Текст книги "Потаенные ландшафты разума"

Автор книги: Владислав Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава XVII

Волки приходили часто. Они сидели и смотрели на меня, задрав головы. Выли. И от их воя что-то шевелилось в моей душе. Когда же их не было, то я переворачивался на спину и пустым взором смотрел вверх, туда, где сплетались тяжелые ветви мощного дуба, закрывая от меня небо.

Время больше не существовало для меня. Был только день и была ночь, был дождь, поивший меня, и был ветер, ласкавший меня своим теплым дыханием. Был дуб, в тени которого стоял настил – грубо сработанное сооружение из трех кольев и сплетенных меж собой кожаных ремней, на котором я лежал. И были волки.

Раз они затеяли возню, и это меня удивило. Нет, мыслей по-прежнему не было, лишь удивление и недоумение. Иногда прилетали птицы, садились возле и смотрели, склонив голову набок и заглядывая на меня то одним, то другим глазом, будто спрашивая: "Ты чего здесь?"

Я давно забыл вкус еды, да и помнил ли я его, будет вернее спросить. Дождь поил меня, когда его долго не бывало, жажда мучила меня, и тогда я метался в бреду, но он не заставлял ждать себя подолгу, и тогда, напившись его струями, я вновь успокаивался. И еще мне стали досаждать волки. Они все чаще скулили и теперь даже прыгали, пытаясь достать мою кожаную плетенку, ударялись о врытые в землю столбы, сотрясая мое ложе, и тогда мне хотелось взять нож и перерезать им глотки, всем по одному.

Но волки вдруг пропали, остались только птицы, да скрипящий и шелестящий над головой дуб, да теперь я явственно стал различать плеск и шум волн, ударявшихся о берег. Почему я раньше его не замечал?

Однажды я проснулся от сладостного запаха, щекочущего мои ноздри. Кто-то жарил на огне мясо. Человек был совсем рядом. Он сидел спиной ко мне, около костра, и жарил насажанные на палочки желанные кусочки сочного мяса. Я захотел мяса так, что рот моментально наполнился слюной. Я приподнялся на моем настиле, чтобы рассмотреть дикаря (он был совершенно голый и обросший – само собой – дикарь) и попросить у него еды.

От моего движения помост закачался, заскрипел, человек обернулся, и, встретившись со мной взглядом, улыбнулся.

– Хочешь есть? – он поманил меня.

Я посмотрел вниз, на землю, с высоты своего ложа...

– Боишься упасть? Ну, давай ногу, я тебя поддержу.

Вскоре мы сидели плечом к плечу, вместе жарили мясо и ели, обжигаясь и наслаждаясь.

Вблизи дикарь выглядел не таким уж старым, как показалось мне на первый взгляд. Его сухое, мускулистое, жилистое тело, казалось, не имело возраста, а жидкая борода и космы волос старили его молодое лицо только при взгляде издалека. На вид ему было лет тридцать пять, но, наверняка, моему нежданному товарищу было больше, за сорок, а то и все пятьдесят.

Я ел, смотрел на огонь, на озеро, которое оказалось совсем рядом, на зеленое убранство леса, на облака, и мне было так хорошо, как никогда раньше. Я чувствовал, что совершенно здоров, а слабость... она уходила от меня с каждым съеденным кусочком мяса все дальше и дальше в прошлое.

– Хорошо жить. Правда, Маэстро?

– Хорошо, – согласился я.

Теперь, разом, я понял, кто сидит подле меня, кто угощает меня мясом, чье это озеро, этот лес, эти волки, этот дуб...

– Ты был слаб, сломлен духом и истощен разумом. Ты скитался, ища опору и не находя ее. В тебе слишком много от человека и мало от зверя. Ты устал жить, устал, но как человек. Зверь же всегда хочет жить и никогда сам, добровольно, не уступит смерти.

И я сказал себе – пусть он возьмет лучшее от зверя – жажду жизни, уподобится ему и воскреснет, но воскреснет не как зверь, а как человек.

