Текст книги "Потаенные ландшафты разума"

Автор книги: Владислав Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава IX

Мы шли по бело-розовой песчаной дорожке, очерченной ровными зелеными стенами кустов, то с одной, то с другой стороны открывались вдруг взору статуи богов и богинь, древних героев и прекрасных цариц. Застывшие, неподвижно скованные навеки заданной формой, они взирали на нас и сквозь нас, улыбаясь, негодуя, надменно или равнодушно.

Мы бесцельно сворачивали то влево, то вправо, что, впрочем, нимало не меняло разворачивающихся видов, строгой красоты геометрически правильных фигур, ровных чистых тонов...

– Почему ты сторонишься меня? Мы и созданы друг для друга, и далеки друг от друга, дальше, чем можно это себе вообще вообразить. Враг и тот, наверное, был бы ближе тебе, ведь тебя связывала бы с ним ненависть. Я – это ты, и ты это знаешь, но ты – не я, и ты не хочешь стать мной. Я чувствую твое тело, твою душу как свои, только твой разум остается для меня за семью печатями. Я знаю, что ты мог бы испытывать то же по отношению ко мне, и не могу понять, смириться с тем, что этого не происходит. Еще я знаю, что я здесь ни при чем, и что ты в этом не виноват, что это... я не хочу произносить ее имя вслух, но ты и так меня понял. И это что-то, и эта кто-то, кто выше нас...

Она замерла на полуслове, прислушавшись к чему-то, чего я не слышал, сделав мне жест, призывающий меня к молчанию. Я повиновался ее жесту. И только мысленно, продолжая наш разговор, отвечал ей.

"Нет, ты, конечно, права во всем. Ты знаешь меня, может быть, лучше, чем я знаю себя сам. Лишь в одно ты не в состоянии поверить, одно лишь тебе никогда не понять – что ты В САМОМ ДЕЛЕ – Я. А что останавливает меня? Этого я не знаю сам. Эта миссия всегда была прерогативой Страха, но сколько я его не вопрошаю, он лишь загадочно улыбается и продолжает упорно преграждать моей душе путь к душе твоей. От чего оберегает он меня? От нового, губительного разочарования или от водоворота пьянящей близости, слияния в микрокосм, от утраты всепобеждающего любопытства – того, что я всегда считал своим стержнем? Какие еще опасности таятся в нашем сближении?"

Агата перестала вслушиваться и, обратив на меня свои глубокие глаза, заворожила, и я отдался этим двум маленьким водоворотам, и кружился, втягиваемый в их бездну, пока она сама не разрушила это притягательное волшебное очарование.

– В тебе происходит душевный разлад, это сказал доктор. Чтобы победить его, есть только один путь – ты должен разобраться в себе. Для этого он пригласил артистов, которые сыграют спектакль только для тебя. Но это будет не спектакль, а они будут не актеры, я не могу всего объяснить, психология не та область, в которой я смыслю, могу еще сказать, что он упоминал имя Зигмунда Фрейда.

Она волновалась, и сияла вся изнутри, и боялась, и верила в могущество дока, в силы моей души, и еще один только бог знает во что. Конечно, она не проговорилась, это было частью их плана.

Я машинально обвел взглядом все вокруг себя, руки сжались и разжались, от появившегося безумного желания найти оружие и биться за свою жизнь яростно и неутомимо... И тут же, словно вспышка в мозгу, что уже само это ощущение – гибельно, что надо не драться, не обороняться, а напротив, уйти из-под удара, затаиться, исчезнуть. Время, время, время... Вдруг вспомнилась пословица: "Сколько ни говори сахар, а слаще не станет".

Да, следовало, еще тогда, увидев странную процессию оживших воплощений человеческих качеств, не строить никчемные догадки, а сразу же понять, что вывел ситуацию из ортодоксально-линейной, и теперь возможны сколь угодно сильные возмущения, ведь док и Агата были в моей трассе не просто пешками... Нет, еще раньше, тогда, убегая от буйства карнавала, тогда, встретив Повелителя Мира, надо было все понять, раз это петля, то в мои построения начинают входить все, кого я когда-либо создал, что трасса перерождается, что надо стремиться в спокойную гавань, иначе обстоятельства начнут распоряжаться тобой, цепная реакция событий, не оставляющая времени на раздумья, на поиск выхода, калейдоскоп неожиданностей, изнуряющий мозг...

