Текст книги "Ворошилов"

Автор книги: Владислав Кардашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Отступление революции сказывалось и здесь, но положение в городе оставалось весьма своеобразным. Крупная, революционно настроенная большевистская организация, искусно применявшая все возможные легальные и нелегальные средства, прочная поддержка пролетарского населения города – все это сделало Луганск в 1906, да и в 1907 году заметным революционным центром.

Наиболее примечательной была деятельность Депутатского собрания, возглавляемого Ворошиловым. Собрание становится органом рабочего контроля над производством. Предприниматели были вынуждены согласовывать с представителями рабочих не только вопросы зарплаты, но и внутренний распорядок на заводе. К примеру, депутатам удалось добиться, чтобы была отменена унизительная процедура обыска после смены. Против этого Ворошилов энергично протестовал еще задолго до революции, в 1903 году, но тогда ему пришлось довольствоваться тем, что перестали обыскивать лично его, и только. Так как хищения на заводе все же случались, рабочие сами организовали охрану и тех, кто попадался на кражах, судили своим судом и вывозили на тачках с территории завода.

Это средство – вывоз на тачке – гартмановцы в ту пору применяли нередко, в особенности против тех административных лиц, чаще всего мастеров, которые притесняли рабочих.

Влияние депутатов собрания распространялось и на личные дела рабочих. Так, по решению собрания получка в тех семьях, где мужья пьянствовали, выдавалась на руки женам. Собрание повело борьбу с хулиганством.

По примеру гартмановцев собрание создали и рабочие другого крупного предприятия Луганска, патронного завода, и, объединившись под главенством большевиков, они фактически стали органом общегражданского управления. Авторитет его продемонстрировал день 1 Мая 1906 года.

Большевики Луганска тщательно подготовились к празднику, и уже с утра рабочие, бросив станки, вышли на улицы, построились в колонны и, не обращая внимания на полицию и казаков, отправились на митинги. Ворошилов и его товарищи позаботились о том, чтобы в день рабочего праздника не оставалось в стороне и другое население города. По распоряжению Депутатского собрания были закрыты все лавки города. Двадцать лет спустя Ворошилов вспоминал: «Только три наиболее махровых черносотенных купца рискуют не закрыть своих лавок. Спустя два часа двое из них, получив требование подчиниться воле Луганского комитета и Депутатского собрания, лавки закрыли: упорствует только один купец, Грудинин. И вот этот господин впоследствии почувствовал всю тяжесть революционной руки Луганского комитета и Депутатского собрания: в продолжение трех с лишним месяцев магазин Грудинина, который до тех пор пользовался широкой известностью и популярностью, не видел ни одного покупателя… Неся огромный убыток, Грудинин обратился с письмом в Луганский комитет, где он вымаливал прощение…»

1 мая жителей города поразило необычное зрелище: на одной из самых высоких труб завода Гартмана развевался красный флаг. С риском для жизни поднял его туда кто-то из молодых рабочих. Желающих снять флаг не оказалось, полицейские отговаривались: одни тем, что не переносят высоты, другие – боязнью расправы рабочих. Лишь после долгих переговоров Ворошилов пошел навстречу администрации и велел ночью снять флаг.

Все лето в степных балках собирались на массовках, не очень и скрываясь, сотни рабочих. Несколько раз, в июне и июле, происходили демонстрации. Когда в Луганске стало известно, что 20 июня в Петербурге начнется суд над депутатами Петербургского совета, по предложению Ворошилова была проведена забастовка.

Через несколько дней в связи с приездом в Луганск депутата Думы С. М. Рыжкова на дворе Народной аудитории собрался многолюдный митинг. Депутат-трудовик пытался представить Думу защитницей народных интересов. Большевики противопоставили ему своего оратора – Никиту (А. Ф. Агарева). Речь его была принята на «ура!». Местная газета в отчете о митинге писала: «Резолюция с.-д. была покрыта громом аплодисментов и поднятием рук принята абсолютным большинством».

