Текст книги "Предсказание дельфинов"

Автор книги: Вольф Вайтбрехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Вольф Вайтбрехт

Предсказание дельфинов

1

Хельга Хубер поднесла влажную, блестящую фотографию к слабому зелёному свету лампы и критически её осмотрела. Затем сделала следующую, а потом ещё одну. Смотри, подумала она, никто не сможет сделать лучше: контрастно, блестяще, неплохо оформлено... Она невольно улыбнулась. Туристическое бюро заказывает одно и то же снова и снова, и ему всё мало: Золотая крыша, Мария-Терезиен-штрассе, Хофкирхе и Карвендель. Она делает это для них четыре или пять лет, и это становится просто идеальным. Потом они печатают это на глянцевой бумаге в своих элегантных изданиях, которые все слишком красивые и блестящие по сравнению с повседневной жизнью Инсбрука; Но это приносит ей что-то, пусть даже и не очень много, – подумала она, – как будто золотые, богато украшенные стрелки часов в Инсбруке ни на йоту не сдвинулись, как будто ничего не произошло в огромном мире, который расширяется с каждым днем.

И всё же чуть меньше четверти года назад они открыли обсерваторию на Луне. Она называется – Терра вырытая на сорок семь этажей в твёрдой коре, с потрясающими научными удобствами, плантациями водорослей, фонтанами и телескопом, который, как считается, должен быть феноменальным. И всё это под синим флагом ООН; русские и американцы работают там вместе. Чудо обсерватории, пожалуй, захватывает дух. Ещё более поразительным было – чудо – общности, которое поначалу одни подвергали сомнению, подозревали и осуждали, но затем защищали и приветствовали другие: ВОСТОК И ЗАПАД ВСТРЕТИЛИСЬ НА ЛУНЕ, РАЗБИТЫЕ ЕЩЁ ДО ОТКРЫТИЯ? ЛУНА РАЗДЕЛИЛАСЬ НАДВЕ? ЛУНА – ВЕЛИКИЙ ПРИМЕР – УСПЕХ ВСЕХ ПРОГРЕССИВНЫХ СИЛ! Газетный лес всё шелестел и шелестел.

Мир стал шире и интереснее, и она, Хельга Хубер, тридцатиоднолетняя блондинка, крещёная католичка, сидит в своём углу в Инсбруке, встречает приятных людей в традиционных костюмах, поправляет шарф Терезы, чтобы не было видно зоба, и ставит её перед могилой Андреаса Хофера. А её Бертель, приват-доцент доктор Бертель Хубер, дни и ночи напролёт размышляет о легендах и сказках, пишет о них учёные книги, и их печатают, слава богу, что хоть печатают. И вот они живут среди сеппельхозенов и эльфов и довольны; действительно ли они довольны?

Она вымыла руки. Разве открылась дверь? Было необычно, что он возвращался сейчас; было всего одиннадцать. Она подбежала к нему. – Что случилось, что-то случилось? Университет сгорел? – Он выглядел странно, вешая пальто на вешалку, такой изможденный, такой замкнутый, словно она редко его видела.

– Что случилось?  – переспросила она.

Наконец он открыл рот. – Здравствуй. Ну же, будь хорошей, сделай нам кофе. Он нам понадобится. Университет сгорел, ты абсолютно права.

– Не говори глупостей, иди сюда, садись. Не делай перепуганную рожу!

Он даже не подумал сесть. – Представьте себе, – начал он на пороге гостиной, – что Хольцапфель вызывает меня меньше часа назад и сообщает, что министерство урезало университетский бюджет, в результате чего Сенат не в состоянии… И ему, как декану, выпала неблагодарная задача сообщать мне об этом, хотя я уверен, что он всё прекрасно понимает… Короче говоря, он хрюкает и хрюкает, и заявляет, что Сенат отныне не в состоянии покрыть расходы на литературу, которые доктор Хубер должен выполнить – он именно сказал – выполнить – его venia legendi. Более того, ожидается сокращение зарплаты, и, к моему утешению, как он объяснил, не только мне.

