Текст книги "Медсестра"
Автор книги: Владислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Чем-то он всегда пахнет, – сострил другой.
– Просто, отправляясь в Прадо, я всегда беру с собой один или два граната, мне почему-то приятно именно их держать там в руках и чувствовать тонкий запах спелости, – ответил Лакомб. – Отсюда для меня и аромат этих залов.
Все восхищенно загудели, отдавая должное изысканному вкусу хозяина.
– Шиллер, кажется, любил запах гниющих яблок, – словно специально для Алены по-русски бросил реплику Виктор.
– Теперь вам придется держать в руках два граната и нежную ветку персика, – скаламбурил детский писатель, сорвав даже аплодисменты кое-кого из сидящих, словно шел концерт по заявкам.
– Но почему Прадо?! – состроив недовольную гримасу, подхватил этот веселый разговор моложавый седеющий издатель. – Оставьте немного впечатлений для жены и от нашего Лувра! Мы всё-таки французы, а не испанцы!
Парижане быстро завладели общим разговором за свадебным столом, отпуская шутливые остроты и осыпая невесту стихотворными одами в честь венчания на радость супругу и всем собравшимся. Виктор Рене, который открывал праздничное застолье и на правах старого друга пытался вести свадебный пир,
был оттеснен столичными острословами, поник, сидя с грустным и каким-то отрешенным лицом. Алене даже стало жалко его.
– Виктор почему-то очень грустный, – шепнула она мужу.
Мишель тотчас предоставил ему слово, но произнесенный
им тост с приклеенной улыбкой на губах и самому Рене веселья не прибавил. Через полчаса, сославшись на недомогание, сосед покинул застолье, и оно само по себе стало гаснуть. Лишь один раз возник неловкий момент, когда тот же тучный писатель, вдруг вспомнив о Филиппе, весело спросил о нем, и за столом повисла напряженная пауза.
– Он сейчас в отъезде, – помедлив, с улыбкой сообщил Лакомб. – Филипп у меня бизнесмен.
На следующий день гости разъехались, у каждого нашлись причины для столь спешного отъезда, и новобрачные остались одни. Жизнь потекла своим прежним порядком, одна неделя ничем не отличалась от другой: завтраки с кофе, джемом и круассанами, прогулки в зимнем, а изредка в заснеженном саду – в феврале на неделю даже замело все дороги, так что нельзя было добраться и до Лиона – обед вдвоем в большом столовом зале, двухчасовой сон и семейные вечера за просмотром фильмов и слушанием музыки.
Алена познакомилась с доктором Гранье, лечившим Мишеля, добродушным толстяком, любящим пропустить стаканчик-другой хорошего вина. Гранье рассказал, какие лекарства необходимо принимать ее супругу, чтобы поддерживать себя в форме, и какие витамины следует попринимать в таблетках и уколами в переходные весенне-осенние периоды.
– Я рад, что мой друг теперь в надежных руках такого очаровательного доктора! – просиял он и, снизив голос, спросил: – А вы мне не дадите рецепт того снадобья, которым снимали похмельный синдром еще вашему жениху?
Мадам Лакомб все написала, сказав, что скоро из Заонежья ей пришлют барсучьего и медвежьего сала, и она им обязательно поделится. Для лечения простуды это вещь незаменимая.
Первое время они с Мишелем спали вдвоем. Несмотря на ущербность, он оказался сильным мужчиной, и Алена точно проснулась, снова ощутив себя женщиной. Воодушевленный ее восторгами, Лакомб перенес свой кабинет из соседней комнаты на второй этаж, расширив таким образом спальню. Алена понемногу стала забывать Виктора и свою внезапную любовь к нему, постепенно открывая для себя нежную и возвышенную душу Мишеля и влюбляясь в него.
Казалось, жизнь ее резко переменилась, и в то же время все осталось по-прежнему. Алена ошалело вскакивала в восемь, бежала в душ, затем забирала молоко и сливки с крыльца, готовила завтрак, тащила мужа на прогулку. Лишь Виктор, точно почувствовав себя лишним, больше не ждал ее у ворот со своими «мальчиками», чтобы взглянуть на нее и поздороваться, и это его утреннее отсутствие поначалу отзывалось тревогой.
