Текст книги "Потаенные ландшафты разума"

Автор книги: Владислав Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава IV

Я словно бы вижу себя нарисованным. Вот этот контур, этот силуэт, выведенный на листе бумаги и внутри дополненный несколькими штрихами, незначительными подробностями, которые и должны отличить меня от всякого другого, созданного тем же способом. Если бы у меня был микроскоп... ах, да, я забыл – это же просто карандашный рисунок, увеличение только разрушит хрупкую иллюзию подобия, исчезнет образ и в поле зрения появятся жирные неровные линии, полосы, комки грифеля на волокнах бумаги. Но... минуточку терпения... Я ставлю перед изображением одно зеркало, перед тем – еще одно, теперь возьмем большую лупу...

Прокладывая себе путь в пространстве и времени, образах и идеях, в Весне и цветущем городе, в мимолетности, именуемой Эхо, и полях зависимости и патронажа, Элефант шел широким размеренным шагом по прямой, лежащей в извилистых примитивных лабиринтах каменного города.

Я всегда немного теряюсь, описывая его. Движение, подобное движению стрелы, выпущенной из лука, человек, столь непохожий на аморфное нечто, именуемое "обыватель", что кроме привычных и ничего не объясняющих слов "железная воля" или "несгибаемый характер", кажется ничто не подойдет для описания.

Он вдыхал весенний воздух, вбирал в себя всю весну разом с пением простодушных птиц, капелью, приветливым солнцем, первыми ростками, умытым асфальтом, но мысль его продолжала свое стремительно рассекающее обыденность движение.

Тот, к кому он шел, так же сильно с особым упоением впитывал ласку весеннего солнца, любовался совершенными громадно-ослепительно-белоснежными облаками, игрой света и тени в кронах едва начавших одеваться деревьев, наблюдал за возней малышей в разноцветных комбинезончиках, похожих на скафандры. И даже это невольное напоминание не ранило сегодня его сердце.

Молодого человека звали Ильей и еще Космическим Охотником, но ко второму его имени ныне можно было бы сделать приставку "экс".

Илья сидел недалеко от песочницы, где возились малыши, напротив парадной дома, в котором жил. Его неправильное грубое лицо с широким выдающимся вперед лбом, квадратным подбородком и маленькими, глубоко посаженными глазами утратило на некоторое время черты обычной для него угрюмости и выражало почти что блаженство. Наверное, сейчас он отринулся от своих земных горестей, забыл о своем недуге, о пожизненном заточении в инвалидном кресле, о боли, неумолимо-неотвязной, приходящей и уходящей подобно ветреной девчонке.

– Привет, Илья.

– П-п-ри-в-вет, – радостно откликнулся тот на знакомый голос, и по лицу его прошла судорога, по которой можно было догадаться, что он улыбнулся.

– Мне с тобой надо поговорить, – Элефант говорил с некоторой расстановкой, четко произнося слова. – Есть важное дело.

–Х-х-оро-ш-шо, – Илья закивал головой.

– Я тебя отвезу домой?

Снова те же судорожные кивки.

Элефант подхватил кресло сзади, с трудом толкая его по мокрому песку, направился к дому.

Илья был из известной группы Факира. Никто толком не знал, что с ним произошло ТАМ, он вынырнул с трассы в бессознательном состоянии с тяжелым отравлением, словно бы побывал подопытным кроликом при испытании нервно-паралитического газа.

Была догадка, что у него порвался скафандр, когда он охотился на одной из своих воображаемых планет, но никто не заговаривал с ним об этом.

К Илье часто приходили ребята, в иные дни их собиралось до дюжины, он всегда был рад им и оживленно болтал, иногда настолько самозабвенно, что речь его почти не отличалась от речи здорового, и даже судороги на время прекращались.

Дверь в квартиру Космического Охотника была почти всегда открыта, старшая сестра его стряпала на кухне, одновременно качая ребенка. Услышав, что Илья вернулся, она выбежала в прихожую с ребенком и поварешкой в руках, но увидев, что с братом Элефант, коротко поздоровалась, залившись краской смущения за свой несколько домашний наряд, и убежала обратно. В комнате Космического Охотника все оставалось на своих местах, словно бы он все еще продолжал быть активным трассером, только вот на стене больше не было ни изображений планет, ни чудовищных драконов и затейливых гигантских насекомых, теперь их заполнили пейзажи и портреты, автомобили и птицы, парящие над заливами, небоскребы и достижения дизайна в стиле хай-тек – все подарки ребят, каждый из которых принес самое дорогое и содержательное, так что теперь все это напоминало выставочный зал.