Ты заново родился. Теперь ты должен сам построить свою личность и свое тело.

– Легендарное озеро трансформации... – медленно произнес я и, подняв голову, новыми глазами посмотрел на трепещущую невдалеке воду.

– Да, но это только тело. Главное – душа.

Когда-то я вменил себе в заслугу то, что нашел дверь в потайные области нашего сознания. Я купался в своем величии, миры возникали и рассеивались при одном моем слове, они были прихотливы, как узор на крыльях бабочки, изящны и недолговечны, как карточные домики, они были прекрасны...

Я пошел дальше и создал миры с иными законами, я познал жизнь многих существ и даже предметов, влезая в их "шкуру", наконец, я вырвался из петли сам, без посторонней помощи, не зная, что она такое...

Я написал "Глобалистик", указал направление и предостерег от ошибок, предвидел, в силу своих способностей, будущее и указал цели и ориентиры... Мне казалось, что ни добавить, ни удалить из моего труда ничего нельзя. Черта с два!

Он неожиданно засмеялся, и это был веселый смех.

– Слушай, я давно уже здесь и все время посвящаю размышлениям. Не считая того, разумеется, когда приходится принимать нежданных гостей.

– Но ведь озеро Трансформаций не видел никто? Никто... кроме вас, учитель!

Экс-Со-Кат сморщил лицо в недовольной мине.

– Учитель... куда ни шло, но Вас... Я еще не настолько стар. Ладно. Что же до того, будто никто не видел – дудки. Всякий месяц кто-нибудь да свалится на мою голову. Никто, правда, не дожидается Времени Превращений, но, все равно, озеро – лучший путь назад.

– Озеро или ты, учитель?

– Это почти одно и то же. Ты меня отвлек. Так слушай дальше. Размышляя, я вдруг понял поразительную вещь. Оказывается, главная проблема на пути к совершенству – проблема самого пути, и борьба со злом внутри себя – путь не кратчайший, трудный и, ты только не торопись, ложный.

Мне показалось, что я ослышался, но Экс-Со-Кат жестом повелевал мне молчать.

– Я знаю, сегодня вы уже вплотную подошли к этому барьеру, и скоро сама жизнь, сам ход событий сломают его. Все ваши еретики, группа Факира, да и другие, все, кто погиб или покалечен, все лишь солдаты в бою за новые возможности, и мне, их генералу, поверь, нисколько не легче от сознания того, что жертвы неизбежны.

– Бой... Жертвы?..

– Да. Я наложил запреты, зная, что их будут нарушать, ведь я ограничил вас пресными мирами без борьбы. Но тогда эта дилемма казалась мне неразрешимой. За безопасность чем-то надо было расплачиваться. Теперь же я знаю, что возможно движение и без наклонной плоскости "добро-зло", что само понятие "зла" ложная и вредная аксиома, обманчивая очевидность, порождающая логический порочный круг. Послушай, я сформулировал новый постулат:

"Там, где есть начало и конец, там есть добро и зло.

Там, где есть добро и зло, там есть начало и конец.

Но начало и конец есть только у единичного,

 а у всеобщего нет ни начала, ни конца.

Поэтому единичное обречено,

а всеобщее – бессмертно,

поэтому трассер-дао, как путь через единичное

ко всеобщему, от случайного к закономерному,

 от раздробленности к целостному непрерывен и вечен".

Произнося это, он одновременно выводил слово за словом невесть откуда взявшейся палочкой на влажном ровном прибрежном песке.

– Хорошо, правда?

Он помолчал.

– Сейчас существует много моделей и толкований трассер-дао, перепады невероятнейшие от сложных инженерных сконструированных миров и философских систем для творческого познания сущего до патоки юных дарований, как еще один способ убить время. Все это неизбежность первого этапа, вольница, если можно так выразиться, поиск идеалов и живое выбраковывание извращений. Да и сама эпоха не способствует чистоте... как еще часто трассер-дао – побег от одиночества, от несовершенства мира... Но каша варится... гармония и совершенство непременно возобладают...

