Текст книги "Базельский мир"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Я с соблюдением всех положенных церемоний не спеша надел лежавшие тут же на подносе черные шелковые перчатки и бережно взял часы, почувствовав приятную тяжесть. Новомодными облегченными материалами Даниэль не увлекался, мне тоже слишком легкие часы были не по душе. На первый взгляд все просто: три стрелки, циферблат с едва заметной радиальной волнистой гравировкой, римские цифры – легкое дуновение ампира, немного в стиле «бреге», но без излишней «кучерявости», чем иногда грешит «бреге». Безупречная отделка. Чувствовалось, что эта видимая простота стоила мастеру долгих-долгих часов работы.

Я попросил лупу. В увеличительное стекло было хорошо видно, как старательно вписаны цифры и логотип в плавный разбег волн гравировки. Ничего случайного, каждый штрих на своем месте.

Направив лупу на «открытое сердце», я принялся разглядывать детали механизма. Балансовое колесо совершало колебательные движения, мерцая скрученной пружиной, словно дыша, легко и непринужденно. Был виден маленький яркий рубин в аккуратном гнезде, разнокалиберные шестеренки. Каждая деталь отполирована вручную до невероятной, фантастической гладкости. Больше никаких красивостей, ни гравировки, ни фигурной шлифовки, тщательность проработки деталей и служила здесь главным украшением. Творец всей этой красоты молча стоял рядом, давая мне возможность насладиться его произведением, и лишь тихонечко сопел от удовольствия, он был счастлив.

Я обратил внимание, что по краю окошка «открытого сердца» из-под циферблата на полмиллиметра выступают тончайшие металлические лепестки, похожие на диафрагму фотоаппарата.

– Что это такое, вокруг «сердца»?

– А! Ты заметил! – радостно воскликнул Даниэль. – Это и есть главная особенность этой модели! Позволь! – он взял часы у меня из рук. Потянул заводную головку вверх и слегка повернул ее. Мои предположения подтвердились, «открытое сердце» закрылось сборной металлической шторкой, как объектив фотоаппарата.

– Интересно! – сказал я.

– Интересно, – согласился Даниэль, – но пока ничего революционного, правда? Вообще-то, «открытое сердце» в этих часах не должно открываться и закрываться вручную. Такая опция есть, но она нужна только для демонстрации. В обычном режиме «сердце» открывается и закрывается само, потому что это… – Даниэль сделал интригующую паузу, – это индикатор запаса хода! Все мои часы, как ты знаешь, автоматические, то есть они подзаводятся сами, от движения руки, и окошко показывает, насколько они заведены. Открытое окошко означает полный завод, открытое наполовину – половину завода, закрытое – завода нет, часы должны остановиться.

Даниэль снова открыл окошко и протянул часы мне.

– Попробуй сам!

– Вот оно что! – я взял часы и повернул заводную головку. – Это действительно что-то новое. Приходилось видеть разные конструкции индикатора, но такое вижу впервые. Эта диафрагма… интересное решение. Сразу бросается в глаза.

– Оно и должно бросаться в глаза, – кивнул Шапиро, – потому что индикатор запаса хода – это самая важная деталь в часах.

– Вот как?! А я думал, запас хода – это вспомогательная информация, а главное – это все-таки время…

– Время? А что такое время? – хитро улыбнулся Даниэль.

– Часы, минуты, секунды…

– Часы, минуты, секунды придумали люди, чтобы не опаздывать на поезд, и, возможно, совершенно напрасно. Потому что получается, что время для всех одинаковое, что, конечно же, совершенно не так. Это противоречит фундаментальным законам физики. Давно доказано, что каждый объект во Вселенной имеет свое собственное время. Время – индивидуальная характеристика. У галактик свое собственное время, у каждой звезды свое время, у людей тоже свое время, свое – у каждого, у меня, у тебя, у Барака Обамы, у Путина, у Донателлы Версаче. Мои пять минут не могут быть равны твоим. А час жизни Донателлы Версаче – совсем не то же самое, что час жизни Путина. Это против физики и против здравого смысла. Но «Бланпа» Путина, «Картье» Версаче и «Касио» вон того бездельника за окном функционируют одинаково, отсчитывают одинаковые промежутки времени.