Колетт укротила свою горделивую прыть, больше не кидалась на Алену с попреками и претензиями, но, оправившись после свадебного потрясения, потихоньку грызла молодую хозяйку уже по другим поводам.
– Коли сделалась госпожой, чего же на кухню шастаешь, лимоном брызжешь? – не переставая нарезать лук, спаржу и другие овощи, ворчала она без умолку. – Могла бы еще одну служанку завести, которая бы вам кофий и круассаны с джемом в постель подносила да молоко бы с крыльца забирала! Чего же не хочешь?.. Или ради экономии стараешься?.. На таких мелочах серьезные господа не экономят! Престиж знатной господской жизни: иметь побольше слуг! А так ты нe пойми кто! То ли служанка, то госпожа.
– Да заткнись ты!.. – кривясь и не выдерживая ее гундеж, взрывалась Алена.
– Ой-ой, какие мы нынче грозные! А я взяла да испугалась! – радуясь тому, что прервала молчание хозяйки, оживилась стряпуха. – Слушай старую грымзу да благодари, что советы даю! А то все самостоятельные, слова поперек не скажи.
– Ты можешь помолчать? – на этот раз тихим, почти просящим тоном проговорила Алёна.
– А чего мне молчать? Когда я языком мелю, у меня руки быстрее крутятся и обед ловчее готовится! – И повариха в доказательство этого за считанные секунды нашинковала большую луковицу, -меня слушай потому, что худого не скажу, потому все, что говорю, только на пользу! Ты о наследстве то разговор хозяином не заводила? Мало ли что! Упадет наш кормилец невзначай с лестницы, явится настоящий наследник – и тебя под зад коленкой! Уйдешь в чем мать родила! Молодой хозяин жалости не заимеет!
– Мишель все на меня переписал. – Фраза вырвалась сама собой, хотя сообщать об этом Алена никому не хотела, просто хотелось заткнуть рот стряпухе.
– На тебя?! – Повариха даже перестала стучать ножом, и челюсть у нее снова отвалилась, обнажив большие желтые зубы. – Надо же, как ты его лихо окрутила! Ну девка!
– Заткнись, я сказала!
Алена схватила поднос и вылетела из кухни. Она пожалела, что сгоряча бросила эту фразу о наследстве, но слово воистину не воробей. И хотелось бы вернуть, да поздно, только горечь на языке осталась.
Они молча завтракали с Мишелем, ели хрустящие кукурузные хлопья с горячим молоком, каждый раздумывая о своем. Алена о Колетт, о том, что стряпуха права и взять еще одну служанку в дом бы не мешало,
fпотому что она, мадам Лакомб, по-прежнему носится по вилле как помело и к вечеру так устает, что не в силах отозваться на призывные ласки супруга. Вчера, к примеру, легла, прижалась к нему и через секунду заснула. Муж и сам все видит, не дурак, но, видимо,не хватает денег, чтобы нанять дополнительную работницу.
– Я все время думаю... – заговорив, Мишель неожиданно осекся, и щеки у него порозовели. – Я думаю, мы, наверное, смогли бы с тобой иметь детей. Как считаешь?
– Конечно!
– Я только не знаю, по каким дням у тебя все происходит: овуляция и прочие вещи, это легко высчитать...
– Зачем?
– Как – зачем? – удивился он. – Очень важно, чтобы твой и мои дни совпадали! – воодушевился. Мишель.
Алена смутилась:
– Наверное, важно, но и без этого угадать можно...
– Зачем угадать?! У меня есть хорошие справочники по сексологии с таблицами, с красочными картинками, фазами луны, расчетами. Научный подход, так?! Мы эти вещи с тобой изучим и тогда не промахнемся, так?
– Надеюсь, не сейчас?
Он рассмеялся.
– А это отличная идея! – Мишель кокетливо взглянул на жену. – Но лучше за ужином!
Он взглянул на календарь, висевший на стене.
– Осталась неделя до нашего отъезда в Италию! – Мишель загадочно улыбнулся. – Мы должны приехать оттуда втроем! А наша взрослая Катрин будет помогать нянчить сестренку’
– Ты хочешь дочку?
Он погрустнел и кивнул.
– Дочки нежные, заботливые, а сыновья;.. – Мишель тяжело вздохнул, не договорив.