– Значит, все, что я создал – бред? – мне вспомнилось, с каким трудом втискивался я в прокрустово ложе запретов.

Он поднял голову и удивленно посмотрел мне в глаза, так, будто видел впервые.

– Разве у тебя не было цели? Или ты забыл: "Самое малое – есть звено для самого большого. Чем меньше малое, тем большее может оно связать". Это я написал сам, но до сих пор мне кажется, что кто-то водил моей рукой. И еще, помнишь:

"Ничто, кроме тишины и одиночества, не может направить наши мысли по правильному пути".

Экс-Со-Кат вдруг исчез, только сидел вот здесь, и никого нет, только озеро, плеск волн, шум ветра, стена зеленого леса да белые барашки облаков на бездонном синем небе.

"Ничто, кроме тишины и одиночества, не может направить наши мысли по правильному пути", – повторил я про себя последние слова Экс-Со-Ката.

"Ничто, кроме тишины и одиночества", – повторил я еще раз.

* * *

И он поудобнее устроился, направил блуждающий взгляд на озеро и приготовился ждать.

Тишина и одиночество...

Маэстро почувствовал, как мысли его теряют привычную связность, как движение их замирает... лишь то, что до времени таилось в самой глубине, стало едва заметно проявлять себя, и в душе затеплилась надежда...

День прошел, и наступила ночь. За нею – новый день. И облака бежали сверкающей чредой, и ветер морщил гладь озера, и новой ночью загадочно мерцали звезды.

Маэстро ждал.

И вот на третий день поднялся сильный ветер, такой, что срывает траву с земли, поднимает в воздух сухой валежник, мох, опавшие листья, ломает деревья. Сразу потемнело небо, уже слышались отдаленные удары грома, и вспышки озаряли иссиня-черные тучи. И вдруг хлынул поток. Прямые, словно прочерченные опытной рукой чертежника, кипящие струи ударили в землю, в один миг омыли Маэстро с головы до ног... Мрак прорезали отсветы молний, все ближе, ближе раздавался их сухой многоголосый треск, и вот уже извивы электрических разрядов зазмеились над озером, охватив его подобно циклопической светящейся короне своими непрерывными ударами. Озеро поголубело от их призрачного света, свечение все нарастало, нарастало... и тут пораженный Маэстро увидел, что озеро начало само светиться подобно голубому бриллианту. Не помня себя, он вскочил, скинул одежду и медленно, ощупью находя опору в пузырящемся сплошном водном потоке, несущемся вниз, к озеру, пошел вслед бегущей воде. Теплая, светящаяся, голубая, чистая, как хрусталь, вода охватила его нагое тело.

Глава XVIII

Сегодня, сразу после занятий, не успев даже переодеться, Марина, по прозвищу Эхо, тряслась в холодном трамвае, зевая, прислушиваясь к разговорам пассажиров и одновременно думая, то о том, как она будет выглядеть в своем простом «институтском» платьице среди товарищей по Т-группе, то о Маэстро, который уже две недели лежал в Боткинской Больнице. Вообще говоря, она больше думала не об участи попавшего в петлю товарища, не о грозном предостережении ей самой, а об озере Экс-Со-Ката. Дело в том, что вчера поздним вечером ей позвонил Синдбад и сказал только одно – «диагноз подтвердился». Неожиданный звонок в поздний час и экстраординарное сообщение так сильно взволновали Марину, что она всю ночь проворочалась в постели и забылась тревожным сном только под утро. Еще неделю назад среди трассеров прошел слух, что Маэстро нашел легендарное озеро, но тогда об этом говорили предположительно с большой долей сомнения, хоть и не без надежды. Надежда, хоть и призрачная, была на то, что озеро Трансформации (так его еще называли) поможет Маэстро вырваться из блужданий по трассе.