Влияние большевиков в Луганске возрастало. Городские власти явно побаивались Ворошилова и его товарищей, и не только из-за поддержки пролетариев города, но и потому, что за спиной Луганского комитета была реальная сила: вооруженные рабочие-дружинники.

Такие дружины начали создаваться летом 1905 года. Военным руководителем их был Т. Л. Бондарев, унтер-офицер гвардии. Он разбил дружинников на 20 десятков, наладил обучение. В Вергунском лесу дружинники учились стрелять из револьверов, строить баррикады, охранять трибуны, оттеснять полицию.

Вместе со всеми учился владеть оружием и Ворошилов. Через двадцать лет, беседуя с французской делегацией, на вопрос о том, какова его специальная военная подготовка, он ответит: «Моя военная «карьера» началась с того, что в 1906–1907 годах я… строил вместе со всей нашей организацией большевистские военные рабочие дружины». Знание военного дела пригодится, Ворошилов в этом убежден. Однажды на эту тему он разговаривал с рабочими и закончил беседу словами:

– Не надо забывать, что во время революции массы должны быть вооружены, только тогда она будет успешной. Нам надо научиться руководить вооруженными массами. Мы должны иметь своих командиров…

Последние слова вызвали шутку П. Мальцева:

– Мы, Володя, тебя назначим красным генералом!

– Эк куда хватил, – засмеялся Ворошилов, – какой я, к черту, генерал!

Жизнь, да еще в революционное время, круто изменяет судьбы людей, и луганский рабочий ошибся несущественно: Клим Ворошилов не был генералом, но маршалом стал!

Пока же будущего наркомвоенмора заботили не военные звания, а прежде всего то, что у дружинников не было оружия. И Ворошилов берется его достать.

Сразу же по возвращении со съезда, в мае 1906 года, он отправляется обратно в Петербург в надежде раздобыть там оружие. Однако в столице это не удалось, и Ворошилов едет в Финляндию: там только что распущена Красная гвардия, и оставшееся оружие можно было купить сравнительно дешево. Помогали Ворошилову И. И. Рябков («Пчела») и известный организатор боевых дружин Свиягин.

Купить оружие в Финляндии оказалось не так уж сложно, лишь бы знать, к кому обратиться. Несравненно труднее и опаснее была транспортировка его через всю страну на юг, в Луганск. Не говоря уж о том, что ноша – револьверы и патроны к ним – сама по себе очень тяжела, за такое «мероприятие» его участникам в случае ареста грозила тюрьма, и если было бы доказано, что оружие применялось в деле против властей [5]5
  Такие случаи имели место. Хотя индивидуальный террор прямо противоречил социал-демократической тактике, отдельных рабочих-дружинников все же очень трудно было удержать от нападений на полицейских и администрацию. В Луганске в 1906–1907 годах, в основном эсерами и анархистами, было совершено несколько покушений, в том числе был убит пристав Григорьев. (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть], то и каторга. Всей осторожности и осмотрительности могло оказаться недостаточно, требовались и присутствие духа, и выдержка, и смелость… Ворошилов вдвоем с Рябковым привезли в Луганск 60 браунингов, 20 маузеров и много патронов.

Но и этого оружия было мало. Тогда Ворошилов вновь едет в Финляндию. Действовал он на этот раз один и, выдавая себя за представителя известной в стране фирмы «Зингер», торговавшей швейными машинами, привез в Луганск несколько тяжеленных чемоданов с «деталями» к этим машинам. Теперь почти все дружинники имели оружие.

Снабдив своих товарищей оружием, вместе с ними учась владеть револьвером, Ворошилов в то же время добивается, чтобы употреблялось это оружие только для дела и только по приказанию Луганского комитета РСДРП. Вот, к примеру, рассказ П. Мальцева: «Пошел я на митинг и взял бомбу (был я в боевой дружине). Как, думаю, увижу казаков, так и садану бомбой. Боевая дружина наша обычно охраняла митинг от казаков, оцепив нужное место. Я дежурил на мостике. Копнула меня нелегкая сказать кому-то, что я иду бомбу метнуть в казаков. Сказал и пошел. Не успел отойти и 50 сажен, слышу Володин (Ворошилова) голос:

– Мальцев, иди сюда.