– Допустим, – согласился я. – Но разве это собственное время каждого человека как-то можно измерить?

– Представь себе, можно! – воскликнул Даниэль. Он откинулся на спинку стула и произнес: – Ах, мой дорогой Владимир… – В наших беседах за такими высокопарными обращениями обычно следовали лирические отступления, я тоже устроился поудобнее.

– Я наблюдаю за миром глазами механика, – начал Шапиро. – И за людьми я тоже наблюдаю глазами механика. Я давно уже заметил одну вещь: каждый человек имеет свою индивидуальную манеру движений. Это как походка, она у каждого своя, но походка – лишь часть того, что я называю «кинетическим портретом» человека. Каждому человеку присуща своя, особенная манера движений – головой или руками, или бедрами, если мы говорим о женщинах, хотя о женщинах мы сейчас не говорим. А теперь самое интересное! «Кинетический портрет» человека, который живет в гармонии с собой и с окружающим миром, отличается от «кинетического портрета» человека с проблемами. Попросту говоря, счастливые люди совершают меньше резких движений. Они могут двигаться быстро или медленно, но в целом, гораздо плавней, чем люди, которые с собой не в ладу. Объяснений этому факту можно придумать сколько угодно, возможно, когда-нибудь у ученых дойдут руки, чтобы доказать это научно. Меня сейчас научные доказательства не интересуют, я просто привык верить своему глазу. Ты, Владимир, не замечал ничего подобного?

– Признаться, нет. Нужно будет присмотреться.

– Теперь о часах, – продолжил Шапиро. – Их механизм подзаводится автоматически. Это значит, когда владелец часов двигает рукой, сектор подзавода внутри механизма тоже движется и передает энергию на пружину балансового колеса. Так устроено большинство часов с автоподзаводом. Но «Роже де Барбюс Оупен Харт» устроен немного по-другому. – Шапиро сделал многозначительную паузу. – Я изобрел и изготовил специальный отсекатель резких движений. Благодаря ему, резкие движения не учитываются при заводе пружины, то есть как только человек начинает резкое движение, сектор автоподзавода стопорится, завод не увеличивается. Понимаешь, Владимир? Двигаясь резко, негармонично, эти часы невозможно завести, они остановятся! Индикатор запаса хода, это маленькое окошко «открытого сердца», как бы сигнализирует владельцу: эй! Посмотри, что-то не так! Что-то не так с твоим временем, с твоей жизнью! Твое сердце закрывается! Оно должно быть открытым! «Открытое Сердце» – какое название! Жаль, что не я его придумал!

– Но ты дал ему новый смысл! Очень красивый концепт. Я должен написать о них в своем блоге.

– Нет, нет! – замотал головой Даниэль. – Еще рано. Технически часы готовы на сто процентов, но они должны отлежаться. Я медитирую над ними и еще не получил ответа, готовы ли они на самом деле. Это самое начало пути, Владимир. Я мечтаю сделать часы, которые будут изменяться вместе с владельцем – созревать, стареть, умирать.

– Умирающие часы? Я всегда считал, что часы – это как бы символ бесконечности времени…

– Кто тебе сказал, что время бесконечно?! – фыркнул Шапиро. – Все имеет конец и начало! У Вселенной было начало. Значит, будет и конец! У времени тоже есть начало и есть конец. Нужно найти способ измерять не просто время, а Оставшееся Время! Оставшееся время! – повторил Даниэль, тряхнув лупой на лбу, которая грозно сверкнула в луче настольной лампы. – Часы Апокалипсиса!

«Перетрудился, бедняга! – подумал я, глядя на всклокоченные волосы Шапиро. – Отдохнуть бы ему».

– У меня есть кое-какие идеи, я экспериментирую с разными материалами. Главная проблема – деньги! – вздохнул Даниэль. Он никогда не рассказывал мне о своих финансовых проблемах, но я догадывался о том, что они были.

