и я уволен.

Так я стал часовым консультантом. Меня больше не приглашают на званые обеды в посольство, зато мне не нужно иметь свою позицию и нет необходимости видеться с Цветковым. Во всяком случае, так мне казалось до встречи с Лещенко.

Приехав домой, я засел за компьютер и принялся искать в интернете все, что связано с антарктическими террористами. Новость о взрыве ледника я помнил – это было три месяца назад. Тогда она не показалась мне сколь-нибудь важной или интересной – просто еще одна стекляшка в калейдоскопе человеческого безумия. Группа экологических экстремистов подорвала несколько мощных зарядов на леднике Росса, в результате от ледника откололся айсберг размером с приличный остров. Айсберг, дрейфуя в низкие широты, начал таять. Антарктические террористы утверждали, что заложили заряды еще в десятках мест на ледниках, и если они их взорвут, то таянье многочисленных айсбергов вызовет подъем уровня Мирового океана на полтора метра, что приведет к затоплению многих прибрежных городов и огромных территорий. Страницу за страницей перелистывал я информацию, найденную поисковой машиной по запросу «антарктические террористы», старался читать только статьи в солидных изданиях, и все равно выходил полный разброд. Чаще всего их называли экологическими экстремистами, что подразумевало, что они протестуют против загрязнения окружающей среды, еще говорилось о политических требованиях анархического толка, мелькали и вовсе безумные версии о том, что террористы требовали немедленного начала колонизации космоса. Якобы они разместили несколько видеообращений в интернете. Но, во-первых, видеосервисы все эти обращения моментально удалили, а во-вторых, интернет захлестнула волна поддельных обращений – пародий, вирусных реклам. Чуть ли не все известные производители кондиционеров и прохладительных напитков с готовностью взяли на себя «ответственность» за этот теракт. Мир, так и не успев как следует испугаться, уже покатывался со смеху. А айсберг тем временем приближался к экватору, по пути он раскололся на три части и изрядно потерял в весе. В газетах начали появляться статьи о том, что ситуация нешуточная. С одним айсбергом головная боль, но если террористы сдержат слово и взорвут заряды, Южный океан наполнится тающими айсбергами – это будет катастрофа. Нужно что-то делать. Но что? Антарктида – бесхозный материк, ничей. Согласно Конвенции об Антарктиде, здесь разрешена только научная деятельность. Никакой полиции, никаких военных. Кто будет искать оставшуюся взрывчатку? Как искать? Просто удивительно, что ледяной континент только сейчас попал в поле зрения террористов, и еще хорошо, что террористов-вегетарианцев, которые не собираются никого убивать. А что будет, если вслед за ними в Антарктиде появятся базы талибана?

Главы государств, подписавших Антарктическую конвенцию, встретились в Вашингтоне и решили ввести на материк ограниченный войсковой контингент для ликвидации террористической угрозы. Также было решено, что войсковой контингент будет на 100% состоять из военнослужащих армии США. С резким протестом выступила Аргентина, которая тоже хотела бы участвовать в операции, но протест был отклонен большинством голосов. Проскользнули едкие комментарии по поводу пассивности России, чье присутствие в Антарктиде всегда было очень заметным. Так совпало, что одновременно в Рейкьявике проходили переговоры по Арктическому шельфу, на которых Россия получила существенные уступки. В газетах замелькали заголовки – Америка и Россия поделили между собой полюса.

Вскоре антарктические террористы вновь напомнили о себе, произведя точечный взрыв на очистительных сооружениях в пригороде Генуи. В результате несколько километров лигурийских пляжей оказались залитыми нечистотами. Взрыв был произведен ночью, никто не пострадал, если не считать тысяч отдыхающих, чей отпуск был безнадежно испорчен.

Так как Лигурия, в отличие от Антарктиды, территория далеко не бесхозная, итальянская полиция яро взялась за расследование. Было объявлено, что имеются несколько подозреваемых, главный из них – некто, называющий себя Алексом Кеем. Утверждалось, что Алекс Кей – скорее всего, сумасшедший, причем довольно опасный. Его главная цель – постепенное разрушение Земли, превращение ее в малопригодную для жизни людей планету, насильственное принуждение человечества к немедленному началу колонизации космоса во имя его же – человечества – спасения.

