Текст книги "Медсестра"
Автор книги: Владислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Занятая этими мыслями, Алена зашла к себе в комнату, но кто-то напал на нее сзади она почувствовала сладковатый запах хлороформа, голова закружилась, и сиделка на миг потеряла сознание! Очнулась от того, что ее насиловали. Филипп, видимо, рассчитывал
все сделать до той минуты, как бывшая медсестра придет в себя, но сказалась работа в больнице, привычка к такого рода препаратам. Она хотела сбросить его, но он приставил нож к горлу:
– Тихо! Рождественские сладости – это твой подарок мне, русская шлюха! Ты же счастлива, когда на тебе мужик гарцует? Ну заводись, начинай стонать!
Она молчала, как чугунная статуя. Парижанин выдохся и отвалился, так ничего и не сделав. Она выхватипа у него нож и с силой отшвырнула негодяя в сторону. Сынок хозяина отлетел к стене, ударился головой и затих. Алена, вскочив, пнула его ногой в живот, подхватила под мышки и потащила. В его спальне бросила на пол. С силой пнула ногой в пах. Филипп застонал от боли.
– Чтоб у тебя все отсохло, гаденыш!
Она вернулась к себе, не выдержала и разревелась. Так радостно начинался вечер, а эта мразь все испортила. Алена спустилась в душ, зажгла газ для нагрева воды и долго терла себя мыльной мочалкой. Вымывшись, вернулась к себе и легла в постель. Но заснуть не удавалось. Ее сотрясал озноб, подавить который она не могла.
К снотворному она раньше никогда не прибегала, а будить Мишеля и просить у него было неудобно. Он расстроится, рассорится с сыном, а это ни к чему. Потом ее же обвинят в том, что она расколола семью.
«Надо выпить», – неожиданно сообразила Алена.
Она вспомнила, что в баре гостиной перед началом вечера стояло несколько бутылок коньяка. Открыли только одну, но пил лишь Филипп, Виктор едва пригубил. Поднялась, набросила теплый халат, прошла в гостиную, отыскала бутылку, налила полстакана и выпила. Когда прошло жжение во рту, она сразу же ощутила приятную теплоту, разливающуюся в груди. Двинулась обратно, но вдруг развернулась, ворвалась
в спальню Филиппа. Тот, постанывая, сидел на кровати. Увидев ее, в страхе откинулся назад, но Алена, как заправский боксер, с маху врезала ему кулаком в челюсть, впечатав его в стену. Брызнула кровь.
– Не надо, я умоляю тебя! – взвизгнул он.
Она побоялась, что проснется Мишель, и опустила руку.
– Чтоб к утру, когда я проснусь, тебя здесь не было...
– Это мой дом, шлюха!
Она ударила его еще раз. Схватила, притянула к себе.
– Или я тебя придушу, мразь! – прошипела она ему в лицо.
Развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Добралась до остывшей постели; легла, свернувшись калачиком, как когда-то любил спать Кузовлев. Однако коньяк не действовал. Наоборот, Алена словно отрезвела. И ничего, кроме ясной трезвости и холодной пустоты в душе.
Проснувшись утром от болтовни Анри и Стефана, поднялась, набросила халат, прошла в спальню Филиппа, ногой распахнув дверь, и готовая выбросить его из окна. Но Филиппа в комнате не было. Она вернулась к себе, открыла форточку, чтобы глотнуть свежего воздуха.
– Да, дороги ужасные, – вздыхал обстоятельный Анри. – На ногах не устоишь!
Ее взгляд упал на красный сапожок, спрятанный под елочкой, и она вдруг вспомнила загадочную просьбу Мишеля. Подошла, запустила руку и достала красивые швейцарские часы с серебряным браслетиком. Они тикали и показывали половину восьмого.
Алена умылась, взяла косметичку, присела перёд. зеркалом, взглянула на свое лицо и ужаснулась, глаза пустые, мертвые, и чем восстановить их прежний
блеск – непонятно. Мишель сразу же заподозрит неладное, а трусливое бегство его сына усилит это подозрение. И что делать? Она попробовала улыбнуться, но улыбка превратилась в жалкую гримасу.
Нежнова выскочила на крыльцо, чтобы забрать сливки и молоко, и увидела Виктора в рыжей короткой дубленке, выгуливающего длинноухих биглей. Выпрямилась, попыталась улыбнуться, задорно махнула ему рукой, но бывший шпион, перехватив ее взгляд, Прочитал в нем все как по открытой книге.