Я подошел. Вижу – Ворошилов дюже сердит.

– Ты чего дуришь?

– Отомстить хочу.

– Я тебе отомщу. Нельзя из-за личных делишек дело подводить. Как тебе не стыдно!

И давай, и давай. Горяч он был и сердит, когда нужно. Напоследок сказал:

– Вот когда будут стрелять – бросай бомбу…» Осмотрительность и выдержка, проявляемые Ворошиловым в подобных случаях, тем более примечательны, что сам он по свойствам своего характера был, и не только в юные годы, действительно горяч и вспыльчив.

Однажды к нему на улице подошел городовой Дубина, позвал к себе и показал сверток с несколькими револьверами, запасными частями и патронами к ним.

– Это ваше, господин Ворошилов, – уверенно заявил Дубина.

Оружие действительно было припрятано Ворошиловым дома, но признаться в этом он не мог и не понимал, как оно попало к городовому. Дубина объяснил: сверток принес пьяный зять Ворошилова, в ту пору сильно Щербина злоупотреблял выпивкой. Городовой не стал докладывать по начальству:

– Заберите да запомните, может быть, мою услугу.

Ворошилову ничего не оставалось, как поблагодарить, забрать оружие и поспешить для объяснения с зятем. Вот что было дальше:

«Щербина был высок и могуч и, судя по всему, значительно сильнее меня физически. Но я не думал об этом: во мне бушевала ярость, которую не могло сдержать ничто. Выхватив из кармана пистолет, с которым я в последнее время не расставался, я со всего маха ударил Ивана Ивановича в висок. Чуть вскрикнув, он мешком повалился на пол, а я кинулся к нему, собираясь, видимо, проучить его как следует. Прижав его голову к полу, я разъяренно допытывался:

– Как же ты, пьяная рожа, дошел до такой жизни – стал своих предавать? Ты знаешь, что полагается мне за все то, что ты отнес в полицию? Где ты все это взял?

Иван Иванович отрезвел, наверное только сейчас поняв всю глубину своего падения. Он начал просить прощения за совершенную им по пьянке «глупость». Объяснил, что перевернул весь дом в поисках каких-либо ценных вещей, чтобы снести их в кабак, и в это время наткнулся на мой тайник.

– Убить тебя мало, – сказал я ему уже более спокойно, но ярость еще кипела во мне, и это хорошо понимали невольные свидетели этой сцены – моя матушка и сестра Катя. Они хорошо знали мою вспыльчивость и понимали, что, если Иван начнет препираться или вырываться, я могу совершить непоправимое. Поэтому они стали ругать его и упрашивать меня, чтобы я пожалел семью и детей, которые – мал мала меньше – жались в испуге по углам.

Это меня окончательно образумило. Но я не мог оставаться здесь ни минуты, потому что все так и кипело во мне».

Приведенный эпизод подтверждает характеристику Ворошилова, данную близко знавшим его Д. Параничем: «Он был горячим и очень порывистым». Качества в иных случаях жизни и необходимые, но не всегда уместные в жизни революционера-профессионала, который должен сочетать горение души с трезвым расчетом, уметь использовать и оружие, и слово. Ворошилов учился этому, и учился успешно.

К середине 1906 года, когда стало очевидно, что революция идет на убыль, луганские большевики старались использовать любую возможность влияния на массы. Такую возможность представляли дозволенные правительством «профессиональные общества».

Еще весной 1906 года на заводе Гартмана была создана ссудно-сберегательная касса, материальной базой которой стали 100 тысяч рублей, пожертвованных собранием акционеров общества. Господа акционеры, получившие даже в бурном 1905 году огромные прибыли и напуганные революционными событиями на заводе, сочли возможным сделать этот широкий жест, надеясь подкупить рабочих. Однако это не удалось, так как и касса, и ее работа попали под контроль большевиков и Ворошилов был одним из самых деятельных ее руководителей.

