Текст книги "Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)"
Автор книги: Владислав Рубинчик
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Когда на опушке дальнего леса показались стяги Изяслава, Звонимир, по обычаю, метнул в их сторону сулицу. Свершив испокон веков устоявшийся обряд, он покинул селение, чтобы присоединиться к коннице. Забравшись на высокий тополь, с которого открывался вид на всё поле боя, он выжидал.
Из всей рати уличей более-менее достойно выглядел лишь центр. Ровный квадрат закованных в железо кметов наступал, ощетинившись рогатинами. Вокруг них же колыхалась нестройная толпа ополченцев, кое-как собравшаяся в неровные ряды.
Кметы Мунко вышли из-за ворот, сразу же сомкнув стену щитов. Остановившись в половине полёта стрелы от палисада, они ждали. Моросил дождь, от земли поднимался пар, но в целом обзору он не мешал.
Воеводы Изяслава выкрикнули приказ, кметы улицкого князя остановились почти в полуверсте от Мунко. Ополченцы вышли вперёд, сомкнули строй. Изяслав метнул сулицу, она плюхнулась в грязь перед улицкими рядами.
Ополченцы подняли вверх короткие луки. В небо ударило несколько сотен стрел.
Тиверцы низко пригнулись за щитами. Стрелы ударяли по шеломам, прибивали плащи к земле, втыкались в куртки, но пока не наносили особого ущерба – упало всего несколько человек, причём все, кроме одного, поднялись обратно.
Мунко ждал. Тетивы тиверских лучников дрожали от напряжения, но приказа стрелять всё ещё не было. Звонимир почувствовал гордость за своих воинов: такого чёткого повиновения приказам вряд ли может ждать даже Буривой. У него другой способ – ударить конницей, сметая вражеские ряды, самому мчаться в первых рядах, сея смерть своей чудовищной секирой, внушая ужас одним своим именем, знаменитым по всему славянскому миру. Пока что Буривою везло, но Звонимир не любил полагаться на удачу. Да, ему, как и любому знатному воину, нравилось врываться во вражеский строй, ища достойных противников, вдохновлять кметей своим примером, лично обращать в бегство вражьи полки – но едва ли не большее удовольствие доставляло ему глядеть на отчаяние врага, когда, несмотря на численное превосходство и храбрость его воинов, удача отворачивается от него.
Тем временем ополченцы Изяслава и кмети Мунко почти сошлись. Уличи пустили ещё несколько залпов, более удачных, чем первый – несколько тиверцев упали замертво. Но всё же стена по-прежнему стояла нерушимо.
Между передними рядами не больше пятидесяти шагов...
Сорока...
Тридцати...
– Сейчас! – чуть было не выкрикнул Звонимир. Его, конечно, не услышат, но...
Ополченцы срываются в бег, несутся со всех ног, как пришпоренные, копья наготове, блестят цепы...
И тиверцы выпрямляются во весь рост, в задних рядах вспыхивают искорки – блестят на выглянувшем солнце жала сулиц.
Сотня смертоносных дротиков косит уличей на бегу. Промахнуться с такого расстояния невозможно. Из первого ряда до стены щитов не добегает почти никто. Возникает суматоха, уличи сбивают друг друга с ног, падают в грязь, задние ряды метают сулицы во второй раз.
Завязывается бой, копья против рогатин, цепы против окованых железом щитов. Каждый кмет Мунко стоит, наверное, троих-пятерых уличей, но их слишком много, они облепляют строй тиверцев, как саранча.
Распахиваются ворота. Звучит рог: Мунко начинает отступать, медленно, с каждым шагом назад тиверцы наносят очередной удар. Грязь под ногами сражающихся уже стала бурой от пролившейся крови.
Изяслав выдвигается вперёд. Ополченцы стоят, даже довольно неплохо держатся, но, кажется, князь уличей не хочет, чтобы первым во вражий лагерь ворвалось сиволапое мужичьё. Звонимир чувствует, что улыбается наивности Дубравкиного мужа.
А Мунковы кметы останавливаются в каких-то десяти шагах от ворот. Снова завязывается ожесточённый бой, раз за разом бросаются уличи на червлёные щиты, раз за разом рогатины и мечи собирают кровавую дань, но видно, что тиверцы начинают уставать: всё чаще и чаще раненые воины отходят назад, меняясь с товарищами из задних рядов, на флангах строй начинает потихоньку изгибаться, почти вплотную подходя к стене.
Сулицы ударяют в третий раз. Ополченцы бросаются врассыпную. Что-то кричит Изяслав, видать, призывает их вернуться по местам.
Изяславова дружина оказывается на расстоянии полёта стрелы от палисада – и пальцы тиверцы наконец спускают сотни тетив.