Днем от парижского издателя пришло срочное послание: за два дня написать предисловие к сборнику стихов Рильке, за которое тот обещал Мишелю полторы тысячи долларов. Муж тут же взялся за работу, несмотря на больное горло, но оно уже проходило благодаря Алене, заставлявшей полоскать его отваром ромашки. Лакомбу хотелось заработать побольше денег в первую очередь для их поездки в Италию, где обязательно будет много трат и соблазнов, ограничивать же себя в медовый месяц ему никак не хотелось. Потому он сразу же сел за компьютер и даже не стал отвлекаться на ужин. Алин кормила его из ложечки прямо на бегу, потом заставила выпить чай из трав для горла, запретив кофе и разрешив в качестве исключения пятьдесят граммов теплого коньяка, который не повредит горлу.
– А ты знаешь, кто такой Райнер Мария Рильке? – вдруг спросил Мишель.
– Нет, – заулыбалась Алена. – И кто же такой Рильке, которого зовут Мария?
– Это великий поэт. Как Петрарка, Кольридж, Ронсар, Вийон, дю Белле! Об этих я тебе уже рассказывал, а Рильке, знаменитый австрийский поэт, жил в конце девятнадцатого – начале двадцатого, бывал в России, восхищался Толстым и русской культурой. Я тут утоп в своем сексуальном счастье, и у меня, как ты говоришь... изба поехала?
– Крыша поехала.
– Да, крыша! Но я тебе обещаю, ты будешь знать все лучшее, что создало человечество за все века! Но знать не для того, чтобы знать, а знать для того, чтобы
получать радость и наслаждение! Я проведу тебя в мир искусств, как проводят в райские кущи! Мы будем путешествовать, заходить в лучшие музеи и соборы Европы, созерцать великие шедевры кисти и камня! Я тебе открою тот мир, которой ты еще не успела узнать! И ты полюбишь его, как я! – восторженно твердил Мишель, не отрываясь от экрана монитора, легко постукивая пальцами по клавишам и набирая текст для предисловия. – Музыку ты немного узнала. Моцарта, Брамса, Чайковского! Это уже что-то! .
Алена, не выдержав, так и заснула рядом с ним, на стуле, под тихий клекот компьютерных клавиш. Муж смилостивился над ней, поцеловал, разбудив жену, и отправил ее в постель.
Наутро они оба проспали, но Алена, проснувшись в девять и набросив халат, побежала сначала в горячий душ, а уж после него выскочила на крыльцо взять молоко и сливки.
Выпал легкий снежок, в конце февраля снова похолодало, и на дорожке, ведущей к крыльцу, она заметила три пары следов. Одни, широкие, явно принадлежали Стефану, Другие,поуже, – Колетт, а вот третьи на миг вызвали у нее удивление, Потому что она привыкла видеть всегда две дорожки следов, и третья сразу же бросилась в глаза.
Но обе литровые бутылки стояли на прежнем месте, – как всегда, молоко и сливки, и Алена, схватив их и ощутив легкий озноб, вернулась в дом, спустившись на кухню к Колетт, с которой они по-прежнему то ссорились, то мирились, стряпуха до сих пор не желала покоряться пришлой девчонке, которой еще недавно помыкала, и усмирить свой буйный нрав никак не могла. Молодая хозяйка даже пригрозила, что выгонит строптивую повариху, но та, как Зоя Космодемьянская, стояла насмерть в этой неравной схватке.
Я не знаю ваших азиатских святых, у нас тут, Зой-воительниц отродясь не было, мы чтим одну руанскую деву – Жанну, только я лично и ей не поклоняюсь! – проворчала Колетт. – У нас в Овере целомудрие и скромность почитают!
На любой довод Алены у стряпухи тут же находилось четыре своих, гнула свою линию, готовила свои соусы и те блюда, какие умела, не желая печь ни картофельные драники, ни творожные оладьи на ужин, ни люля, ни бифштексы на обед.. Если мясо, то отбивная из говядины или эскалоп из свинины, безвкусный марокканский суп из картофеля, мяса и овощей.
– На обед у нас сегодня судак с моим личным соусом «Колетт»! За уши не оттащишь, как говорит мой сынок! – И, не давая Апене возразить, стряпуха переходила на другие темы: – У Николь нет аппетита, а брюхо такое, что мы подозреваем тройню! У меня от страшного предчувствия стали выпадать волосы, а сынуля, стервец, запил! У кого густо, а у кого пусто!