– Что-то случилось? – неожиданно спросил он.
У Алены задрожали губы, две предательские слезинки скатились по щекам. Виктор привязал собак к калитке и метнулся к ней.
– Что случилось, Алин?
Она не выдержала, расплакалась. Он осторожно прижал ее к себе.
–Я видел, утром уезжал Филипп. Он вас обидел? – прошептал Рене.
Алена кивнула. Виктор еще крепче прижал ее к себе, погладил по волосам.
– Это я виноват, – вздохнул он. – Я хорошо знал нрав этого негодяя. Когда тот не в меру выпьет, способен на любую подлость. Я знал и мог предотвратить. Простите меня, Алин!
– Вы не виноваты.
– Нет, виноват. Я знал. Знал, видел! Мишель слеп, как все отцы, а я умыл руки, как Понтий Пилат.!
– Как кто?
– Неважно. Хотите, я отвезу вас в полицию?
– Ни к чему это.
– Я вас понимаю. Тогда забудьте обо всем! Этот мерзавец не стоит ваших слез!
Алена шумно вздохнула, шмыгнула носом.
– Когда пойдете на прогулку с Мишелем, скажите
ему. что я приглашаю вас после прогулки к себе! Обязательно! Договорились?
Она кивнула, слабо улыбнувшись.
– Ну вот и хорошо! Будем праздновать Рождество, а ваше присутствие станет самым счастливым мгновением в моей жизни!
5
Ободряющие слова Виктора успокоили ее, она с -улыбкой вошла к Мишелю, поблагодарила его за часы, которые уже красовались на ее руке, даже поцеловала в щеку, и он так обрадовался, схватил ее за руку и долго не отпускал. И за завтраком, и потом на прогулке он болтал без умолку, прихватывал пригоршнями снег, пробовал его лизнуть, но Алена, делая вид, что крайне возмущена, немедля пресекала эту ребячью шалость, что лишь добавляло хозяину радостного настроения.
– Тебе хорошо, на твоей родине всегда много снега, – жалобно вздыхал Мишель, – у нас он выпадет и тут же растает! А у вас сколько снега зимой?
– Иногда столько навалит, что под самую крышу сугроб подходит!
– Я хочу к тебе, туда! – потребовал мсье Лакомб. – Ты пригласишь меня в Заонежье? Пригласишь? Я тебя умоляю, скажи «да»!
Алена кивнула.
Накануне прихода сватов пошел первый снег. И настала такая тишина, что тревожно защемило сердце. И мать, прибежав с обновкой от Грабовых, ярким, цветастым полушалком, стала вдруг уговаривать ее пойти за Петра.
– Бригада Грабова, говорят, лучшая во всей артели Его самого-то на орден выдвигать собираются, премию чуть ли не три тыщи выписали, Конюхов, видишь, как его двигает! Поближе к власти, поболе сласти... Сама решай, конечно, тебе жить. Только если между хирургом твоим и Петром выбирать, то Грабов-то посильнее будет! Этот уж золотушный больно!
Алена не выдержала и разрыдалась. Аграфена Петровна приласкала дочь, стала утешать:
– Да что с тобой? Иль влюбилась?!
Она вытерла слезы, схватила куртку и помчалась в больницу, но Кузовлев уже ушел домой отсыпаться. Алена побежала к хирургу домой. Матери рассказывать об условии Грабова бесполезно. Повздыхает и не поверит. А если поверит, то скажет: «Выходи за него, знать, судьба у тебя такая! Стерпится – слюбится!» Станислав же Сергеевич умный, он найдет выход, даст разумный совет.
Она взбежала на второй этаж, громко забарабанила в дверь, потом вспомнила про звонок, вдавила его и держала до тех пор, пока Кузовлев не открыл дверь.
– Что случилось? Кого-то в больницу привезли? Входи! – почему-то прикрывая руками длинные семейные трусы, бросил хирург. – Я сейчас!
Он забрал одежду и ушел в ванную. Алена прошла на кухню, увидела бутылку «Жигулевского», открыла ее и ополовинила прямо из горлышка, даже не почувствовав привычной горечи. Присела на табурет. Потом кинулась к холодильнику, достала кусок копченого сала, отрезала, стала жадно есть, запивая пивом. За этим занятием ее и застал Кузовлев. Он уже был одет.