Элефант не стал подбираться к цели своего визита окольными путями. Он знал, что Космический Охотник один из самых смелых и прямодушных трассеров, и начал сразу:

– По косвенным данным ("что за чушь, – тут же подумал он, – разве могут быть прямые данные") Маэстро или уже вышел на трассу Черного Рыцаря или скоро выйдет туда. И, самое важное, – я уверен, что он тот самый Соединитель, о котором писал Экс-Со-Кат.

Про самого Маэстро Элефант ничего не рассказывал, он был уверен, что Илья все остальное знает о нем от друзей.

– Ты лучше других знаешь, как это опасно...

Элефант замолчал, потому что Илья вдруг закрыл лицо ладонью левой руки, которая у него действовала лучше.

– Я-я з-з-наю... – спазм сжал его горло, мешая говорить. Наконец он кое-как совладал с собой и продолжил:

– Ч-чер-ный Р-ры-ыцарь го-во-рил мне-е: "т-туда н-нельзя без под-готовки, з-за-арубят".

– Вот я и пришел к тебе. Может быть, ты смог бы помочь им?

Космический Охотник с сомнением покачал головой.

– Я ник-кому н-не гово-рил, но-о я б-больше не-е могу выйти на-а трассу, б-боюсь.

– Сколько же ты не выходил?

– Год и-и семь ме-сяцев.

– Вот, я принес.

Элефант положил на стол фармацевтическую упаковку.

– Ф-фена-мин?

– Да.

В наступившем молчании стало отчетливо слышно чириканье воробьев и шум кастрюль за стеной.

– И-иди, – сказал Илья.

По интонациям его заикающейся речи ничего нельзя было понять, и Элефант пристально посмотрел на Охотника.

– И-и-ди, иди. Я п-по-пробую. Не-е отни-имай вре-мя.

Все еще не до конца веря своим ушам, Элефант встал и, пожав руку калеке, вышел из комнаты. Его не терзала совесть, он не думал о том, что, как знать, только что послал человека, товарища, на смерть. "Каждый должен делать свое дело", – так бы ответил он и, будь сам перед подобным выбором, не раздумывал бы.

Глава V

 Когда я проснулся и выглянул наружу из-под укрывавшей меня шкуры, стоял день. Небо было затянуто серой пеленой туч, дул легкий ветер.

Поляна была пуста, остались только следы людей да черные пепелища костров. Смутно я стал вспоминать, что меня будили, но потом, видно, отстали, завернули в шкуру и ушли. Еще я заметил, что лежал теперь на месте одного из костров, куда меня переложили, убрав пепел и уголья. Внутри скатанной в кокон шкуры, а вернее – плаща, сшитого из нескольких шкур, было тепло, и я снова нырнул с головой в его теплое лоно.

"Какая щедрость, – подумал я, – оставлять мне эту бурку. И это при их нищенской бедности."

Бродячие артисты представились в моем сознании чуть ли не ангелами-хранителями непутевых путешественников.

Что-то врезалось мне в ногу, я сунул руку в карман и достал оттуда кремень и мешочек с трутом. Но чего-то там теперь не было.

"Король!" – вспомнил я.

Значит в обмен на свой дар они забрали фигурку костяного короля.

"Ну, что ж, вот он и отплатил мне свой долг. Думаю, он и здесь не пропадет и, скоро перейдет в хорошие руки и потребует себе не только подданных, но и врагов".

Мысль, зацепившись за шахматного монарха, потянула цепочку воспоминаний...

– Агата! – вскричал я, как ужаленный. Сон во всех своих мельчайших подробностях всплыл в моей памяти.

"Мир Черного Рыцаря, вот я где", – понял я, вспомнив слова...

Я проснулся в разгар дня, когда солнце уже взобралось на самую вершину своего зимнего восхождения, и его холодные пронзительные лучи словно бы рентгеном просвечивали лес. Стряхнув с себя пудру снега, выпавшего утром, я встал и, размяв затекшие члены, предался созерцанию вида, открывшегося передо мной. Многочисленные холмы, поросшие лесом, прорезаемые дорогой, огромные проплешины полей, озеро, угадывающееся в округлом белом пятне, замок, едва различимый вдали, с блестящими золотом шпилями, несколько замысловатой формы облаков, напоминающих своим видом фантастические птичьи перья.

