Текст книги "Потаенные ландшафты разума"

Автор книги: Владислав Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава XII

«Только здесь я легко могу вообразить себя и муравьем, и орлом, и египтянином времен фараонов, и одиночкой-путешественником», – думал Синдбад, рассматривая рисунки и фотографии, развешанные по стенам комнаты Маэстро. Он, посвященный, легко читал скрытую их гармонию, сожалея, что не может создать нечто подобное. Если бы была возможность поселиться здесь, то он отдал бы все, даже старинный кинжал дамасский, доставшийся ему от деда, и свою однокомнатную квартиру. Синдбад был вторым номером в группе Маэстро, но разница между ними была слишком велика, у Маэстро остальные могли учиться, у него же, у Синдбада, им учиться нечему. Конечно, каждый привносит какие-то свои идеи, знакомит других с тем, что сам хорошо знает и любит, но умение организовывать мертвую среду, находить скрытые связи, такие, что превращали кирпичи фактов в здание, в ладно спланированный город, прихотливый по своей форме, но лаконичный по сути, – мог только он. Недаром он первый из них попал в петлю. Синдбад отвлекся от рассматривания футуристического города и посмотрел на часы. Скоро должен был прийти Ян Карлович – он позвонил ему вчера, сообщив, что изучил трассу Маэстро и все обдумал. По его голосу нельзя было догадаться об успехе или неудаче его анализа. Оставалось ждать, и ждать уже совсем немного.

Синдбад еще раз мельком взглянул на листы ватмана, приколотые в виде буквы "С". Маэстро только начал создавать новую трассу, и в этих фрагментах еще с трудом читалось даже ее ядро, но и оно поражало воображение, гипнотически приковывало внимание, втягивало в себя. Но до прихода дока Синдбад хотел перечитать хотя бы часть трассы Черного Рыцаря.

Группа Факира, членом которой был Черный Рыцарь, перестала существовать два года назад, когда сам Факир попал во вторую петлю и не смог выйти из нее. Глобалистические трассеры, из тех, кто еще держал связь с магистром, в один голос сказали, что он сделал это намеренно. Элефант тоже придерживался этого мнения. Синдбад был немного знаком с Факиром и еще двумя ребятами его группы – Космическим Охотником, повредившим позвоночник, и Тарзаном, разбившимся насмерть. Об остальных он знал из обсуждений на еженедельных коллоквиумах и их бюллетеней. У него, как и у всех трассеров, были микрофишные копии их трасс. Правда, у Маэстро были перепечатанные экземпляры их трасс, вот такой, отпечатанный на машинке вариант трассы Черного Рыцаря и собирался быстренько просмотреть Синдбад. Он недавно узнал, что док – его отец, и это делало его взгляд на эту трассу несколько иным. Сам Черный Рыцарь сошел с ума и во всех видел дам сердца, разбойников, монахов или рыцарей. Но сегодня Синдбад меньше всего думал об этом обстоятельстве, от открыл интереснейшую вещь – весь машинописный вариант этой трассы Маэстро покрыл замечаниями и значками, это было странно и неожиданно.

Итак, проверив в очередной раз пульс Маэстро, Синдбад продолжил чтение с того места, где остановился вчера.

"Сизый туман стелился вокруг монастыря, медленно отступая к лесу, верхушки сосен были уже видны, как и светящийся ореол вокруг того места, где, если бы была ясная погода, уже виднелся бы желтый диск солнца.

На стене только что прошла смена караула, время было военное, и поэтому к бдению на стенах вся немногочисленная братия относилась с усердием и даже рвением. Утренняя стража еще более усилила внимание, свежими со сна глазами всматриваясь в дымку, размывающую очертания всего вокруг, так что даже от одной башни с трудом было видно другую, а сама монастырская стена казалась зыбким и колеблющимся занавесом, развешанным посреди леса полоумными актерами.

Вдалеке вдруг послышался шелестящий шум, который вскоре перерос в топот копыт и ржание лошадей, чувствующих близость жилья, а значит, новой битвы или отдыха, и понимающих своим лошадиным умом, что раз хозяин не запрещает оглашать сырой утренний, вязкий своей тишиной воздух, то быть отдыху. К тому времени, как всадники подъехали к воротам монастыря, расторопные монахи известили об этом событии настоятеля, и он, торопливо отдав распоряжения, обычные перед боем, вышел на башню над воротами и зычным голосом нараспев вопросил в туман, сквозь который видны были только силуэты всадников, как бы плавающих по пояс в воде, в густой, стелящейся по земле пелене:

– Что вы за люди?