Выследили Кея быстро. Через неделю после взрывов его обнаружили в маленькой гостинице в Нерви, пригороде Генуи. Сдаваться Кей отказался, по сведениям полиции он был хорошо вооружен, поэтому готовили штурм. Пока в Нерви стягивали полицейский спецназ и армейскую технику, с Кеем вступили в телефонные переговоры. Он охотно рассказывал о том, зачем взрывает пляжи и айсберги, затем произнес: «Я вижу солдат около отеля. Мне это не нравится. Слишком много оружия. Могут пострадать люди. Я ухожу». И ушел. Исчез, как сквозь землю провалился. Полиция перевернула вверх дном гостиницу, прилегающую территорию, соседние здания. Тщетно. После этого случая заговорили о сверхъестественных способностях Кея. Журналисты раскопали еще одну историю. Оказывается, Кея первый раз пытались арестовать еще в Антарктиде. На американских станциях есть собственная служба безопасности, что-то вроде полиции на общественных началах. Эта служба получила с Большой Земли распоряжение задержать Кея и запереть его в надежном месте до прибытия людей из ФБР. Кей не сопротивлялся, спокойно дал себя арестовать. В «надежное место» транспортировали его в разгар пурги. Ни самолеты, ни вертолеты не летали, повезли на вездеходе. По пути вездеход провалился в ледовую трещину, все, кто находился в нем, три человека, включая Кея, выжили, успели выскочить, но не успели подать сигнал бедствия. Аварийный передатчик не сработал, рация, спасательное снаряжение – все сгинуло в ледяной бездне вместе с машиной. Вдобавок водитель серьезно повредил спину, а охранник, совсем молодой парень, оказавшись посреди ревущей антарктической пустыни наедине с опасным преступником и раненым, тронулся умом. Кей тащил их обоих на себе до станции. Дотащил и исчез. Бесследно растворился в снежных вихрях. Люди из ФБР скатались в Антарктиду напрасно. Молоденького охранника отправили на Большую Землю в психлечебницу, а водитель злополучного вездехода, когда поблизости не было врачей, называл Кея Мессией.

Мессия! Тут я вспомнил Комина, каким я его знал по нашим посиделкам в общежитии с распитием азербайджанского портвейна и спорами до хрипоты. Веселый враль и мастер розыгрышей. Истории с колонизацией, канализацией, таинственными исчезновениями вполне в его стиле. Но Антарктида! Кто его туда пустил!? Я продолжил читать, перелопачивая тонны бреда сетевых завсегдатаев. Как старатель на ручье, я выискивал в мутном потоке драгоценные крупицы Сашкиных фантазий, которые я сразу мог распознать, выслушав двадцать лет назад сотни его баек. Он их выдавал по две-три штуки в день, словно их беспрерывно вырабатывала какая-то внутренняя железа.

Колонизация космоса. И… бессмертие. Это слово тоже часто мелькало в статьях о террористе Алексе Кее. Стоит человеку прорваться в космос и сама природа сделает его бессмертным. Примирение науки и религии. Космос, вечная жизнь, бессмертие души. Комин, Комин… Но каков! Вспомнились рыжие непокорные вихры на его голове, у него была привычка взбивать волосы пятерней, когда очередная завиральная история рождалась на свет.

Я встал из-за стола, пошел в кладовку, нашел старый фотоальбом со студенческими фотографиями. Уже успевшие пожелтеть черно-белые снимки, молодые беспечные лица. Нелепая мода 80-х – стриженые виски, брюки-бананы. Учебные практики – вахты, измерения. В ушах зашумели волны, к горлу подкатил комок. Пошел на кухню, достал из шкафчика бутылку виски, налил себе в стакан на три пальца и выпил почти залпом.