– Ты, кажется, раньше не любила пиво.
– Раньше мне не отворачивали голову.
– Что случилось? Ты можешь толком объяснить?!
Она все ему рассказала, в том числе и о своей
догадке о слежке Грабова за ними. Он сначала не поверил.
– Ты меня разыгрываешь?
– Нет, я тебя не разыгрываю! И он нас не разыгрывает. Он услышал твои слова об убийце, о руках по локоть в крови, о мужлане – и готов мстить. Петр отказывается от мести, если я выйду за него. Все просто, но что делать, ума не приложу!
Она не выдержала, схватила сигарету и зажигалку, но он отобрал, принес початый пятизвездочный «Арарат», налил ей рюмку, и она ее залпом выпила.
– Коньяк пьют по глотку.
– Да пошел ты!
Станислав Сергеевич обиделся, но снова наполнил ее рюмку. Алена не стала опрокидывать рюмку залпом, а выпила ее в три глотка.
– Я думаю, надо идти к Конюхову, он тут глава, а я единственный хирург, они во мне заинтересованы...
– Они что, будут охранять тебя двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году?! И потом, я не хочу выставлять себя на посмешище!
– Но есть же милиция, власть, черт возьми! – не выдержав, взорвался Кузовлев. – Мы живем в цивилизованной стране! Почему я должен пугаться этого отморозка?! Да, твой Грабов мастерски обучен убивать, но я тоже умею взрезать человека, и когда моя рука берет скальпель, то в ней нет предательской дрожи! Я не боюсь Грабова! Не боюсь!
– Ты хочешь его убить первым? – не поняла Алена.
Станислав Сергеевич не ответил. Он плеснул себе коньяка и также залпом выпил.
– Я не обучен убивать...
– Заладил: он обучен, я не обучен! Ему наплевать на твою милицию! Это человек слова. Он сказал, так и сделает. Убьёт тебя, чего бы ему ни стоило, даже
если ты прямо сейчас сбежишь в Москву! Завтра я отказываю его сватам, он едет за тобой в Москву и пристрелит тебя там. Грабов такой человек. Он не чувствует боли. Это он зашивал себе рану, я видела, как он это делает. Он шил так, словно рука была не его. Не ойкал, не кусал губы, не скрипел зубами, а шил и улыбался. Я такого еще не видела.
Она умолкла, глядя в сторону. Онемел от ее слов и Кузовлев. Он помедлил, разлил остатки коньяка.
– Тогда моя жизнь в твоих руках... – Он усмехнулся.
Алена не ответила, пригубила коньяк.
– И как ты намерена с ней поступить? – спросил он.
– А ты готов от меня отказаться?
– Зачем ты так говоришь?! Ты же знаешь, что я люблю тебя! Люблю больше всего в жизни!
– Тогда не сиди, придумай что-нибудь! – рассердилась она, глотая обжигающий коньяк. – Ведь ты такой умный, пошевели мозгами!
Я готов умереть за тебя, – неуверенно прошептал он.
Раздался телефонный звонок. Они оба вздрогнули. Станислав Сергеевич подскочил, схватил трубку.
– Слушаю!.. Понятно!.. Ладно, готовьте к операции... Да нет, нет, я уже проснулся. – Он взглянул на часы. – Хорошо, присылайте машину!
Он положил трубку, растерянно взглянул на Алену. У нее под глазами лежали глубокие тени.
– Ты так и не спала еще?
Она кивнула.
– Вот что! Ложись поспи, а я, как только закончу операцию, сразу же примчусь! Надеюсь, остальные больные смогут подождать до утра. По дороге куплю поесть и что-нибудь выпить. Мы сядем и спокойно все. обсудим! Выход конечно же должен быть! А как
же! – Он забрал из прихожей пальто, на ходу стал одеваться, разматывая длинный красный шарф. – Свободного человека нельзя. поставить на колени! Мы не поддадимся на его угрозы! Я готов выйти на площадь, собрать всех заонежцев и рассказать им обо всем! Пусть все знают! И пусть после этого он попробует меня убить! Да его изгонят из поселка, я уверен! Я лечу этих людей, я приношу им добро, я им нужен! Они не позволят меня убить! Да он просто тебя шантажирует. Это шантаж! Расчёт на то, что ты испугаешься и сдашься. Он молодой парень! Зачем ему себя губить? Что, мало вокруг красивых девчонок? Он подслушал разговор и хочет унизить меня. Это обычный шантаж, хитроумная месть! Он как бы говорит: «Вы плюгавые интеллигенты, я раздавлю вас как клопов, причем вашим же оружием, обычной трепотней!» Вот и все! Или ты считаешь, я не прав?
