Текст книги "Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)"
Автор книги: Владислав Рубинчик
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Богухвал безжалостно принял удар на свой посох, пламеневший, будто свет всех лучей солнца был собран воедино. Когда меч и посох скрестились, раздался гром, вспышка на миг ослепила всех собравшихся. Богухвал, напрягшись из всех сил, сдерживал натиск чудовищнного лезвия, готовившегося обрушиться ему на голову. Оно медленно скользило по посоху вниз, к его голове, высекая синие искры, от которых шипела река и начинали тлеть доски моста. Сдерживая монстра, Богухвал запел:
Боги, те, что мир наш сотворяли,
Каждому удел свой положили.
Зайцу – трусить, воровать – лисице,
Жить в пучине рыбам, и летать – орлам.
Кто уклад нарушит? Кто чужое тело
На себя наденет? Каждому так делать -
Мир сойдет с ума.
Ныне же, Арапин, в землю убирайся,
Разойдется камень под твоей стопой!
Место твое – в пекле, место твое – в бездне,
Угомонен пыл твой, сил твоих здесь нет!
Богухвал пересиливал, постепенно отжимая клинок вверх и наступая вперед. Все ясне е уверенней лилась его песня, Черный Арапин орал от боли и бессильной ярости, когда из его ушей, рта, носа, а затем и из-под кожи пошел уже знакомый черный, удушливый дым. Меч бессильно скользнул по посоху Богухвала, не задев волхва, ударился о мост и тут же укоротился до обычных размеров.
Рассеявшийся дым оставил только Драгослава, упершегося Инеем в доски моста. Они прогибались под его щиколотками, волокна расступались, словно оказываясь держать его, Князь проваливался сквозь мост, все глубже и глубже, засасываемый дымом, уходившим туда же.
Со стоном стиснув зубы и вонзив Иней ещё глубже в мост – почти до половины лезвия – князь перенес массу тела на него, подтянулся, вскочил. Последние языки дыма впитались в дерево, и не окажись у Драгослава точки опоры, он оказался бы там же – провалился в Пекло, как когда-то дружинниики Арнгрима и Буривоя.
Противники снова стояли друг напротив друга, пытаясь высмотреть слабые места. Ропот толпы для обоих словно исчез – доносился будто из другого мира. Сейчас для них не было во всем мире никого, кроме противника.
"А я, оказывается, ещё не потерял азарт", – подумал Богухвал, и тут же пожалел об этом: висок обожгла тупая боль, на миг ослабла рука. Да, стихотворные Песни лишь верхушка айсберга, помимо низ противники осыпают друг друга заклятьями поменьше. Вот сейчас он немного сбился, и Драгослав чуть не сделал ему апоплексический удар. Потянувшись мыслей к груди юноши, Богухвал попытался стиснуть руками его сердце. Без толку: рунная вязь на теле Драгослава работала против враждебных чар как надо.
Нужно было готовить новую Песню. Какую бы сплести...
Краем глаза он заметил Дубравку, стоявшую среди своих вил и гридней у самой кромки воды, рядом с Кречетом. Она помахала красным платком, который держала в руках – не его ли приветствует?
Ну же, Богухвал. Сосредоточься. Ты не можешь призвать грифона или отряд верных Святовитовых всадников. Надеяться можно только на себя. Неужто шестьдесят лет истовой службы богам – ничто против дикого дара дерзкого юнца?
Что-то в воздухе не нравилось Богухвалу. Восторженные и испуганные выкрики, удары по щитам, которыми выражали свою поддержку как хорваты, так и черемисы, плеск воды... Это было понятно.
Но в воздухе было и что-то ещё. Что-то чего не должно было быть.
Страшная догадка поразила Богухвала, словно молния.
Свист пущенных в воздух копий!
Богухвал поднял голову. Со стороны хорватского берега в небо ударило примерно три десятка сулиц. Бросали явно в спешке и наугад, большая часть, со свистом описав дугу в воздухе, плюхнулась в Колодницу, две или три упали на том берегу, вырвав из кого-то крик боли, несколько впились в настил моста. Прямо в Драгослава летели всего две: не прекращая настройки, князь взмахнул мечом, отбивая первую, извернулся гепардом, перехватывая вторую. Одно из заклинаний Богухвала в этот момент ударило по его ногам – переломать бедренные кости – но князь только легко покачнулся.