При этом, скорчив кислую гримасу, Колетт бросила презрительный взгляд на подтянутый живот Алёны. Повариха уже не могла, даже походя, не лягнуть хозяйку. Но и поумневшая мадам Лакомб не реагировала на эти выпады. Молча, кипятила молоко, брала поджаристые круассаны и, ни слова не говоря, поднималась наверх.
Мишель еще спал, когда она примчалась в спальню, и все ее попытки разбудить erо, поднять к завтраку не увенчались успехом. Он стонал, извинялся, лепетал, что лег уже около пяти, зато почти закончил предисловие к Рильке, и ему необходимо пару часов поспать, иначе он и пальцем пошевелить не сможет. Алена оставила его в покое, заварила себе покрепче
кофе, не стала даже добавлять сливок, съела теплый круассан с маслом и джемом, глядя одним глазом теленовости, где рассказывалось о заносах на дорогах, их расчистке и о том, как на одной из дорог перевернулся школьный автобус и шестеро подростков погибли. Позавтракав, она выключила телевизор, оделась, вышла во двор, ее так и тянуло на прогулку, которая должна была начаться у них по распорядку. Вспомнилась пословица: «Привычка – вторая натура».
Мадам Лакомб прошлась по саду, потом отправилась к Роне. Всего минус четыре без ветра, тепло, несмотря на снег, самая лучшая погода для променада. Она постояла на берегу, но никакой радости от прогулки не получила. Потому что рядом не было Мишеля. Алена даже удивилась самой себе: насколько сильно она за короткое время сумела привязаться к мужу. Хотя и года не прошло.
Послышался собачий визг. Она обернулась и увидела, как на нее несутся два бигля, которые сразу бросились к ней на грудь, чуть не повалив в снег. За ними вдогонку примчался и радостный Виктор.
– Мы с мальчиками тоже проспали! – рассмеялся он. – Я до трех ночи читал «Анну Каренину» Толстого! Потрясающая вещь! А где Мишель?
– Спит. Он до пяти утра писал предисловие для Марии... – Алёна запнулась, потому что забыла. – Нет, это не женщина, мужчина, он знаменитый писатель... .
– Эрих Мария Ремарк? '
– Нет, тоже Мария, но не Ремарк.
– Тогда Рильке?
– Да, точно!—радостно воскликнула она.
– Только он поэт, мадам Лакомб.
– К своему стыду, я узнала об этом вчера! – призналась Алена.
– Это прекрасно!
– Что тут прекрасного?
– Когда есть, что открывать и от чего приходить в потрясение, – улыбнулся Рене.
– Тогда меня ждет еще много потрясений! – рассмеялась она.
Бигли радостно залаяли, запрыгав вокруг нее. Посьпал мелкий дождик.
– Устами мальчиков глаголет истина! – подняв указательный палец, весело изрек Виктор, морщась от дождя и накрывая голову капюшоном куртки. – Может быть, под крышу?
Несколько секунд они шли молча.
– А почему по утрам... – Она не договорила.
– Я тоже скучаю по тебе, – еле слышно выговорил он. – Все хочу научиться жить без тебя – и никак не могу.
– Нам не надо говорить на эти темы, потому что я учусь любить своего мужа и хочу быть только с ним. Я не умею изменять и никогда не предам Мишеля. И постараюсь сделать его счастливым.
– Я рад это слышать. Через два дня я уеду, думаю, надолго...
– Куда?
– В Венецию, к друзьям.
– Никогда не была в Венеции.
Он протянул руку, она ответила тем же. Виктор на несколько секунд задержал ее ладонь в своей, И Алена сразу же порозовела.
– До скорого! – проговорила она.
– Прощай!
Перед тем как подняться к Мишелю, она заглянула на кухню. Колетт крутилась, как бешеная пчела, в облаке своего пикантного рыбного соуса. На всех плитах кипело, парилось, шипело, на кухне ей не было равных, она одна заменяла шестерых.
– Буди своего муженька, через полчаса буду, подавать обед! – сообщила стряпуха.
Алена отправилась к мужу.
– Мишель, хватит дрыхнуть! – поднимаясь на второй этаж, громко крикнула она: – Пора вставать, моя радость!
