Текст книги "Потаенные ландшафты разума"

Автор книги: Владислав Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава XV

Марина, по прозвищу Эхо, вышла от Маэстро за полночь. Она задержалась дольше остальных, слушая соображения Элефанта о петле: что это такое и как, на его взгляд, к ней готовиться. Говорил он, как, впрочем, и всегда, длинными монологами, изобилующими скрупулезной детализацией доказываемых положений и самих доказательств, но все уже давно привыкли к его манере. И ушла Марина не потому, что ей стало неинтересно, слушать Магистра петербургских трассеров она могла бы, наверное, без конца, и не потому, что не могла оставаться здесь дольше, свободу идти куда она хочет, быть где она хочет и оставаться там столько, сколько она захочет, Марина отвоевала еще на первом курсе института. Просто завтра, с утра, начиналось ее время дежурства подле Маэстро, и поэтому она должна была выспаться, а с Элефантом разве уснешь...

"Странно, они так похожи, раньше я этого как-то не замечала", – думала меланхолично Эхо. То, что Маэстро ей симпатизирует, она знала давно и ей было это лестно, но в группе трассеров не принято выделять кого-либо в своих отношениях. Теперь же, кажется, сам Элефант влюбился в нее... Эхо вспомнила весь их сегодняшний вечер и нашла еще несколько едва заметных штрихов в подтверждение этой своей мысли.

Она вспомнила, как простодушно и доверчиво рассказывал он о своей цели – найти легендарное озеро превращений и переродиться в некое подобие пророка и мессии. Слушать его было и сладко, и смешно, и страшно. Хотелось и верить в возможность могущества, и даже, на мгновение, верилось, и тогда становилось страшно от сознания, что за титан сидит подле нее и поверяет свои думы, страшно быть песчинкой на его циклопической ладони, но стоило миражу слов рассеяться, как становилось смешно, и Марине большого труда стоило не показать и виду. Она и сама не знала, отчего ее разбирает смех, может быть оттого, что стоило ей шевельнуть пальцем?.. Но в эти мгновения недвижно-безразличный Маэстро вмешивался в ее сознание одним своим присутствием, и ей становилось стыдно. Сколько раз хотела она вмешаться в жизнь Маэстро, но всякий раз ей казалось, что ее чувство к нему слишком поверхностно и что это не дает ей права отнимать у него нечто большее... Вот и получалось, что Маэстро делил часы отдохновения с воображаемыми красотками...

Марина разом обрубила свои мысли, поймав себя на том, что начинает кипятиться. Впрочем, по инерции, она еще представила себе, как он не там, на трассе, а здесь приударяет за девицами, и это получилось так натянуто-нелепо, искусственно, какой-то Витя с их курса, прозванный "ПБ", в маске Маэстро.

Станция метро была в двух кварталах от дома Маэстро, и, выйдя на бульвар, Марина решила прогуляться до нее пешком.

Погода была ясная и тихая, чуть подмораживало, но не больше минус пяти, так что пройтись после многочасового сидения в душной комнате было приятно. Как-то само собой вспомнилась юность, школа, ночные прогулки и такие же ясные черные приветливые ночи, вспомнилось то, прозрачно-возвышенное, романтически-идеалистическое настроение, с воздушными замками великих планов и путаницей опаляющих желаний. Теперь она казалась себе самой практичней, циничней, опытней, и, поймав себя на том, что к ней сейчас пришло не истинное ощущение молодости, а живописный мираж, созданный умелым и тренированным воображением по рецептам Экс-Со-Ката, Эхо, не без оттенка самодовольства, широко улыбнулась, а улыбнувшись, потянулась и в довершение всего чуть было не крикнула во весь голос: "Я живу!" Но вместо этого только шепотом повторила эту формулу радости: "Я живу, я живу, я живу", и почувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу от темечка до пяток.

Когда-то, вступая на стезю трассер-дао, Марина без колебаний и долгих раздумий взяла себе второе имя – "Эхо". Как известно, легендарный трассер приводит на страницах своих записок несколько методов раскрытия собственной сущности, которая и должна быть возможно более полно отражена во втором имени, и советует не принимать опрометчивых решений, ибо выбор производится раз и навсегда. Марину с детских лет все считали очень отзывчивой и чувствительной девочкой, и она свято верила в это сама, а как говорили древние "tertium non datur" – "третьего не дано".