– Измена! – громогласно закричал он, подняв сулицу к небу. – Измена! Вот вам цена слов белых хорватов!
Богухвал опешил, не находя слов. Кто мог среди его воинов нарушить древнейший уклад чародейского поединка?
Рванувшись к нему, Драгослав одним взмахом Инея снес ему голову. Кровавая лента, потянувшаяся за отсеченной головой, впилась в колдовской клинок, и Драгослав прокрутил им, высасывая кровь волхва и вместе с ней – его силу.
Ленты крови, вырывавшиеся из рассеченной шеи и крепившиеся к Инею, превратились в исполинский огненный бич. Драгослав взмахнул им над головой, обрушил смертельную ленту на другой берег – и тысячи белых хорватов закричали в агонии, рассекаемые на части чародейским огнем. Плеть прошлась по стене, срубая башни и бревна палисада, ударила в защитный купол, который жалобно блеснул на прощание и померк, убив всех волхвов, поддерживавших его.
К Драгославу безо всякой команды бросился Кречет.
– Смерть изменникам! – закричал князь, пришпоривая крылатого коня.
– Смерть изменникам! – прокатилось вражеским берегом реки.
Хала черной молнией метнулся к обреченному городу. Черемисы, псоглавцы, уличи, сорвавшись с места подобно лавине, мигом пересекли мост и налетели на своих опешивших врагов, рубя и коля безо всякой пощады. Драгослав пикировал на своем Кречете то тут, то там, убивая своим Инеем, пока клинок из синего не стал черным. Хала раз за разом обрушивал свое дыхание на последние островки защиты, где под приказом предводителем воины пытались перегруппироваться и дать отпор.
У ворот возникла давка, усугубленная ударами Драгослава, налетевшего сзади конного авангарда черемисов и ударами халы. Беззащитные люди, потерявшие ориентацию, обезумевшие от страха, неспособные даже вытащить оружие в жуткой суматохе, становились легкой жертвой. Многих, сбитых с ног, затоптали свои же...
Завершив кровавую баню у ворот, тяжелая конница черемисов ворвалась в город и помчалась по улицам, поджигая, грабя и убивая.
Город пал.
Бранимир мог бы помочь снова собрать войска, но вестей от него не было с самого начала боя. Говорили, что его, как и многих на берегу, просто рассекала надвое смертоносная огненная плеть.
Солнце уже начинало клониться к закату, а Дубравка все стояла на берегу Колодницы, глядя на город. Сюда долетали звуки схватки, было видно, как постоянно из стороны в сторону метались Хала и Драгослав на Кречете, как подымаются над скальным городом новые и новые столбы дыма. Небольшие силы, может, ещё успеют укрыться в княжеском тереме, но Хала их живо оттуда выкурит. Сердце уличской княжны сладостно стучало: наконец-то десятки лет её мечтаний и интриг увенчались успехом! Она будет княгиней всех земель от волотских пределов до Днепра, а может и дальше – ведь только у неё есть воин на крылатом коне и неуязвимый для любого оружия змей.
– А ты способная ученица, быстро научилась мороки наводить, – раздался у неё в мозгу голос Халы.
Каждый раз, когда она слышала его, по ногам княгини разливалась сладостная истома. Змей любил её куда больше, чем Драгослава, выделял её среди прочих – только она могла слышать его голос на любом расстоянии, говорить с ним, получать уроки змеиной мудрости.
– У меня был достойный учитель, – с улыбкой ответила она. – Можно было, конечно, не мучиться и внушить этим несчастным мысль, например, поднять бунт в крепости, убить Бранимира или открыть нам ворота. Но такой приказ мог вызвать у них сопротивление: они поняли бы, что я не из друзей, и кто знает, что оказалось бы сильней, мое очарование или их верность. Не хотела проверять.