Она вошла в спальню. Муж сидел в коляске у стола в ночной пижаме, чего не допускал никогда. Его голова была запрокинута, рот странно приоткрыт. На столе рядом с включенным компьютером стояла открытая бутылка сливок, которые он, видимо, добавлял в кофе. Посредине лежало отпечатанное на принтере предисловие. Алена сразу же ощутила ледяной холодок на спине, ее охватила безумная тревога, она подошла к супругу, заглянула ему в лицо, попыталась нащупать пульс, но, так его и не обнаружив, застыла от ужаса: Мишель был мертв.
5
И точно молния прорезала мрак ночи: все вспомнилось.
В тот вечер было все как обычно: Станислав Сергеевич купал Катюшку, когда зашел Семушкин. Главврач жил в доме напротив, один, похоронив жену три года назад. Алена просияла, радуясь его приходу, она любила гостей.
– А я ужин собираю! Как раз к столу! Проходите!
– Да я ненадолго! – снимая грязный плащ и мокрые сапоги, пробормотал Семушкин. – Упал тут еще по дороге. А где Станислав Сергеич?
– Он Катюшку купает! Даже мне этот процесс не доверяет, вы представляете?! – радостно сообщила она. – Нечего, если мы сядем на кухне?
– Конечно! А где же еще?
Дмитрий Дмитриевич прошел на кухню, откуда
неслись аппетитные запахи, где в духовке дожаривалась курица, а на столе сверкали разносолы: семга, квашенная с клюквой и морковью капуста, соленые рыжики и горячая рассыпчатая картошка. Посредине стола появилась бутылка пятизвездочного «Арарата».
– Что за праздник мы отмечаем? – не понял Семушкин.
– Второй день нашей со Стасиком совместной жизни, – заулыбалась Нежнова. – Он сказал, что отныне будем праздновать каждый день нашего счастья!
– Да, вся жизнь праздник, – кивнул без особой радости главврач, усаживаясь на стул.
– Кто там к нам пришел? – выходя из ванной, громко выкрикнул Кузовлев.
– Дмитрий Дмитрич!
– Очень хорошо! Вы начинайте угощаться без меня, я уложу Катюшку и присоединюсь!
Она без него и засыпать уже не хочет! – рассмеявшись, сообщила Алена.
Она вытащила из духовки курицу, которую запекала в фольге, обмазав предварительно майонезом, развернула.
– Боже, какие ароматы! – застонал главврач, втягивая в себя парок специй, которыми была нашпигована курица и не отрывая глаз от ее янтарной кожицы.
Нежнова легко проткнула ее ножом:
– Кажется, готова!
Она отрезала гостю ножку, подала соус. Налила маленькую рюмку коньяка.
– С дороги да с холода для разжигания голода, как говорит Стасик! Разносолы уж берите сами! – объявила Нежнова.
Семушкин кивнул. У него язык не поворачивался рассказать о своем посещении Грабова. Отогреваясь здесь телом и душой, он вдруг подумал, как Алена
целый год смогла прожить с этим извергом и родить от него дитя. Конечно же Станислав Сергеевич – спасение для нее, сплошной праздник безо всяких будней, и каждый день – как Новый год!
– Ну что ж, за ваше семейное счастье, Алена Васильевна! Я рад, искренне рад!
Дмитрий Дмитриевич махнул наперсточек коньяка, потому что и ему надо было прийти в себя, позабыть о том жутком страхе, что он испытал у Грабова. Другому бы и литра водки хватило, чтобы концы отдать, а этому разбойнику три нипочем. Свалится, отоспится да дальше пойдет, будто ничего и не было.
И управы не найдешь. Все знают, но делают вид, что это их не касается.
– Ну как курочка?
Кузовлев вошел сияющий, уверенный в себе, с огненным блеском в глазах. В белой рубашке с закатанными рукавами, с крестом на груди, он выглядел лихим рубакой, готовым к подвигам. Алена улыбнулась, взглянув на него.
– Смотрю на вас, и сердце щемит от радости! Какая же вы замечательная пара! – не удержавшись и налив себе еще один наперсточек коньяка, проговорил Семушкин.– Зашел в ваш дом, и запахи, лица, счастливые улыбки – все напомнило собственную жизнь, когда была жива моя Вера, а дети бегали в школу. Как я в те времена спешил, торопился домой, как билось сердце, когда подбегал в заветным дверям! И как сладко пахло в прихожей от шуб, шалей и перчаток. Почему-то до сих пор помню запах яблок и ванилина! Простите за долгую речь! За вас!