Ныне, считая себя уже не желторотым трассером, и так оно и было, Эхо приобрела стойкую привычку анализировать свои чувства и даже их мимолетные оттенки. Нет, этот врач, этот известный консультант ей понравился меньше, чем она могла ожидать. Деловит, серьезен, собран, задал только самые важные вопросы, но ей показалось, что он был с ними слишком сух и официален, а еще, пуще того, явно выделял Элефанта, это в среде трассеров всегда считалось дурным тоном, все были равны – и точка. Пусть даже непосвященным это казалось парадоксом. Уважать можно кого-то меньше, кого-то больше, кто-то может казаться тебе симпатичнее, добрей, умней, но относиться к каждому должно с равным проявлением знаков внимания. Ко всему прочему хладнокровное отношение к тому, кто в петле, было в нем только соблюдением буквы неписаных законов, а не их духа, пунктом правил, за которым легко спрятать равнодушие.

Едва Эхо вошла в метро, как эти и подобные им мысли отошли на задний план. Дело в том, что единственное лицо, которое ей удалось сделать для себя, было "пассажир".

Специфический запах, ровный искусственный свет, геометризм облика станций, стандартные фразы, повторяющиеся из динамиков через равные интервалы времени, всегда создавали у нее особый настрой. Еще на середине эскалатора она услышала голос:

– Чуть выше подбородочек...

Эхо вопросительно повернула голову туда, откуда исходил звук..

... Солнце трепетало на глади пруда, ветерок шуршал в камышах, над белыми лилиями неподвижно висели стрекозы, стрекотали кузнечики, жужжал в траве толстый шмель...

– Чуть-чуть выше подбородочек... Мария, не улетай далеко в своих фантазиях...

Она повернула голову.

Молодой мужчина стоял на коленях возле наполовину готовой скульптуры сидящей вполоборота девушки и машинально мял глину. Он был босиком, в голубой рубахе из грубой материи с закатанными по локоть рукавами и мешковатых серых штанах. Небрежно повязанный бант, всклокоченная измазанная глиной борода, ниспадающие до плеч черные вьющиеся волосы, знакомая хитринка в глазах...

– Георг, ты не поверишь, я так замечталась, что ты позвал, я посмотрела на тебя и, бог мой, сразу не узнала.

– Великолепно, великолепно...

Он сделал несколько быстрых, со стороны показавшихся бы всякому небрежными, движений, меняя что-то в скульптуре, и снова, слегка прищурившись с тенью улыбки на устах, посмотрел на свою грациозную натурщицу.

– Так о чем ты замечталась? – словно спохватившись спросил он.

– Мне представилось... ах, нет, – Мария прыснула и быстро закрыла рот ладошкой, – если настаиваешь, по лицу вижу, что настаиваешь, я расскажу тебе... как-нибудь потом... вечером, например... – Она запела какую-то мелодию без слов, наполовину вслух, наполовину про себя, сорвала травинку, бросила, поправила шляпку и, наконец, стала корчить рожи.

– Не безобразничай, – сказал мягко Георг, – ты же умница. Лучше посмотри сюда и представь, как она будет выглядеть в бронзе, видишь, вот здесь, эти складки будут казаться легкими, словно трепещущими по ветру, а на лице будет задумчивость, рука, видишь, шарит по траве, но как бы между прочим, будто ты уронила что-то, но не ищешь, а так, водишь в задумчивости наугад...

Георг говорил спокойно, неторопливо и даже растягивая слова, и выходило это примерно так: "...бу-у-у-де-ет за-аду-у-ум-чи-и-вость, рука-а, ви-иди-ишь..." Он словно убаюкивал, и Мария, поддавшись магии неторопливых этих слов, впала в какую-то полудрему и слушала его, склонив набок голову и машинально водя по траве в такт его словам, словно бы поглаживая огромного сказочного зверя, превращенного всесильным волшебником в зеленый холм. Солнце трепетало на лазурной глади небольшого пруда, окруженного, словно зелено-черной рамой – полоской камышей, колеблющихся от гуляющего в них ветра. Над белоснежными покачивающимися на воде лилиями висели радужные стрекозы, стрекотали кузнечики, жужжали в траве...