На памяти Эхо от озере Экс-Со-Ката еще никогда не говорили применительно к действительности. Вообще, чем дальше углубляется трассер в сложности метода, тем меньше говорит он о "чудесах протодао". В записях магистров такой случай двенадцатилетней давности, как недавно узнала Марина, упоминался однократно и был связан с трагедией, видимо поэтому о нем предпочитали не говорить вовсе, либо упоминали очень глухо. Одна из трассеров, звали ее Рысь, тоже находясь в петле, вдруг стала обрастать рыжим волосом, а лицо, да и все строение тела начало медленно изменяться в сторону этой большой кошки. То ли в биологических познаниях Рыси была скрыта ошибка, то ли смерть была закономерным исходом подобного превращения.

За мокрыми от прошедшего дождя стеклами мелькали блестящие от воды кроны деревьев, пешеходы в плащах, автомобили, разбивающие в пыль брызг своими колесами лужи, тусклое серое небо...

Не доехав две остановки Марина вышла и быстрым шагом двинулась навстречу ветру, стараясь ни о чем не думать и унять подступающую нервную дрожь, подобную той, какая неизменно-непременно охватывала ее перед каждым экзаменом.

На конечной остановке уже стояли док, Сказочник, Элефант, Соломон и еще один незнакомый Эхо парень, небольшого роста крепыш.

– Привет всем, – стараясь выглядеть бодро, поприветствовала собравшихся Эхо, подойдя с другой стороны чем они ожидали, так что Сказочник даже вздрогнул.

Она пожала всем по очереди руки, стушевавшийся незнакомец подал руку последним, представившись: "Борец".

В другой раз Эхо непременно бы с восторгом переспросила его кличку, а затем набросилась бы с вопросами – "Борец" был известным Глобалистическим трассером, одним из той шестерки, которая не порвала связь с остальным движением, но сегодня ее хватило только на тихую улыбку и подобие книксена. Элефант, едва поздоровавшись, отвернулся. Он, возвышаясь над всеми, как какой-нибудь древний вождь, смотрел, глубоко задумавшись, в сторону здания больницы, подставив лицо ветру, словно бы мысленно уже пребывая там, возле Маэстро. Док разговаривал со Сказочником, который горячился и что-то доказывал, похоже, они обсуждали критерий "границы безопасности".

После того, как Черный Рыцарь, весь израненный, но живой, вышел из петли, Док неуловимо переменился. Его давно считали своим, но, похоже, он сам чувствовал это совсем недавно, и с тех пор стал чаще бывать среди трассеров, больше спорить. И оказалось вдруг, что он непоседа и балагур, остроумный собеседник, ценящий тонкую шутку и изысканное мастерство речи, обладающий изящными манерами и гальванизирующим голосом. Сегодня он, правда, несколько приглушил все эти черты, но до конца не удержался и все-таки ввязался в спор.

Подходили все новые и новые трассеры, и в пропорции с ростом их числа росло и оживление, а едва появился все еще прикованный к креслу Космический Охотник в сопровождении незнакомой Эхо широкоскулой девушки и принялся потрясать гулкий весенний воздух своим зычным голосом, группа стала напоминать Новгородское вече.

– Долго еще? – спросила Эхо Соломона.

Тот поглядел на часы и почему-то пожал плечами.

Эхо, еще раз окинув группу взглядом, поняла, что придется ждать столько, сколько потребуется, вздохнула, и, втянув поглубже голову в поднятый воротник пальто, отключилась, поймав сильную мерную волну стоящего рядом Борца и доверившись его настроению.

В коридорах Мечниковской больницы было пусто, так что казалось, что только возле лестничных клеток, воровато озираясь, курили худые больные с землистыми лицами, да полные молодые санитарки, неизвестно откуда появляясь и неизвестно куда пропадая, являлись то тут, то там, неодобрительно посматривая на шествующую гуськом группу в белых халатах.