Алкоголь ударил в голову, и грянули колокола. Я не сразу сообразил, что это никакие не колокола, а дверной звонок. Прошел в переднюю, не выпуская стакана из рук, открыл в дверь и застыл от удивления.

На пороге стоял Сашка Комин, собственной персоной. Непокорные рыжие вихры на голове исчезли, сменившись бритой лысиной, но глаза цвета южного неба, въевшиеся, как морская соль, веснушки, и главное – вечная одесская ухмылочка, все это осталось на своих местах. Я зажмурился, решив, что виски на три пальца залпом – это все-таки много, но видение не исчезло. Вдобавок раздался совершенно не изменившийся Коминский голос:

– Всё, как я и думал! Пришел домой, порылся в интернете и накатил стакан!

– Сашка, ты? – спросил я осторожно.

– Я! – с широкой улыбкой объявил Комин. – Войти-то можно?

Я быстро оглянулся по сторонам – вокруг ни души.

– Тебе нельзя сюда, – тихо, почти шепотом заговорил я. – За мной следят. Сегодня про тебя спрашивали…

– О! Значит, я знаменит!

– Тебя ищут, слышишь! Интерпол ищет, ФСБ… Они на меня вышли. Уходи быстрей! У меня опасно!

– Шпионские игры. Герань на подоконнике. Как пройти на Блюменштрассе? ФСБ, это кто? Лещенко, что ли?

Я поперхнулся.

– Ты его знаешь?

– Конечно, знаю. Порядочный негодяй, но что делать? Других шпионов у нас нет. Это я попросил его с тобой переговорить.

– Ты? – еще больше удивился я. – Но зачем?

– Надо было прощупать тебя немножко перед встречей. Все-таки столько лет прошло, вдруг ты скурвился? Можно уже войти? – Комин легонько отстранил меня рукой, шагнул внутрь квартиры и прикрыл дверь. – Уютненько, – он быстро окинул взглядом мое жилище, потом посмотрел на меня. – Ну, что ты как обухом ударенный? Это я, не привидение, не дух святой, и я очень рад тебя видеть! – Комин обхватил меня руками и крепко обнял.

– Я тоже рад, – ответил я, все еще плохо соображая. – Только объясни уже, наконец, откуда ты взялся. И что вообще происходит?

– Все объясню, все расскажу, – Комин через мое плечо заглянул в гостиную. – Ты один? Не против, если я у тебя переночую?

– Ночуй, конечно. А ты уверен, что это безопасно? Я имею в виду, для тебя…

– Расслабься, Володенька, мы же в Швейцарии, в самой безопасной стране мира! С тех пор, как доктор Плейшнер выпал из окна, ничего страшного здесь не происходило. Но даже доктор Плейшнер был выдумкой. А что ты, кстати, пьешь? – Комин кивнул на стакан у меня в руке. – Плесни-ка и мне. Обмоем встречу.

Мы устроились на тесной кухне с бутылкой виски и солеными хлебными палочками, другой закуски в доме не нашлось.

Чокнулись, выпили.

– Думал, мы с тобой пораньше свидимся, не через двадцать лет. Ах ты, бродяга! – Комин снова обнял меня за плечи.

– Я пытался тебя разыскивать, у знакомых спрашивал, в институте. Никто ничего…

– Помотало меня, – усмехнулся Комин

– Слышал, ты даже в Антарктиде успел побывать.

– Успел…

– Но как?