– Ты должна его остановить, вы сами не понимаете, ЧТО вы затеяли...

– Но... ВСЕ УЖЕ ГОТОВО.

И тут меня прорвало, я разом, без плана, без какой-либо последовательности стал рассказывать ей об избыточности мозга, о его гигантском потенциале, многократно превышающем потребности простой размеренной жизни, о творческом порыве, тщетно обнимающем мыслью всю вселенную, но заключенному в рамки бездействия, о поисках просветления и небесного царства, об истории осознания людьми того, что существует не только материальный мир, но и некий другой, чья основа связана только с разумом, а значит только с людьми, о том, как эту мысль открывали и забывали, снова открывали и снова забывали, как она трансформировалась, давая цветы и плоды, сладкие и горькие, с шипами, подчас ядовитые, но всегда дурманище-притягательные.

Я рассказал ей о главной святыне трассера – его мозге, о том, как он холит и лелеет его, об умении отдыхать, о глубоком сне и чистой воде, о свежем воздухе, о правильном дыхании и питании, о важности кристальной ясности духа и физических упражнений.

– Мысль трассера уходит от мирских треволнений, – торопливо повествовал я, – люди, порабощенные будничной суетой, представляются наивными простаками, но он не осуждает и не призывает их к действию, он погружен в себя. Это самое важное, ибо без душевного равновесия не родится внутренней силы, без самоуглубления все упражнения заденут лишь поверхностные слои сознания. "Какую форму не придай сосуду с дерьмом, это будет сосуд с дерьмом", – сказано у Экс-Со-Ката. И еще: "Даже если ты и не овладеешь техникой выхода на трассу, а сможешь лишь достигнуть спокойного созерцания и неистребимого и ровного отношения ко всему сущему – ты достиг большего из того, что содержится в трассер-дао". Такое состояние называется полетом. Пока мысли не станут легкими, стремительными, изящными и совершенными, как птицы, не следует переходить к последующим этапам. "Не стремитесь к тому, чтобы мыслей было непременно много. Научите летать сначала одну и добейтесь гармонии и чистоты ее линий", – так сказано у Экс-Со-Ката.

– Корнями трассерство уходит в глубокую древность. Отдельные его приемы использовали мыслители востока и шаманы севера, индейцы Америки и колдуны средневековья. Каждый, кто развил свой мозг длительными упражнениями, замечал, что временами погружается в глубокую задумчивость, такую, что перестает видеть и слышать, движется машинально и отвечает невпопад, и когда, столкнувшись с кем-нибудь или чем-нибудь, он, наконец, приходит в себя, то несколько мгновений удивленно озирается, припоминая, кто он, где он и что с ним. Психологи развили учение о подсознании, о глубинах, которые таит наш мозг, мысли которого, кажущиеся нам его основным продуктом, являются лишь колебаниями волн над пучиной. Многие открывали в себе небывалые возможности и погружались в иные миры, создаваемые собственной фантазией, и они оставили нам множество свидетельств об этом, но путь, который прошли они, был прихотлив и индивидуален, не многие осознали его, кое-кто не избежал ошибок и превратностей этого пути, многие закончили свой век на больничной койке в сумасшедшем доме. У того, что сейчас именуется "петлей", не было тогда названия, ситуация, когда дверь захлопывается, неожиданно, без предупреждения, даже без намека, где она находится и что есть для нее ключ. Экс-Со-Кат самостоятельно повторил этот путь и, попав в ловушку, дал обет. "Если я выберусь отсюда, – поклялся он, – то напишу обо всем, что я прошел, чтобы те, кто пойдет в том же направлении, сократили свой путь и знали, к чему он ведет". Но выйдя из петли, он пошел дальше. Экс-Со-Кат осознал т-дао как философию, как взаимосвязь образа жизни, целей и ценностей, метода и возможностей, перспективы и общественной значимости. И все это он оставил нам.