Посещение устроил док, и теперь он шел впереди под руку с немолодой женщиной, важной, самодовольно-напыщенной, начальственно глядящей сквозь круглые большие очки, отчего ее круглое лицо приобретало полное сходство с совой. Она показалась Марине сухой и строгой, но док сумел расшевелить ее холодность, и теперь она чему-то подхохатывала и выглядела уже просто как старая не в меру толстая сиделка. "Видимо, они вместе учились и теперь вспоминают молодость", – думала, почти угадав, Эхо, но и сам док и его однокашница были ей сейчас настолько безразличны, что провались они в сей момент в самую преисподнюю, то и этим поступком они не изменили бы хода ее мыслей.

Марина шла предпоследней, за ней замыкал группу Элефант, бережно подхватывающий ее под локоть всякий раз, как задумавшись она отклонялась от курса или забывала повернуть, следуя за впереди идущими.

Наконец, миновав еще два этажа, они остановились, докторша хохотнула в последний раз и, чмокнув дока, упорхнула по каким-то своим делам.

– Здесь, – тихо, полушепотом сказал док, моментально посерьезнев. Он постучал. Через мгновение из-за двери высунулась голова Синдбада. Он хмуро оглядел пришедших, потом вышел и, отведя Элефанта в сторону, что-то быстро и энергично ему сказал, потом так же неслышно шмыгнул в палату и закрыл за собой дверь.

Вся группа, наблюдавшая за этими маневрами, молча уставилась на Элефанта, который, что-то соображая, быстро пробежал взглядом по лицам и наконец, что-то решив про себя, негромко сказал:

– Заходить будем по двое. Обмениваться мнениями можно. Регламент – две с половиной минуты. Разбейтесь на пары. Последними пойдем мы с доком. Те, у кого появятся какие-либо мысли, гипотезы, должен сказать мне, он присоединится к нам с доком. Учтите, мы будем осматривать Маэстро подробно, в течение получаса, так что ваши аргументы должны быть достаточно вескими хотя бы для вас самих. Зрелище это, возможно, не из приятных. Девушек, наоборот, прошу присоединиться, может быть их пристрастный взгляд уловит что-нибудь особенное. Отбросьте свой стыд хотя бы на время. Все, кто пойдет первый? Да, кстати. Обсуждение состоится внизу, на улице, через час.

Трассеры заходили и выходили, заходили и выходили. Никто не набрасывался с вопросами на вышедших, все молчали. Изредка вышедшие подходили к Элефанту и оставались, чаще они тут же спешили вниз, в раздевалку, на улицу.

Дождь за окном, кажется, кончился, и ветер, наоборот усилился, и даже сквозь двойные рамы было слышно, как он яростно рвет верхушки деревьев.

Эхо оказалась в одной паре с Борцом, вобщем-то не случайно, хотя и не приложив для этого никаких усилий. Просто ей было возле него покойно и, видимо, он тоже чувствовал это.

Маэстро оказался совсем не таким, как его представляла Эхо. Честно признаться, она просто не узнала его и, остановившись посреди палаты, стала шарить глазами, ища еще одну койку, пока Синдбад не дернул ее за руку и, почти насильно, не подвел к обнаженному по пояс, лежащему с открытыми глазами белокурому гиганту, как показалось Марине. Маэстро изменился. Перерождение затронуло его внешность не настолько сильно, как казалось при первом поверхностном взгляде. Но разница была кричащей. Словно бы тонкими легкими штрихами мастер-гример исправил его лицо, наполнив одухотворенностью и энергией, светлые, волнами обрамляющие лицо, волосы, подобные волосам библейских героев, сделали весь облик романтично-приподнятым, кожа стала изумительной, идеальной, достойной зависти лучших красавиц мира, а резко оконтурившиеся мышцы атлета заставили вдруг с какой-то томной тоской сжаться сердце Марины.

"Нет, нет, нет, – затвердила, как запричитала она про себя, – я не останусь, нет, нет. Это невыносимо". Она коротко взглянула на Борца, боясь увидеть равнодушие на его лице, но удивление и уважение, которые она прочитала в его взгляде, вдруг еще больше чем ожидаемое равнодушие возмутили ее, словно бы он смотрел на нечто, на что ему было смотреть нельзя. Борец каким-то обостренным чутьем почувствовал эту перемену и, круто повернувшись, вышел из палаты.