– Да очень просто, – Комин провел рукой по несуществующим вихрам. – В девяностых бизнесом занялся. Как все. Наделал долгов. Таким людям оказался должен… Мама дорогая! Загорелась у меня земля под ногами. Времена-то суровые были – утюги, паяльники, – это в лучшем случае. Думал, всё! – Комин засмеялся, будто вспомнил о чем-то особенно приятном. – А тут корешок знакомый порекомендовал место, из которого даже у этих ребят кишка тонка кого-нибудь достать. Корешок знал человека из Института Арктики и Антарктики, который обслуживающий персонал на зимовки в Антарктиду набирает. Им как раз повар был нужен на станцию «Восток». Готовить-то я люблю, с детства, можно сказать. Поварской диплом сделать – дело техники. В общем, я еще только месяц попрятался и отчалил на «Академике Федорове» к далеким берегам. Год отзимовал, тут же на второй завербовался, на третий не взяли, врачи сказали, для психического здоровья вредно. Но я-то знаю, что для психического здоровья самое полезное – это быть живым. Поэтому я к американцам завербовался, на станцию «Мак Мёрдо», до этого я у них две недели кока подменял, пока они своему аппендицит вырезали, понравились им мои котлетки, они и оформили меня, типа как по международному обмену. Там, в Антарктиде, все одной большой семьей живут – русские, американцы, латиносы, скандинавы, японцы. Все друг друга знают, в гости друг к другу ездят, выручают, когда нужно. С американцами отзимовал, опять к русским вернулся. Прижился там. На Большую землю уже и не тянуло даже. Отвык я от этого всего, – Комин провел глазами по стенам кухни. – Жена твоя? – он кивнул на фото – томная дама в темных очках в пол-лица – владелец квартиры считал этот китч украшением интерьера, а мне было лень это снять.

– Нет, просто картинка из ИКЕИ.

– Откуда?

– ИКЕА – шведский магазин.

– А... – протянул Комин. – В Антарктиде хорошо, – сказал он, разглядывая даму, будто это она навела его на такую мысль. – Не скажу, что мне там на кухне особо весело было, но, знаешь, я думать начал. Антарктида как-то к этому делу располагает. Суеты нет, двести дней в году метёт… Только и остается – читать да… думать. Слово «думать» Комин произнес слегка смущенно. Словно бухгалтер, которого заставили признаться, что он пишет стихи. Чтобы перебороть смущение, Комин заговорил быстрее. – Попалась мне книжка о Николае Федорове, один зимовщик из Новосибирска привез. Он с собой притащил чемодан книг по философии, говорит, на Большой земле такие себя читать не заставишь, специально для Антарктиды чтение. Отзимовал, уехал, книги оставил. Я обратил внимание – Федоров. Думал, это тот, академик, в честь которого пароход назвали. Оказалось, не тот, не академик, простой библиотекарь, философ. Николай Федорович Федоров. Слышал про такого?

– Нет, – признался я.

– Воскрешение отцов, бессмертие, русский космизм… Неужели не слышал?

– Я философией не очень интересуюсь…

– Да я тоже, – сказал Комин. – Из того чемодана книг я только Федорова осилил. Но, знаешь, зацепил он меня. То есть на первый взгляд – полный бред. Человек предлагает воскрешать отцов, расселяться в космосе и отменить смерть. Я, например, тоже пофантазировать люблю, но это даже для меня слишком. Поначалу каша в голове была, но потом как-то разлеглось всё. Это не было озарение или что-то еще, просто день за днем, месяц за месяцем это во мне зрело. Как дитя во чреве матери. Не смейся! – Комин поймал мой взгляд, который показался ему насмешливым. – Хотя, черт с тобой, смейся! Можешь смеяться сколько угодно. Я не боюсь быть смешным. Знаешь, я даже признаю, что я не особо умный человек. На свете есть сколько угодно людей умнее меня. Однако все эти умные люди почему-то занимаются какой-то несусветной ерундой… А, – Комин взмахнул рукой. – Не будем о грустном. Расскажи лучше о себе. Как ты тут поживаешь?

– Нормально поживаю, – ответил я. – Семья, дети… точнее, один ребенок, дочь, Настя. Они с женой сейчас не здесь, в Копенгагене. У жены там работа, командировали на год. Она работает в международной компании, занимается корпоративными коммуникациями – реструктуризации, слияния, поглощения. Ну, я создаю, так сказать, плацдарм. Пока снимаем полдома в хорошем пригороде. В скором будущем купим что-то свое.

– То есть, решили осесть в Швейцарии?

– Ну да. А что? Поездили по миру, поняли, что Швейцария – самая подходящая страна. Спокойно, чистый воздух, качественные продукты. Дороговато, конечно, но зато все хорошо организованно, все прекрасно функционирует. Например, если открывать свое дело, то тоже лучше места не найти, налоги невысокие, инфраструктура отличная...