Алена молчала, положив голову на стол. Она у нее кружилась.
– Что ты молчишь?
– У меня кружится голова.
– Тогда иди ложись спать! Ты много выпила. Если станет тошнить, знаешь, что делать.
За окном просигналила подъехавшая машина.
– Ну все, я убежал! Поспи!
Хлопнула входная дверь, и наступила тишина.
Алена подошла к окну, увидела, как Станислав Сергеевич садится в «скорую». Взглянул на свое окно, радостно замахал рукой. Он хоть и испугался, но держался неплохо, хорохорился, готовый сражаться до конца.
А может быть, Кузовлев прав: Грабов блефует, берет на испуг. Ставка на то, что они оба испугаются и сами приползут к нему на коленях, а она перейдет в его безраздельную собственность. Лихой расчет, до такого еще додуматься надо. Только с мозгами ли
Петра такие шарады сочинять? А вдруг это не игра? Вдруг он в самом деле рассвирепел и готов на все? Он способен на отчаянный шаг – в этом она не сомневалась. Слишком потрясла ее та ночная встреча в больнице.
Алена добрела до застеленной кровати Кузовлева, вытащила две подушки, упала на одну из них и сразу же заснула.
Она проснулась от яркого света, открыла глаза, увидела одетого, в пальто, Станислава Сергеевича, стоящего посредине комнаты с дохлой крысой, которую тот брезгливо держал за кончик хвоста. С ее заостренной мордочки капала кровь.
– Что это?
Кузовлев открыл окно и выбросил крысу. Алена повернула голову и заметила, что подушка, лежавшая рядом, залита кровью, отпрянула, подскочила в испуге:
– Откуда кровь?
Станислав Сергеевич стоял с бледным бескровным лицом, сам ничего не понимая.
– Когда я вошел и включил свет, то крыса с распоротым животом лежала рядом с тобой на подушке, – вяло объяснил он.
Вернулся в прихожую, разделся. Алена взглянула на часы. Прошло четыре с половиной часа, она спала как убитая, а хирург уходил на операцию.
– Значит, Грабов был здесь! – сразу же догадалась она.
– С чего ты взяла?
– У тебя в поселке еще есть недоброжелатели?
Хирург пожал плечами. Они перешли на кухню, где имелось две табуретки, сели, помолчали.
– Выходит, он продолжает следить за нами,
–помрачнев, усмехнулся Кузовлев. – А распоротая крыса рядом с тобой означает, что, если ты не выполнишь поставленное им условие, он поступит со мной точно так же, как с этой крысой! Крыса как бы лежала на моей подушке. Он, видимо, дождался, пока я уеду, проник в квартиру,..
– Как он проник в квартиру? Ты оставил дверь открытой?!
Хирург бросился к входной дверь, открыл, внимательно осмотрел её, проверил замок:
– Ни одной царапины. Словно моим ключом кто-то открывал! Грабов также дает нам понять, что весьма искусен по части закрытых дверей и бесшумной слежки. Ты есть хочешь?
– Нет, я поеду домой!
– Я тебя провожу.
– Не надо, я одна доберусь!
– Ты думаешь, что после всего случившегося я смогу здесь остаться один? Да я лучше поеду спать в больницу на свою кушетку!
– Он и там не оставит тебя в покое.
– Почему?
– Эта сволочь хочет дожать нас; – Она болезненно улыбнулась. – Чтоб завтра я не сомневалась, какой ответ сватам давать.
– Ты хочешь отказать им?
– А ты что посоветуешь?
Станислав Сергеевич пожал плечами.
– Если ты сомневаешься, значит, в глубине души хочешь, чтобы я сказала им «да» и вышла за него замуж.
– Я этого не хочу!
– Тогда я им отказываю?
– Подожди! Дай мне сосредоточиться.
Он достал из сумки новую бутылку армянского пятизвездочного «Арарата», налил полстакана себе,
предложил Алене, но та наотрез отказалась. Кузовлев отхлебнул.