Когда мы только познакомились, у него в ателье работало двое часовых мастеров, потом остался один. Полгода назад Даниэль вынужден был расстаться и с ним. Теперь он работал в одиночку – сам собирал свои часы и ремонтировал чужие. Причем, если раньше он говорил, что ремонт часов для него разминка, способ развеяться от творческих мук, то теперь было понятно, что это важный источник дохода, может даже и основной. Очень непросто выживать маленькой часовой марке в царстве глобальных корпораций. А тут еще БазельУорлд каждый год отнимал у Даниэля огромные деньги. Но он крепился, сутки напролет просиживал в своей мастерской, со всех сторон обложенный деталями часов, пакетиками с золотой стружкой и искусственными бриллиантами.

Мы проговорили почти до полуночи. Даниэль, кажется, совсем не торопился домой, а мне хотелось выспаться после тяжелого дня. Я решительно поднялся со стула, поблагодарил за кофе и интересную беседу.

– Одну минутку! – неугомонный Даниэль снова исчез в маленькой комнатке и появился с еще одними часами в руках.

– Это тестовая модель «оупен харт». Не такая красивая, как выставочная, но механизм совершенно аналогичен. – Часы были в сером стальном корпусе и с белым циферблатом без гравировки. – Мой дорогой Владимир, я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Конечно, Даниэль, все, чем могу…

– Не мог бы ты поносить эти часы какое-то время? Пусть это будет что-то вроде ходовых испытаний. Пока их носил только я и один мой друг. Но мы оба старики, открыты наши сердца или закрыты, это мало кому интересно. А вот молодой человек, здоровый, активный, такой, как ты, это совсем другое дело…

– Какой вопрос, Даниэль! Это большая честь для меня!

Шапиро протянул мне часы.

– Только умоляю, не пиши о них пока ничего. Еще рано.

Я пообещал, и мы на этом распрощались.

В воскресенье я отправился во Флимс, горнолыжный курорт в двух часах езды от Цюриха. Я не большой любитель горных лыж, снаряжением обзавелся по необходимости – в зимний сезон многие клиенты предпочитают покупать часы на горнолыжных курортах, и чтобы не очень выделяться среди курортной публики, мне пришлось встать на лыжи. Но сейчас я ехал во Флимс не ради клиентов, я ехал на встречу с Коминым.

Накануне вечером в почтовом ящике я обнаружил конверт без обратного адреса, а в нем записку, написанную от руки: «Володя, давай встретимся в воскресенье во Флимсе, на леднике Фораб в 12 часов». Подписи не было, но я сразу догадался, что это Комин, его стиль. Ледник. Соскучился, поди, по своим айсбергам. Только бы не вздумал его взрывать.

По случаю воскресенья и хорошей лыжной погоды народу во Флимсе было полно. Я не без труда протолкался к большой карте трасс и ахнул: ледник Фораб – самая высокая точка во всей зоне катания, 3018 метров. Добираться туда нужно на нескольких подъемниках с пересадками. Гондольные подъемники были забиты лыжниками, как метро в час пик. Изрядно помятый, с больной головой, я встал в очередь на последний кресельный подъемник, ведущий к вершине ледника. «Черт бы побрал этого Комина! Сорокалетний мальчишка! Да и я тоже хорош, кинулся сломя голову непонятно куда», – ругался я про себя. Когда подошел мой черед садиться в кресло, я краем глаза заметил, что даму, которая стояла в очереди за мной и должна была стать моей соседкой по креслу, в последний момент кто-то вежливо, но решительно оттеснил. Рядом со мной в кресло плюхнулся мужчина в черно-белом костюме и шлеме с большими очками, закрывавшими половину лица. Кресло плавно качнулось и понеслось над землей. Мой сосед повернулся ко мне и поднял очки на лоб.

– Привет, Володя! – услышал я. – Молодец, что приехал!

Это был Лещенко. Увидев мое изумление, он рассмеялся.

– Не ожидал?

– Так это ты написал записку! – догадался я.

– А ты думал, кто? – Лещенко лукаво подмигнул.

Я беззвучно выругался.