– Тебе нет нужды оправдываться. Знаешь, те, что были до тебя, жрицы давно погибших Пеласгии и Лелегии, часто совершали именно такую ошибку: переоценивали свои женские чары. Это стоило им голов, моему отцу – тела, а мне – свободы. Но ты всетаки не такая.
– Спасибо, дорогой, – Дубравка аж зарделась вся от похвалы.
– За правду не благодарят. Скоро, на Красную горку, мы сочетаемся с тобой союзом, и ты увидишь меня в мужском теле.
– А как же Драгослав? Я обручена с ним...
– Это не будет изменой, дорогая моя. Мы будем все вместе – и одновременно ты и я. Великий Змей и Матерь Змеев новой Лелегии. Отныне и навсегда.
Хала умолк – видимо, нашел новый очаг сопротивления, который следовало немедленно подавить. Скоро приступ закончится, и на Дубравкины плечи рухнут обычные обязанности предводительницы, не все из которых сможет выполнить Драгослав – тяжбы за награбленное, дележ добычи, выявление наиболее отличившихся...
Да, это тяжело и до одури скучно.
Но это то что дожно быть. Как любовь проявляется в первую очередь в мелочах – нежный взгляд, поцелуй украдкой, повседневная забота – так и власть проявляется в том числе и в том, чтобы выяснять, принадлежит ли захваченное блюдо тому, кто первый его увидел или тому, кто пырнул ножом старого владельца, а может, тому, кто первый из отряда прорвал вражескую оборону у дома, где блюдо найдено.
Дубравка улыбалась. Поглаживала пояс, в котором хранила волосы всех «освобожденных» ею пленников и улыбалась. Владея этими волосами, она могла и дальше наводить на них мороки, но большая их часть, наверное, уже умерла.
"А ведь это неплохая обеспечить мир и безопасность во всей стране", – подумала Дубравка. "Собрать с каждого по чубу волос вместе с данью, и все, тишь да благодать, на любого управа найдется".
– «Точно так же мыслили и поступали те древние жрицы», – раздался в её голове голос Халы. «В тебе крепкий державный ум, дорогая. Ты станешь истинной Верховной Жрицей, каких эти земли не видали тысячи лет!»
Ей определенно не нравилось, что Хала может слышать её мысли. Отыскать бы какой способ закрывать свой разум. Ну да теперь в её руках Залы Памяти Стольского, наверняка среди пыльных таблиц найдется та, что будет содержать нужный ей оберег или заклинание.
45
Бранимир не погиб, как многим того хотелось. Князь успел пригнуться, когда в его сторону полетела всесокрушающая огненная плеть, и пострадали только не столь расторопные кметы, которым начисто снесло головы. А также трон и обе сторожевые башни надвратного укрепления.
Князя вытащили из-под завалов, наспех перевязали жестокие раны. Идти он не мог – были переломаны ноги. Пострадала и грудная клетка: каждый вдох давался Бранимиру огромных трудов, он то и дело сплевывал кровавую пену.
Варяги соорудили для него импровизированные носилки и так принесли в княжеский терем.
Молодой князь не узнал гридницы. Тела воинов, погибших в отчаянной схватке, уже успели убрать, но пятна крови, то тут то там пачкавшие полы, стены и дорогие ковры, все ещё говорили о многом. На престоле, где раньше сиживали Горан, Буривой и он, нынче восседал ненавистный Драгослав. На нем не было ничего роскошного – обычная кожаная курта с изящными заклепками, и штаны для верховой езды. Царственное достоинство в нем подчеркивали лишь осанка да простой рогатый венец на голове. И, конечно же, Иней. Из бархатистых ножен он, конечно, не горел своим холодным ледяным пламенем, но сила, исходящая от древнего клинка, была такой, что стоило Бранимиру оказаться в гриднице, как волосы его тут же стали дыбом.
Дубравка, разодетая не под стать мужу – в дорогомплатье хазарской работы, на голове тюрбан с огромным изумрудом, пальцы рук и босых ног унизаны перстнями – казалась не славянкой, а восточной княжной. Бранимир презрительно поглядел на тетю – настолько, насколько позволяла адская боль в переломанных ребрах.
Чудовищного змея в гриднице не было. Видимо, облюбовал ристалище на заднем дворе терема или другое какое пустынное место.