– Он ведь мог с тобой сделать все что угодно! – глотнув коньяка, сокрушенно вздохнул хирург.
– Наши мужики с бабами не воюют. А вот тебя он люто ненавидит! И тут есть о чем задуматься!
– О чем?
– Что выхода у меня другого нет! – Она оглянулась в сторону комнаты, где лежала окровавленная подушка. – Когда мужика так сгибает, то на выпрямление. одних суток– мало. Он ведь нарочно себе и нам двое суток дал, чтоб обратного хода не было. Всерьез это у него... .
– Но он больной! Как ты с ним жить будешь?
– Хорошо, давай не пойду за него! – язвительно парировала Алена.– Как скажешь, милый, так и сделаю! Какие наши планы на медовый месяц?!
– Все, шабаш, пошли к Конюхову! – поднимаясь, решительно проговорил Кузовлев.– Если раньше я еще сомневался, то теперь все! Я ему покажу, как такие фокусы вытворять! Робин Гуд, мать его так! Вот сволочь!
– Поосторожней, здесь и стены уши имеют!
– Пошли!
– Что ты Конюхову скажешь? – спросила она.
– Скажу, что Грабов меня убить хочет, крыс подбрасывает! Этого мало?!
Он снова налил себе коньяку.
– А доказательства есть?
– Ты же свидетель!
– А Грабов скажет: докажите! И угрозы в адрес хирурга Алене Васильевне померещились спьяну, поскольку коньяком от меня как из пивной бочки разит. Да и ты не трезвый! Зачем, скажет он, мне такие глупости? Я еще и ухаживать за медсестрой не начинал, один танец в клубе всего станцевали. Ошибочка
тут какая-то, явный оговор! И что мы в ответ предложим? -
– А крыса, крыса?!
– Это и мальчишки могли подбросить, да кто угодно! Кроме того, я спала, кто-то вошел, я даже не проснулась. И дверь никто не взламывал. Как мы сей факт нашему Конюхову объясним? «Странно все, очень странно!» – прогудит он. А Петр Грабов, орденоносец, ветеран войны, передовик труда, на хорошем счету у руководства, ни в чем плохом до сих пор не замечен. Конюхов дружит с его отцом. И что ему делать? Он попытается успокоить наше болезненное воображение, пообещает поговорить с Грабовым, на том все и закончится. Никаких реальных шагов предпринято не будет, мы же с тобой в дураках окажемся!
Кузовлев помолчал.
– Умно рассуждаешь, – пробормотал он.
– А я в школе выше всех прыгала. Меня даже росомахой звали...
– Да, ты похожа!
– Неужели? – усмехнулась она.
– Что-то есть. – Станислав Сергеевич допил коньяк. – Но что же делать-то?!
– Что делать, когда он нас в угол загнал!
Кузовлев вытащил круг копченой колбасы, ловко
почистил ее, аккуратно порезал, кружочками на до-щечке, потом достал хлеб, соленые огурцы, сделал бутерброды. Алена вспомнила, как хирург хвастался тем, что умеет вкусно готовить: варить борщи, делать судака под белым польским соусом, выдумывать разные закуски, салаты, а на котлеты он даже имеет патент от одного ресторана. Такой вот он необычный умелец. Единственный пробел – это всякие пирожки, шаньги, торты. К ним сознательно не подбирался, решив что-то оставить и на радость будущей жене, а так бы и по тесту смог научиться. Если б не страсть к хирургии, то, наверное, стал бы кулинаром, У него и в семье так: отец один из первых блестящих пластических хирургов, а мать – отличный кулинар.
– И что, теперь? Сидеть сложа руки? – снова завелся хирург, подавленный рассуждениями Алены. – Да, согласен, со стороны это выглядит глупо. Нелепые подозрения и прочее! Но быть овечкой на заклание тоже не хочу! Может, поговорить с Грабовым? Он же не дурак!
– И предложить ему денег, – усмехнулась Алена.
– А почему бы нет?!
– Во-первых, он никогда не возьмет, а во-вторых, я никогда до такого унижения не дойду!
– А идти за него замуж по шантажу – это нормально, да?! – озлился Кузовлев.
– Дурак вы, Станислав Сергеевич!
Слезы блеснули в ее больших глазах, она подскочила, бросилась в прихожую, и не успел хирург опомниться, как Алену вынесло за дверь. Он выскочил следом, пытаясь ее удержать, но медсестра сбегала уже по лестнице.