– Будет тебе злиться, – Лещенко шутя пихнул меня в бок и тут же стал серьезным. – Есть разговор. Подъемник – лучшее место для этого. Тихо, никто не отвлекает, – он выразительно глянул вниз. – У нас две с половиной минуты, так что обойдемся без долгих предисловий. – Лещенко удобнее перехватил лыжные палки и придвинулся ко мне. – Наш друг Комин что-то затеял. В последнее время он не очень охотно делится информацией. Это плохо, для его же безопасности. Возможно, он выйдет на тебя в ближайшие дни, и, возможно, с тобой он будет более откровенен, чем со мной. Короче, я хотел бы, чтобы ты в точности передал мне все, что тебе скажет Комин.

От такой наглости у меня перехватило дыхание.

– За кого ты меня принимаешь?!

– Не надо горячиться! – спокойно произнес Лещенко. – Нам с тобой лучше оставаться друзьями. Так спокойнее, для твоего бизнеса, и вообще…

– Для моего бизнеса?! – меня разобрал смех. – Товарищ дорогой, мы в Швейцарии. Тут такие прихваты не проходят. Быковать в России будете.

Лещенко смахнул со щек снежную пыль.

– «Прихваты», «быковать»… Откуда ты только слова такие берешь? В общем, так, дружок. На твои реплики времени больше не осталось, поэтому заткнись и слушай. – Он заговорил быстро, почти скороговоркой. – Бизнес твой тараканий я могу прекратить в два счета без всяких прихватов. Клиенты покупают здесь с твоей помощью дорогие часы и везут в Россию через таможню на руке. Тридцать процентов пошлины платить дураков нет. Мы будем ждать этих умников на таможне по прилету. Одного возьмем, второго, третьего. Контрабанда в крупных размерах. Слух поползет: Владимир Завертаев сдает клиентуру. Что тогда останется от твоего бизнеса? Да ладно бизнеса! Люди у тебя в клиентах серьезные попадаются, авторитетные, они могут счет выставить, тебе лично счет. Тут и здоровьем можно поплатиться. Поэтому еще раз повторяю, нам с тобой лучше не ссориться. А чтобы тебя совесть не очень мучила, скажу, что и приятель твой, Комин, тоже не белый и не пушистый. Американцы эту историю с айсбергом как по нотам разыграли. Подошло время делить Антарктиду, и им только повод был нужен, чтобы войска ввести. Малахольный террорист для них – идеальный вариант. Дешево и сердито. Я не думаю, что Комин такой наивный, чтобы этого не понимать. По сценарию он сейчас остывать должен где-нибудь на дне морском, мы его вытащили, привезли сюда. Так что негоже ему сейчас взбрыкивать.

Лещенко еще раз вытер лицо ладонью.

Разворотная мачта подъемника была совсем уже близко.

– Короче, – сказал Лещенко. – Выбор у тебя такой: если ты не со мной – конец твоему бизнесу, а если со мной – так я тебе еще и клиентов хороших подгоню. В посольстве и вокруг много людей, часы всем нужны, а цены ты даешь хорошие, в этом я убедился. Ну? Что скажешь?

Я молчал.

– Подумай, – сказал Лещенко. – Только предупреждаю, дешевые игры в благородство не прокатят. Если ты решил, что достаточно просто не встретиться с Коминым и можно выйти из игры, ты ошибаешься. Комин свяжется с тобой в любом случае, а если я не получу от тебя информации, значит, ты не с нами. Тогда не обижайся.

Подъемник достиг вершины.

– Жду известий! – Лещенко легко соскочил с кресла и укатил вниз, не оглянувшись.

Вечером позвонила жена из Дании, как раз к тому моменту, когда в бутылке виски оставалось уже меньше половины. Как я ни старался сконцентрироваться на четких и непринужденных ответах, она раскусила меня на второй фразе.

– Ты пьян?

Я стал говорить о том, что был во Флимсе с клиентом, промерз, пытаюсь согреться, но при этом совершенно не пьян.

– По крайней мере, клиент-то был стоящий? – голос в трубке звучал недоверчиво.

– Очень, очень стоящий, – горячо заверил я.