– Мы слуги его высочества короля и герцога Гуэнского.

– Где же ваш хозяин?

– Герцог здесь, – ответил все тот же звонкий голос, – он ранен и сам не может громко говорить.

На носилках, которые только сейчас различил настоятель, и вправду лежал какой-то человек, и он после этих слов взмахнул в приветствии рукой.

Настоятель быстрым шагом спустился к воротам и, крикнув, чтобы сиятельного господина поднесли поближе, с напряжением стал всматриваться в лицо раненого, глядя сквозь маленькое окошко в разделявших их воротах.

– Открыть ворота! – крикнул настоятель. – Я узнал вас, герцог. Прошу простить за эти небольшие меры предосторожности, которые заставили вас ждать. Мы рады принять столь высокую особу в нашей скромной обители.

Ворота медленно разошлись, со скрипом поехала вверх решетка, открыв всадникам въезд внутрь.

– Подойдите сюда, – слабо позвал герцог, когда его носилки поравнялись с настоятелем. Настоятель покорно приблизился, встав подле герцога на колени, так что их лица – приподнятое с усилием над жестким валиком, который заботливые подданные подложили под голову своему властителю, и спокойное, отрешенное лицо монаха – сблизились. Постороннему человеку они могли бы показаться близнецами: оба молоды, им не было и сорока лет, с высокими гладкими лбами, прямыми, как стрела, носами, большими, широко расставленными глазами и длинными волосами, которые у одного ровными волнами спадали на плечи, а у другого были собраны наверх и перевязаны так, чтобы не попадать в перевязанную рану на шее.

– Я не могу командовать, – тихо вымолвил герцог, – за меня будет мой кузен, который должен подойти не позже полудня. На нас была засада около озера Розенвиль, и поэтому мы разделились, чтобы легче уйти от погони.

Герцог откинулся на носилки и закрыл глаза в изнеможении, слуги было тронулись, но он вдруг снова поднялся и спросил:

– Доктор Авенариус здесь?

– Нет, но здесь его ученик, Орбелиус.

– Хорошо, – почти беззвучно выдохнул герцог, и его тело бессильно обмякло".

Позвонили, и Синдбад, с сожалением отложив чтение, пошел открывать. Пришла Эхо. Она взяла стул, уселась у изголовья Маэстро и, уперши подбородок в ладони, а локти в колени, о чем-то задумалась. Чтение возобновить не удалось. Один за другим приходили трассеры, и вскоре вся группа была в сборе. На этот раз состояние их было не таким подавленным, кто-то даже отпустил шутку: "все там будем", на минуту стало даже шумно, как в былые времена, когда сам Маэстро заправлял делами и верховодил на встречах. Ян Карлович тоже не заставил себя ждать. С ним пришел Элефант – Магистр санкт-петербургских трассеров. Его все хорошо знали и относились к нему с уважением, но сегодня его приход прекратил вдруг посторонние разговоры и приковал к себе внимание. Все знали, что Магистр – не праздный гуляка и что он не будет тратить свое время по пустякам. Дождавшись, пока всех, по заведенному порядку, обнесут горячим чаем, доктор начал:

– Я ознакомился с трассой и сразу скажу, что случай, как это ни банально звучит, редкий. Эль (так сокращенно от Элефанта звали обычно Магистра между собой) подтвердит мои слова. Он тоже проштудировал трассу Маэстро.

Все глаза в эту секунду устремились на Магистра.

– К сожалению, я не просматривал подробно трассу Маэстро, когда мы ее стиражировали, – глухим голосом произнес Элефант, – не хочу сказать, что в ее структуре есть явные просчеты, наоборот, просчет, если так можно выразиться, как раз в той соразмерности, в той уравновешенности, с какой сделана трасса. У Маэстро прирожденное чутье на симметричные, законченные в своем лаконизме композиции. Обычно такой ступени совершенства трассер добивается уже перейдя в разряд глобалиста, профессионала. Он, еще не овладев искусством ускользать из ловушки, овладел искусством их создавать, или – напрашивается еще одно сравнение, – не овладев искусством защиты, овладел искусством нападения, и посему его бой идет с равным по нападению, но превосходящим его в защите, и его прошедший удар не станет победным, а пропущенный приведет к поражению.