– ... девушка, вы не ударились?

Мужчина средних лет помог Марине подняться. Она посмотрела на него, на порванные на коленях колготки, потерла ушибленный локоть и, улыбнувшись, мол, все в порядке, спросила:

– Какая сейчас станция?

– Елизаровская.

Кроме этого случайного попутчика в вагоне никого не было.

– Может быть, вам помочь?

Вопрос, конечно же, был естественным, но был задан таким тоном, что Марина, невольно, на этот раз внимательнее посмотрела на случайного спутника. Он был весел, но абсолютно трезв, со вкусом одет и держался уверенно, с достоинством, но и в этом не перегибая палку.

– Спасибо.

"Я-то, дуреха, испугалась", – подумала Марина. Она не любила приставаний. Если "кавалер" держался развязно, она думала про себя: "пижон или трусит", если сдержанно и по-деловому – "практик", просто и естественно – "артист". В четырнадцать лет, претерпев метаморфозу, подобно андерсоновскому герою, она стала предметом зависти своих подруг. Поначалу она еще не смела отказать в такой малости, как знакомство, но быстро поняла, что это "не то". Кто-то из девчонок поделился с ней простым правилом-рецептом, позволившим быстро заключить сделку со своей совестью. "Если к тебе подрулил – не бойся, не пропадет. Девчонок много. Лучше смотри на тех, кто сам к тебе не подойдет". И много чего еще разного. Только последние полгода, овладев очередной ступенькой трассер-дао и вплотную подойдя к познанию и созданию характеров, она – Эхо, смогла сбросить с себя слой бессвязных "житейских" представлений и мудростей. Поэтому она часами могла слушать толкования трассер-дао Элефантом и чувствовала себя обязанной влетевшему в петлю Маэстро.

Глава XVI

Я очнулся в полном одиночестве, стоял, опершись локтями на балюстраду и глядя вниз. Там, внизу, быстро двигалась прочь от меня маленькая фигурка в белом развевающемся от бега одеянии...

– Вот ты где. Уф-ф-ф, пойдем скорей. Ты опоздаешь на аудиенцию, – сказал знакомый голос чуть ли не прямо в ухо, так что я даже вздрогнул. – Извини, привычка, – добавил он.

Я оглянулся. Возле меня стоял высокий статный мускулистый парень в трико и плаще, на его груди красовалась большая латинская "S".

– Не время меня разглядывать, – с досадой сказал он, заметив, а не заметить это было нельзя, как я уставился на него, – я совсем не супермен, я Сахар, просто сюда не пускают мух в их подлинном обличье.

Если бы он не схватил меня за руку, я бы хлопнул себя по лбу. Да, велика привычка видеть во всем неожиданное.

– Скорей, – он увлек меня вниз по ступенькам, – надо успеть обойти дворец. Через залы не успеем, – добавил он, почувствовав мой немой вопрос, – я ведь не Истина, передо мной вся эта братия не станет расступаться, чтобы дать нам дорогу.

Мы сломя голову неслись по темным туннелям аллей, чуть ли не силой пробиваясь сквозь заросли форзиции с треском и шумом ломящегося сквозь чащобу медведя...

Сахар был неутомим, меня же поддерживало опьянение минутным счастьем, переполненные чувства искали выхода в беге, я летел, "как на крыльях", это сравнение подходит больше всего.

– Постой, – вдруг, резко остановившись, сказал Сахар, придержав меня.

Я проследил его напряженный взгляд и, всмотревшись в темноту, различил светлые пятна, перемещающиеся и пульсирующие в такт, словно бы руководимые палочкой дирижера.

– Тебе надо быть теперь настороже. Мне – ничего не угрожает, тебя же, если узнают, могут задержать, и мы опоздаем.

– Кто это?

– Кто? Темные силы. Они здесь всюду, вокруг дворца.

– Они... танцуют?

– Конечно. Они празднуют коронацию Истины, пожалуй, с неменьшим восторгом, чем там, во дворце, ведь теперь у них есть настоящее дело – они снова могут бороться за власть. Ну да ладно, тише, мы идем.