Она догнала его на лестнице и, хрипло бросив: "Спасибо", скорей, скорей, побежала одеваться.

Глава XIX

«... ни активное, ни естественное не устойчиво в идеализированном мире чувств. Пространство, его целостность, эмоция с ним слитая воедино, древняя природа этой эмоции, которая ничто, только дорожка, идущая от внутреннего к внешнему, символ целостности, не утраченная нами эстафета единства всего Сущего, метаморфоза пространства – Жизнь – все это в чистоте своих симметрий лишь противоположность своей собственной сути, телесности и вещности. Взрывоподобный калейдоскоп форм, сменяющих одна другую, достигая всякий раз предела совершенства, разбиваясь о него волнами, несущими обломки, затмевающие своей жизнеспособностью прежних исполинов. Вот оно – Добро, благосклонное к Красоте и Совершенству и равнодушно терпящее Уродливость и Примитивность...»

Мысли Маэстро текли плавно, минуя островки определенности и уносясь в Океан неведомого. Время остановилось для него, или нет, вернее будет сказать, Время почтительно проходило рядом, не задевая и не тревожа его, не отвлекая от сосредоточенности мысли. С той поры, как он вышел из озера Трансформаций, обвел лучистым взглядом окружавший озеро зеленый, весело шумящий лес, выбрал себе место на высоком берегу подле старой огромной сосны и сел подле нее в позе лотоса, внешний мир словно бы исчез для него. Даже иногда приходившие со своими невзгодами волки не отвлекали его, он лишь благосклонно принимал их трепещущее почтение и лечил наложением рук, то от простуды, то от ран и переломов, то снимал муки голода. Радость от сплетения абстракций, от их беспрерывного движения, перерождения, обновления, эта новизна меняющегося смысла вызывали в нем ощущения, в сравнении с которыми удовольствие от сочетания изысканных блюд лучших поваров или игры красок осеннего леса – превосходнейшего колориста, показалось бы блеклыми и заурядными, без остатка захватила его. И чем дальше уходил он своей мыслью, тем более безжизненным и непостижимым казался он окружающей его лесной жизни.

Однажды берега озера вдруг стали спрямляться, словно бы неведомый подземный строитель выравнивал их сообразно одному лишь ему ведомому плану.

Звери и птицы ничего не поняли, но если бы человек вдруг посмотрел на эту картину, то увидел бы, как маленькое озеро превращается в подобие гигантской ванны для циклопического фонтана. И фонтан появился. Ясным безоблачным ослепительным днем вода вздыбилась, вскипела, ударила сотнями струй, и в центре этой водной феерии вдруг показался сам Посейдон, на четверке своих чешуйчатохвостых коней в окружении нимф и океанид – своих многочисленных дочерей.

– Смотрите же! – громовым голосом прогремел он, указывая мощным трезубцем в сторону застывшего в каменной неподвижности Маэстро. – Вы хотели увидеть это чудо! Вот для кого остановился сам старик – Время!

И нимфы и океаниды заохали наперебой:

– Ах, неужели он останется таким навсегда!? Такой молоденький! А не можем мы его забрать с собой, в Океан? Прекрасный, словно бы вырезанный из розового мрамора. Неужели ему не холодно, бедняжке? А если его поцеловать, он очнется?

Старик Посейдон с сомнением покачал головой, но все же разрешил, отворачиваясь:

– Попробуйте, хохотушки. Только осторожно, не...

Его слова утонули в плеске поднявшихся брызг, да и были они совершенно напрасны, чьи поцелуи мягче и ласковей, чем поцелуи нимф, подружек волн?

– Ой, папа, он совсем холодный. Может он умер?

– Вот еще, – проворчал старик. – Брысь! Хватит. Я ухожу, кто хочет навек остаться в этой луже, может целовать свое сокровище!