Я плотнее закутался в шкуры и двинулся вниз, с холма, прокладывая траекторию своего пути между замком и озером Трех Копий – план местности был знаком мне в мельчайших подробностях и я сразу узнал ее, как, впрочем, и замок герцога. Однако я не знал, было ли уже сражение у Двух Орлов и находится ли герцог уже в изгнании? И принял ли монастырь Четырех Отшельников на себя бремя власти, или все еще течет мирное время, и охотничьи своры герцога гоняют оленей по окрестным лесам?

Я шел, наслаждаясь тишиной в природе и в своей душе. Словно бы на бурные осенние воды были наброшены оковы из тонкого, как папиросная бумага, льда, и все разом замерло. Ни сомнений, ни страхов, ни спорящих между собой желаний не было сейчас в моей душе. Только одно устремление, нечто такое, что делает наши поступки еще более материальными, чем реальные предметы, формирует из пространства и времени жесткий коридор, ведущий прямо к цели, неотвратимо, как желоб направляет прихотливую воду в нужное место, собирая все силы для выполнения одной задачи.

В такие часы мысль легка и свободна, она избавлена от мелочной опеки действий, от перебора вариантов, от извечной каторги выбора. И я думал о своем предназначении, о сложном узоре собственной жизни, вплетающемся в общий ковер, о друзьях, об Агате, о ее замершей в ожидании душе, о Книге Судеб... Еще я думал о том, как страшно и непоправимо ошибся док, направив меня по ниспадающей ветви сознания. То, что он ничего не знал о трассер-дао, оправдывало его, но не меня, позволившего совершить над своим сознанием это насилие...

Думал я и о Книге Судеб – моей цели, и словно бы видел ее перед собой, огромную, пыльную, шершавую на ощупь. Думал о подземном ходе, ведущем к ней, о входе в него.

Я представил себе валун, и мышцы невольно напряглись при мысли о том, что придется его отодвигать, робко запротестовали. "Ничего, – успокоил я их, – Черный Рыцарь был... нет, оговорился, есть предусмотрительный малый. Невдалеке бьет волшебный ключ, придающий силы".

Продолжив мысленный путь, я увидел и сырой подземный ход, и тяжелую дверь на массивных петлях, и узкую винтовую лестницу, прорубленную в скале. Ход ведет прямо в библиотеку замка. Сейчас ею, как и Книгой Судеб, владеет Маркграф. Он труслив, осторожен и вряд ли доверяет кому бы то ни было охрану своего сокровища, разве что собаке...

Я вспомнил охотничьего пса, который выскочил на меня возле опушки леса. Совершенно белый, с круглыми огромными глазами, с пеной у рта, он по инерции сделал в мою сторону несколько прыжков. Я обмер, но он, видимо, просто ошибся, и его хозяин в тот день охотился вовсе не за двуногой дичью, поэтому пес круто повернул и кинулся обратно в лес.

Что, если там будет такая же псина?..

Я медленно, на ощупь, поднимался по ступенькам винтовой лестницы, вырезанной в толще камня. Мой факел погас еще на полпути, хорошо хоть подземный ход был прорублен экономно, без тупиков и подземных комнат.

Мысли бродили во мне, словно бы и для них погас этот освещающий дорогу факел, и я думал о том, какой же я счастливый и несчастный человек, как сплавились во мне эти два противоположных начала; и еще о том, какие же надо пройти испытания, какой разжечь душевный огонь, чтобы расплавить этот неподвижный сгусток, и, быть может, тогда, если я не сгорю, удастся разделить эти два компонента и оставить одно звонкое монолитное счастье, навсегда расстаться с мучением, болезненностью постижения мира и самого себя, со злобой, порожденной бессилием, со страхом, стать неуязвимым для усталости и лени, начать, быть может, черт меня подери, жить, как не жили даже завистливые и праздные боги Олимпа.

Подъем, наконец, закончился, я уперся в твердую деревянную преграду и присел прямо на каменный пол, переводя дух, а заодно вспоминая, каков механизм потайной двери и где может быть расположена включающая его рукоять.

Там, за дверью, мерещились отчего-то скелеты, прикованные к мрачным сырым стенам, летучие мыши, шныряющие в полном мраке, скорпионы с их смертельными жалами... Неожиданно дверь подалась, открывая проход, – это я , увлеченный своими жуткими видениями, не заметил, как нашарил рукой заветную рукоять.