– Я ему откажу, так и знайте! – выкрикнула она. – Вы сами меня к этому вынудили!
Резко хлопнула входная дверь, и на улицу в тапочках Кузовлев уже не побежал, понуро вернулся в квартиру, присел на обувной ящик, точно собираясь шнуровать туфли и бежать следом за своей помощницей, но что-то вдруг надломилось в его душе, он обхватил голову руками и в голос застонал от отчаяния.
Весь следующий день им с самого утра не удавалось встретиться. Хирург с восьми работал в операционной, двух больных надо было вытаскивать с того света, оперировать неотложно, а Нежнова сидела в
перевязочной, раздавала лекарства стационарникам, консультировала старушек, крутясь как белка в колесе..
После второй операции Семушкин затащил Кузовлева к себе, налил рюмку коньяка, тот выпил и, увидев, что на настенных часах главврача двадцать минут седьмого, выскочил оттуда как ошпаренный, но в ординаторской Алены уже не было, а вахтерша тетя Маша лишь развела руками: медсестра ушла минут двадцать назад.
– Двадцать минут? – обомлел он.
– Ну минут пять седьмого, но не. позже.
Станислав Сергеевич увидел, в окно «скорую», выскочил, заставив шофера мчаться следом, за медсестрой, оправдываясь тем, что она унесла нитки и нечем зашивать больного, которого он только что прооперировал.
– Как же так она нитки-то унесла? – недоуменно ворчал шофер.
Они короткой дорогой примчались к дому Нежновой, хирург ворвался в дом, но в горнице, кроме Аграфены Петровны, никого не нашел.
– А где...
– Не пришла еще! Скоро сваты придут, а ее нет! Хотите, подождите.
– Да нет, мне надо в больницу.
Он застыл на месте, не решаясь, что делать: то ли дожидаться Алену, то ли ехать обратно.
– Может, чайку? – видя нерешительность доктора, предложила Аграфена Петровна.
– Нет–нет, спасибо!
Он резко развернулся и вышел. Сел в «скорую».
– Ну что, забрали? – спросил шофер.
Кузовлев кивнул. Они двинулись назад, стали сворачивать с улицы, где жила Нежнова, как вдруг шофер заметил Алену, идущую к дому. Тормозить он
не стал, двинулся дальше, недоумевая про себя, какие же нитки забрал хирург, коли медсестры дома не застал. Не мулине же и не сапожную дратву? Но мрачному погруженному в свои раздумья хирургу эти сомнения выговаривать не стал. Яйцо курицу не учит.
Сваты явились в половине восьмого. Вместе с отцом Грабова пришел сам Ефим Матвеевич Конюхов, принес полусладкое шампанское и собственную клюквенную настойку. Аграфена Петровна, не ожидая увидеть главу администрации, засмущалась; на столе, мол, лишь скромное угощение, хотя из разносолов имелись соленые белые грузди, маринованные белые грибы, соленые огурчики, черемша, капуста, горячие, из печи, шаньги с картошкой, пирог с рыбой, редька белая, тертая со сметаной и чесноком, морковь с кедровыми орехами и с клюквой и прочая и прочая снедь. У гостей глаза разбежались, и они потребовали самогона, что тут же было исполнено, и минут двадцать пили за здоровье хозяйки, ее дочери да поминали добрым словом безвременно погибшего хозяина, которого и Конюхов, и Грабов-старший хорошо знали.
Ефиму Матвеевичу было известно, что хирург Кузовлев неровно дышит к медсестре, но Петру Грабову, лучшему бригадиру рыбацкой артели, воину-орденоносцу Конюхов отказать не смог. А потому, хорошо выпив и закусив, гости не мешкая приступили к делу. Воспели целую оду жениху, отметили красоту невесты, помянув добрым словом оба рода, которые так и просятся к соединению.
Аграфена Петровна, выпив пару рюмок сладенькой, но крепкой клюквенной настойки, раскраснелась всем лицом и согласно кивала речам гостей в знак подтверждения головой, искоса поглядывая, на
дочь, которая сидела с бесстрастным лицом, словно речь шла не о ней, а о ком-то постороннем.