– Самое опасное, – снова взял слово доктор, – что в его трассе нет параллелей с тем миром, в котором мы живем. Совсем другой спектр запахов, звуков, тактильных впечатлений, вкусов. Поэтому, боюсь, ему не спутать реального раздражителя с созданным в его мозге. Если бы в его трассе был хотя бы один сильный, сходный реальности образ, то, дав Маэстро возбуждающего, мы могли попытаться, повторив этот образ, вывести реакции из трассы на реальный объект. Надежда на то, что голоса персонажей трассы скопированы с реальных людей, похоже, утрачена. По крайне мере, мне не удалось найти ничего похожего, вам, как мне известно, – тоже.

– Что же, будем пассивно ждать? – спросила Эхо.

– Почему же? – доктор, казалось, был искренне удивлен вопросу. – Есть все же разные раздражители – солнце, вода, ветер, надо только чтобы совпали их интенсивность, время воздействия. В крайнем случае можно будет попробовать сильное снотворное. Правда, действие его на трассера в петле изучено не до конца. Известно, что большая доза прерывает ход по трассе, этим свойством, как известно, мы пользуемся в случае опасности травм, кровотечениях и прочих психогенных реакциях организма на трассу, есть предположение, что при совпадении пробуждения в трассе и солнечного света, направленного на глаза, возможно пробуждение, выход из петли. Но тут нужна точная синхронизация, а у нас, к сожалению, нет аппаратуры для слежения за биотоками, там же, где она есть, не разделяют наших воззрений и не дадут ею воспользоваться. Поэтому вся надежда в этом случае на вас, на персональную чувствительность, на друга, на влюбленную девушку, наконец!

Последние слова доктора, в которых, кстати, не было ничего неожиданного и нового, произвели тем не менее эффект. Как-то все разом заговорили, вспомнили про чай, задвигались. Элефант и доктор обменялись понимающими взглядами. Смущение группы было налицо, а значит, как они и предполагали, у Маэстро не было абсолютно доверенного лица, и поэтому каждый из них реагировал на возможное обращение к нему с поставленной в последних словах доктора задачей движением и словом, раз уж нельзя было исчезнуть, спрятаться.

– Кстати, я принес одноразовый шприц и ампулу, на случай, если появятся признаки психогенной травмы, – чтобы отвлечь внимание, произнес доктор. – Трасса у Маэстро безобидная, но кто знает...

– Только прошу не спешить со введением препарата, – обратился ко всем Элефант, – отдых, хоть и временный, который обеспечивает такой укол, побочным эффектом удлиняет время нахождения в петле.

Остаток встречи был скомкан. Элефант и Синдбад заспорили о действенности снотворного, доктор принялся ухаживать за Эхо, Багира и Сказочник, обмениваясь репликами, принялись изучать наброски к новой трассе Маэстро, остальные занялись кто чем. До двенадцати время пролетело быстро. В полночь, словно по команде, встали и, простившись с Багирой, оставшейся дежурить подле трассера, гурьбой вышли на улицу. Шел мелкий дождь, было холодно, дул пронизывающий ветер, фонари качали своими светлыми головами и жалобно скрипели, без стеснения изливая свои жалобы ночи и случайным прохожим.

Глава XIII

– Я вижу, вы в первый раз на коронации? Да, да, не удивляйтесь, сегодня Истину коронуют, завтра смотришь – низвергнут... Вам еще ни разу не приходилось в первых рядах врываться во дворец Времени, из которого она правит? Зря. Мне, знаете ли, пришлось, и даже не один раз, вот смотрите...

Он потянул за край белого кружевного воротника своей рубашки, так что открылось плечо, на котором был виден отчетливый белый широкий затянувшийся шрам:

– ... это верные слуги порочной Истины до последнего обороняли ее апартаменты, но нас оказалось больше, к тому же, если честно признаться, старик Время негласно, исподволь, помогал нашему отряду... О, смотрите, смотрите! Это Гармония!