Слабый свет, идущий от скрытых у потолка отверстий, едва озарял библиотеку, казавшуюся с первого взгляда огромной резной шкатулкой, вывернутой наизнанку.

Я быстро осмотрелся. Уходящие к потолку книжные шкафы с причудливыми резными дверцами, маленькая конторка в одном углу, секретер – в другом, кресло, одно единственное на всю залу, строгий паркет в шашечку, камин с зеркалом, отражение в котором поначалу обмануло меня – я принял его еще за один шкаф, большая бронзовая люстра, свисающая с потолка, матово отсвечивающая львиными мордами...

Я зажег канделябр и, взяв его в руку, обошел всю залу по периметру. Книги, книги, книги... Всюду за стеклами шкафов – их выцветшие потрескавшиеся корешки. Коричневые, черные, красные, с надписями и без оных. Книга Судеб просто лежала на подставке, прикованная к ней железной цепью. Двуликий бог Янус был запечатлен на ее обложке. Я ничуть не удивился своей удаче. Не теряя ни минуты, я пристроил возле Книги свой канделябр, перетащил поближе кресло, устроился в нем и...

Глава VI

Я с трудом раскрыл книгу в случайном месте. На двух открывшихся взору страницах вился хитрой вязью незнакомого языка текст. От обиды я заскрипел зубами, но все же на всякий случай полистал страницы – нет, везде одно и то же – хитрый значок над текстом то в виде зверя, то геометрической фигуры, то цветка, ни тебе нумерации знакомыми арабскими или римскими цифрами, ни милых начертаний латинского шрифта. «Ну хотя бы латынь, – в отчаянии думал я, – и то хоть что-то разобрать было бы можно, или древнегреческий, или, скажем, иероглифы...» Я закрыл книгу и машинально стал разглядывать тиснение на переплете, предчувствие мысли пригвоздило меня к месту. «Не может быть, чтобы все впустую, это же не простая книга...»

Я снова раскрыл фолиант, но теперь уже с самого начала, и, по листу, во все стороны, наутек бросились маленькие нарисованные человечки, заметались, как тараканы, прячущиеся от света. Это зрелище паники так подействовало на меня, что я моментально захлопнул книгу. Было в этих человечках что-то близкое, и их страх и суета вызвали сильное, внезапное сочувствие. Мне даже показалось... Я оставил на миг книгу и быстрым шагом обошел небольшое пространство библиотеки и на массивном письменном столе нашел то, что искал – зеркало. В мерцающем свете свечей я вгляделся в свое лицо, покрытое щетиной, грязное, с заплывшим глазом... Я невольно улыбнулся и даже чему-то обрадовался, теперь я был уверен, что там, в книге, я видел и свое лицо, но что это значило, обещало что-то или нет...

Торопливо вернувшись к книге, я установил понадежнее подсвечник и снова раскрыл ее на первой странице. Снова поднялась невообразимая беготня и толчея, но теперь мне было не до нее, я искал себя. Но ни сверху, ни снизу, ни в центре меня не было, а все лезли в глаза перекошенные страхом физиономии, отталкивающий друг друга руки, пинающие ноги. "Неужели они боятся меня? – Эта мысль показалась мне верной, но сейчас было не до нее. – Где же все-таки я сам?" Тут мое внимание привлекла сгорбленная фигурка, втянувшая голову в плечи, закрывающая лицо локтем и ковылявшая, припадая на одну ногу. Конечно же! Я возликовал, вот же я, хитрец, ловко притворяюсь. Я поймал фигурку, накрыв ее большим пальцем. Тут же беготня прекратилась, и все остальные, наоборот, стали собираться вокруг, вытягивая шеи и пытаясь рассмотреть пострадавшего, заглядывая через головы друг друга. Мне тоже стало интересно и я убрал палец. Да, точно, это был я сам, нарисованный, правда, с карикатурным правдоподобием. Теперь я не прятался, а стоял в центре небольшого пространства, оставленного для меня любопытствующей толпой.

– Это и есть ключ? – спросил я сам себя.

В ответ он, то есть я, поклонился и указал в сторону края листа, как бы приглашая меня туда. Что ж, я перевернул страницу. Сверху нее на понятнейшем русском языке было крупно написано: ОГЛАВЛЕНИЕ, а рядом стоял я сам, равнодушно поглядывая в сторону, непринужденно опираясь локтем о среднюю черточку в букве "Е".