Главврач засиделся у молодых до одиннадцати вечера, выпил еще три наперсточка, немного опьянел, расчувствовался, даже поплакал, пожаловался на то, что на старости остался один.
– Детей двое, выучил, на ноги обоих поставил,
внуки уж взрослые, им помогал, и все вроде хорошо, а вдруг обнаруживаешь, что никому не нужен. Я же чувствую: звонят по большим праздникам и особого интереса к тебе не испытывают. Зато спрашивают, цела ли библиотека, как картины, не продал ли, а у меня собрано десять тысяч томов, есть и раритеты, все стены до потолка в полках, мебель хорошая, есть картины, да какие еще, подлинники! Да-да! Этюд Валентина Серова, например, Третьяковка даже просила! Картина Казимира Малевича, я уж не говорю о Василии Кандинском! Словом, кое-какое наследство имеем, а картины, по моим данным, около ста тысяч долларов потянут, если с умом продать. На аукционе Кристи, скажем... Вот за больницу душа болит. Коллектив подобрался хороший, опытный, его бы в надежные руки передать. Это моя самая заветная мечта...
Алена, .извинившись, ушла спать еще в середине затянувшегося ужина, Кузовлев же был вынужден сидеть с гостем на кухне и терпеливо выслушивать его грустную исповедь. Наконец, спохватившись, Дмитрий Дмитриевич ушел, так и не обмолвившись о своем посещении Грабова, решив не расстраивать молодых, сияющих счастьем и радостью.
Когда хирург потушил свет и залез в теплую кровать, Нежнова уже спала, и он не отважился ее разбудить, чтобы заняться с ней любовью. Кузовлев так расстроился, что поднялся, прошей на кухню, приоткрыл форточку и закурил, налив себе остатки коньяка. Вдвоем с Семушкиным они-пол-литра усидели. Даже голова немного кружится.
«Интересно, зачем заходил старик? – усмехнулся про себя хирург. – Что-то, видно, вызнал, что-то хотел сказать; но не сказал, не решился. А это «что-то», вероятно, касается Грабова: Да уж... Старик настырный, дотошный. Неравнодушный. Коли о чем печется, до тех пор не успокоится, пока до конца не доведет. Таким измором и деньги на операционную выбил, и аппаратуру заморскую завез. Заонежцы ему памятник должны поставить!»
Вспомнилась встреча с «чеченцем». Сегодня срок ультиматума истек. Завтра башку снимать будут. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест. Он хоть и хорохорился, но легкий холодок нет-нет да и пробегал по спине.
Он уснул, уткнувшись в волосы Алены. Они пахли ромашковым , шампунем. А утром потянулось все как обычно: на завтрак омлет с ветчиной, поджаренные гренки, кофе с молоком и виноградный сок. Потом они вдвоем потащили Катьку к Аграфене Петровне.
С озера дул холодный северный ветер, резавший щеки, и дочь Станислав Сергеевич тащил на себе, укрыв ее еще и полой своей теплой куртки. Алена забежала в избу одна, но тотчас вернулась: мать вся в огне – видимо, простуда, всю ночь не спала. Дочь придется брать с собой, а теще выслать «скорую».
– Сама со «скорой» поедешь, сделаешь укол анальгина, температуру лучше сбить! – распорядился он – А с Катериной Римма посидит.
– Еще чего!
– Не переломится. А ты не ревнуй! Знаешь ведь, что, кроме тебя, никого не любил и любить уже не буду! Я ведь тоже однолюб.
Они пришли в больницу, Кузовлев распорядился отправить к будущей теще «скорую», с которой поехала Алена, а сам ушел в операционную и пробыл там до пяти. Потом выполз оттуда, еле волоча ноги, с землистым лицом, упал на кушетку, лег и закрыл глаза.
Алена подбежала к нему, присела рядом:
_ Что-то случилось?
– Ничего не мог сделать, опухоль такая, что смотреть было страшно. Сплошные метастазы, живого места на печени нет. Этот рак такая страшная вещь... Страшнее не бывает! Мы зашили, а он через час умер. От разрыва сердечной аорты. Ты представляешь?.. – Он вздохнул и снова закрыл глаза. – Когда я ощущаю свою беспомощность, мне становится плохо и хочется кричать!