Хельга взяла его за руку и усадила в кресло.

Разве это не свинство? – продолжал Хубер, едва разминая ноги. – Они засунули это в спину математикам, нет, отняли у нас, как у умственно неполноценных. Это называется адаптацией университета к научно-техническому прогрессу и подготовкой к 2000 году; не смешите меня, ну, спасибо!

Он сел напротив неё и смотрел на неё. В его глазах пылал гнев. На щеках появились пятна, которых никогда раньше не было. Он был похож на маленького мальчика, которого мать позвала домой на ужин после очередной драки: красный и немного вспотевший, с взъерошенными волосами.

– Сначала кофе – ответила она, снимая заляпанный белый халат, который носила во время работы.

– Знаю, тебе не обязательно так выглядеть. Глупо так накручивать себя, я это и сама понимаю. Но на этот раз это уже слишком… -

– Что ты хочешь сделать? Твои коллеги уже знают? А студенческий комитет? В Вене это просто так, с нуля, не сделаешь… -

– Да, можешь. Ты читал – в одном из последних выпусков судебного документа его Величества – что почтенная альма-матер отстаёт в развитии, что мы только сейчас приближаемся к тому, чего другие страны, например, ГДР, успешно достигли семь, восемь, девять лет назад? Вот тебе и решение высшей олимпийской мудрости: Зевс сокращает; избавляется от фольклора, он его всё равно ненавидит, компьютер теперь сделает это левой рукой, нет, они сделают это последним, самым худшим транзистором.

Ей стало немного легче. – Ты почти смешон, когда злишься. Но я бы так не расстраивалась. То, что твой Зевс – не крёстный отец, а бык, праведный, почтенный, – не новость, и мы давно знаем, что в Вене хотят не отставать. Они вспоминают нашего Рода. Рода с его знаменитым различием между Австрией и Италией: вечно синее небо смеётся над Италией, а весь мир смеётся над Австрией. И в Вене это не любят.

– Настоящая государственная измена, – ответил он; вокруг его глаз залегли лёгкие морщинки, и она поняла, что худшее уже позади. Он также спросил: – Разве ты не обещал кофе?

– Подать?

– Да, прошу. Чтобы можно было подумать. Я просто не допущу этого. Особенно сейчас, когда другие страны тоже так благосклонно относятся к моей монографии.

 соблазнительно распространялся аромат кофе. Если у покоя и есть запах, подумала Хельга, то это может быть только кофе. Бертель сделал первый глоток и щурился, как кот на полуденном солнце. – Теперь всё в порядке, – подумала она, но Бертель заявил:

– Я поеду туда.

– Куда?

– В Вену, в министерство. Беру с собой все пресс-релизы из-за границы. Посмотрим. У меня смутное предчувствие: их ужалил мерзавец, мерзавец, но не тот.

– Не будь таким грубым и не говори таких вещей в министерстве, ради Бога, сдержись, даже если будет трудно. Покажи свою самую обаятельную сторону, она у тебя тоже есть – подумала она. – Конечно, ты прав. Ты не можешь всё терпеть. Иди туда, я тоже имею это в виду. Или тебе сначала к Зевсу?

– Зевс от Зевса. К тому же, я ему не пара. Лучше иди. Привет, я здесь, почему и кто тебя дезинформирует?

– Лучше не зацикливайся на финансовой стороне – увещевала она его. – Ты хорошо зарабатываешь, так и говори, даже если это неправда. Слава богу, тебе не нужно полагаться только на университет.

– Речь идёт о принципе. Если международное научное сообщество признало важность моих исследований, то мне должны платить столько, сколько принято здесь, в стране.

Хельге было знакомо упрямство и мужское слово – принцип Она была бессильна против него. Молча она убрала чашки со стола.

– Чемодан вон там – сказала она. – Помочь? Зная тебя, ты сейчас едешь ночным поездом. Уверена, билеты у тебя уже в кармане? -

Наполовину виноватый, наполовину довольный, он кивнул и сказал: – Спасибо, справлюсь.