Первый же залп сносит добрых два десятка улицких дружинников, но они продолжают идти вперёд. Воодушевляются и ополченцы, уже смелее надвигаясь на уставших воинов Мунко. Те начинают отходить за ворота.
– Пора, – сказал Звонимир. Промедлим хотя бы мгновение – придётся выбивать их из захваченного лагеря.
Ворота захлопнулись перед самыми носами уличей. Те принялись рубить их топорами, но с надвратных башен на их головы обрушились потоки кипятка: чего-чего, а дождевой воды было вдосталь.
Ополченцы лезли на вал, стрелы били им прямо в лицо, на головы тиверцы переворачивали всё новые и новые бочки с кипятком. Крики ужасной боли, заполнившие воздух, казалось, разжалобили бы саму Морану, но воины Звонимира были непреклонны.
Это – битва. То, ради чего они жили с самого детства. За княжьей волей – идти до смертного порога и дальше, коли будет приказ. Враг есть враг, даже если когда-то был союзником и другом, пощада – только бессмысленное слово.
Изяславовы дружинники метали сулицы и топоры, чтобы скинуть со стен лучников. Кто-то поджёг стрелы, и крыша одной из башенок занялась. Кипящая вода кончилась, ополченцы одолели вал, и по всей длине палисада завязалась жаркая схватка. Уличи воспрянули было духом...
... Но в левый фланг им, уже весьма уставшим, ударила Звонимирова засадная рать, сто пятьдесят свежих, рвущихся в бой пешцов, закованных в доспехи, вооружённых ещё не зазубрившимся оружием...
И уличи сломались. Напрасно надрывали глотки десятники и сотники, призывая ополченцев вернуться в строй, грозя смертной карой и бесчестьем трусам; они видели лишь смерть на остриях рогатин и мечей, во взгляде холодных глаз своих врагов, они казались им, уже порядком измотанным, чертями, возникшими из-под земли.
Изяслав велел отступать и своим дружинникам. Ощетинившись рогатинами, они отходили без лишней паники, слаженно отражая атаки тиверцев, огрызаясь в ответ стрелами и мечами. Весы снова уравновесились.
– Вперёд, тиверцы! Смерть предателям! Смерть уличам! – крикнул Звонимир, пуская коня в галоп. Конники тиверцев ударили с правого фланга; разъярённые, на горячих конях, мчались они по полю боя сквозь ряды бегущих уличей, просто-напросто сшибая их конскими телами, втаптывая в грязь коваными копытами. Прорвавшись за считанные минуты к центру, они, опустив копья, врезались в ряды Изяславовых кметей смертоносной "свиньёй".
– Смерть уличам! Смерть Изяславу! – кричал Звонимир, рубя направо и налево добрым франкским мечом.
– Смерть уличам! – отвечали ему давившие с другой стороны кмети засадного полка.
Отворились ворота – Мунков полк, отдохнув, снова ударил по уличам. Изяслав оказался в окружении.
Бой кипел ещё, пожалуй, с полчаса. Звонимир убил пятерых, пока под ним не споткнулся конь; ещё троих сразил, кажется, лично Мунко.
Изяслав бился храбро, как и тогда, когда они вместе сражались против хазар. Когда у него из рук выбили щит, он схватил в левую руку ещё один меч и крутил двумя мечами смертоносную мельницу, убивая и калеча всех, кто приближался к нему хотя бы на шаг. Тиверский князь хотел бы сразиться с ним лично, поглядеть в глаза тому, с кем когда-то вместе стоял на стенах Турска, но этому не дано было осуществиться: когда муж Дубравки на миг остановился, устало отдуваясь, из задних рядов в него бросили сулицу. Достаточно близко, чтобы она пробила кольчугу.
Изяслав тяжело повалился на спину. Шелом слетел с его головы давным-давно, оселёдок, мокрый от пота и крови, сбился набекрень. Лицо князя было красным, кровь сочилась из носа, рассечённой губы, щеки, капала со лба, с рук – но смертельной раной оказалась лишь одна.
Древко сулицы торчало у него из груди, острое жало, перебив позвоночник, высунулось из спины. Он упал в кровавую грязь, взбитую сотнями ног, усеянную стрелами, сулицами и отрубленными конечностями. В глазах его отразилось серое небо – и луч полуденного солнца, пробившийся сквозь облака.
– Дубравушка... любимая... прощай... – прохрипел он, захлёбываясь кровавой пеной. Взгляд остекленел.
В живых осталось не больше десятка кметей Изяслава. Чтобы не попасть в плен, они бросились на свои мечи.
– Кем бы они ни были, а умерли достойно, – говорили воины Звонимира про своих врагов. Последние же слова Изяслава, полные не боли и не ярости, а какой-то тоскливой, усталой нежности, затронули их настолько, что даже у некоторых старых кметей на глазах выступили слёзы.