– Ты же не Господь Бог!
Кто это тебе сказал?
–Что?
– Что я не Господь Бог?
– Ну как? Он оживлял мертвых...
– Я тоже. И не раз, кстати!
У него был нимб!
– У меня тоже. Только не виден.
– Ну хватит спорить на глупые темы! – рассердилась она. – Я не люблю!
– Это не глупые темы. И я не спорю. Просто стараюсь убедить тебя в одной истине. Что с матерью?
– Температура спала, но вид у нее жуткий, лицо отечное с желтоватым оттенком...
– С каким, ты сказала, оттенком? – Хирург вдруг поднялся, сел на кушетке, задумался.
– С желтоватым.
– Ты спрашивала, что у нее болит?
– Так простыла же...
– У простуды совсем другой цвет лица. Это не простуда!
– Она все время за живот держалась.
– То-то и чую, что за живот! – подскочив, вдруг воскликнул он. – Вот дьявол! Это же отравление!
Он подскочил, схватил с вешалки куртку, выскочил во двор, но там, как назло, не было ни одной «скорой». Алену вызвали на перевязку.
– Иди на перевязку, а я возьму чемоданчик и побегу пешком! Почему я утром не зашёл?!
– Я тебе сама сказала, чтобы ты подождал во дворе, – напомнила Алена.
– Выслушай женщину– и сделай наоборот. Я побежал!
Он зашел к терапевту, взял необходимый набор лекарств и двинулся к будущей теще. Чтобы срезать путь, Станислав Сергеевич двинулся через низкую ложбину. К счастью, дожди прекратились, а по ночам уже крепко подмораживало, и тропинка затвердела. Он почти бежал, продолжая проклинать себя за то, что не зашел утром. Когда Алена сказала, что мать заболела, надо было зайти, проверить пульс и по визуальным признакам поставить предварительный диагноз. Торопясь, он смотрел под ноги, на кочки и выбоины, потому что сломать ногу на такой дорожке пара пустяков.
Кто-то шел ему навстречу, но Кузовлев не обратил на это внимания, потому что через ложбину ходили многие, однако, когда до встречи с незнакомцем оставалось несколько метров, хирург поднял голову и остолбенел. Перед ним в рыбацкой робе с капюшоном стоял Грабов. Но испуг длился всего несколько секунд. Вскоре он прошел, и Станислав Сергеевич даже усмехнулся:
– Вы что, следите за мной?
– Вроде того.
– Я рад за вас, вы делаете это неплохо.
Петр не ответил. Его потемневшее лицо почти ничего не выражало. Лишь потухшие черные глаза смотрели в одну точку, и во всем теле ощущалась странная скованность.
– Но я сегодня не намерен с вами долго разговаривать. Аграфена Петровна заболела, и мне надо идти к ней!
– Ты дурак... – обронил Грабов.
– Вот и хорошо! Но на эту тему поговорим в следующий раз!
Станислав Сергеевич сошел с дорожки, обогнул рыбака и двинулся дальше.
– Подожди! – раздался за спиной его хриплый голос.
Кузовлев обернулся.
– Ну что, что?! – возмущенно произнес хирург. – Я же сказал: меня ждет больная...
Он неожиданно осекся, увидев в руке Грабова охотничий нож с костяной ручкой.
– Я тебя предупреждал, доктор. – странным образом растягивая слова, проговорил он.
– И что?
– Меня за придурка, болтуна посчитал?
На стянутом, как резиновая маска, лице бывшего спецназовца промелькнуло некое подобие улыбки.
– Неважно, кем я тебя считаю, – выдохнув накопившийся за эти секунды страх, гордо проговорил хирург. – Она все равно к тебе не вернется. Никогда!
Лицо Петра потемнело, черные глазки вспыхнули, и он был уже не в силах затормозить свой бросок. Нож вошел точно в сердце. Чемоданчик выпал из рук, раскрылся, лекарства высыпались на дорожку. У Станислава Сергеевича удивленно расширились глаза, он секунду еще держался на ногах, после чего упал на спину, разбив в кровь затылок, но смерть наступила за секунду до падения.
Грабов помедлил, подошел к убитому, равнодушно взглянул на него, словно желая удостовериться, жив тот или мертв. Потом потянулся за ножом, но в последний миг передумал и двинулся в обратную сторону от больницы.