Пока он собирал вещи, в голове проносились тысячи мыслей. В Вену. Из-за Хольцапфеля, Зевса и финансовых порезов. Со временем в его голове всплывало всё больше воспоминаний о детстве, тесно связанном со столицей. Почему он действительно хотел туда поехать? Чтобы снова увидеть этот город, Дунай, Штеффель? Не столько в соборе Святого Стефана, сколько в министерстве, где он хотел изложить свою позицию. Да, именно так. Он был очень далеко, когда слишком подробно осматривал рубашку, которую должны были подарить путешествующему лорду.

***

Вена. Это было давно, в первую зиму после войны. Тогда он ещё был одним из тех, кто любит брюки. Мать привезла его сюда, к бабушке, потому что в столице распределение продовольствия было выгоднее, чем дома, в Инсбруке. Тогда всё вращалось вокруг распределения.

Бабушка была строгой женщиной. Она не баловала своего единственного внука. Ему приходилось подчиняться; часто он получал сильную пощёчину от её старой, костлявой руки. Бабушка была трудолюбива. Несмотря на свои годы, она ходила стирать бельё в чужие дома. К господам, так они это называли. Она не излучала особого тепла. Лишь много позже Бертель понял, что она выгорела, выгорела изнутри.

Дедушка погиб в Галиции во время Первой мировой войны. Так что она осталась одна с двумя сыновьями. Для всех них это были годы голода, и только упорным трудом ей удалось выжить, чтобы все наконец смогли свести концы с концами.

Вена была чем-то новым и захватывающим для маленькой Бертель – машины, гудящие, скрипящие, ярко-жёлтые трамваи, толпы людей, и он посреди всего этого, за руку бабушки, которая тянула его, чтобы он не заблудился в суете.

И было ещё кое-что, что завораживало его: солдаты. Они носили разную форму; некоторые были в коротких пальто и держали в руках маленькие чёрные палочки, которыми играли. Французские офицеры, сказала бабушка. Вскоре он научился различать цвета и покрой мундиров, но самыми странными для него были русские. Когда он встречал их на улице, они казались ему немного пугающими. Зимой они носили длинные, землисто-коричневые пальто, доходившие почти до земли, и странные меховые шапки на головах. Словно медведи, они топали и покачивались по венским мостовым. Нужно было быть осторожным. Они никогда не давали маленькому Бертелю жевательную резинку, как весёлый американский лейтенант, живший по соседству и говоривший по-немецки.

Однажды весной Бертеля одного отправили купить что-нибудь для бабушки. Ему нужно было пройти мимо огромного здания с колоннами, – Комендатуры как сказала ему бабушка. Перед дворцом стоял часовой с автоматом на груди. Бертель посмотрел на странного солдата с другой стороны улицы сначала робко, потом пристально. Бабушка всегда слишком быстро тащила его за собой. Русский был без пальто; в конце концов, уже была весна, и Бертель заметил, что у него ноги, как у всех остальных. На них были начищенные чёрные сапоги, блуза были туго затянута поясом, а из-под пилотки выглядывал клок светлых волос. По возрасту еще мальчишка. У мальчика был маленький, смешной нос пуговкой и весёлые глаза, усеянные веснушками; это было видно издалека.

Хотя Бертель и разглядывал красноармейца с безопасного расстояния, он заметил это, и коротышка показался ему довольно бледным и изможденным. Во всяком случае, часовой с большим автоматом подмигнул Бертелю и рассмеялся, а Бертель, поначалу испуганный, в конце концов нашёл это забавным и тоже рассмеялся. – Русский надо мной посмеялся – подумал он, продолжая идти.

С тех пор русские стали для него настоящими людьми. С ногами, глазами и ртом, которые заставляли их смеяться. Но в них всё ещё оставалось что-то чуждое, что-то, что прилипло к ним, особенно потому, что постоянно это повторяли взрослые.