Ласковая угроза произвела свое неотразимое действие. Поток дочерей схлынул в озеро и вновь, в установленном раз и навсегда порядке, окружил повелителя водных стихий. Тут же враз ударили пенные струи, водные кони выгнулись дугой, еще мелькнули среди водной пыли брызг их голубые развевающиеся гривы, золотой трезубец и корона, усыпанная алмазами, и снова поверхность вод улеглась, став голубым зеркалом, заправленным в строгую оправу, но вот и берега вновь задрожали от подземных толчков, приходя к своей прежней неправильной, лишенной и намека на парадность, обычной для озера форме.

Ничего этого не видел Маэстро, погруженный в свои мысли, а значит не увидел никто, ни зверь, ни человек, ибо обыкновенному смертному не дано жить в том темпе, в котором живут древние боги стихий. Для него все это краткое событие растянулось бы на несколько сотен лет и осталось бы незамеченным.

Вечерело. Облака некоторое время еще являли собой резкий контраст с затихшим темным лесом, но вскоре и они превратились в серебристо-серые тени на фоне медленно наполняющегося сочным черно-синим цветом неба. В озере, на берегу которого сидел Маэстро, начала играть рыба, и виной ли тому тишина или что еще, но весь мир вдруг как бы сгустился, границы леса сдвинулись плотней, небо опустилось ниже, вода прильнула к самым ногам, а шорохи, треск, плесканье шли, казалось, теперь прямо из самого воздуха. С громким шорохом пролетела ночная бабочка, пронзительно вскрикнула птица, кто-то фыркнул вдалеке, но главным звуком был непрекращающийся ровный стрекот не то сверчков, не то цикад.

Маэстро поднял голову и стал глядеть на медленно разгорающийся узор звезд. На душе у него было спокойно, словно бы душа уже покинула его, а опустевшее место занял этот лес, это озеро, это небо, этот ночной мир с его звуками и запахами.

"Пора возвращаться", – подумал он до странного просто и как-то буднично, нисколько не удивившись этой мысли и не усомнившись в том, что может теперь вернуться, запросто и навсегда. Теперь он знал: главное – формула...

Он еще взглянул напоследок в темные воды озера на свое отражение и легким усилием придал своему лицу и своему телу прежние очертания. Теперь это был прежний Маэстро, который чему-то даже обрадовался, глядя на свое до чертиков привычное лицо. Потом он мысленно попрощался с маленьким лесным мирком, озером, небом над ним, старым дубом, волками. Маэстро понимал, что никогда больше не возвратится сюда. Слишком глубоко в его сознании лежит этот простой образ. Против собственной воли погружался он в эту пучину...

Все, что он видел вокруг, разом подернулось мутной пеленой и стало таять, уступая место другим образам, контрастным, бело-голубым, холодным и гулким. Маэстро ощутил, как вступает в мир Черного Рыцаря с его простодушно-прямолинейной основой, с его "Pro et contra" и "Tertium non datum". Снова перед ним лежала снежная равнина, вздыбленная холмами, на ближайшем из которых, словно корона на подземном великане, стоял острошпильный замок.

"Вверх. Вперед и вверх", – так думал Маэстро, и мысль на этот раз слилась с действием, яркий свет залил долину, и в нем потонуло все сущее. Медленно и плавно приближался он к третьей ступени, третьему миру, наплывавшему разом со всех сторон. Тысячи лиц, фигур, голосов разом заполнили все видимое пространство. Звенели бокалы, слышался смех, музыка, дамы и кавалеры изящно скользили мимо, предаваясь интеллектуальной беседе, вдалеке, едва различима меж прочих, прошла молодая, сияющая улыбкой свежекоронованная истина в сопровождении стаи ослепительно-белых голубей.

Маэстро сжался, гулко забилось сердце. Сейчас он увидит Агату... Еще шаг... "Я задержусь там, немного, один час погоды не сделает", – то ли оправдываясь, то ли уговаривая себя, подумал Маэстро.