Наш путь лежал между небольшим прудом и шеренгами танцующих. Некоторые из них держали в руке факел, и при этом скудном багровом отсвете их потные нагие тела тоже казались языками пламени. Чем ближе мы подходили, тем меньше их конвульсивные, углообразные движения напоминали танец, рядов не было и в помине, а тем более дирижера, лишь одинокий барабан откуда-то из темноты руководил оргистической разнузданной пляской.

Мы тихо, как тени, проскользнули мимо, так близко, что расширенные ноздри уловили слабый мускатный запах, а напряженные глаза встретились с блуждающе-бессмысленными взглядами фурий и "сатиров".

Едва они остались за нашей спиной, мы кинулись вперед почти бегом и остановились только тогда, когда между нами и ними встала стена ровно подстриженного кустарника.

– Жаль, нельзя слетать на разведку, – тяжело дыша, посетовал Сахар.

Я развел руками, дескать, "что поделаешь", говорить я еще не мог.

Мы медленно, почти на ощупь, двинулись вперед в кромешной тьме, но неожиданно для себя, сделав буквально пару шагов, вышли на освещенное место и оглянулись.

Было что-то неожиданно-радостное в этой смене декораций. С чувством несказанного облегчения я огляделся и вдруг увидел нечто, сразу приковавшее к себе мой взор. Там, вдали, в конце аллеи, на круглой площадке давал представление кукольный театр, окруженный колышущимся полукольцом зрителей. Оттуда доносился нестройный шум голосов и смех.

– Пойдем, торопись, – потянул меня было Сахар, но я отстранил его руку.

– Что там? Я хочу взглянуть.

По мере того, как, никем не замеченные, мы приближались к сцене все ближе и ближе, становились видны грубые шаржированные лица кукол и до нас уже доносились отдельные реплики актеров.

Наконец мы подошли вплотную к толпе. На сцене между тем появлялись то дергающийся рыцарь, то старик в кандалах, вздыхающий влюбленный, причитающий нараспев: "умчалась Мальвина в чужие края, пропала, пропала, невеста моя", то вдруг начиналась драка с колотушками и ругательствами, и тогда в ней, казалось, принимали участие все персонажи, то пылкий любовник прыгал на кровать к своей возлюбленной и при этом раздавался громкий бильярдный стук соприкоснувшихся деревянных тел. Среди прочих персонажей фарса были Истина, Время, многочисленные аллегории, то поющие приторными голосами, то плачущие, то орущие, все это обрамляли грубосработанные складывающиеся декорации, являющие то нарисованный лес, то дворец, то регулярный парк, то темницу, то покои замка или сам замок в условной карликовости своего величия.

Все вокруг нас смеялись, покатывались со смеху, отпускали грубые шутки в адрес главного героя, унизительные реплики, то подзадоривая его к кроватным подвигам, то освистывая благородные порывы. Поначалу и я смеялся, да и казалось, невозможно было не смеяться, когда подвыпившие стражники обсуждали вселенские проблемы, или соперницы таскали за волосы и тузили друг друга, или когда монах подглядывал за влюбленными и в забывчивости возбуждения сыпал мудреными латинскими цитатами. Мне, смотрящему с середины, пьеса представилась сначала набором бессвязных смешных анекдотов, но вдруг, на секунду, мне показалось, что Паяц не смеется, а плачет. Я попытался стряхнуть наваждение и не смог, да, несомненно, он был живой и чувствующий, и самое невероятное – он – это был я. В один миг понял я смысл только что виденных сцен, и улыбка сползла с моего лица. Мне стало не по себе, и теперь хохот, выкрики, ругань, перепалки, в которые, приостановив действие, вступали куклы со зрителями, еще более возбуждая их простодушное веселье, – все вместе сливалось в обступающее меня со всех сторон подобие сумасшедшего дома, бедлама – как сказал бы англичанин.

Мне стало не по себе, я то порывался уйти, то броситься с кулаками на обидчика моего Паяца, то съеживался, обхватывая себя руками и пытаясь сжаться в ничто, исчезнуть, чтобы не терпеть больше этой муки. Но уйти я не мог, меня словно бы приковали к этому месту, околдовали, и я скорее бы вступил в поединок не на жизнь, а на смерть, чем ушел отсюда.