Он же был и одним из авторов устава профсоюза, и главным докладчиком на учредительном собрании 1 октября 1906 года. Речь Ворошилова сохранилась в газете «Северный Донец». «Нам, товарищи, – говорил Ворошилов, – прекрасно уже известно, и мы опытом уже убедились, что для борьбы с нашими хозяевами мы должны всегда прибегать к забастовке. Нам также известно, что победителем в забастовке выходит тот, кто сильнее, у кого больше сил и средств для борьбы… При каких же условиях возможна упорпая борьба и продолжительность забастовки? Только при одном условии, если между нами, рабочими всех паровозостроительных заводов России, т. е. между всеми рабочими данного производства, будет тесная связь, которая объединит нас единой великой целью для борьбы с капиталом».

Собрание было очень длинным и завершилось торжественно. По предложению Ворошилова кандидаты в правление союза выходили на трибуну и клялись отстаивать интересы рабочих. Ворошилов был избран председателем правления.

Результаты работы нового правления не замедлили сказаться: в январе 1907 года из 3800 рабочих завода Гартмана членами профсоюза были 2137, то есть 56 процентов – самый высокий в стране процент организации металлистов! Но этого мало – вслед за гартмановцами решили объединиться в союз пролетарии других предприятий города, и не только они. На заводе ДЮМО в союз вошли 1700 человек из 4700 работающих. Влияние профсоюза в Луганске увеличивалось с каждым месяцем.

Председатель Депутатского собрания, председатель правления профсоюза, организатор рабочих дружин, наконец, глава Луганского комитета РСДРП… Все эти заботы, все без исключения, связаны с опасностью и риском, за каждую из них можно поплатиться тюрьмой и ссылкой, а то и каторгой. Но Ворошилов не колеблется, он всего себя отдает революции. Поэтому его знают и любят рабочие Луганска.

Ведь он по-прежнему, с декабря 1905 года, числится под следствием, выпущен под залог из тюрьмы. По этой причине он, к примеру, не может быть избран во II Государственную думу, а предвыборная кампания уже началась, и большевики, отказавшись от тактики бойкота, участвуют в ней. Авторитет Ворошилова в городе велик, и он, безусловно, мог бы стать депутатом, но вместо этого 29 ноября вместе со своими товарищами он предстает перед выездной сессией Харьковской судебной палаты. Обвинение суровое: организация вооруженного сопротивления полиции 8 июля 1905 года.

Однако заседание еще не открылось, еще не собрались все свидетели, а атмосфера предвещает что-то необыкновенное. Взгляды всех присутствующих в зале обращены к окнам: там, на площади, гудит толпа рабочих, они пришли защитить своих товарищей. Ворошилов и его соратники спокойны, зато нервничают другие. Вне себя от волнения Хржановский, вызванный в качестве свидетеля. Он только что пробирался сквозь толпу, и его встретили ошеломляющим свистом и криками:

– Ты виноват! Ты суд устроил!

– Если Володьку тронут – берегись!

Растерян и председатель суда, он, конечно, не ожидал подобного и поступает так, как подсказывает благоразумие. Объявив заседание открытым, председатель удаляется с членами суда на совещание, вскоре возвращается и обрадованно объявляет:

– Слушание настоящего дела переносится на рассмотрение следующей сессии!

Восторгу рабочих нет предела – на руках уносят они Ворошилова и его товарищей из здания суда.

Это большой успех, и большевики Луганска стремятся его развить. Им удается это: от Луганска во II Государственную думу едет депутат-большевик И. Н. Нагих.

К началу 1907 года в социал-демократической организации Луганска насчитывалось 1070 членов – сила немалая для того времени. Организация делилась на 4 района: гартмановский, патронный, железнодорожный и городской. На более крупных предприятиях (например, на заводе Гартмана) имелись даже цеховые комитеты, что было редкостью в эпоху первой русской революции.

Луганские социал-демократы тщательно готовились к предстоящему съезду партии, приходилось тратить много сил на внутрипартийную борьбу. Борьба эта проходила очень остро, но верх взяли ленинцы: попытки меньшевиков послать на съезд от Луганска своих делегатов провалились. Луганскую организацию на съезде представляли Володя Антимеков – Ворошилов и Наташа Большевикова – К. Н. Самойлова.