Варяги опустили Бранимировы насилки, на ходу почтительно кланяясь новым хозяевам Стольского.
– Вы свободны, – произнес Драгослав. Вилы удалились. Охранники двери – двое черемисов, замотанных по глаза, с широкими копьями и кривыми мечами у поясов – провожали их похотливыми взглядами.
Бранимир попытался встать, держась за стены. Его тут же скрутил жестокий кашель, но он держался. Не склониться ни на миг, не выдать ни единого знака, который хотя бы мог бы быть воспринят как жест покорности. Нет.
Кровь пошла горлом. Бранимира чуть не скрутило в бараний рог. Он запрокинул голову, из из горла вырвался только булькающий гортанный хрип. Шатаясь, будто пьяный, он сделал неуверенный шаг вперед, затем другой. Все тело колотило, как в лихорадке.
– Бранимир, сын Буривоя, – донесся до него голос Дубравки. – Лучше бы ты погиб под завалами стены, как и множество тех дураков, что противостояли моему законному праву, польстившись на ложь Векославы. Тогда нам не пришлось бы решать, что с тобой делать.
В глазах потемнело. Бранимиру казалось, что он на корабле: шататеся, качается палуба, где-то вдали кружат чайки, пахнет солью... Мама отчитывает его за что-то, чего он не делал.
"Извини меня, мама, я больше так не буду. Можно мне лечь в постельку, я очень плохо себя чувствую?"
Но с губ, высушенных лихорадкой, сорвалось тольо неразборчивое шипение вкупе с несколькими пузырьками крови. Он напряг все силы, чтобы стоять стоя ровно. Хорошие мальчики не падают, как глупые взрослые, которые напиваются допьяна.
– Дубравка, мне кажется, он не в том состоянии, чтобы вести с тобой спор, – произнес Драгослав.
– Но он нарушил моё право на власть! – возмутилась княгиня. – Нарушил, и должен понести суровое наказание. В поруб его, а там решим, что с ним делать.
Среди черемисских и уличских советников, стоявших возле престола, поднялся ропот. Драгослав поднял руку, сочувственно глядя на белого как снег, покрытого струпьями Бранимира, что стоял, стиснув до боли кулаки и зубы.
– Нельзя его в поруб, как вора. Он честно сражался и ратовал за права, хоть и не правильно их понимая. Он до конца прошел путь воина – и что с того, что оказася он короток и привел его к смерти? Все пути ведут к смерти и все в итоге оказываются слишком короткими.
Советники новокняжеской четы согласно закивали.
– Твой бой окончен, Бранимир. Ты был честным противником и храбрым воином. Я не верю, что нарушение правил поединка предложил ты – скорее это была интрига подлых волхвов, боявшихся, что кто-то не из их круга одолеет их обожаемого Богухвала.
Бранимир поднял на Драгослава глаза, красные от жара. В расширенных почти до радужки зрачках промелькнуло что-то... Что-то такое, что уже доводилось видеть Драгославу в глазах Буривоя и Векославы, когда встречал он их при смерти.
– Мы... Ты... ббрат.... Милосердия...– – прохрипел он, сплевывая на тесовый пол густую венозную кровь.
– Ты получишь милосердие, – кивнул Драгослав, поднимаясь с трона и занося меч.
– Слушайте, люди добрые! Я, Драгослав, роду Змиева, ваш новый князь, от имени Дубравки Горановны Красна Солнышка, великой княгини белых хорватов и сопредельных земель, приговариваю Бранимира Буривоевича к смерти за посягательство на родовые уклады путем унаследования трона не в свой черед, развязывание междоусобной брани и попустительство, при котором были нарушены правила чародейского поединка. Пред всеми Богами да будет так!
– Прости меня, – шепнул он Бранимиру, низко наклонившись к его пышущей жаром шее. Сверженный князь кивнул, хотя вряд ли он понял его: он бормотал что-то о маминых пряниках и приятной речной прогулке, в которой его совсем-совсем не укачивает. Бредил, одним словом.
Но – стоял, стоядл крепко, ничем не выразив смирения и сокрушения.