Выпив за дом Нежновых, за стол – полную чашу, сваты словно выдохлись. Левый глаз Ефима Матвеевича после пятого стакашка самогона светло засверкал, а кончик носа предательски покраснел, и он умолк на полуфразе, уставившись на Аграфену Петровну и требуя ее немедленного ответа:
– Что уж говорить, – выдержав паузу, неожиданно громко запела она и прослезилась, – одна крови-ночка у меня на весь белый свет, так как ей счастья не желать, как о добром муже не думать. Жил бы Василий Терентьич, он бы уж рассудил строже, а у меня теперь одна забота – помочь с внуками да самой следом за мужем отправиться. Сниться что-то часто он стал в последнее время. Придет во сне, сядет в отдалении и молчит, пристально так смотрит, точно желает знать, каково без него. Видно, и я к нему скоро отправлюсь, примета такая. Он ничего не говорит, а все без слов понятно!
Она нарочно увела разговор в сторону, давая время дочери подумать и подготовить достойный ответ. Таким людям не ответишь «не хочу, не выйду!», нужна веская причина для отказа, чтобы столь уважаемые гости не оскорбились.
– Так-вы не прочь, Аграфена Петровна, отдать
свою дочь за моего Петра? – спросил Грабов-старший.
–Я-то не против, я бы с радостью, да о том теперь у невесты спрашивают, ей с мужем жить, – с тяжким вздохом ответила она, и ее ответ не предвещал ничего хорошего.
Грабов-старший нахмурился, взглянул на Ефима, призывая его прийти на выручку.
– Никто невесту неволить не собирается, наоборот, мы ведь не лежалый товар пришли продавать,
а лучшего мужчину России в мужья предлагаем!– – заговорил Ефим, обращаясь прежде всего к Алёне. – ;Позаботимся и о доме для молодых, и о подарках, о будущей учебе. Они наша надежда! Алена Васильевна, мы с нетерпением жаждем услышать ваше слово! Ваша матушка свою волю огласила, нам важно узнать и ваше мнение.
Повисла пауза, все устремили на медсестру свои взгляды, даже Аграфена Петровна с грустью посмотрела на дочь, которая сейчас навсегда поссорит ее с Екатериной Грабовой, единственной подружкой здесь, в Заонежье, но мать в этом вопросе была, на стороне дочери.
«Уж больно черен ваш Петр, и ликом и душой, будто давно прогнил насквозь! – вздохнула про себя Аграфена Петровна. – Так черен, что аж страх берет!»
Молчание затянулось. Ефим Матвеевич нетерпеливо заерзал на табурете.
– Доченька, скажи гостям свое слово, – ласково попросила мать.
– Я согласна, – прошептала Алена.
– Ты и вправду согласна?! – просияв, обрадовался Мишель.
– О чем вы? – не поняла она.
– Я тебя спросил: ты пригласишь меня к себе в Зао-нежь-е, где много-много снега, и ты сказала: «Я согласна». Значит, да, я так понял?
Алена кивнула.
6
Перед прогулкой заявилась шумная, в ярко-оранжевой дубленке Колетт с нарумяненными щечками, припозднившись из-за того, что ее домашние отмечали Рождество до четырех утра и она не могла заснуть.
–Они орали как резаные, словно справляли последнее Рождество в своей жизни! – смеясь, радовалась Колетт. – И все начисто сожрали!
Колетт сунула сиделке наполненный густой жидкостью стеклянный шар с Дедом Морозом, стоящим у Эйфелевой башни. Если шар резко встряхнуть, то Дед Мороз окажется в вихре падающих белых хлопьев.
– Шар волшебный! – по секрету сообщила стряпуха.
Алена удивленно взглянула на нее.
– Когда мне его подарили, я через месяц выскочила замуж! – добавила Колетт. .
Они заглянули к Виктору. В гостиной ярко пылал камин, звучал любимый обоими друзьями Моцарт, а вокруг гостей, радостно повизгивая, как заводные носились бигли. Сам Рене их встретил в смокинге, как и подобает аристократу, – он принадлежал к древнейшему роду, имевшему свой герб. При Наполеоне предки Виктора не устояли, их изгнали, они лишились фамильного замка, почти столетие жили в Англии и во Францию вернулись не все. Но Рене своей родовитостью не щеголял, за это его Мишель и любил.
На столе, накрытом белой скатертью, стояли три прибора с узкими хрустальными бокалами, со старинными серебряными вилками и ножами, Необычными соусницами и другой очень красивой посудой, вызвавшей неподдельный интерес Алены. На краю длинного стола разноцветная батарея бутылок вина, водки, виски, ликеров, выбор напитков был даже более разнообразный, чем в доме Лакомба.