После такого предисловия, сказанного с решимостью отчаяния, я остановился в затруднении. Что сказать дальше, о чем рассказывать? Предмет был так велик и многосложен, противоречив... и соразмерен, что представился мне вдруг некой громадной космической крепостью, висящей в черной бездне пустоты, неприступной со всех сторон. Рассказать ли, как моя жизнь привела меня к трассер-дао, или о легендарном человеке, где-то живущем среди нас, об Экс-Со-Кате, или же о романе "Закон иллюзий" – это было бы, пожалуй, самым простым, но стоит ли отвлекаться на ничего не значащую фабулу, на вымышленных героев, когда есть примеры, которые я видел сам, людей, которые стали частью и моей жизни.

За размышлениями я взглянул на Агату. Она шла, потупив взор, обходя черточки пробивавшихся сквозь песок травинок, молча ожидая продолжения моих слов, как удара. И в тот же миг я понял, понял и почувствовал всю подавленность и смятение маленького человека перед лицом чего-то большего, неотвратимого, уже вошедшего в его жизнь, но еще не сконцентрировавшегося в реальный образ, с которым можно было бы бороться, и это ожидание, ожидание того, как рассеется туман, закрывающий чудовище, парализовывало.

Я почувствовал, что надо говорить, говорить скорее, иначе страх может смертельно сжать мятущуюся душу. Но молчал.

– Неужели воображаемый мир существует на самом деле? – были первые ее слова после долгого молчания.

– Нет. Но он может существовать для человека, который несет его в себе, так же сильно и повелительно, как и реальный. Для этого надо только знать вход.

– И выход? Ведь в нем, наверное, можно потеряться?

Я невольно усмехнулся прямолинейности наивной догадки.

– Да, можно, но в этом-то и есть цель каждого трассера.

Мир этот был когда-то назван "трассой", а те, кто его создают, называют себя "трассерами".

– И ты – трассер?

Я кивнул, проглотив комок, подступивший к горлу.

– А я, и все это, – она обвела пышноцветущие окрестности, – все это – "трасса"? И меня тоже не существует?

– Нет, ты существуешь, и этот мир тоже, но только в моем мозгу.

– Значит, все это не настоящее?

– Настоящее. Но создано мною.

– А если ты меня обманываешь? Мне кажется, это слишком жестокая и циничная шутка. Это ведь невозможно доказать. Я тоже могу сказать, что ты и весь мир этот – плод моей фантазии.

Я отрицательно покачал головой. Она же, видимо, прочтя нечто в моих глазах, спросила:

– Значит, можно?

– Нет.

– Ха-ха-ха, – нервно-коротко рассмеялась она, но вдруг, оборвав смех, спросила:

– Если ты создал меня, то почему я помню детство? Косоглазую гувернантку, меньшого брата, умершего в пять лет, отца, поездку на море...

– Я все это придумал.

– Значит, ты знаешь про меня все? Все-все?

– Да.

– Тогда скажи... тогда скажи, как звали любимую лошадь отца?

– Ночь.

– Какого цвета было глаза у моей матери?

– Зеленые.

– Где стоял наш дом?

– На косогоре, у ручья, в трех милях от дубовой рощи и в двух от трактира "На развалинах".

– Верно... но это можно было узнать откуда-нибудь... Я бы спросила, как мне объяснялись в любви в первый раз в жизни, но мне самой никак не вспомнить, – простодушно призналась она. По ее сосредоточенному лицу было видно, что она пытается придумать новые вопросы.

– Ничего, как назло, нейдет в голову, – наконец, сказала она, сердито притопнув ножкой.

– Ладно, я подумаю и спрошу как-нибудь потом. А сейчас будем считать, что я тебе поверила.

Меня это, конечно же, не удовлетворяет. Мне нужен помощник, или хотя бы человек, который бы мне не мешал, но судя по ее тону, цели своей я не достиг.