Выручило окончание очередного действия. Паяц крикнул:

"Почтеннейшая публика, достойная самых наилучших колотушек, пинков и подзатыльников! Антракт закончен, антракт начинается! В моем представлении – перерыв, в вашем – продолжение! Вы смотрели, как тузят и обманывают меня, теперь я взгляну, как вы тузите и обманываете друг друга! Но не очень-то увлекайтесь! Через четверть часа представление продолжается!"

– Надо идти, – перекрывая шум, настойчиво прокричал мне Сахар, – слишком забавно, чтобы чересчур долго рассматривать.

"Что же будет со старцем и... со мной?" – думал я, ничего не замечая вокруг, меж тем как Сахар, расталкивая зрителей, тащил меня за собой.

В темноте мне была хорошо видна только белая песчаная дорожка, по которой мы шли, да звезды над головой, но Сахар каким-то своим мушиным чутьем ориентировался в этих изломах зеленого лабиринта. Я скоро понял, что он избегает центральных аллей, кружа боковыми, и поэтому для меня долго оставалась загадкой цель нашего путешествия. Но вот вдали раз, потом другой, показалась часть какого-то гигантского дворца, наконец мы вышли к его ближайшему зеленому обрамлению, и здесь уже таиться стало невозможно.

– Побольше уверенности, – шепнул мне Сахар, вталкивая меня в шумную праздногуляющую толпу вампиров, ведьм, мрачных колдунов, чертей и чертовок, бесстыдно размахивающих хвостами, которые они носили через руку, как модницы сумочки, и еще многие-многие другие, незнакомые мне чудища и выродки.

– Эти для нас самые безобидные, – пояснил он, сжав с силой мое запястье, будто пытаясь помочь унять охватившую меня нервную дрожь, – здесь наших знакомцев нет.

Мы миновали канал по мосту из красного кирпича. Украшавшая перила бронзовая химера, глядя на нас, крикнула было: "Измена", но никто, похоже, всерьез не принял ее слова.

 Сахар, сохранявший абсолютно невозмутимый вид, кажется тоже занервничал. Он ускорил шаг, расталкивая своими могучими плечами встречных и поперечных, наступая на ноги, так что следом за нами покатилась волна возмущенного воя, брани и фраз, которые, однако, никто не спешил "претворять в жизнь".

– Небольшое достоинство здешней публики, – обернувшись, чуть ли не прокричал мне Сахар, – здесь можно и по-хамски.

Мы миновали еще один канал и сбавили шаг. Нужды толкаться больше не было, наоборот, аллеи были почти пусты. Я хотел было обрадоваться, как вдруг услышал саркастический возглас:

– Маэстро! Великий Маэстро! Сюда, скорей сюда, мой милый развратник!

За пышными кустами красных, кровавых роз расположилось какое-то веселое общество. Из-за края ровно подстриженного куста выглянула головка – милое личико, любопытные черные глазки, прическа "а ля сиркасьен" из золотистых волос, и тут же скрылась. Но голос был, несомненно, не ее. Он принадлежал зрелой женщине, привыкшей повелевать и нравиться.

– Придется подойти, – сказал мне мух, – все равно так не отпустят.

Мы повернули и, обогнув розовый куст, увидели живописную группу людей. В середине ее сидели: сильно напудренная дама, черноволосая, в черном платье "а ля полонэз" с глубоким декольте, с черной вороной на плече, и роскошно одетый господин: на голове его, похожей на птичью, был красный бархатный берет с пером, поверх плеч был наброшен атласный пурпурный плащ, на ногах искусно расшитые башмаки. Между ними стоял столик с шахматами. Они играли.

Возле них толпилась еще примерно дюжина дам и кавалеров, молодых и не очень молодых, и даже один сморщенный старец со злыми глазами.

– Подойдите-ка поближе, ветреник, дайте вас рассмотреть, – произнесла дама в черном. Это был тот самый голос. Вопреки своим словам она даже не повернула глаз в мою сторону, а только протянула руку в черной перчатке для поцелуя. Я исполнил требуемое, уколов нос об один из перстней.