Комин неожиданно засмеялся.

– Что? – не понял я.

– Прости, – он, извиняясь, вскинул ладони. – Помнишь Осипова? Ну, из института, в параллельной группе учился. Как только первые кооперативы появились, он аппарат для сахарной ваты купил. Помнишь?

– Ну, помню. И что?

– Когда ты сейчас про Швейцарию рассказывал, у тебя было точно такое же выражение лица, как у Осипова, когда он своим аппаратом хвастался. Помнишь?

Сравнение показалось мне обидным, туповатый прижимистый Осипов со своим нелепым, хотя и весьма доходным бизнесом был нашим любимым объектом насмешек.

Комин сделал маленький глоток, смакуя не столько дешевый виски, сколько воспоминания. Помолчали.

– А если всё это вдруг кончится? – спросил он.

– Что кончится?

– Чистый воздух, качественные продукты, Швейцария твоя кончится!

– Шалишь, брат! – возразил я, чувствуя туман в голове. – Швейцария – нейтральная страна с очень стабильной экономической и политической ситуацией, она не может кончиться.

– Может! Все может кончиться. По тысяче причин! Ты это прекрасно знаешь. Падение метеорита, столкновение с кометой, ядерная катастрофа, извержение вулкана, эпидемия. Русская рулетка – это образ жизни человечества. Вспомни холодную войну! Ядерные чемоданчики у старых маразматиков. Нажал кнопку – и всё! И так на протяжении десятилетий.

– Холодная война закончилась, по-моему…

– Чемоданчики остались. Мир стал еще опасней, чем двадцать лет назад.

– И ты предлагаешь срочно начинать колонизацию космоса.

– Да, – не обращая внимания на мой хмельной сарказм, серьезно ответил Комин. – Но в первую очередь, я предлагаю общую идею, общее дело для всего человечества. Точнее, это не я, это Николай Федоров его предложил.

– Коммунисты, помнится, тоже что-то такое предлагали, обо всем человечестве разом хотели позаботиться, но как-то неудачно.

– Коммунизм – замечательная идея, – возразил Комин. – Только ее испортили революционеры. К коммунизму нельзя было прийти путем революции, путем насилия. Если за идею нужно заплатить хотя бы одну человеческую жизнь – это идея преступная. Человеческая жизнь – высшая ценность, кульминация развития Вселенной. Это мое самое главное убеждение. И ограничение рождаемости, в любой форме, это тоже преступление. Людей должно быть много – сотни миллиардов, триллионы, всех возможных рас и национальностей. Космос примет всех, а Землю человек уже перерос. Земля – это материнская утроба, если плод остается в ней слишком долго – он губит мать и погибает сам. Оставаясь на Земле, мы погибнем. Дарвиновская эволюция закончилась с появлением человека разумного. Естественный отбор для человека больше не работает. Выживают все – приспособленные, неприспособленные, умные, глупые, сильные, слабые. Человек готов для следующего шага вперед. Этот шаг – распространение разума во Вселенной, главное предназначение человека, твое и мое предназначение. Человек земной превращается в человека космического, новый этап эволюции, который разовьет у человека новые способности. Долголетие или даже бессмертие. Именно бессмертие, без всяких чудес! – воскликнул Комин с энтузиазмом продавца овощерезок в телевизионным магазине. – Каждая клетка человеческого организма обновляется раз в пять лет. В среднем. Какие-то быстрее, какие-то дольше. Но это факт. И это фундамент для бессмертия. Мы стареем и умираем, потому что природа запускает в организме некий механизм, ведущий к угасанию. Человек земной не живет долго, потому что на Земле у него нет задач, для которых необходима долгая жизнь. Другое дело – человек космический, которому для межзвездных путешествий понадобятся сотни лет. Стоит человеку выйти за пределы материнской утробы, и включатся совсем другие механизмы. Человек получит эти сотни лет дополнительной жизни.