Но теперь мне уже было не до себя, с моими глупыми выходками, хотя и его понять можно – всю жизнь сидеть в книге... а, впрочем, времени гадать, чем было вызвано его подобное поведение, у меня не оставалось – я углубился в премудрости Книги Судеб. Принцип ее строения был мной понят сразу и нисколько меня не удивил, скорее всего он был единственен. Каждая страница несла в себе в виде законченного отрывка квант человеческой жизни, а таблицы в количестве сорока девяти штук выясняли только одно, к какому типу, виду, подвиду принадлежит Судьба данного индивида, и результатом всех этих классификационных упражнений был набор ситуаций, из которых и складывалась жизнь субъекта, плюс ко всему в конце приводились правила, по которым определялась последовательность искомых ситуаций. Сами описания были в меру точны и в меру абстрактны и подходили как к человеку будущего, так и к неандертальцу, который тоже смог бы ими воспользоваться, если бы умел читать.

Я наскоро пролистал все сорок девять таблиц, ища таблицу попроще, и, быстренько определив свой разряд по ее графам, нашел и номера страниц с эпизодами моей Судьбы. Итак, 2109 страница под знаком, напоминающим фейерверк, хохолок птицы и веер одновременно.

"...в мимолетном общении, иллюзии близости,

в искренней симуляции наслаждения видят

они спасение от угроз своему существованию".

Захук XVIII

А дальше было вот что:

"В седьмой раз встретились и расстались они. Она плакала, он был удручен, и уже оставшись совсем один, все думал и думал, безостановочно, почти что механически, и не было конца этим бесплодным мудрствованиям, тягостным самой своей монотонной безысходностью. Что они на этом свете песчинки, несомые бурей. Разве она не видит это?

А какой она была при первой встрече! И так быстро потускнела, поникла душой, а вслед за душой поникнет и телом. Наступит осень, а потом зима...

Он и сам казался себе много повидавшим и отягощенным унылой жизнью. Все перемены, произошедшие так стремительно, ворвавшиеся в его жизнь, как врывается озорник в круг своих поскучневших товарищей, не принесли с собой ни радости, ни трепета восторга, ни отдохновения от усталости, накопленной долгим опытом забот, ежечасных, неуловимо нарастающих, тревожных своей магической силой высшего повеления. Когда-то он мыслил вырваться из микроскопического мирка окружавших его человеко-теней, но опоздал и теперь сам стал губительным орудием серых, сохранив форму юности и воздушные шарики фраз, единственного, что осталось у него от могучей юности, да, кроме того, пожалуй, еще некий часовой завод, вращавший в нем колесики из старых мыслей. "Мертвые хватают за горло живых", – о да, – он рассмеялся сухо и зло, – он еще к тому же достаточно начитан, чтобы вместо своих выдергивать то оттуда, то отсюда готовенькие маленькие обрывки чужих фраз и мыслей вслух. Когда-то, в мечтах, он уносился в иные края, встречался с давно умершими героями и философами, гетерами и поэтами. Спорил, сражался, любил и погибал не один раз то в битве, то сорвавшись с горы, а то и побеждал и лицезрел на своем сверкающем клинке чужую алую кровь.

Но законы незыблемы. Либо-либо. Либо живи – как мечтаешь, либо мечтай – как живешь. И он сделал свой выбор. Он больше не мечтает, а если и "мечтает", то о том, как хорошо было бы, если она вдруг умерла, или ушла от него к кому-нибудь другому, или вдруг переродилась и стала обычной девкой, жеманно-капризной и кокетливо-похотливой, и ему не надо было бы терзаться призраками прошлых юных устремлений и идеалов, и как они могли бы весело и беззаботно проводить утомительно-томные часы, сладостные, как нектар винных погребов.

Или он мечтал родиться сыном обычного лавочника, услужливо кланяться покупателям, не подобострастно или озлобленно, а от души, быть веселым горлопаном и повесой, а то выиграть вдруг в карты и стать завистью всего городка, чтобы старухи перешептывались при твоем появлении, мальчишки кричали вслед "мюллер-шуллер, держи – лопнет карман", проститутки бросали свои разговоры и торопливо прихорашивались, как военные корабли перед посещением адмирала, а взрослые мужчины смотрели – кто неодобрительно и мрачно, кто с глупой улыбкой, а кто и угодливо, надеясь быть принятым в роту друзей-собутыльников. Иногда ему становилось не то, чтобы стыдно, а как-то неуютно от таких фантазий, и тогда он ворочался без сна пол ночи, и, так и не заснув, вставал, одевался и шел к озеру, чтобы шум камышей, волн и ветра – еженощной музыки природы – успокоили его глухую тоску.