Глубоко вздохнув, Драгослав исполнил свой долг. Казнить людей столь высокого рода может только великий князь или его доверенное лицо.
Иней легко перерубил иссохшуся шею, и тело Бранимира, словно куль с мукой, глухо рухнуло на тесовый пол.
– Погребите его в княжеском кургане, – приказал Драгослав, возвращаясь на престол.
4 6
Война окончилась, но седмица – слишком малый срок, чтобы все успело войти в привычное русло. Немногие беженцы осмелились покинуть надежные горные укрытия, чтобы вернуться в город, где теперь правил тот, кого называли Черным Князем и уже сравнивали с великими злодеями прошлого – Амалом Винитарием, распявшим Буса, и Баяном Аварским, вынудившим предков белых хорватов бежать с насиженных местечек у моря на север.
Перемышльский жупан Стоимир перекрыл все дороги, объявил воинский сбор и попросил союза у велетов и западных полян. В Унгваре посланников Драгослава обмазали дегтем, вываляли в перьях и прокатили городскими улицами на ослах, после чего выставили вон и попросились под моравскую руку.
На опустошенных войной обширных землях между Карпатами и Днепром теперь каждый ощущал себя в своем праве и всевластии. Жупаны из числа черемисов, уличей и местных жителей справлялись со своими делами из рук вон плохо, сев был начат кое-где, и лето грозило голодом.
Говорили, что семья Бранимира укрывается у Звонимира Тиверского, и в Турске уже куют мечи для отвоевания Стольского. Словом, о покое Драгославу оставалось только мечтать.
В ночь перед Красной горкой он лежал без сна, то и дело спрашивая себя, в чем же он ошибся. Он просто шел своей дорогой – вырвался из золотой клетки, в которой его растили почти всю жизнь и которая чуть не стала для него смертельной. Мечом добыл царство для любимой женщины – совсем как поется в легендах. Познал древние тайны мироздания, неведомые мудрейшим из волхвов, и теперь только он один способен создать великое царство, которое спасет людей, когда солнце предаст их подобно тому, как предало псоглавцев.
Его родителями были сенная девка-холопка и прохожий бравый витязь. Потому-то и вырос он в Индерии – мать отказалась от него, как от свидетельства бесчестия. Так говорили ему когда-то.
Должно быть, они гордились бы таким сыном. Впрочем, а стоит ли верить воспитателям?
Говорят, в нем душа Змея, и он должен был освободить его. Он это сделал – но Змей по-прежнему не может покинуть мира людей, и способности его ограниченны. Значит ли это, что он должен сделать что-то ещё?
Дубравка что-то уж сильно возбужденно ждет Красной горки, а Хала отмалчивается, и Избранные псоглавцев делают вид, что ничего не знают.
Дверь осторожно приоткрылась. Вошла Дубравка в одном исподнем, голоногая, с кубком в руках
– Дорогой, тебе не спится?
Драгослав подвинулся на постели, уступая ей место.
– Да вот как видишь. А на тебя поглядел – так вообще сонливость будто рукой сняло.
Княгиня кокетливо улыбнулась. Присела на край кровати так, что Драгослав видел глубокий разрез её ночной рубахи и полные груди, вздымавшиеся в такт дыханию.
– Сегодня особенная ночь... Завтра Красная горка, день свадьбы Светлых богов – Ярилы и Лели, Солнца и Добринки-девы. А сегодня должна свершиться другая свадьба, темная.
В душе Драгослава шевельнулся страх, но полуголая Дубравка выглядела так соблазнительно, что враз лишился возможности думать о чем-то, кроме её грудей, стана, рук, ног и волос. Он обнял её за голые плечи, легонько поцеловал ухо, затем снова и снова. Это распаляло её так же, как Карминту – ласки ног.
Дубравка смеялась, игриво сопротивляясь, но по ней было видно, что княгиня тоже возбуждена.
– Выпей это, и вся ночь для нас будет величайшим блаженством, – промурлыкала она, поднося к его губам чашу медвяного напитка. Драгослав осушил её одним глотком.