Он должен был думать обо всём этом, собирая чемодан. Потому что ему хотелось оказаться в том самом дворце, перед которым стоял тогда часовой, этот весёлый Иван или Сергей, или как там его звали. Там, в бывшей комендантской, находилось Министерство культуры. Он хотел войти, обременённый тревогами, жалобами и стопкой зарубежных пресс-релизов, которые, как правило, хорошо и с замечательным осмыслением освещали его книгу – "Фантазия и реальность – сравнительное изучение истории, легенд и сказок Тироля".

***

Пронзительно прозвенел звонок, возвещая об окончании перерыва в конференции. Вопреки всем обычаям, у дверей Большого зала венского дворца Хофбург собралась толпа, словно никто из участников конференции не мог дождаться возвращения на свои места.

Боковые ярусы, где теснились люди, тоже быстро заполнялись. Стук стульев, обитых выцветшим бордово-красным бархатом, смешивался с обрывками разговоров со всего мира, эхом отражаясь от стройных мраморных колонн.

Холодное великолепие просторного зала, залитого приглушённым светом двух огромных хрустальных люстр, контрастировало со строгим убранством президиума конференции. Там, на заднем плане, было растянуто прямоугольное светло-голубое полотнище, изображающее земной шар в серебряных очертаниях, обрамлённый двумя лавровыми ветвями – символом Организации Объединённых Наций. А над этим сине-серебряным, этим мерцанием устремлённой в будущее надежды, висел австрийский федеральный орёл – чёрный колосс в красно-бело-красном нагруднике, растопырив когти и держа в одной руке молот, а в другой – серп; старый двуглавый орёл Габсбургов, сгоревший в огне Второй мировой войны и ставший после освобождения символом республики. Символ, гротескно контрастировавший с реальностью, не только с имперско-королевской атмосферой этого зала, но и со всем внешним миром.

Звон стульев стих, и в зале повисло шуршание – результат перелистывания тысяч страниц программы конгресса, словно все хотели убедиться, что сейчас выступит именно Джон Г. Уилер.

Знаменитый зоолог никогда прежде не выступал на международном конгрессе. Высокий, худощавый американец широким шагом прошёл между рядами стульев к кафедре, открыл портфель, сменил очки и окинул взглядом аудиторию, откуда его встретила волна любопытства. Затем он коротко поклонился председателю и начал тихим, сухим голосом.

Семён Коньков внимательно выслушал первые несколько предложений, держа ручку в руке. Через несколько минут он сунул её в нагрудный карман. То, что американец объявил о мозговом индексе, можно было найти в любом школьном учебнике биологии. Взаимосвязь между корой головного мозга и лежащими в её основе вегетативными нервными центрами у различных млекопитающих:

Жираф 38

Медведь 42

Обезьяна 62

Слон 145

Дельфин 175

Человек 214

Уилеру не пришлось бы проделывать весь этот путь из Флориды в Вену! Коньков с нетерпением ждал рассказа о дельфинах Уилера, а американец выдал одни лишь банальности! Конечно, тому, кто никогда не занимался этой темой, было бы интересно узнать о свойствах кожи дельфинов и о том, что известный инженер по гидродинамике Крамер в 1955 году пришёл к выводу, что кожа дельфина представляет собой вершину совершенства и утончённости его патентов, поданных в 1938 году, на снижение сопротивления течению жидкостей. Но, в конце концов, это был международный конгресс учёных-биоников, а не вечернее занятие в колледже! Коньков взглянул на главу делегации, сидевшего рядом с ним.

Профессор Сахаров, подперев лицо рукой, правой рукой рисовал в блокноте закорючки, замысловатые круги и завитушки цифр. Должно быть, он заметил взгляд Конькова, потому что поднял голову, слегка приподнял левую бровь и едва заметно пожал плечами.

Это успокоило Конькова.

Худой человек за кафедрой с короткими, седыми, как лед, волосами и суровым, тонкогубым ртом продолжал говорить тихо и бесстрастно.