Если бы он не сказал себе тогда: "хватит мечтать", если бы... Он испугался сумасшедшего дома, вот что. Нет, он скорее был слишком практичен для мечтателя, это, вернее, практическая жилка, не найдя себе применения, сделала его мечтателем, она же и не дала ему остаться им, стоило зайти чуть-чуть дальше того, что люди понимали как норму. И все же это было прекрасно... В тот, последний раз, он словно бы перенесся на Красное море, видел корабли, верблюдов, туземцев, ощущал каждое дуновение ветра, знойного и осязаемого, как пуговица, зажатая в кулаке.

Проклятье, он струсил тогда, запретив себе мечтать, струсил сейчас, не сказав ей, что вовсе не любит, а просто хочет добраться жадными и потными руками до ее молодого тела, а дальше... плевать, что с ней будет дальше, хоть в озеро.

Он снова испугался так, что вздрогнул и тут же рассмеялся. Подлец. Испугался того, что может сам себя выдать. Вернее, его может выдать этот слабосильный призрак безвозвратно ушедших лет, то, чем он был еще три года назад и от кого остались только старый хлам – никчемные, ни на что не годные мыслишки, которыми можно только разве что соблазнить наивную девушку. Бездельник, если бы он, вместо того, чтобы заниматься бесплодной философией, выучился бы сочинять куплеты, или фехтовать, или воровать, то нынче не пришлось бы просиживать денно и нощно за переписыванием деловых бумаг".

Я остановился.

Вдруг кто-то схватил меня сзади, сжал в мертвых объятиях. Я попытался бороться, но безуспешно, даже не до конца прекратившееся действие эликсира силы не помогало. Маркграф, все так же не произнося ни слова, потащил меня прочь из библиотеки. Только его сильное натужное дыхание нарушало тишину. Вдруг он зачем-то повернулся, вблизи от меня оказались ряды шкафов, и, собравшись с силой, я ударил ногами в это резное деревянное кружево. Видимо, Маркграф не ожидал такого поворота событий. Он рухнул на пол, хватка его на мгновение ослабла, я вырвался и, перевернувшись на четвереньки, оттолкнул его грузное тело ногами, вскочил и метнулся к открытой двери. В коридоре я не бросился бежать сломя голову, а затаился за дверью и, услышав тяжелую поступь моего преследователя, со всей силой захлопнул тяжелую дверь библиотеки. Было слышно, как массивная дверь и массивный Маркграф встретились, причем дверь только загудела, а Маркграф взревел от неожиданной боли и от злобы.

 Не теряя драгоценного времени, я пустился наутек, ссыпался вниз по винтовой лестнице, ужом проскользнул между каких-то людей, влетел в залу, разукрашенную светом, льющимся сквозь витражи, и, увидев спасительную дверь, метнулся к ней. Сзади уже грохотала погоня.

Я, наконец, выскочил наружу и, задыхаясь, привалился к двери, выведшей меня на волю, всем телом вгоняя ее на место. Вытер рукавом струящийся по лицу пот, который ел глаза, мешал осмотреться. Стоял день. Люди вокруг спокойно занимались своими обыденными делами: два кавалера шли, о чем-то тихо беседуя, богато одетый старик, гордо выставив вперед седую бороду, вышагивал во главе небольшой свиты из двух слуг, богато одетой женщины и трех господ победнее, проехал латник, лениво и, как видно, по привычке переругиваясь со своим оруженосцем, толстая прачка тащила две корзины белья, а рядом с ней, держась за подол красной ее юбки, бежал маленький мальчик, единственный, кто обратил на меня внимание, да и то на секунду.

Я с напряженно-безразличным видом отделился от стены и быстро пошел вправо, стараясь не привлекать ничьего внимания. Улица была узкая, мощеная камнем, высокие трех-четырехэтажные дома нависли над пешеходами, сводя на нет и без того узкую полоску неба.

Сзади, нарастая, послышался перестук копыт, я сделал еще несколько быстрых шагов, не выдержал и кинулся наутек. Прохожие, все как один, остановились, глазея на меня и моих преследователей, и по направлению их взглядов я видел, как быстро и неумолимо приближается погоня, еще я искал глазами открытую дверь, или невысокий забор, или... все оборвалось сразу, словно в кинопроекторе лопнула пленка: на мгновение был виден только белый экран, но киномеханик поспешил выключить свет, и все погрузилось в темноту.