Вдалеке появилась маленькая светящаяся точка, и я, как-то сразу же доверившись моему странному соседу, его восторгу, тоже впился в нее глазами. Огонек все разгорался, приближаясь, и вот, уже совсем близко, прямо под нами пронеслась обнаженная богиня в мерцающем огненном шаре, пышущем жаром, так что ее гладкое блестящее, как от воды, белоснежное тело то совершенно исчезало в этом ало-желтом пламени, то снова появлялось сквозь красно-багровое приглушенное свечение. Гармония сделала круг над нашими головами под рев и рукоплескания, волной катившиеся под ней, и, вновь оказавшись за спиной величественно шествовавшей Истины, пристроилась сзади в ее свиту.

Потрясенный, оглушенный, опаленный, восторженный, я позабыл про моего умудренного опытом соседа и вспомнил о нем только после коронации, когда в снопах голубых искр, рассыпающихся над нашими головами так, словно бы их выдул из-под земли огненный смерч, стали один за другим исчезать приглашенные на церемонию коронации. Я хотел было спросить его об этом и, повернувшись в его сторону, уже открыл было рот, как голубой светящийся столб волной хлынул из-под земли, охватив его фигуру сиянием, он, улыбнувшись грустной, доброй улыбкой, поднял руку, чтобы попрощаться, но, не успев даже взмахнуть ею, растаял в дрожащей синеве, тут же после этого взметнувшийся вверх маленьким ярким солнцем.

Я еще долго любовался Истиной в жемчужно-серебряной короне, взметающимися столбами огненных брызг, чудесной Гармонией. Свечение ее огненного шара совсем опало и изменило свет, и теперь она висела в центре чуть видного серебристого облачка.

Да, чуть было не забыл сказать два слова о самой коронации. Сначала все смолкло, тишина разлилась над нами, в нас, наполнив все пространство вокруг, до самого горизонта, и, как мне показалось, расползлась в мгновение ока на весь обитаемый и необитаемый мир. Все застыло на миг, потом, сначала тихо-тихо, как отдаленный предвестник, предчувствие звука, раздались фанфары, а затем уже во второй раз грянули во всю мощь, окатив нас серебряным, колыхающимся, сладким звуком. Великое Время подняло над головой сведенные руки, повернувшись сначала вправо, потом влево, и в них все мы увидели легкий ажурный ободок короны. Фанфары грянули в третий раз и звонким эхом отозвались им облака. Истине вручили книгу и факел, она опустилась на одно колено и на ее чуть склоненную голову была надета корона, и тут же я, все мы объединились в радостном крике: "Й-о-о", "Й-о-о", "Й-о-о" трижды прогремело на земле, и само Время ответило за себя и за Истину благодарным кивком.

Я, наверное, одним из последних оставался на обширной, совершенно голой площади, любуясь на небожителей, но наконец и мой взор пресытился чудным зрелищем, и тогда вокруг меня возникло синее сияние...

... я зажмурился и тут же открыл глаза, почувствовав, как резко переменилось все вокруг меня, услышав разом музыку, многоголосый гул речи, звяканье стекла о металл, шарканье, цокот каблуков...

Глава XIV

Я стоял в огромной толпе, собравшейся в череде пестро-золотых залов, украшенных в стиле рококо. Колонны, подсвечники, люди – все диковинно умножалось в зеркалах, раздваивалось, и под стать зрительному впечатлению обманчивый шум голосов гулял по залам, огибая увитые разноцветным каменным плющом колонны. Оттуда слышалось: «Я есть носитель нравственного идеала! Дорогу носителю! Я есть маленький человек!», а отсюда доносилось: «Мы должны постоянно искать Истину. Сразу, целиком, в абсолютных формах она нам не дана».

И снова: "...эту Истину я знаю с самого детства... знавал я одну Истину... Истина лежала меж двух..."

– Как всегда? – как всегда.

А прямо над ухом бубнил стариковский голос:

–... Мы, положим, мечтали разве что хотя бы приблизиться к Истине, хотя бы одним глазком, в щелку взглянуть, а этим... неразборчиво... подай ее на блюде да еще в самом... неразборчиво... виде...

Слева донеслось:

– Время, милашка, можно убивать, но нельзя убить.

– Это есть шутка? Я мочь смеяться, – ответствовал ему гнусавый голос.

– Поиски Истины – благородная цель, – вещала, вращая глазами, дама в голубой шляпке, похожей на тюрбан, – и оч-чень, оч-чень забавное занятие...