"Так ли уж скверна эта Дубравка, если её любили такой великой любовью?" – задумались многие.
И многим захотелось скорее вернуться домой, чтобы обнять свою жену или наречённую...
Ополченцы бежали стремглав, будто за ними гналась сама мать Змеев. Тиверцы преследовали их и убивали, пока совсем не выбились из сил. Всего же из тысячи воинов, приведённых Изяславом на поле боя, в чертоги Велеса в тот день не попал лишь каждый десятый. Тиверцы потеряли шестьдесят семь человек убитыми и сто тринадцать ранеными – почти треть войска, и Звонимир послал к Буривою гонца с вопросом, что же ему делать дальше. Сам он предпочёл бы дать своим воинам хотя бы седмицу отдыха, чтобы затянуть раны. Всё равно основные силы уличей уже уничтожены...
Когда стемнело, полосу степи перед поселением украсила россыпь красных, как рубины, погребальных костров. Урны погибших тиверцев отправили с гонцами в Турск; уличей же собрали в кучу, и насыпали над ними курган, и вбили поверх столб со священными символами, дабы погребённые не в пламени крады не стали упырями и не принялись мстить своим убийцам.
Так закончился день, который запомнился как день битвы у Тополиного леса.
11
– Острожице пало, княгиня.
Дубравка сидела на троне, безразлично глядя в окно. Летнее солнце бросало в гридницу столбы света, в которых тихо кружились пылинки.
Миновал Маковей, близился врещень-месяц. На полях у Пересечня крестьяне собирали урожай, то и дело ругаясь на беженцев, чего, мол, нивы вытаптывают. А беженцев было много, особенно с тех пор, как Звонимир, уничтожив рать Изяславову, вышел к берегам Славуты и принялся жечь тамошние поселения. Теперь город был окружён широким, до ближних селений, поясом палаток и наспех вырытых землянок. Людей там было, наверное, вдесятеро больше, чем жило в Пересечне, и Дубравкины кметы с ног сбивались, пресекая то и дело возникавшие заварушки. Не хватало варягов.
Варягов она отправила в Острожице.
– Хродгар и его свеи... что с ними?
– Убиты все до единого. Буривой не оставил в Острожице ни единой живой души. Спаслось всего несколько человек, чтобы сообщить нам на погост в Ельнике, а оттуда уж я к тебе направился.
– Убиты все до единого? – тупо переспросила Дубравка. За последние три недели она, казалось, утратила все чувства. Не оставалось сил даже печалиться. Всё, к чему она стремилась больше пятнадцати лет, шло прахом.
– Совершенно. Так говорят люди.
– Но ведь Острожице... Оно же должно было выстоять. Там были варяги и лучшие Изяславовы кметы, а Буривой разделил войска.
– Оно бы выстояло, княгиня. Первый приступ Хродгар отбил и колья множеством голов украсил. Люди надеялись даже на то, что разобьют хорватов без помощи Изяслава – Хродгар не сказал кметам и варягам о его участи. Но через несколько часов хорваты вновь пошли на стены... и их вёл Буривой.
Дубравке всё стало ясно. О том, как ужасен в битве этот поморянин-варяг, она была наслышана ещё в юности.
– Он лично повёл дружину?
– Да. Первым влез на стену и врубился в ряды варягов, круша щиты и рубя головы. Говорят, он, с головы до пят залитый кровью, стоял на груде тел и рычал, как лютый зверь, а срубив голову Хродгару, начал пить его мозг. Люди из Острожица считают, что всех варягов он уничтожил в одиночку, но этому я не верю. Просто у страха глаза велики.
– У страха глаза велики, – повторила за послом княгиня.
Отослав утомлённого улича, она удалилась в свою комнату на женской половине. Сев на кровать, Дубравка судорожно пыталась думать.
Этот Змей, что бередил её сны, что обещал ей помощь великого воина, который дарует уличам великую славу... Неужели он солгал? Неужели все эти годы она была просто в плену собственных мечтаний? И ради этих мечтаний погубила Изяслава, навлекла жестокую кару на свою землю, рискнула своей собственной жизнью и честью?
Но Хала не оставил ту, которую он отметил, как свою будущую жрицу. Сила его возрастала день ото дня; уже слышали его зов не только чернокнижники и ведьмы с псоглавцами, но и черные вороны, из того самого племени, что когда-то повиновалось ему и другим слугам Чернобога. И эти вороны, которым нипочем была граница с Индерией, уже несли вести к Драгославу, что есть в земле людей место, где он может исполнить свою мечту, занять престол и стать великим правителем...