Еще через мгновение в воздухе замелькали первые белые мухи; Они медленно опускались в широко открытые, остекленевшие глаза хирурга и быстро таяли.
...Нежнова закончила перевязку, отобрала у Риммы дочь, которой та на ободранной кукле показывала,как надо накладывать шину и перевязку при переломе.
– Моя Катька медсестрой никогда не будет! – взвилась Алена.
– Подумаешь, царица Савская! – фыркнула дурнушка, выходя из ординаторской.
– Па-па, – вдруг отчетливо в наступившей тишине проговорила Катька, и молодая мать вздрогнула: это было первое слово, которое дочь сама произнесла вслух и, помедлив, уже громко повторила: – Па-па!
– Папа скоро придет, он ушел к бабушке! – обрадовалась Алена. – Наш папочка скоро вернется, мы вместе пойдем домой и снова устроим праздник!
Заглянул Семушкин, увидел Катьку, радостно загугукал, потащил их обеих к себе в кабинет, усадил Катерину на мягкий диван, дал ей шоколадную конфету, игрушки, чтобы ее занять, поинтересовался, где, Кузовлев. Алена объяснила.
– Да, Станислав Сергеевич прав, похоже на отравление! А мне все твой Грабов не дает покоя!– не выдержав, вздохнул главврач. – Я был у него вчера, пробовал урезонить Анику-воина...
Нежнова вмиг нахмурилась, поняв, о чем пойдет речь, помрачнела, но Дмитрий Дмитриевич тотчас замахал руками:
– Нет-нет, о возвращении к нему нет и речи! Что ты, упаси господь! Я вообще не понимаю, как ты согласилась за него пойти, да теперь что уж говорить...
Алена не стала объяснять главврачу всю подноготную своего замужества и представлять себя чуть ли не Жанной д’Арк, взошедшей на костер. Сейчас она так уже не считала. Не прояви она тогда глупый бабий героизм, не было бы нынешних сложностей. Хотя, с другой– стороны, вряд ли бы они с хирургом стали жить вместе. Неизвестно, где найдёшь, а где потеряешь.
– Вам надо, наверное, уехать. Хотя бы на месяц! Возьмите отпуск, съездите в Москву, погостите там. Возможно все и успокоится. Его бес терзает, покоя не дает, Грабов его водкой заливает, но тот, видно, и к ней привык. Боюсь, кабы страшного не случилось! Терзают меня такие предчувствия, ничего с собой поделать не могу! .
Алена помедлила и кивнула, соглашаясь с Семушкиным. Тот просиял, обрадовавшись, что не пришлось ее долго уговаривать.
– Вот и ладушки! Завтра и поезжайте! Я вам до города «скорую» дам, завхозу все равно надо из облздрава кое-какое оборудование прихватить. Прямо завтра и поезжайте! Ты иди-ка сейчас домой, собирайся, а как только появится Станислав Сергеевич, я его следом подошлю. Аграфену Петровну, если ей хуже станет, мы в стационар заберем, вылечим, куда она денется! И мне так спокойнее. А то я прямо извелся весь. Всю ночь сегодня не спал, только о том и думал... – Главврач шумно вздохнул, погладил седой клинышек бородки. – Ну вот и хорошо, что все решили!
Он не выдержал, подошел к ней, обнял, погладил по спине. Слезы навернулись у него на глаза.
– Вы для меня как дети, оба теперь близкие и дорогие! Я Станислава даже больше своего родного сына люблю, он мой восторг и мое продолжение! – не скрывая слез, радостно выговорил Дмитрий Дмитриевич.
Провожали в последний путь Кузовлева всем поселком. А на следующий день заонежцы простились с Аграфеной Петровной, умершей на другой день в
больнице. Семушкин утверждал, если б Кузовлев дошел тогда до будущей тещи, ее бы удалось спасти, а так лечить ее стали лишь наутро следующего дня. Алена привезла ее в больницу уже ночью, мать была без сознания, но Дмитрий Дмитриевич сам лежал на больничной койке с приступом стенокардии, который случился с ним сразу же, едва мертвого Кузовлева принесли в больницу рыбаки, случайно наткнувшиеся на окоченевшего хирурга. Семушкину полегчало лишь на следующий день, но спасти ее он уже не смог.