По-прежнему школьная мудрость. Он читал лекцию об общении дельфинов, которое доктор Лилли исследовал, так и не найдя ключа к языку дельфинов. Он подробно указал на то, что доверие дельфинов к людям было известно ещё в древности, о чём свидетельствует монета из древнегреческого города Тирсос с изображением мальчика, едущего верхом на дельфине. Затем он затемнил комнату и показал цветной фильм о своей станции – Морская земля Прозрачная сине-зелёная вода пенилась кристально чисто, когда дельфин высоко поднимал своё стройное, стально-серое тело над поверхностью, так что его бледное брюхо блестело, словно снег на солнце. В этом тоже не было ничего нового, ничего такого, что уже не наблюдалось бы неоднократно, хотя и не так блестяще сфотографировано.

Позже Уилер обратился к строению мозга дельфинов. – Я вспоминаю неразгаданную тайну центров субталамических ганглиев, обнаруженных только у дельфинов, и молчащих зон коры головного мозга, из которых не может исходить абсолютно никаких стимульных импульсов.

Коньков поднял взгляд. Стимульные импульсы? Интересно. Наконец, американец перешёл к конкретике. Расскажет ли он о своих экспериментах, может быть, о проектных кривых или таблицах?

Но докладчик снова отвлекся, рассказывая о социальной структуре дельфиньих стад так подробно, что Семён Коньков снова впал в разочарование, ведь всё это было его повседневной рутиной на посту заместителя директора Одесского океанариума. Профессор Сахаров неустанно чертил свои фигурки и закорючки. Но вдруг он подвёл черту под своими каракулями и заполнил строку за строкой своим мелким, аккуратным почерком.

Уилер едва заметно повысил голос. – Почему у дельфина такой большой мозг, вернее, передний мозг? Если предположить, что теория эволюции верна, то доисторический кит, предок дельфинов, вернулся в море уже высокоразвитым млекопитающим. Мы, зоологи, предполагаем, что это могло произойти 60 миллионов лет назад, а может быть, как я подозреваю, и раньше

Коньков шепнул Сахарову: – Гораздо раньше! -

– Вопрос в том, – оживился Уилер, – что, если доисторический кит уже тогда обладал большим индексом мозга, почему он вернулся в море? Почему он не смог обосноваться на материке, хотя его знаменитый потомок сейчас стоит сразу после человека по уровню интеллекта? Вторая возможность: его мозг приобрел свою нынешнюю структуру только после возвращения в море. И снова вопрос: почему? Из истории эволюции мы знаем, что каждое животное нашло наиболее благоприятную форму адаптации к окружающей среде для своего существования и сохранения вида. Чтобы быть дождевым червем, питаться и размножаться, как он, требуется что угодно, кроме головного мозга. Его нервной системы, похожей на веревочную лестницу, и нескольких ганглиозных узлов достаточно, чтобы с трудом выживать в качестве дождевого червя. Поэтому, на мой взгляд, исключается и возможность того, что мозг дельфина столь радикально изменился только после его возвращения в море. Ведь жизнь в море требует большего, чем есть в распоряжении дождевого червя, но не такого размера мозга. Более тонкой формы, чем у дельфина, который уже появился в… Современный вид появился в конце позднего третичного периода, то есть 1–2 миллиона лет назад. Возьмём, к примеру, акулу. Она плавает почти так же быстро, как дельфин; у неё идеально обтекаемое тело. Однако плавает она иначе, поскольку является рыбой. Благодаря жаберному дыханию она ещё лучше приспособлена к жизни в море, чем дельфин. И всё же у акулы очень маленький головной мозг, типичный для рыб.

Уилер на мгновение замолчал и снял очки без оправы.

После его последнего замечания в комнате повисло беспокойство; люди перешептывались, покашливали, словно осенний ветер сквозь шелест листьев.

Коньков наклонился к Сахарову: – Он сформулировал парадокс, парадокс мозга Уилера; предложит ли он решение? -

– После всего этого, – продолжил американец, выделяя каждое слово, – я считаю, что дельфин, каким мы его знаем сегодня, не может быть результатом нескольких тысяч лет эволюции

Шёпот в комнате усилился, и крикуны стали громче: – Непостижимо! – – – Почему? – – – Смелое заявление! -

– Скорее, я подозреваю, что дельфин был намеренно и целенаправленно изменён – что с ним произошло что-то непостижимое для нас.