– Нет! Нет, пока я сам не пощупаю собственными руками! Нет, не поверю! – кричали в отдалении, на что кто-то поблизости желчно заметил:

– Этим глупцам недоступна никакая другая Истина, кроме той, что они могут потрогать...

– Не хотите... – вкрадчивым голосом вдруг предложил мне некто небольшого роста с полудетским лицом, протягивая разложенные веером картинки. – Извиняюсь, в естественном виде, разные Истины... хотите, есть в момент познания...

Я брезгливо оттолкнул его руку и ...

– Я вижу, тебе здесь основательно нравится, – услышал я сначала как бы идущий ниоткуда чем-то знакомый голос, – а мне нет. Красавицы слишком жеманны и кокетливы, еще бы, они "на ты" с самой Истиной, и сам черт им не брат, мужчины себе на уме, лакеи такие серые, одинаковые и бесстрастные, что скорей уж подавишься бутербродом, чем обратишься к таковому. Паркет восхитительный, но из-за этой давки его совсем не видно, коктейли ароматнейшие, но, подишь ты, все так и норовят подтолкнуть тебя под локоть, на улице свежо и темно, но уж больно одиноко наблюдать через окно столько довольных собой и окружением людей, находясь в темноте и одиночестве, как побитая собака.

Я повернулся на голос моего невесть откуда взявшегося комментатора. Среднего роста худощавый малый в парике с ниспадающими до плеч золотистыми кудряшками, в расшитом золотом камзоле и белых атласных панталонах, большие башмаки, весь в кружевах, поигрывающий легкой резной тростью из черного лакированного дерева, с перстнями, играющими под огнем тысяч свечей россыпью бриллиантовых искр.

– Ну не гляди ты на меня, как баран на новые ворота, – насмешливо протянул он, – ты ведь тоже не сам переодевался.

Только сейчас я взглянул на себя и увидел, что на мне дорогой костюм, взятый словно бы из сказок "Тысячи и одной ночи". Синяя расшитая куртка, шаровары, туфли с острыми загнутыми вверх носами, а на голове, по-видимому, – тюрбан.

– Вот видишь, – торжествующе сказал он, наблюдая, как я в недоумении ощупываю свой головной убор, – а помнишь нашу молодость... то ли дело... эх, помнишь наши длинные холодные вечера... ватничек, валенки, сидишь около буржуйки, греешься, за дощатой стеной составы стучат... благодать. Наберешь снегу в жестяную кружку, растопишь на буржуйке... как славно... и народ такой, дивный, прямо сказать... ворвутся с гоготом, кроя матерно погоду, опрокинут чайник... шум, смех, крик... как, право, дружно, весело, хорошо, одним словом, на душе... И сам сидишь небритый, грязный (по месяцу бани не было), по столу тараканы бегают, что твои рысаки, через щели в крыше ветер воет, а тебе хорошо... тасуешь жирными от селедки руками замусоленную колоду и улыбаешься во весь рот, словно ты в раю. Плюнешь на пол, чихнешь так, что аж мурашки по коже пробегут, двинешь соседа локтем в бок, кто-то спросонья лягнет тебя ногой в вонючем носке... хорошо, хорошо, одним словом, лучше и не бывает... Намнешь колбасы жареной с картошкой и храпишь себе на нарах, что твои святые... вот так и жили, не скучно, надо сказать, не скучно...

– Факир? Ты здесь? Но тебя же нет...

– Чудак-человек. Потому-то я и есть, что меня нет...

Факир. Да, это был он. Просто его лицо подернулось аристократической холеностью, появились новые, нехарактерные для него нотки самодовольства и покровительственности.

– Ты давно здесь?

– Сам не знаю, впрочем, наверное давно. Уж и не упомню, сколько Истин при мне короновались.

– Навеселе. Если ты считаешь, что истина – в вине...

– Тс-с-с. Не произноси прописных истин – потом от них будет не отвязаться. Ну, вот и они.

Чуть поодаль от нас, появившись неизвестно откуда, уже стояли три премиленькие девушки в белом, искоса поглядывая на нас.

– "Выпьем, ей-богу, еще", – с вызовом процитировал мой приятель, и они, поморщившись, отошли в сторону и потерялись в шумной толпе, но все же были все время где-то поблизости, мне иногда казалось, что я снова вижу их сквозь мелькание фигур.