К этому времени городские власти пришли к выводу, что настала пора покончить с влиянием социал-демократов в Луганске, с повторяющимися забастовками, существованием рабочих дружин. Особенно напугали их убийство пристава Григорьева и другие «эксцессы». В Луганск были направлены лучшие филеры, в социал-демократическую организацию «внедрили» опытного и хорошо замаскированного провокатора. Результатом были массовые обыски в городе, во время которых на квартире «Наташи» и «Антона» – К. Н. Самойловой и А. А. Самойлова – нашли гектограф, печать Луганского комитета и много нелегальной литературы. Хозяевам квартиры удалось скрыться, но 19 руководящих работников организации арестовали. Это был тяжелый удар.

Он был тем тяжелее, что пришелся на момент, когда и на заводе Гартмана, цитадели большевиков, дела стали осложняться. Администрация решила, что настало время рассчитаться со «смутьянами». Директор Хржановский, ранее склонный полиберальничать с рабочими, теперь стал неузнаваем. Видимо, подействовало и то, что кто-то из рабочих-анархистов стрелял в него трижды, но промахнулся. К тому же сократились заказы: вместо 30 паровозов в месяц теперь выпускали только 8—10. Администрация решила попытаться поправить дела за счет рабочих: уволить 840 человек. Против этого категорически возражал профсоюз во главе с Ворошиловым.

После неудачи переговоров на заводе рабочих депутатов вызвали на прием к прибывшему в Луганск вице-губернатору. По предложению Ворошилова депутаты решили демонстративно встретить вице-губернатора сидя. Кроме того, Ворошилов уговорил товарищей называть вице-губернатора не «господином генералом», как полагалось, а «господином полковником», то есть чином ниже.

Вид сидящих депутатов ошеломил и рассердил чиновника.

– Почему вы сидите? Я ведь стою! – только и нашелся он сказать.

– Господин полковник, – отвечал, не поднимаясь со стула, Ворошилов, – кто же вам не разрешает сесть?

После такого начала беседа пошла кувырком. Вице-губернатор требовал, чтобы профсоюз «приструнил» рабочих. В особенности возмущали его продолжавшиеся случаи вывоза с завода на тачках неугодных рабочим мастеров.

– Все эти забастовки и безобразия дело рук профсоюза, ваше дело!

– Нет, это делает сам народ, – отвечал Ворошилов и был прав, так как социал-демократы считали вывоз на тачке крайним средством, применимым лишь в отдельных, особых случаях.

– Ну, представьте себе, если в Италии рабочие стали бы вывозить мастеров на тачках, что бы было?

– Ну, представьте, – настаивал Ворошилов, – если бы в Италии стреляли в рабочих, как у нас?

Вице-губернатор побагровел:

– Вы председатель профсоюза и потому обязаны сдерживать рабочих!

– Я, – отвечал Ворошилов, – председатель профсоюза и потому обязан защищать рабочих…

Разговор, разумеется, ни к чему не привел. Администрация решила, что настало ее время. Хржановский вызвал Ворошилова:

– Я немедленно увольняю рабочих, а если будут продолжать вывозить мастеров на тачках – закрою завод!

Но 2 марта вывезли на тачке еще одного. Директор уволил пять рабочих и пригрозил ввести войска на завод. В этих условиях Ворошилов и другие большевики считали необходимым избегать конфликтов и уговаривали рабочих быть сдержаннее. Никакие переговоры с администрацией не помогли, и 8 марта дирекция заявила о закрытии завода и расчете почти четырех тысяч рабочих. Правление профсоюза попробовало бороться с локаутом и призвало не брать расчета. Но время было тяжелым, наступал экономический кризис, дирекция могла выжидать сколько угодно и взять рабочих измором. С 16 марта было объявлено о новом наборе 3200 рабочих. Теперь, после поражения революции, озлобленные хозяева могли диктовать свою волю. Записалось в очередь на работу 3409 старых гартмановцев и 1256 безработных. Среди не принятых на завод 586 человек оказались бывшие депутаты и все девять членов правления профсоюза во главе о Ворошиловым.