Шёпот становился громче; Уилер быстро и почти умоляюще возразил: – Возможно, дамы и господа, в результате процессов, мутаций, генетических изменений, влияния – возможно, даже внеземного разума, – которые просто находятся за пределами нашего понимания. Что-то случилось с дельфином; им манипулировали, иначе многие технические, перфекционистские объяснения феномена дельфинов были бы необъяснимы. Вот вам моё мнение.

В зале воцарилась мертвая тишина. Как только последний синхронный перевод прошёл через аудиосистему, волнение снова охватило слушателей. Некоторые слушатели вскочили и что-то крикнули в сторону президиума. Их крики спровоцировали других. Шум был подобен шуму пчелиного улья перед роением, с отчётливо слышимым угрожающим подтекстом. Он обрушился на кафедру, словно волна. Уилер снова сменил очки, достал платок, вытер им лоб, поклонился и медленно прошёл по залу, словно человек с тяжёлой ношей на плечах.

Председатель собрания, профессор Шри Бхана Сик из Бомбея, поступил мудрейшим образом в такой ситуации: он, вне регламента заседания, объявил перерыв на полчаса.

В кафе рядом с большим конференц-залом было трудно найти свободное место. Он был оформлен исключительно в венском стиле: зеркала в позолоченных рамах, небольшие круглые мраморные столики и изящные стулья с разноцветной обивкой и резными спинками, имитирующими рококо. Выглядели они великолепно, но сидеть на них было мучительно, особенно такому тучному человеку, как профессор Ломради из Рима, который застонал, садясь за стол в окружении троих мужчин.

– Рад, что вы здесь, мой дорогой друг – приветствовал профессор Лемэр из Сорбонны, невысокий мужчина с заметно почерневшими усами, подсевший к двум советским ученым. – Немного чёрного кофе пойдет нам всем на пользу.

Подошёл официант с подносом и поставил перед каждым по чашке и стакану свежей воды. над шумом, поднимавшимся со всех сторон, временами усиливающимся до фортиссимо ободряюще парил аромат эспрессо.

Ломради закурил трубку и вздохнул. – Мадонна, этот янки не верит в чудеса природы! Не верит! – Он меланхолично выпустил дым в воздух.

– Возможно, идея Уилера не так уж и абсурдна – возразил француз. – Мы давно преодолели идею персонифицированного Бога. Дорогой мой, я тоже католик – пылко добавил он, видя, как Ломради с болью смотрит на него. – Думаю, именно мы, естествоиспытатели, должны относиться к таким вопросам серьёзно, очень серьёзно. Между небом и землёй много тайн; почему бы не обнаружить и ранее неизвестное, преднамеренное воздействие на существо нашей планеты? -

– Ни один воробей не упадёт с неба без Него – с улыбкой вставил Сахаров. Ломради повернулся к нему. – О, в Одессе знают Библию? Но

я не могу разделить мнение Уиллера. Для меня эта высокоструктурированная материя, – мозг – выражение высшей логики в природе, выражение творческой мудрости Бога, если хотите. Может быть, я старомоден, но для объяснения – дельфиньих чудес – мне не нужны никакие внешние манипуляции, Бог знает где! -

Он рассмеялся пронзительным, резким смехом, заставив несколько голов за соседними столиками повернуться. – Возможно, Уилер имеет в виду дьявола, Люцифера, старого противника. Мне вполне достаточно одного творца.