– Карро-Канн, Карро-Канн! – вдруг закричала ворона. – Эй, ты, шляпа! Дело твое в шляпе!

– Маэстро, – проворковал господин в красном берете, – где же ваша музыка?

Эта фраза стала сигналом, по которому на меня обрушился поток пошлостей, которые обычно отпускают по поводу моего второго имени.

Пока они упражнялись в "остроумии", Сахар, стоявший за моей спиной успел шепнуть:

– Это Черная Дама, а ее визави – Великий Магистр Ордена Черных Поэтов, бездарь, который тем не менее тоже служит Истине, показывая ее темные, тайные стороны, а она – главная их заказчица.

– Хватит, – оборвала своих подданных Черная Дама. – Маэстро, подойдите поближе, я знаю, вас так прозвали именно за шахматный талант. Подскажите, что мне делать с этим нахалом.

Великий Магистр самодовольно поднял голову, удостоив меня насмешливым взглядом.

Я мелкими шагами осторожно приблизился к доске, чтобы рассмотреть позицию. Черная Дама лукавила, это я понял сразу, хотя у ее противника и был материальный перевес, но расположение черных фигур было более осмысленным. Чутье подсказывало мне, что возможна выигрышная комбинация с жертвой...

Мои мысли разом спутались и растаяли, словно дым. Белый шахматный король подмигнул мне глазом и, воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит (все взоры были устремлены на меня в ожидании моего вердикта), молитвенно сложил руки на груди, оставаясь тем не менее гордым и величественным при всей иллюзорности его пигмейского царствования.

"Вслушайся, всмотрись в меня, – беззвучно заклинал маленький король, и я волшебным образом понимал его, – улови то, что знаю я, пойми вязь интриг, преданность гвардейцев, бешеный нрав коней, мечты проходных, напряженность ладей, прислушайся к моему советнику, мудрому и сильному ферзю. Мы беззащитны против твоего произвола, ты наш дьявол и бог, но Игра в нашей власти, ход времен и событий скован внутренним ее смыслом, и правила – только тонкий

лед, как и ограниченность клеток доски, – ты, ты один можешь сломать все

это, спаси, спаси меня!"

Он замолчал, мертвенно-белый, то ли в ожидании моего решения, то ли под взглядами обступившей столик свиты Черной Дамы.

Что мне делать? Ответ ясен и прост. Я делаю вид, что собираюсь сделать ход за Черную Даму, но вместо этого беру в руки фигурку короля, эту маленькую резную безделушку, совершенное произведение мастера, и отступаю назад, медленно, словно бы боясь спугнуть оторопело смотрящих на меня зрителей.

– Во-р-р, во-р-р! – закричала ворона, склонив голову набок.

Я внутренне сжался, и огромного усилия стоило мне, чтобы сдержаться и не побежать прочь, а сделать еще три медленных шага, пока опомнившаяся Черная Дама не крикнула:

– Схватить!

Последним, что я успел увидеть, было белое-белое лицо соперницы Великого Магистра со сведенными в гневе бровями.

– Беги, – толкнул меня в спину мух так, что я поневоле отлетел на несколько шагов, и дальше уж ноги сами во всю прыть понесли меня от разгоревшейся за спиной схватки. Я ясно представил ее себе даже не оборачиваясь, настолько выразительны были звуки за моей спиной.

 Я бежал ко дворцу.

"Что ему, бессмертному, умереть еще раз, – думал я на бегу, – мне же это вовсе ни к чему".

Но когда огромный, почерневший, полуразрушенный Временем дворец был уже совсем рядом, просто рукой подать до источенных, изуродованных, изъеденных стен с обрушившейся штукатуркой, я уже подумал по-другому: "Что я буду делать без моего проводника? Как разберусь в этом огромном полуразрушенном лабиринте?" Я замедлил шаг, остановился и обернулся... но тут же снова со всех ног бросился к полуобрушенной арке – входу во дворец. Дело в том, что сзади меня, приближаясь с неестественной быстротой, огромными шагами несся Сахар, преследуемый орущей, улюлюкающей серой толпой.

Я, извившись змеей, проскочил в узкую щель между блоками, по инерции пролетел на первую площадку многоярусной парадной лестницы и остановился, задыхаясь.