– А расскажи мне, знаешь, что... как ты ТАМ жил?

Приходится рассказывать: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Мало-помалу я увлекаюсь, вспоминая одну подробность за другой. Память, сбрасывая страх, все ярче рисует мне картинки обыденной городской жизни, и вот уже кажется, закрой глаза и...

Я закрываю глаза. Открываю. Передо мной стоит красивая женщина и, чуть ли не заглядывая мне в рот, ждет продолжения рассказа. В ее глазах прыгают игривые огоньки, и вообще она не кажется больше ни подавленной, ни смятенной.

– Слушай, – говорит она, – ты рассказывал о друзьях-трассерах. Но вы-то не можете доверять друг другу только на слово?

"Доехали", – думаю я.

У Экс-Со-Ката недвусмысленно сказано о том, что процедуру "капкан трассера" не следует обсуждать с непосвященными, и ни в коем случае нельзя ее демонстрировать. Под страхом бойкота. Но сомнения не гложут меня. "Все равно никто из реального мира об этом не узнает. Я покажу ей, а значит – самому себе, и это не будет нарушением обета молчания".

– Хорошо, – я меняюсь в душе на удивление быстро, если так можно выразиться, "прямо на глазах у самого себя".

– Есть способ доказать всякому, что ты владеешь техникой выхода на трассу. Его придумал Экс-Со-Кат и назвал "капкан". Если человек способен выходить на трассу, то он может это доказать. Все предельно просто. Я говорил об аксиоме – жизнь на трассе, та же жизнь, с ее опасностями и радостями. Если в созданном мире человек гибнет, он гибнет и на самом деле. Это, кстати, лишний раз проводит границу между трассер-дао и сном. Если сломает руку, то, выйдя из трассы, у него будет все та же сломанная рука. Итак, все очень просто. Надо выйти на трассу, самую простую – не в этом суть, там может ничего не быть, но там должны быть: свеча, тавро и муха. Муха нужна для того, чтобы проверить действенность живой воды – ведь никто не хочет ходить с тавром всю жизнь...

– Значит...

– ...когда трассер ставит себе тавро, вот здесь, – я указал на предплечье, – то тот, кто проверяет его, видит, как появляется, а потом исчезает маленький значок, буква Т в кружке. Вот и все.

– Значит...

Она опять не договорила, но все было ясно и без слов.

– Это ничего не докажет, кроме того, что я умею нечто, чего не можешь ты, – пояснил я, но ее выразительные глаза сказали: "Все равно. Это – то, что нужно. Зуб говорит за динозавра".

"Неужели все так просто разрешится? Стоит поразить человека фокусом, и он уже убежден? Сегодня – это подействует, но не усомнится ли она в увиденном завтра? Не истолкует ли по-иному?" Но я, конечно, ни о чем подобном не сказал вслух, а только отошел на обочину и, сев по-турецки в тени высокой живой изгороди, коротко сказал, засучив рукав левой руки:

– Смотри.

Глава Х

Сначала щебет птиц, солнечный свет, пробивавшийся сквозь веки, запах цветов, ее присутствие, разрозненно бродившие в голове недодуманные мысли отвлекали меня, но вот уже это все стало отодвигаться все дальше, дальше, звуки стали затухать, как будто кресло, в котором я сидел, медленно отъезжало от экрана, вот и экран потух... Наступил мрак, и Пустота заявила свои права на мир, но не надолго.

Тишину, медленно нарастая, прорезали ритмичные глухие удары бьющегося сердца. Потом появился свет, и вот уже перед моим взором лежала гладкая стерильная серая равнина с одноцветной серой дымкой облаков, равномерно, от горизонта до горизонта, закрывшая небо.

Внезапно на этом фоне возникла черная точка и описала вокруг меня круг.