И на разум его словно упала пелена.Как безумный, завалил он Дубравку на кровать, разорвал ночнушку, принялся покрывать тело поцелуями, вошёл в неё – резко, сильно, так, как любила княгиня...
Он не понимал, что делал. Их тела переплетались в экстазе, Дубравка шептала ему на ухо какие-то слова, откуда-то появились ремни, связавшие ему руки и ноги. Когда-то они так играли с Айнегарой, и Драгослав подчинился новым правилам, хотя ощущал он себя странно. Тело двигалось, отвечая на ласки, язык что-то говорил, а разум словно находился в глубокой полудреме.
– Дубравка... любовь моя... госпожа моя... проси о чем хочешь... Мой меч принадлежит тебе...
Это были последние слова перед тем, как провалиться в сладостную дрему.
47
Сознание возвращалось медленно, Драгослава мутило, словно с похмелья. Он лежал на холодном каменном полу, руки и ноги – крепко накрепко привязаны к колышкам у оснований начерченного мелом креста, вписанного в круг. По окружности горели черные светильники. В окно интересующимся взглядом глядела луна.
– Что... со мной? – прошептал он сухими, непослушными губами.
– Молчи! Ты получаешь величайший дар среди смертных! – донесся до его разума голос Халы.
Повернув голову, Драгослав увидел его – огромная полукруглая тень, занимавшая почти весь тронный зал. На одной из лап змея сидела совершенно обнаженная Дубравка, откинувшись спиной на черный бок чудовища. В руках её мерцал Иней.
– Величайший дар? Что за... Дубравка, что ты творишь?
Драгослав рванулся, пытаясь высвободить руки, но получил только резкую боль в связанных запястьях. Ноги совершенно онемели и не повиновались. Он был полностью обнажен, и каменный пол неприятно холодил.
– Не вырывайся! Ты шел к этому всю жизнь. Когда-то моя человеческая часть была отторгнута от меня. Нынче я сольюсь с тобой, вернее, ты вернешься в меня, и мы станем Великим Змеем, а Дубравка нашей Верховной жрицей. Только в эту ночь, ночь свадьбы богов, родится новый бог и воспрянет новое царство.
– Пожалуйста, Драгослав, слушай его, – в голосе Дубравки слышалась мольба.
– Не собираюсь... слушать... всяких чешуекрылых... и сливаться не скем... не собираюсь... – Драгослав хрипел от злобы и напряжения, пытаясь освободиться от пут.
ТЕБЯ И НЕ СПРОСИТ НИКТО, ГЛУПЕЦ! – этот рев прогремел в его голове так, что все остальные мысли пугливо разбежались в стороны, будто мыши от внезапно ворварвшегося в каморку кота.
Хала накрыл его черным крылом, словно огромным одеялом. Взгляд пересекся со взглядом больших желтых глаз. Они приказывали расслабиться, отпустить свою душу, не сопротивляться...
Все пройдет быстро...
Драгослав словно барахтался в трясине, мерзком, тягучем водовороте. Он тянул его вглубь, все сильнее и сильнее, князь кричал, звал на помощь, но видел только эти желтые глаза.
– Сейчас наша кровь смешается, и тебе станет легче... начнешь забывать то, из-за чего сопротивляешься..
- Разве уже есть что-нибудь, что может пустить тебе кровь? Ничто из изготовленного в этом мире тебя не ранит...
"Тянуть. Тянуть время. И вспоминать. Детство с вилами и лешими, качели с русалками на вербе, ночи любви, походы, радость схваток.... все, что есть я.... все, что исчезнет"...
Картинки из прошлого кружились пестрым хороводом, ни на одной не удавалось сосредоточиться больше мига, а пульсирующие зрачки то и дело призывали забыть, и с каждым разом все трудней было вырывать новые и новые воспоминания...
– Иней подойдет, не переживай. Не пересиливай себя... не было этого дворца чудского князя, что ты сейчас выдумал... и того деревянного меча... корабликов из палой листвы... забудь... Сейчас Дубравка, взмахнув Инеем, смешает нашу кровь...
– Иней не будет ей подчиняться. Его можно только добровольно...
Отрывок фразы потонул в стоне отчаяния.