От жареной, с оранжевой корочкой, утки, лежащей на фарфоровом блюде, еще исходил легкий парок, хозяин только что вынул ее из СВЧ-печки, на деревянном круге лежали сыры и паштеты. Запахи дразнили, будили аппетит, и гости, пришедшие с холода, не дожидаясь второго приглашения от хозяина, жадно набросились на еду.
Виктор варварским способом разорвал на части утку, предложив Алене самый вкусный кусок грудки, громко шутил, поднимал тосты за Рождество, Новый год и за прекрасную даму. Потом попросил ее поставить чайник, чтобы они смогли выпить еще кофе с коньяком, а заодно принести им из кухни фруктов и сладостей.
Алена ушла на кухню, а Виктор, помедлив, обронил:
– Твой Филипп этой ночью ее изнасиловал. Потому и удрал с утра пораньше. Испугался...
Алена, попав на просторную кухню, снова залюбовалась ею, рассматривая сковороды, висящие, на стенах. Поставила чайник, достала из холодильника сладости и фрукты, принесла их в гостиную.
Виктор взялся за бутылку Шампанского, чтобы наполнить бокалы, но Мишель махнул рукой, указав на коньяк.
– Я вижу, вы уже на коньяк перешли. Не рано ли?
Мужчины удивленно переглянулись, не поняв смысл последнего выражения.
– Стоп, я вспомнил! – выкрикнул Рене. – «Не рано ли» означает, не слишком ли быстро мы перешли на крепкие напитки?! Так, Алин?
Она кивнула.
– Ну как, мы не рано? – усмехнулся Виктор, взглянув на Мишеля.
– В самый раз, – мрачно обронил тот.
Она сразу же заметила перемену в настроении Мишеля и догадалась, что Виктор рассказал ему о ночном происшествии. Но не обиделась. В конечном счете отец должен знать о сыне не только хорошее.
– А у вас, Виктор, аптечки на кухне нет! Мало ли что, – попыталась поддержать разговор Алена.
– Аптека у меня в спальне, – сообщил он, обеспокоившись. – Тебе нужны лекарства?
– Нет, мы пока все здоровы.
Покинув дом Виктора, они двинулись к себе, но у крыльца хозяин неожиданно проговорил:
– Отвезите меня в сад, Алин, двадцать минут. Надо думать.
– О чем? – удивилась она, но тут же смутилась, поняв, что задала бестактный вопрос. – Прошу прощения, но я имела в виду не очень приятную погоду, вы простудитесь, и мне кажется...
– В плохую погоду лучше думается, – перебил он ее, чего раньше никогда не случалось.
Лицо хозяина, обычно подвижное и приветливое, на этот раз напоминало старую глиняную маску с трещинами.
Он взглянул на неё с тихой улыбкой:
– Дайте указания Колетт относительно ужина. Мне неважно что, а Виктору, которого я пригласил на ужин, пусть приготовит кусок мяса и какие-нибудь овощи. И себе что хотите.
Алена отвезла его в сад, оставив одного. Вернулась в дом, спустилась к Колетт, чтобы распорядиться об ужине.
– Я вижу, ты полноправной хозяйкой становишься, – усмехнулась Колетт. – Что ж, какой дом без хозяйки! А ты вон какая красавица! Я тоже в молодости была неотразимой!
Ее мокрые губы растянулись в кривой улыбке, обнажив большие желтые зубы. Алена хмыкнула, потому что ее немного испугала гримаса Колетт, вышла в
гостиную, выглянула в окно. Мишель, нахохлившись, сидел в кресле спиной к ней.
Как-то за завтраком он сказал ей: «Мы, по сути, рационалисты, сыновья Декарта. Я мыслю, – следовательно, существую. Je pense, done je suis. Но некоторые из нас обладают и горячим сердцем».
Через двадцать минут она привезла замерзшего хозяина домой, заставила выпить две аскорбинки, чашку горячего куриного бульона, но от второго мсье Лакомб отказался, сославшись на усталость.
– Я пойду отдохну...
– Мне помочь?..
– Нет, спасибо.
– В котором часу вас разбудить?
– Я думаю, часов в шесть. Виктор обещал подойти к семи.