– ...а, это ты. Я только было заснул в своем извечном одиночестве. Зачем пожаловал? Впрочем... уже догадался. Раз уж я волею судеб стал трассер-мухом, то надо видеть в этой профессии нечто истинно героическое, – с пафосом вещал Сахар, подлетев ко мне и устроившись на открытой ладони в самом ее центре, – теперь, вот, я – вечный камикадзе, хотя смерть моя и временное явление и незамедлительное воз...

Тут я хлопнул второй рукой, припечатав его, как будто прессом, потом сотворил каплю живой воды, кристально сверкающе-прозрачную, которая упала на него. На глазах тельце мухи стало принимать свои формы, он поднялся на лапки и стал чиститься.

– Что за манера обрывать собеседника на полуслове. Теперь, вот, забыл о чем говорил, ах, да... незамедлительное мое возрождение, подобное возрождению пророка человеческого, безусловно лестно для такого создания, как я, казалось бы, самою Природою обреченного на незавидный удел вечного посетителя сточных канав и выгребных ям...

Я, вполуха слушая его напевный речитатив, нагрел меж тем тавро на язычке пламени, колышущемся вопреки всем законам физики прямо в воздухе, и, убедившись в его вишнево-красном цвете, поморщась прижег руку на предплечье, чуть пониже локтя...

–...предназначение, самый смысл которого, величие, я бы сказал, в служении существу более высокому, самопожертвование во имя его и возрождение из пепла, подобно огненному Фениксу, знаменательнейшему герою древних легенд, птице, снискавшей...

Чуть выждав, я создал каплю прямо над обожженным пятном, в центре которого явственно просматривалось, как и полагается, "Т", которая упала прямо на кожу, свершив положенное ей превращение.

Можно было возвращаться, но мой маленький оратор, устроив свою трибуну на моем плече, продолжал вить нескончаемую веревку из сравнений, апелляций к событиям древним и новым, напыщенных эпитетов и красочных оборотов. Мне не хотелось услышать его упрек в нетактичности, я хорошо понимал, что теперь, с тех пор, как я в петле, он вынужден просиживать долгие дни в одиночестве пустого пространства, беседуя с самим собой, и я прощал его занудливое надоедство. Фраза его никак не кончалась, и я не мог вставить даже слово. Но тут мне в голову пришла мысль...

– Послушай, Сахар, хочешь, я возьму тебя с собой?

Сначала он хотел возмутиться, но как только понял смысл слов, то недвусмысленно дал мне понять, что вопрос это чисто риторический, свечой стартовав с моего плеча и сходу выполнив несколько фигур высшего пилотажа.

– Итак, – я щелкнул пальцами, и он поспешил приземлиться обратно.

Сходят с полей снега

Из года в год – всегда.

Так же и ты теперь

В силы свои поверь,

Вспомни, кто ты, кем был.

Сердца огонь не остыл.

День прогоняет ночь,

Тягостный сон – прочь.

Едва замер на моих губах последний звук, как с внезапностью свершилась перемена.

Снова ясное синее небо над головой, веселое летнее солнце, ветерок, волнами пробегающий по траве, укатанные ровные дорожки, статуи, замершие в выразительных позах, и самая прекрасная из них – Агата в пышном платье с турнюром и с розами в прическе "Ля рошез", с нежно-розовой кожей и чуть побледневшим лицом, округленными от удивления глазами, смотрящая на мое пробуждение, все еще не в силах прийти в себя.

– Как замечательно, – тихонько прожужжал мух, усаживаясь мне на плечо.

– Ты видела?

Вопрос чисто риторический.

Агата чуть приседает и, нежно взяв меня за руку, помогает подняться.

– Значит... ты волшебник, и я... и мы... и все вокруг в твоей власти?

– Нет, я человек. И власть моя над вами не больше той, которую вы имеете надо мной. А все мое искусство – это набор приемов, терпение и маленький талант.

– Объясни. Я ничего не понимаю и, кажется, сейчас окончательно запутаюсь.

– Я тебя распутаю.

– Не шути так. Скажи, если это только умение, то, выходит, и я, и док,

и любой-любой другой может стать всесильным?

– Нет, не всесильным...

– Ну хорошо, хорошо. Выходит, ты создал мир, над которым ты властен?