Такой ответ немного успокоил жену и естественным образом вывел разговор на тему денег. Денег не хватало, деньги были нужны. Компания, в которой работала жена, находилась в процессе реструктуризации, перспективы были неясные, в ее отделе плелись интриги, люди опасались увольнений. Она морально истощена, у дочки трудный возраст. На весенние каникулы хорошо бы было отправить Настю в языковой лагерь на юг Франции. Затея дорогая, но сделать это необходимо. Жена долго объясняла, почему. Я высказывал полное согласие по каждому пункту, чередуя одобрительные междометия с маленькими глотками виски.

Разговор плавно катился к логическому завершению, и вдруг раздался звонок в дверь. Он неожиданности я поперхнулся виски.

– У тебя гости? – холодно прозвучало из трубки.

– Я никого не жду, – прохрипел я сквозь кашель. Звонок повторился, он звучал задорно и настойчиво, совершенно по-свойски. Я бросился открывать. На пороге стоял широко улыбающийся Комин с пакетом, из которого торчала бутылка виски.

Я махнул рукой, чтобы быстро заходил, и сказал в трубку:

– Это Саша зашел… Одноклассник.

– Одноклассник?! – голос жены стал язвительным. – С каких это пор у тебя в Цюрихе завелись одноклассники?

– Точнее, он одногруппник, – поправился я. – Мы вместе в институте учились… Давай, я тебе позже перезвоню…

– Не утруждайся, мы собираемся спать.

– Ну, тогда завтра утром. Спокойной ночи!...

Я дал отбой и шумно выдохнул.

– Проблемы? – участливо спросил Комин.

– Ерунда! – махнул я рукой.

– Ну, здорово, швейцарец! – Комин сгреб меня в охапку. – Ты прости, что я опять на ночь глядя и без звонка. Знаю, у вас тут так не принято. Но закрутился совсем, не поверишь! Как белка в колесе. Думал, Швейцария – тихая, скучная страна. Отдохну тут, высплюсь. Какое там! Столько всего интересного! Чтобы нормально сесть, поговорить с другом, только ночью время и есть, ты уж не обессудь.

– Цюрих – фантастический город! – гремел он, когда мы уселись на кухне, в точности как в прошлый раз, перед бутылкой и пачкой соленых палочек, ибо закуски у меня в доме не прибавилось. – Неспроста тут революционеры селились: Ленин, Эйнштейн, Джеймс Джойс, дадаисты… Каждый в своей области революцию сделал.

– Так они тут как раз от скуки революции и делали, – ответил я.

Комин захохотал.

– Зря ты так! Я влюбился в Цюрих. Это такой, знаешь, всемирный уездный город. Не мегаполис, не столица. Размером с какую-нибудь Тулу или Архангельск, только Цюрих у всего мира на слуху, все его знают. Все тут бывали, но обязательно проездом. Даже если человек прожил здесь десять, двадцать лет, даже если умер здесь, он все равно считается, что был проездом. Такой вот уездно-проездный город. Почти как Одесса. Только Одесса уездно-отъездный.

Комин засмеялся, довольный каламбуром.

– Что ты грустный какой-то? – он посмотрел на меня изучающим взглядом. – Случилось чего?

Я постарался придать лицу беззаботное выражение.

– Все в порядке! Просто… Слушай, что мы все про этот Цюрих! Ты обещал про Антарктиду рассказать, как тебя угораздило ледник взорвать?

– Нечего тут рассказывать, – Комин отмахнулся.

– Нет, правда, расскажи!

Комин выпил, занюхал кулаком.

– В последнюю зимовку я у американцев был. Отличные ребята, мы сдружились. Образовалась у нас там компания, пять человек. Два гляциолога, механик, вертолетчик и я. Выпивали, разговаривали. Я им про Федорова рассказал, от себя кое-что добавил. В один из вечеров, за пивом, запустил идею – вот если бы антарктический лед растаял, люди бы быстрее колонизацию космоса начали. Американцы – люди дела, они на все с практической точки зрения смотрят. Гляциолог Тим говорит, в чем проблема? Можно устроить. Взорвать ледник, сойдут айсберги. Через неделю он определил двенадцать точек, которые надо пробурить и взрывчатку заложить. У техника Уилла в хозяйстве была подходящая передвижная установка для бурения льда. Взрывчатку нашли на законсервированной станции неподалеку. Буровую и ящики со взрывчаткой загрузили в вертолет и полетели. Якобы на ледовую разведку. Несколько раз слетали, двенадцать зарядов заложили с радиодетонатором. Уилл нажал кнопку. Затрясло так, что в ста километрах от места все ходуном ходило. Айсберг оторвало даже больше, чем ожидали. Потом разослали сообщения, что еще заряды заложены. Но это был блеф. Больше взрывчатки не было.