Лемэр с сомнением покачал своей изящной фризурой. – Уилер ни слова не сказал ни о Боге, ни о Люцифере. Он сформулировал это так: целенаправленные изменения, необъяснимые влияния. Возможно, это были не целенаправленные, а случайные мутации, вызванные внеземным излучением. Или преднамеренно вызванные носителями давно затерянных культур – вспомните Атлантиду

– Вы, возможно, придерживаетесь теории о том, что история человечества представляет собой цепь катастроф? – – быстро спросил Коньков. Его французский был с акцентом. – Что всё существовало раньше, или даже несколько раз, было уничтожено в мировом пожаре, а затем пришлось восстанавливать? Атлантида была уничтожена игрой с атомным огнём, Всемирный потоп был спровоцирован таянием полярных льдов водородными бомбами; затем восстановление произошло с помощью ручных топоров и каннибализма – разве это не одна из тех самых – современных – теорий? Даже если бы относительно высокоразвитая культура погибла, она никогда бы не смогла достичь уровня понимания, необходимого для управления дельфинами

Сахаров невольно улыбнулся, увидев рвение, с которым его заместитель Коньков вмешался в дискуссию.

– Нет, я не это имел в виду – ответил Лемэр. – Одно для меня несомненно: на нашей планете ещё много сюрпризов. Я за воображение в науке. И Уилер представил вывод, который, хоть и кажется фантастическим, не лишён определённой логики. Вспомните лекцию позавчера, когда Токояма докладывал о том, насколько Япония продвинулась в синтезе рибосом как кодовой матрицы. После синтеза генов несколько лет назад это представляет собой ещё один шаг к модификации генетической структуры, к конструированию живого существа в соответствии с предсказуемыми процессами

– Японская Альфа Плюс, „О дивный новый мир“ Хаксли, ну, спасибо, меня от этого просто тошнит Толстый Ломради содрогнулся; несмотря на весёлое выражение лица, было видно, насколько он был смертельно серьёзн.

– То, что американцы называют „псевдо“ в своих научно-фантастических рассказах. – сказал Сахаров. – Может быть, Уилер – поклонник этого литературного жанра?

Коньков набросал несколько слов на салфетку и снова принялся за дело: – При всём уважении, я считаю гипотезу Уиллера плодом воображения. Пока нет никаких доказательств того, что Землю когда-либо посещали с других планет, если мы хотим искать этот странный – разум – – ни в Боге, ни в затерянных цивилизациях. Шумиха вокруг летающих тарелок – чистейший обман. Я считаю, что в области нашей Солнечной системы нет высокоразвитых форм жизни, кроме как на нашей собственной планете. Извне? Нет. Мы находимся на задворках галактики. Чтобы достичь скорости, приближающейся к скорости света, масса должна стать настолько невыносимо большой, что перемещение таким образом – а с такими скоростями пришлось бы двигаться в космосе – кажется мне невообразимым. Существование особых ускоряющихся частиц, тахионов, скорость которых начинается только со скорости света, до сих пор не доказано ни на Земле, ни в космосе. Я уверен, что мы являемся и останемся пленниками нашего Солнца В лучшем случае я мог бы представить себе радио– или, может быть, телевизионную связь. Но это вряд ли имеет какое-либо отношение к дельфинам. Нет, дельфины эволюционировали так же, как и любое другое живое существо на нашей планете.

Он был объят страстью. Он возбуждённо провёл сильной рукой по своим коротким светлым волосам.

– Дорогой молодой коллега, – сказал ему Ломради, – мы полностью согласны, хотя и с разных точек зрения. Почему Уилер хочет считать дельфинов изменёнными, манипулированными, подвергшимися искусственному влиянию? О, поверьте, старик, есть много вещей, столь же замечательных, как эти дельфины, по крайней мере, для меня. У летучих мышей, например, есть система звукового обнаружения, которая действует тоньше, чем самая лучшая радарная система; прядильный аппарат любого паука намного превосходит техническую конструкцию, используемую в производстве искусственного шёлка или нейлона. И, господа, разве не следует нам считать всю бионику международным шпионским предприятием, с помощью которого люди хотят исследовать производственные секреты природы и использовать их в своих целях? Разве это не лучшее доказательство того, насколько логично, умно и разумно устроено всё в природе? Итак, если есть Создатель, а я всеми руками за это, то либо всё, либо ничего! Если есть Бог, то Он – Создатель всего, что ползает и летает

***

Посол Джордж Г. Макгалли, которого друзья часто называли – тройным Г был в ярости. Он лично оповестил все пресс-агентства о сегодняшней лекции профессора Уиллера, а тот в конце нес такую запутанную чушь!