– Так и не так. Я создавал мир, в котором я буду властвовать, но, создав его, я более не властен над ним.

– Это как курильщик опия? Он может курить и предаваться грезам, но какие они будут, он не знает.

– Нет, я знаю все. Разница в том, что он грезит, а я живу.

– И сколько же времени уходит на то, чтобы научиться этому?

– Не так все просто. Если бы всякий брался за т-дао, то только двое-трое из ста смогли бы овладеть методом, но и из них не каждый достигнет "петли". Еще ее называют "сито", хотя, на мой взгляд, вернее было бы – "барьер". Самые талантливые доходят до него за три-четыре года.

– Годы? – она остановилась, и улыбка медленно сошла с ее лица.

Глава XI

Но вдруг я почувствовал, что они уже появляются, что они уже созданы, и это было как шок, как удар, и с этого мига мой рот превратился в рупор фонографа, я еще говорил, но то, что во мне говорило голосом, напоминавшим мой, было уже чуждо мне, и существовало само по себе. Они, вновь созданные, были близко, совсем рядом, все мое существо трепетало от страха, но говорящий механическим голосом монумент – это тоже был "я", и я был не в силах остановить поток лживых, мне не принадлежащих слов, ни сойти с места, ни даже взглядом сказать, намекнуть Агате, что я уничтожен, парализован, заморожен вихрем страха, пронесшимся в моей душе.

Они вышли из-за тумана кустов вдруг, высокие, узкобедрые, затянутые в невообразимую зеленую кожу брюк и курток, с зелеными же волосами, стоящими торчком, как иглы у ежа. Синхронно двигаясь, как марионетки или две части одного механизма, они все же в первое мгновение показались мне двумя гигантскими кузнечиками, но нет, это все же были люди, две девушки, безучастно-холодные, недоделанные люди, оболочки, ожившие формы, посланцы в намек на нечто, которое вскоре должно было раскрыться передо мной.

Теперь же, когда появились эти две тоскливо-зеленые посланницы неведомой пока еще будущей моей Судьбы, я вдруг впервые почувствовал, что не хочу никуда уходить от нее, я хотел остаться подле нее и мысленно искал в ней поддержку, ощущение было такое, будто сейчас я навсегда потеряю еще одну частичку себя, еще что-то, что связывало меня сегодняшнего со мной вчерашним, и, потеряв это нечто, я чуть больше стану собой завтрашним.

Я хотел взять мою Агату за руку, тщетно пытаясь заглянуть ей в глаза, но она уже отгородилась от меня, и движение моей руки замерло на полпути, глаза сами ушли в сторону, невидящим взглядом скользя по зелени природы.

– Одинокий ждет, – нетерпеливо поторопила меня одна из пары "кузнечиков".

– Пора. Иди, я буду ждать...– Агата не договорила фразу, но слово "вечно" само проявляло себя в ее интонации, как в рисунке мастера мы легко читаем недосказанные черты. И еще я вдруг заметил, что она сказала это внешне совершенно спокойно, изменив своей манере, скрыв свое волнение, подразумевая его только смыслом произнесенной фразы.

– Да, пойдемте, – машинально проговорил я. Мгновение назад обретя духовную связь с моей милой Агатой, то, к чему я неосознанно стремился все эти дни, и тут же утратив ее вновь, я словно бы потерял опору и был совершенно оглушен, безропотно отдавшись во власть моих насекомоподобных спутниц.

Размеренный ритм их шагов, слаженные движения рук и ног, словно бы заученные на репетиции, синхронные, повинующиеся затверженному темпу, хрупкие удлиненные тела, несомые ровно и быстро вдоль очерченной линии, застывшие выражения гладких лиц, не отсутствие выражения, не холодная маска, нет, но какой-то ребус, – все в облике странных посланниц словно бы первый легкий порыв ветра, предвестник надвигающегося урагана.

Чем дольше я шел в обществе своих безгласных спутниц, тем судорожней готовились чувства к неожиданному удару, но дорожки парка были по-прежнему пустынны, и напрасно я быстрым взглядом искал источник возможной угрозы, его не было.