– Видишь, ты совершенно добровольно посреди любовной игры отдал его ей. Успокойся, спи...
Веки опускались, невозможно быо понять, наяву это происходит или нет. Драгослав уже не чувтсвовал ничего, никаких мыслей – одна воля. Бороться. Не сдаваться. Бороться.
Обнаженный силуэт Дубравки с мечом казался ещё более изящным на фоне ночного окна.
– Ты забываешь, твоя память как песок под прибоем... Ты это я, нет больше Драгослава... прими мою кровь и стань мною, а я тобою...
Раздался звон стекла – оглушительной, резкой нотой нарушивший порочное спокойствие черного обряда, творимого в тронном зале. Сквозь полусмыкающие веки Драгослав увидел фигуру – исполинского коня, со сложенными на спине могучими крыльями, похожими на два языка пламени. Разве бывают такие кони?
Хала попытался что-то сказать, но конь взвился на дыбы и с диким ржанием налетел на него, осыпая шесть глаз ударами копыт. Хала дернулся от боли, завыл – на секунду, но этого хватило, чтобы его обврожение спало...
– Кречет! – закричал Драгослав. – Кречет, верный скакун! Ты пришел на помощь мне!
– Да, такова уж наша судьба, спасать хозяев от передряг, в которые они сами сеья загоняют.
Дубравка в полушокированном состоянии сидела на корточках, вся усыпанная разбитым стеклом, мелко вздрагивая от ужаса. Кречет стегнул её хвостом по спине, княгиня взвыла.
– Верни князю меч!
– Что? – полуизумленно спросила княгиня. Только Драгослав знал, что Кречет умеет говорить по-человечьи.
– Что сказал! – на голову бедняжки обрушился новый удар. Хала попытался приподняться, но Кречет награди его новым ударом копыта в глаз.
– А.... Отдаю Иней Драгославу, – пролепетала Дубравка.
Драгослав зарычал от напряжения, извиваясь в путах. Правая рука вся горела, в ней словно напряглись все жилы, из-под ногтей выступила кровь, но колышек, державший руку, все-таки вылетел из расселины меж камней. Князь сжал пальцы на рукояти Инея, бестолково валявшегося возле коленопреклоненной Дубравки.
Кречет ударил огненными крыльями по другим веревкам, изрядно обжегши Драгослава. Веревки затлели, князь быстро разорвал их.
Хала приподнялся, расправил крылья, насколько хватило тронного зала.
-Бежим, господин! - воскрикнул Кречет. Превозмогая боль, усталотсь и тошноту, Драгослав вскочил в седло – однако, Кречет был уже взнуздан и готов.
Крылатый конь сорвался с места, прямо сквозь ещё один витраж, осыпав тронный зал ещё одной порцией битого франкского стекла. Огненные крылья прорезали тьму, ветер свистел в ушах, земля внизу слилась в одно пятно...
– Куда ты несешь меня? – только и смог спросить Драгослав, прежде чем потерять сознание.
– В Ретру! Ближе нет места, где защита богов достаточна, чтобы наш приятель туда не закрался!
– Ну так давай быстрее!
Далеко позади прямо сквозь крышу, развалив фронтон княжеского терема, в погоню за ними устремился Хала, рыча и бушуя. Кречет, конечно, не нанес ему никаких сильных ран – просто застал врасплох и ненадолго парализовал ударами по больным местам, во второй раз так не получиться.
Хала испускал целые ледяные тучи, снегом опадавшие на спящий мир, вился причудливыми зигзагами, ловя восходящие потоки. Все ближе и ближе – Драгослав уже чувствовал холодок на спине.
– Давай скорее! – кричал он Кречету. – Догонит же сейчас!
– Вырви волосок у меня из гривы!
– Что?
– Волосок, говорю!
Подчинившись, Драгослав вырвал из гривы Кречета целую прядь и метнул назад.
Семаргл покровитель да пребудет с нами! – прошептал молитвенную формулу конь, и прядь обратилась тонкой линией огня. Ударившись в Халу, она вырваала из гего могущественной груди крик боли, он покачнулся и начал пикировать, теряя высоту.