Может быть, Хржановскому и не так легко досталась бы победа, не окажись рабочие в середине марта без своего вожака – Ворошилова. Дело в том, что именно в это время он и ряд его товарищей вновь предстали перед судам, теперь уже екатеринославским, по обвинению все в том же «вооруженном сопротивлении» полиции.

Ворошилов мог бы избегнуть суда, скрыться из города, ведь уже многие месяцы он жил на нелегальном положении, строго конспирировался, менял квартиры и т. д. Но он считал, что должен выступить на суде и защитить не только себя, но и свою социал-демократическую организацию. Он не мог оставить своих соратников в момент, когда они вели битву с администрацией завода. Кроме того, было и еще одно обстоятельство: в самом начале локаута Ворошилов и другие члены правления кассы взаимопомощи, опасаясь, что власти наложат арест на ее средства (а они были немалыми), изъяли их из банка, чтобы иметь возможность помогать безработным. Полиция стала распространять слухи о присвоении руководителями профсоюза общественных денег. Разумеется, в такой ситуации Ворошилов, свято чтивший свою честь рабочего-революционера, не мог скрыться из города.

19 марта 1907 года в Екатеринославе начался суд. И тут произошло неожиданное: полицейские, бывшие единственными свидетелями обвинения и страшно боявшиеся пристава Григорьева, теперь, после его убийства, видимо, осмелели и единодушно заявляли, что Ворошилов и его товарищи не могли стрелять и не стреляли в полицию, а что она сама открыла огонь. Более того, все они согласно утверждали, что Ворошилов хотя и «политик», но исключительно дисциплинированный рабочий и всегда выступал против «безобразий» на заводе. Результатом было полное оправдание обвиняемых.

Подобный исход решено было отпраздновать на квартире у одного из екатеринославских большевиков. Ворошилов, и не только в молодые годы, был не прочь провести время в дружеской веселой компании, как в домашней обстановке, так и на лоне природы, но никогда не забывал меры в веселье. В этот же вечер его еще и что-то тяготило. Почему-то тянуло домой. Распрощавшись с товарищами, он уехал. И вдруг на станции Алчевская в окно он увидел мать и сестру Анну. Предчувствуя несчастье, он выпрыгнул на перрон. Родные спешили в Луганск, где умирал отец. Сквозь слезы и рыдания женщин он узнал: накануне Ефрем Андреевич попал под паровоз, был искалечен. Умер он вскоре после приезда родных в больницу…

В Луганске Ворошилов вынужден был скрываться, переходить тайком с одной квартиры на другую. Но он продолжает бороться. Луганская организация нуждалась в руководстве, и Ворошилов сознает свою ответственность перед товарищами. К тому же ему предстоит ехать на съезд партии, на руках у него сохраняется отчет луганской организации, а местопребывание второго делегата, К. Н. Самойловой, никому не известно. С большим трудом Ворошилов находит «Наташу».

V съезд в летописях партии заслуженно получил наименование «путешествующего». Провести съезд в России и мыслить не приходилось. Но оказалось, что и в Европе не так-то уж много мест, где могли бы собраться без помех русские социал-демократы. Как и в прошлый раз, путь лежал через Финляндию, и правила конспирации пришлось соблюдать еще строже. Затем – пароход на Стокгольм. Делегатов собралось несколько десятков, сразу же по выходе в море они отбросили конспирацию, начали беседовать, затем спорить… Эти люди, привыкшие многие годы сдерживать себя, следить за словом, своим и окружающих, знать, что неосторожность ведет к тюрьме и ссылке и что, как ни стерегись, а их рано или поздно не миновать, здесь, вне власти царского правительства, почувствовали себя вольготно, и в самый короткий срок палуба парохода была заполнена смеющимися и даже дурачащимися пассажирами третьего класса. Капитан, не понимая, что происходит, глядел на все это в изумлении.