Я хотел расспросить подробнее, но в этот момент у Комина зазвонил телефон. Он сделал извиняющийся жест и заткнул пальцем ухо. Я слышал, что в трубке играла громкая музыка. Комин выслушал несколько коротких фраз, засмеялся и сказал «окей!».

– Хватит киснуть тут, – сказал он, пряча трубку. – Поехали со мной!

– Куда? – удивился я. – Поздно уже!

– Давай, давай, не пожалеешь! – Комин поднялся из-за стола.

Никуда ехать мне не хотелось, я бы и не тронулся с места, если бы не Лещенко. Я почти физически ощущал его незримое присутствие, чувствовал на себе его ледяной взгляд, представлял его крысиную ухмылку. Комин был и уехал куда-то, ничего не сказав. Моя совесть может быть спокойна. Но это именно то, что Лещенко назвал дешевой игрой в благородство. Так и есть. Игра в благородство. И притом – дешевая. Я залпом выпил остатки виски и сказал: «Поехали!».

Через сорок минут мы оказались в Нидердорфе в «Кабаре Вольтер». «Где ж еще встречаться революционерам!» – не мог не съязвить я. Знаменитое «Кабаре Вольтер», колыбель дадаизма, переживало нынче свою третью или четвертую реинкарнацию, на этот раз в виде туристического аттракциона, притворившегося «нетуристическим местом». Разношерстная винтажная мебель, общая потертость, граффити на стенах – на самом видном месте был изображен огромный фаллос.

Комин уверенно прошел к бару, помахал рукой кому-то в глубине зала. Ему ответили из-за крайнего столика. За столиком сидела компания из трех молодых людей, один из них был в инвалидной коляске – судя по неестественной изломанной позе, он страдал церебральным параличом. Вся троица, включая инвалида, выглядела, как типичные цюрихские леваки – в кедах, рваных джинсах, черных майках. На голове одного их них красовались связанные копной дреды.

Мы подошли. Комин принялся приветствовать всех по очереди ударами кулака в кулак, как это принято у чернокожих реперов, и легонько коснулся скрюченной кисти инвалида.

– Это мой друг Владимир, – представил меня Комин по-английски. – Он из России.

– А это Батист, Лео и Виктор. Они из ЕТХ, Высшей технической школы, очень талантливые ребята. Цифровые марксисты.

Батист и Лео, как по команде, подняли правую руку, расставив пальцы буквой «V», а Виктор, тот, что в инвалидном кресле, приветливо улыбнулся. К спинке его кресла была приторочена пивная банка, от нее тянулась прозрачная трубочка прямо ему в рот.

– Ты присаживайся, а мы с Батистом пойдем, возьмем пива, – распорядился Комин. Парень в дредах поднялся из-за столика и вместе с Коминым отправился к стойке.

Я уселся между Лео и Виктором, которые смотрели на меня с большим почтением, Комин явно пользовался у них авторитетом, который автоматически распространялся на всех его друзей.

– Цифровые марксисты, это что такое? – спросил я.

– Мы боремся с властелинами компьютерного облака, – высокопарно произнес Лео.

– Властелинами чего? – не понял я. По-английски это звучало Lords of the computing cloud, словно что-то из мира эльфов и хоббитов.

– Компьютерное облако, – пояснил Лео. – Это то, что раньше было интернетом. В интернете равноправные участники обменивались информацией, а теперь его загребла кучка умников и установила средневековые правила. В компьютерном облаке есть лорды и есть пейзаны. Десяток лордов и миллиарды пейзан. Лорды снимают сливки, пейзаны вырабатывают контент и не получают ничего взамен. Почти ничего.

– Лорды – это, например, Гугл? – предположил я.

Виктор дернулся в кресле и что-то прохрипел.

Я вопросительно посмотрел на Лео.