– Небесный огонь его задержит четверть – полчаса, он в нем дороги не отыщет. За это время нам надо мчать быстрее!
И Кречет припустил, припустил так, как никто из его предков не делал с тех пор, как их древние хозяева – крылатые рыцари Атланда – мчались наперегонки со смерчами, которые вызывали против них их заклятые противники из Черной империи.
На востоке уже брезжил рассвет, и ярился Хала, чувствуя, что все-таки не сможет догнать Кречета, уносившего хозяина далеко на запад. А в Стольском уже гремела тревога, и метались по детинцу и городу всполошенные воины: что за нападение на княжеский дворец посреди ночи, куда смотрят часовые?
48
Слава Сухого провидца из Ретры гремела на все славянские земли, и паломники даже из дальних краев вынуждены были долго ждать возможности, чтобы встретиться с ним. О Провидце рассказывали чудеса – мол пяти минут разговора с ним хватает, чтобы отступило родовое проклятие, засидевшаяся в девках дочь наконец смогла найти себе достойную пару, а горький пьяница перестал даже смотреть в сторону вина.
Здесь, в Ретре, священном городе Радегаста Сварожца, где жили одни лишь жрецы и гусляры, ничего не значили ни богатства, ни земли, ни родовитость. За мостом, который вел на остров, где было выстроено святилище, все становились равны – словно перед Великой матерью.
Или Смертью, что в конечном счете одно и то же.
Драгослав прождал больше трех седмиц, прежде чем служитель Предан – бойкий кудрявый парнишка лет одиннадцати – все-таки пригласил его к могучему кряжистому дубу, росшему в тени за величественным храмом Радегаста. Под корнями дуба была пещера, где и жил Провидец – жил, лишь на самые большие праздники выглядывая наружу.
Нельзя сказать, что Драгослава тут не знали или не предпочитали не замечать. Не всякую ночь тебе на голову сваливается взмыленный крылатый конь с израненным всадником, на котором из одежды – лишь перевязь для чудного меча. В Ретре, разумеется, слышали и о войне в земле белых хорватов, и о гибели всей Буривоевой семьи кроме захватившей власть Дубравки, и о пробуждени Змея. О Драгославе здесь слыла самая черная молва.
Старший волхв Ретры, Ярволод Синеусый, как-то раз признался Драгославу, что его и пускать-то не хотели, но не посмели пренебречь законом гостеприимства, заложенном даже в одном из имен их бога – Радигост. Во избежание ненужных слухов подручные храма распространили по деревням весть, что случившееся в ночь на Красную горку – просто из ряда вон выходящее воздушное явление, и поселяне уже гадали, к добру это или худу и как повлияет на урожай и приплод скота.
После долгого разговора Ярволод и Драгослав решили, что тому, кого ещё недавно называли Рогатым князем, придется умереть.
Кречета спрятали в священных конюшнях, там, где жили посвященные богам кони. На прислугу наложили строжайший обет молчания, и они дорожили им, боясь потерять одно из самых прибыльных мест работы по эту сторону Лабы.
Драгослав же спрятал Иней под матрасом в келье, которую ему выделили, надел просторную белую робу, под которой не было видно покрывавших его тело знаков, и перестал брить усы и бороду. Для всех он теперь был Воркулой, кметом из полянской земли. Воркула совершил великое злодеяние и теперь, чтобы отвлечь от себя заслуженную кару Судьбы, принял строгий пост и обет молчания. Так было лучше для всех.
Хала часто делал вылеты в земли велетов, западных полян, слензян, волынян и ободричей, высматривая и выискивая будущую добычу, но к Ретре подлетать боялся: духовным глазом видел он стоящего над городом Радегаста в львиной шкуре и с огромным топором, грозившим перерубить ему позвоночник, словно сухую веточку.
Рыскали вокруг и посланные Дубравкой наворопники из земли белых хорватов, но путного им ничего узнать не пришлось, вдобавок народная молва превратила полет Драгослава на крылатом коне в жестокую схватку двух демонов ветра, да ещё произошедшую над тремя дюжинами селений одновременно. Выискать рациональное зерно из этих восторженно-испуганных россказней не представлялось возможным.