– Ты еще не догадался? Я прикидываюсь. Так веселей. Смотрю, ты стал тугодум.

– Разве? – обиделся я, попутно раскланиваясь с какой-то пышной дамой, не смея не ответить на ее поклон.

– Конечно. Ну что тебе далась эта Теорема. Слушай сюда. Как ты мог даже подумать, что на приеме у Истины могут подавать столь глубоко ей противные напитки? Видишь свой промах? Просто я здесь застрял. Приятные люди, вечное веселье, но без балагана, как я люблю, а что до этикета, – добавил он шепотом, – то при известном терпении можно ужиться и с этикетом.

– ...

– Ты слишком неосторожен. Если так пойдет и дальше, ты соберешь вокруг себя всех Истин, которые только есть в этом зале.

– А кто эти?

– Вон те? Одна с бланшем, другая в синяках, а третья в рубище? Неужели сам не догадываешься? Это избитые Истины. Старайся не обращать на них внимания, а тем более не думай спутаться с ними, а то... Познать их легко, да проку от них мало, а удовольствия и вовсе никакого, к тому же, по сути своей они банальны и пошлы, стары, как вавилонский грех, хоть могут неопытному глазу сначала показаться новыми и свежими. Некоторые, правда, путают их с простыми Истинами, но это уж надо быть совсем близоруким. Наш духовник, Экс-Со-Кат, разумеется, с ними сильно дружен, если не сказать больше. Они – верные его служанки, хотя, как говорят: "Простота...". Ну да бог с ними.

Жизнь так устроена, что всякий, кто не ищет выгоды и не скован цепями долга, имеет право на игру. Беда лишь в том, что каждый ищет свою Истину, а она одна на всех. Что касается меня, то, как говаривали латиняне, "dictum saрienti sat" – "сказанного достаточно разумному". Ладно, поясню свою мысль. Мне Истина нужна не приукрашенной и не голой, то есть разумному достаточно увидеть в разумных пределах, дальше он сам домыслит остальное.

– Постой, а почему они все... такие?

– Почему коронуют Истину, а не, скажем, Выгоду, и правит Время, а не Момона? Я тут ни при чем. Это ты, сам. Богов и божков много, высших – десятки, а простейших биллионы, и никто не знает и не догадывается, на сколько миль сейчас вокруг нас лежит Их царство. Это как коктейль, и ты – хороший бармен, только не перебарщивай сладким. Ну, мне пора. Привет.

Он сделал несколько шагов вбок, я хотел последовать за ним, чтобы спросить, как же надо себя вести, но фланирующие пары моментально отрезали его от меня, и тут...

...это произошло вдруг...

Вдруг, откуда ни возьмись...

Сияние, как мне показалось, заполнило весь зал.

– Я рада приветствовать вас, мой милый друг... – я зажмурил глаза, а когда открыл их, то уже не было и намека на свечение, а прямо передо мной стояла божественно красивая девушка с гладко зачесанными волосами, правильным носом, хрупкая и грациозная, как ребенок, но уже вполне оформившаяся, как женщина, с матово-прозрачной кожей небожителей. Она улыбалась. Мне. Кажется, ее рассмешило мое смущение.

– О чем же мне с вами говорить? Я, право, не знаю, – промямлил я.

– А мы не будем говорить, – голос ее зазвенел, как колокольчик, но тихий-тихий, меланхоличный колокольчик. – Пойдем.

Она взяла меня за руку, и мы пошли через переполненную залу так же легко и свободно, как если бы были здесь одни. Никто не уступал нам дорогу специально, просто оказывалось, что мы всякий раз проходим между приглашенными, словно бы невидимое течение несло нас между ними.

Мы вышли на балкон, как мне показалось, но это была верхняя площадка длинной, спускающейся вниз неисчислимыми маршами каменной резной лестницы, увитой зеленью веток, цветами, от аромата которых кружилась голова.

– Вы, знаю, любите ночь, – задумчиво сказала она, глядя неподвижным взором вперед и вверх, туда, где светили тысячи звезд. – В полночь у меня небольшой прием, приходите, я вас приглашаю.

И она рассмеялась, не словам, не вечеру, не мне, а просто от избытка чувств, от переполнявшей ее радости. От этого смеха мне сделалось невыразимо томно и сладко, словно бы со мной снова была моя Агата...