– Он говорит, Гугл – зло.

Виктор кивнул.

– Точно, бро! Гугл – зло! – согласился Лео. – И социальные сети – тоже зло. Они разрушают личность, оглупляют, воруют наше время. Лучшие инженеры и разработчики работают не над тем, чтобы решать реальные проблемы человечества – чтобы не было голодных, неграмотных, бесправных – нет! Они заняты оптимизацией обмена фотографиями в социальных сетях. Фотографии кошечек, блюд в ресторанах…

Виктор снова прогудел что-то.

– Дерьмо! – расшифровал Лео. – Точно, бро! А ты, Владимир, чем занимаешься?

– Продаю часы, – чуть не вырвалось у меня. – Я журналист, – сказал я, деликатно откашлявшись.

– Вот! – обрадовался Лео. – Ты же сам знаешь, что компьютерное облако сожрало журналистику. Посмотри на сайты социальных новостей! Что у них в топах? Кошечки! Тотальный идиотизм! Согласен?

– Пожалуй, да, – кивнул я. Я поискал глазами Комина. Он стоял у стойки и оживленно беседовал с Батистом. Нести пиво, похоже, он не собирался. – И что же вы, цифровые марксисты, собираетесь делать?

– Мы собираемся разрушить компьютерное облако, – ответил Лео.

Виктор вставил нечленораздельную реплику.

– Именно к чертовой матери! – согласился Лео. – Покончить с его властелинами. Мы собираемся построить новую всемирную сеть, с другими порядками. Но сначала нам нужно объединиться, всем, кто сыт по горло этим дерьмом. Таким, как ты, как твой друг Алекс, как тысячи, тысячи других. Вместе мы победим!

Виктор дернулся в коляске и с большим трудом приподнял руку, на скрюченной болезнью кисти руки шевельнулись два пальца, так – что можно было угадать букву V. Лео вслед за ним поднял руку. Они оба посмотрели на меня.

Я тоже поднял руку – Виктория! Победа! – и осторожно огляделся по сторонам. Люди за соседними столиками не обращали на нас внимания. Зато нас, наконец-то, заметил Комин. Он подошел с четырьмя кружками пива в руках, еще четыре нес Батист.

– Я вижу, вы нашли общий язык, – Комин с грохотом поставил кружки на стол. – Выпьем за победу? – Он извлек из сумки Виктора специальную воронку и принялся переливать пиво в притороченную к инвалидному креслу банку.

– Владимир Ленин жил в Цюрихе в семнадцатом году, перед самой русской революцией, – рассказывал он, пока лилось пиво. – Он тоже встречался со своими товарищами именно здесь, в «Кабаре Вольтер». Все они умещались за одним столом. Их было пять-шесть человек, иногда десять, но не больше. Через несколько месяцев, когда произошла революция, у Ленина были миллионы сторонников. Но начиналось все за таким столиком.

Комин снова пустился вещать языком манифестов. Еще и Ленина приплел.

– Откуда ты все это знаешь, бро? – спросил я с поддельным восхищением.

– Исторический факт, – невозмутимо ответил Комин. – Прочел у Солженицына.

– Сол-же-ницын! – с трудом выговорил Лео. – Я знаю его. Он – герой. Как Ленин.

– Ну, в каком-то смысле… – кивнул Комин. – За победу! – он поднял кружку.

– За победу! – повторили все, включая Виктора.

Мы покинули «Кабаре Вольтер» в начале одиннадцатого. В ушах звенело от громкой музыки, голова трещала от пива, наложенного на виски. Я направился к трамвайной остановке.

– Зачем тебе трамвай?! – запротестовал Комин. – Давай прогуляемся! Надо продышаться.

Продышаться действительно следовало. Мы двинулись не спеша вдоль набережной Лиммата. Вокруг было полно народу. Подгулявшие компании шумно вываливали из ресторанов, вокруг баров толпились курильщики. Тоже захотелось курить. Много лет, как бросил, а тут вдруг захотелось. Я спросил сигарету у прохожего. Затянулся.

– Ты чего это? – удивился Комин. – Нервишки, что ль?

– Да так, – я выпустил дым вверх. – Иногда себе позволяю.