– Здесь, – сказала одна из спутниц, и они замерли, повинуясь незримой команде. Я еще раз с недоумением огляделся. Никого.

Впрочем... Пока я крутил головой туда-сюда, из боковой аллеи, увитой плющом, вынырнула фигура, я не увидел этого, и только догадался об этом тогда, когда некто уже приблизился ко мне на такое расстояние, с которого я отчетливо увидел его зеленые бешеные глаза. И все. Ничего с этой секунды больше не существовало для меня, только эти зеленые водовороты, эти пожирающие смерчи...

В следующее мгновение я был уже в другом мире. Я не провалился в бездну, и не воспарил к небесам, и даже не вошел в незримую дверь, произошло нечто неожиданное, непривычное – я сам стремительно начал расти, превращаясь в целый мир, и то, что было предо мной, вдруг оказалось как будто бы нарисованным на мыльном пузыре, в котором я находился и который моментально лопнул, стоило мне, изменив свой размер, соприкоснуться с его стенками.

Да, я рос, неукротимо и стремительно, и все, что было во мне росло вместе со мной. Самые маленькие мысли развивались до размеров и законченности трактатов, воспоминания, ощущения, мимолетные наблюдения, отрывки звуков – все это оказалось ростками, давшими улицы и площади, леса и озера, мелодии и настроения, страсти и желания воплотились в людей, грезы – в монументы и конструкции, знания – в гармонию мира. Я стал равновелик миру, и это Я было прекрасно в своей завершенности, свободной от шелухи, это было Я, созданное неизвестным Творцом из моего Я, и стало не только соразмерным целому миру, но и достойным целого мира.

Но метаморфозы продолжались, я почувствовал, как этот мир, то есть меня, пронизывает, охватывает, расчленяет, деформирует, я вскрикнул, но вот уже отпустило, деформация стала убывать, но странное дело: я как будто потерял себя. Во мне в единый миг вдруг возникли тысячи голосов, от громкого крика до шепота, видения, тени и колеблющиеся силуэты. Неимоверным усилием я смог призвать их к порядку, они замолчали, покорившись, и только один Док, а это был он, я сразу узнал его, обратился ко мне от их имени, словно бы он был средь них старший:

– Скоро ты вернешься к своему обычному размеру, и мы станем неразличимы твоему глазу, но пока слушай и запоминай. Я силой, данной мне жрецами двуликого бога Януса, совершил в тебе трансформацию и поменял местами внутреннее и внешнее. Отныне, но не навеки, а лишь на время, то, чем был ты, – стало твоим миром, а то, что было вокруг тебя, – стало тобой. Лишь умение контролировать мириады чувств, желаний, страхов и мечтаний осталось с тобой. Это умение позволит тебе управлять всеми нами, и едва масштаб примет свое исходное значение, как мы под таким давлением сольемся друг с другом, что наши интегрированные воля, рассудок и память станут всецело твоими, и ты будешь пользоваться ими, как само собой разумеющимся.

– Но разве...

– Молчи. У меня мало времени.

И правда, все они становились все меньше и меньше, будто бы крутили трансфокатор и ближний план сменял дальний.

– Запомни! – уже кричал он издалека. – Теперь на какое-то время ты будешь жить несравнимо сильными чувствами, яркими впечатлениями! И когда этот праздник кончится, не сломайся, не стань тем, кто живет вос...

Его голос растаял, как тает последний звук колокола в шуме ветра, но я про себя докончил его фразу: "воспоминаниями о минувшем".

... и кто-то уж совсем микроскопический прошептал мне в ухо: "Не удивляйся людям, мон шер, каждый сильный образ, когда-то поразивший тебя, создал в твоем мозгу кольцо, пульсирующий континуум. Из таких обрывков и созданы..."

На полуфразе растаял и его, последний, голос. Вслушиваясь в свой внутренний голос, я утратил на какое-то время восприятие пространства вокруг себя, а когда очнулся...