Но вскоре веселье поутихло – началась качка. Один за другим пассажиры бледнели и начинали искать укромные уголки. Ворошилову запомнилось, что дольше всех держался Н. А. Рожков, историк, приват-доцент. Лихо заломив котелок, он, сидя на палубе, распевал песни. Но приумолк и он…

Из Стокгольма на поезде отправились в Мальме, оттуда на пароме – в Копенгаген: съезд намеревались провести там. Датский король состоял в родственных связях с русской императорской фамилией [6]6
  Мать Николая II, вдовствующая императрица Мария Федоровна, была сестрой датского короля.


[Закрыть], и правительство распорядилось, чтобы неприятные гости немедленно покинули Данию. Делать нечего – возвратились в Швецию. Но шведская полиция заявила, что через три дня делегаты должны покинуть страну, таково решение правительства. Отказались пустить съезд в свою страну и норвежские власти. С большим трудом удалось договориться о транзитном проезде через Данию и оттуда пароходом в Англию.

Переход через Немецкое море прошел без помех. Ехали на этот раз вторым классом, так как пассажирам третьего класса при вступлении на английскую землю надо было предъявить сумму в два фунта стерлингов, а таких немалых денег по состоянию партийной кассы у делегатов не могло быть. Публика на пароходе ехала респектабельная, и потертые пиджаки, заплатанные ботинки многих делегатов, как и почти полное отсутствие багажа, возбуждали подозрение у команды и остальных пассажиров. Для западноевропейского буржуа скверно одетый человек – всегда подозрительный человек, а тут их целая толпа, да они еще русские революционеры! Особенно «живописно» выглядели делегаты с Кавказа – некоторые южане побоялись ехать налегке и путешествовали в папахах и бурках.

Лондон ошеломил Ворошилова. Бесконечные потоки людей, запрудившие тротуары, колоссальные витрины магазинов, залитых электрическим светом, двухэтажные вагоны трамваев, автобусы – многое в этом огромном городе было непривычным.

Русское правительство не смогло воспрепятствовать работе съезда в Англии, хотя и пыталось сделать это. Долго не могли найти помещение. В конце концов заседания начались 30 апреля в церкви Братства на Саутгейт-Роуд.

Вновь, во второй раз, пришлось наблюдать Ворошилову, как сталкиваются две противоположные линии в революции. Только па этот раз перевес был на стороне большевиков. Революция, отступавшая в России, многому научила социал-демократов, подтвердила правильность большевистской тактики. Съезд был чрезвычайно представительным: 150 тысяч членов партии от 145 партийных организаций прислали 303 делегата с решающим и 39 с совещательным голосом.

Порядок дня, как всегда, был насыщен до предела: отчет ЦК; отчет думской фракции и ее организация, отношение к буржуазным партиям, Государственная дума, «рабочий съезд» и беспартийные рабочие организации, профсоюзы и партия, партизанские выступления, безработица, экономический кризис, локауты, организационные вопросы, международный конгресс, работа в армии. Если учесть, что ни один вопрос не вызывал согласного мнения, если знать, что каждый из них, за небольшим исключением, обсуждался страстно, с полемическими выпадами, то станет ясно, насколько напряженной была обстановка. И вновь Ворошилов видел, как умело, выдержанно и в то же время темпераментно ведет борьбу со своими идейными противниками Ленин.

Уже на первом заседании, когда меньшевик Дан начал зачитывать заявление своих петербургских единомышленников, направленное против Ленина, большевики взорвались от негодования. В протоколах съезда этот момент отмечен так: «Чтение прерывается шумом, бурными протестами, криками, так что часть заявления нельзя было слышать».

Ленин, как и на предыдущем съезде, почти ежедневно беседовал с делегатами, расспрашивал их о положении дел на местах, о настроениях рабочих. Он очень смеялся над придуманным Ворошиловым псевдонимом – Антимеков. Запомнился Ворошилову заразительный ленинский смех и по другому поводу.