«Почему он спросил про нервишки? – мелькнуло в голове. – Знает про нашу встречу с Лещенко в горах? Опять проверка, не скурвился ли я? Рассказать ему? А если не знает? Тем более рассказать! А если Лещенко узнает?...»

– Как тебе мои друзья? – прервал мои размышления Комин.

– Колоритные, – рассеянно ответил я. – Ленин, Солженицын, властелины интернета...

– Главное – они отличные инженеры! – воскликнул Комин. – Выглядят, как босяки, но золотые головы!

– Будешь вместе с ними бороться против компьютерного облака?

– Вместе с ними я буду бороться за прорыв в дальний космос. Ну и заодно против компьютерного облака. У меня с этими ребятами есть много точек соприкосновения. Общие интересы, так сказать.

– Общие интересы… – повторил я. В голове у меня возникла неожиданная идея. Чтобы избавиться от бремени, взваленного на меня Лещенко, надо разругаться с Коминым. Разругаться вдрызг, до драки, срочно, не медля, пока он не успел ничего рассказать. Времени на обдумывание не было, и я сразу бросился в бой. – А с американцами у тебя тоже нашлись общие интересы? – спросил я, стараясь подпустить в вопрос как можно больше яду.

– С какими американцами?

– Там, в Антарктиде. Вы взорвали ледник, они ввели войска и, кажется, для них это оказалось очень кстати. Как по заказу.

– А, ты про это… – Комин простодушно усмехнулся, совсем не так, как усмехаются разоблаченные злоумышленники. – Я это сразу заметил. Как-то все очень легко и просто у нас там получилось. Нашлась взрывчатка, будто только нас и ждала, потом вертолет. Конечно, мои американские друзья – и Ник, и Билл – были не простыми зимовщиками. Они были зимовщиками в штатском, – Комин засмеялся. – Но они сделали в точности, что мне было нужно. Сделали очень быстро и профессионально, обычные зимовщики так бы не сумели.

– А ты сделал в точности, что они хотели.

– Получается, что так, – согласился Комин. – Ну и что? Никто не погиб. Это главное. Я готов сотрудничать хоть с американцами, хоть с чертом, если это нужно для дела… Ух ты, смотри, какие! – Комин застыл на месте, увидев двух девиц в колпаках Санта-Клаусов.

Мы дошли до Лимматкай – цюрихского района «красных фонарей». Ни одного красного фонаря там не было, набережная, застроенная серыми складами, освещалась скудно и продувалась ледяным ветром насквозь. В пуританском Цюрихе смертный грех уличного блуда даже не пытался притворяться хоть сколько-нибудь привлекательным, наоборот, был заранее обставлен адскими декорациями. Наверное, это и сбило Комина с толку.

– Пойдем-ка, познакомимся! – он схватил меня за локоть и потащил в сторону девиц.

– Да ты с ума сошел! – заупирался я.

– Пойдем! Пойдем! – Комин продолжал тянуть.

Девицы нас заметили:

– Привет, красавчики! – как по команде, заворковали они наперебой. – Как дела, красавчики? – Шубки искусственного меха игриво распахнулись, демонстрируя укрытое от холода силиконовое богатство.

– Вау! – взвился Комин. – Мери кристмас! Что ж вы тут стоите?

– Протри глаза, дубина! Это проститутки! – зашипел я.

– Ду ну! – осекся Комин. – Не может быть! – Он внимательно посмотрел на девиц, которые продолжали твердить, как заведенные:

– Как дела, красавчики? Развлечемся, красавчики?

– Ну да, ну да, – Комин обескуражено шмыгнул носом. – Но все равно, с Рождеством, девушки! – он отсалютовал им рукой.

– Пошли уже, Казанова! – я потянул его прочь.

– Развлечемся, красавчики? Как дела, красавчики? – неслось нам вслед.

Просто так уйти с Лимматкай у нас, конечно же, не получилось. Едва мы отошли на двадцать шагов от первого поста ночных бабочек, перед нами выросла мощная фигура в куртке с накинутым капюшоном.

– Привет, парни! – раздался голос из-под капюшона. – Хотите развлечься?