Нарядный зал растаял, как облачко.

Новый мир обступил Маэстро клочьями серого тумана, безмолвием, сыростью, запахом болота. Внезапно низкий трубный рев огласил окрестности. Маэстро замер. Он почувствовал, что на него надвигается нечто безмерное, сильное, царящее в этой стране зыбкого тумана. Оглушающий трубный звук раздался совсем рядом, и из пелены медленно проступила гороподобная громада. Лысая голова, морщинистый, изогнутый вперед хобот, с шипением втягивающий и извергающий воздух, огромные бивни, смотревшие грозными остриями прямо на Маэстро, колыхающиеся уши, вкруг которых тысячами вились москиты, столпообразные мохнатые ноги... Остолбеневший Маэстро не сразу заметил человека в черном плаще, незаметно подошедшего вслед за слоном и фамильярно опершегося на его ногу.

– Вот так, – отчетливо произнес слон. – Стоит тебе достичь идеала, исполнить свою самую заветную мечту, как тебя тут же перестанут узнавать.

Он словно бы обращался не к Маэстро, а к своему невесть откуда взявшемуся приятелю. "Плох тот мух, который не мечтает стать слоном", – вспомнилась в один миг известная мушиная поговорка, и Маэстро шагнул навстречу другу:

– Сахар... Значит тогда...

– О, да, твоя Судьба мастерица делать из мухи слонов. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь – я готов служить тебе в любом обличии.

Маэстро радостно пожал протянутый ему хобот.

– Позвольте и мне обратить на себя внимание, – Повелитель Мира, а это был он, отделился от ноги муха и подошел к Маэстро. – Сейчас или никогда, Здесь или нигде, Вы или никто.

Маэстро протянул и ему руку. Отныне он больше ни о чем не мечтал, как только о том, чтобы снова увидеть Агату. Силы переполняли его, что там целый мир, тысячи миров был готов он не только доделать, но создать вновь, наполнить жизнью и любовью...

– Прощай, прощай и доброго пути, – заторопился Казимир Магат, сдернул с плеч черно-звездный плащ и зашагал прочь...

– Прощай, – донеслось в последний раз из тумана, и вдруг оттуда вылетел скомканный плащ, развернулся, расправился над головой Маэстро, обратился в звездное чистое небо и окутал все вокруг тихой ночью. Исчезли и мух, и болото, и туман... Только ясная черная ночь и звезды над головой...

Маэстро сосредоточился, закрыл глаза. Теперь нельзя спешить. Он стал вспоминать, и из черного ничто постепенно стал возникать желанный, прекрасный, любимый образ...

Правильные мягкие черты лица, легкие волнистые брови, правильный нос, взгляд чуть-чуть исподлобья, тень улыбки уже коснулась ее губ, сейчас она поднимет голову, так что встрепенутся, рассыплются по белоснежным плечам ее волосы, и долго, до изнеможения будет она смеяться, смеяться, смеяться, так что, кажется, вот-вот упадет без чувств.

Шелохнулась портьера, я отвел глаза к окну, а когда снова повернулся, то она уже появилась, уже была здесь и смотрела на меня, только на меня, и вдруг, точно ветер, что трепал портьеру, дотянулся и до нее своей беспокойной рукой, и тогда ее геометрически идеальные черты лица стали мягкими, правильными, легкие волнистые брови взлетели вверх, она чуть нагнулась, взглянув словно бы исподлобья, а тень улыбки уже коснулась ее алых губ, ресниц, розовых ушек, и вдруг, откинувшись назад, она засмеялась счастливо и звонко, и ее волнистые волосы рассыпались по лебединой шее, по белоснежным плечам, а она все смеялась, смеялась, смеялась, отталкивая мои руки и словно говоря: «подожди, еще успеется, дай мне досмеяться, а все остальное будет после, дай мне досмеяться, или счастье молнией сожжет меня, дай мне досмеяться, Мой Зевс.»

Санкт-Петербург

1986-1989 гг.