Вот как он писал об этом сам: на заседании большевистской фракции «он (В. И. Ленин) высказал мнение о возможном укреплении состава ЦК рабочими непосредственно с фабрично-заводских предприятий, хорошо знающими условия местной работы и настроения масс. В качестве возможных кандидатур для обсуждения он назвал фамилии нескольких рабочих-большевиков, в том числе и мою. При этом он пояснил, что рабочие в составе ЦК были бы своеобразными мостиками или балками, которые еще теснее связывали бы руководящий орган партии с рабочим классом и всеми трудящимися.

Не помню уж, как начался обмен мнениями по этому ленинскому высказыванию, но я в силу своей горячности и недостаточной зрелости в то время сразу же попросил слова и отвел свою кандидатуру. К тому же попытался бестактно иронизировать, заявив, что я никак не думал, будто нашей партии, являющейся сердцевиной и авангардом рабочего класса, для связи ЦК с рабочими нужны какие-то балки.

Владимир Ильич терпеливо слушал этот мой детский лепет, но наконец не выдержал и заразительно рассмеялся. Смеясь и в шутку грозя мне обоими кулаками, он как бы говорил: «Ну и зарываешься же ты, молодой человек». Но вслух он после моего выступления произнес самые безобидные слова:

– Ведь это же только предположение…

Мне долго после этого было стыдно смотреть в глаза Владимиру Ильичу. Но он ни тогда, ни в какое другое время, хотя мне впоследствии довольно часто приходилось встречаться с ним, ни разу не напомнил мне об этом моем промахе».

В эти майские дни в Лондоне собрался авангардный отряд партии, и Ворошилов встречался со многими видными революционерами. Вновь он увидел Ф. Э. Дзержинского, И. В. Сталина, С. Г. Шаумяна, И. И. Скворцова-Степанова, Л. Б. Красина, познакомился с В. П. Ногиным, Юлианом Мархлевским. Очень понравился ему А. М. Горький, принимавший самое живое участие в делах съезда. Группа рабочих даже беседовала за самоваром и с вождем русского анархизма князем П. А. Кропоткиным. Ездили делегаты и на заводы, которые не слишком-то поразили Ворошилова: завод в Юзовке, по его мнению, был мощнее и более современно оборудован. Словом, было немало приятных, интересных, полезных встреч. Но случались и неприятные.

На съезде Ворошилов впервые увидел Троцкого (Л. Д. Бронштейна). Тот пытался сколотить центристскую группировку, но неизменно скатывался к поддержке меньшевиков. Бросался в глаза непробиваемый апломб этого самовлюбленного человека, за которым при ближайшем рассмотрении не скрывалось ничего стоящего внимания. Пройдет десятилетие, и Клим Ворошилов не раз столкнется с этим «позером», как характеризовал поведение Троцкого на съезде В. И. Ленин [7]7
  В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 47, с. 137.


[Закрыть].

Благодаря обструкционистской тактике меньшевиков съезд затянулся, а тут возникло еще одно препятствие: выяснилось, что если делегаты срочно не покинут Лондон, то партийных денег не хватит и уехать будет просто не на что. Меньшевики решили воспользоваться спешкой и предложили закрыть съезд, не доведя его до конца. Вопрос о возможности и необходимости продолжения съезда обсуждался на 25-м (закрытом) заседании 14 мая. Меньшевик Елкин (С. И. Бердичевский) ратовал за немедленное закрытие съезда и утверждал, что делегаты съезда – рабочие в случае затяжки его останутся безработными по возвращении в Россию. Но сами рабочие не согласились с этим. В протоколе заседания так передается речь Ворошилова: «Говорили о рабочих. Хочу указать на одну сторону, о которой говорили здесь. Мы имеем дело не с простыми рабочими, а с социал-демократами, которые рисковали утонуть в океане. Елкин говорил, что сама идея съезда будет дискредитирована. Мы ничего еще не сделали. Те, которые предлагают уехать, хотят дискредитировать съезд». Вот и вся речь – первое выступление Ворошилова на столь высоких форумах, как съезд партии. Примечательно, что, когда председатель предложил ему взять обратно слова о меньшевиках, стремящихся подорвать доверие к съезду, Ворошилов категорически отказался.