Макгаллий искренне считал, что профессор окончательно опозорил Соединённые Штаты своими поразительными заключительными словами. Если бы он только признал Бога создателем дельфинов! Но нет, все эти разговоры о – манипуляциях – псевдо – и – внеземном разуме -!

И он особо отметил доктора Лилли! Это был ещё один безумец, чьи эксперименты были вложены в наличные – настоящие американские деньги!

ВМС планировали использовать язык дельфинов для обучения этих послушных животных, чтобы их можно было использовать в качестве эскорта и сигнальных часовых для подводных лодок. Планы зашли так далеко, что их оснастили ядерными боеголовками – подобно смертоносным самолётам, которыми когда-то владели японцы. Но дельфины им не сынки, даже не союзники! С этими зверьками пришлось нелегко. Прошли годы, прежде чем появились первые результаты, и никто не был уверен, не выдумают ли вдруг резвые малыши что-нибудь ещё по пути к месту назначения. Не раз приходилось предупреждать базу, потому что они, визжа от радости, подплывали к ней со своими неразорвавшимися зарядами.

В то время Макгалли был молодым лейтенантом Военно-морского ведомства и знал кое-что, о чём не писали газеты. После подписания Договора о всеобщем разоружении ВМС США пришлось прекратить все дальнейшие эксперименты с дельфинами. – Морская земля – теперь финансировалась каким-то исследовательским советом, вероятно, связанным с каким-то фондом – посол не был точно уверен.

Морская земля! Эти здоровенные, блестящие серые парни выглядели так мило, когда проносились через кольца, играли в баскетбол или отплясывали задом наперёд по бассейну, виляя хвостами и ухмыляясь зрителям! Несмотря на раздражение, МакГалли усмехнулся, вспомнив кадры из цветного фильма Уиллера. От этого его возмутительное заявление стало ещё более непостижимым! Возможно, профессор переутомился и ему пора в санаторий.

Макгалли задумался, отпил виски и откусил кончик толстого – Апмана Он энергичным жестом оттолкнул приближающегося официанта с зажжённой спичкой в руке и потянулся за огнемётом, которым пользовался ещё со времён службы на флоте.

Итак, он сидел один в дальнем углу кафе, окружённый оживлённым разговором, изредка улавливая слова и обрывки предложений.

Там, должно быть, были русские, беседующие с толстым стариком и коротышкой-французом. Он напрягся, пытаясь уловить обрывки разговора. Раздражение или нет, главное было узнать мнение Конгресса о речи Уиллера.

Его внимание привлек голос: – Простите? – Довольно неловкий, высокий молодой человек поклонился ему и, когда Макгалли одобрительно указал на один из небольших стульев, пододвинул его к мраморному столу. Он попросил официанта принести мокко. – Вы случайно не слышали лекцию профессора Уиллера? – – обратился он к американцу.

– Да – лаконично ответил посол. Но, погодите, возможно, он услышал лишь первое мнение? Молодой человек сам выглядел как интеллектуал, немного помятый и неискушённый. Макгалли не смог бы объяснить почему; в его одежде не было ничего предосудительного, и всё же у него сложилось впечатление, что соседу по столику было совершенно всё равно, подходит ли цвет галстука к рубашке и костюму. Хотя он и подходил. Счастлив в браке, заключил посол.

– вы имеете в виду, – продолжил он уже более дружелюбно, – что мой соотечественник нес чушь? Говорите открыто, что думаете, особенно о конце речи.

– О, вы американец? Разве нам не следует говорить по-английски...? – Макгалли махнул рукой. – О нет. Мне нужно попрактиковаться Глаза его нового знакомого загорелись, когда он начал: – Ну, это профессор Уилер, это было блестяще! Не только фильм – хороший, превосходный; я имею в виду особенно его гипотезу о дельфинах. Я почти никогда не видел ничего столь смелого... -