12
Стоя в стременах, Драгослав осматривал своё войско. Здесь была чудская молодежь, пошедшая с ним и Айнегарой с самого начала, и многие искатели приключений со всей Индерии, что собирались под стяги удачливого княжича, включая отряд вил, дальних родственниц Айнегары. Многим из них хотелось воинской славы, и с Драгославом они обрели её сполна; а под влиянием слуг Змея во многих из них родилась мысль завоевать себе подходящее царство.
Набрав побольше воздуха в грудь, Драгослав обратился к своему войску с речью.
– Воины мои! Несколько лет скитались мы по Индерии, ища себе славы, богатства и чести. Но среди правителей дивного народа нет места для нас – или мы так и будем до старости служить аэнам да самовилам? Знайте же, что вещие вороны принесли мне весть из людской земли. Там есть земля, которой правит прекрасная княгиня, и враждует она с жестоким соседним владыкой, который разоряет её земли. Мы явимся туда, как спасители, и останемся там, и расширим наши владения, как только захотим! Что такое люди против нас? Им лишь бы пастуха, который будет водить на сочные пажити и не слишком сильно охаживать плетью. Там добудем мы все то, чего ищем в Индерии, и даже больше! Готовы ли вы пойти за мной сквозь грань, проложенную Сварогом?
Дружный рев был ответом Драгославу. Эти храбрецы были готовы пойти за ним хоть на край света, не то что в людские земли.
И ударил княжич шпорами в бока Кречета. Конь из Хорсовых конюшен взвился на дыбы, пронзительно заржав.
Айнегара глядела на Драгослава, улыбаясь. Он подмигнул ей.
Пришло время ворожбы. Развернувшись спиной к войску, княжич очертил Инеем резу Исток, её ветвистый силуэт повис в прохладном воздухе.
Напрягая внутренний взор, княжич глядел в туманы Нави, где роились воздушные берегини, что стерегли врата между мирами. Только очень могущественный ведун мог лишить их воли, заставив повиноваться своим приказам. Когда его взгляд уловил первые движения тонких крылышек, он изрёк слова, пришедшие ему на ум.
– Здесь врата, и здесь дорога,
Что ведёт нас к пиру Карны.
Пусть не знает кровь препоны,
Сыру землю орошая.
Я взываю к берегиням,
Что пределы охраняют:
Нас пустите в земли Яви,
Дайте путь для нашей рати!
Знаки тайные проведал
Я в Мораниных чертогах.
Властью, что дана мне ими,
Путь открыть наказ даю вам.
Коль не внемлите наказу,
Мой клинок исторгнет души,
Ваши жизни будут стёрты
Из чертогов поднебесных!
С каждой прочитанной строчкой Драгослав чувствовал, как в него вливается сила. Воздушные девы, отвлёкшись от беспечного танца, повернули к нему свои лица. На первых строфах в их глазах читалось удивление, которое затем сменилось страхом.
Человек не должен был даже увидеть их – но он видел, и повелевал, угрожая страшным мечом, что древнее мира. Коснись они смертноносной стали – и тело рассыпалось бы на мельчайшие частички. Заглянув в сердце Драгослава, они поняли и другое: его угрозы не были пустой похвальбой.
Один миг они были в замешательстве. Драгослав очертил Инеем ещё несколько символов, которые разум человека не может охватить – от одного взгляда на них он сойдёт с ума. Но княжич не был обычным человеком – его берегла та часть души, что принадлежала когда-то Змею.
Духи воздуха бросились врассыпную. Путь был свободен.
Драгослав замкнул круг из тринадцати знаков, вложил Иней в ножны. Врата вспыхнули так ярко, что воины зажмурились, а княжич на миг ослеп. Воздух внутри круга подёрнулся раз, другой, заходил волнами, выгнулся дугой, лопнул. Сквозь клубившийся туман стали видны синие небеса, яркое солнце, золотые нивы, стены городища...
Когда туман рассеялся, Драгослав увидел жуткую картину. Он словно глядел с невысокого холма; впереди лежала выжженная земля. Кое-где к небесам ещё поднимались столбы дыма, на полях виднелись нетронутые снопы, но основная часть была вытоптана сотнями сапог.
Городище на берегу широкой реки было окружено огромным воинством. Княжич видел алые стяги и червлёные щиты, потемневшие от копоти панцыри, нетерпеливо рывших землю копытами коней. Воины перекрыли все пути, полностью отрезав городище от внешнего мира; земля вокруг подверглась жестокому разорению. На деревьях гроздьями висели повешенные – мужчины, женщины, дети, ветки тяжко гнулись под ужасной ношей. Множество голов видел Драгослав и на кольях, тут и там натыканных вокруг осаждённого града.
Несколько кметей суетилось вокруг камнемётов. Из мешков они доставали человеческие головы, бросая их в ложки. Обслуга привычными движениями натягивала спусковые канаты.
Щёлкнул первый камнемёт, голова ударилась о ворота городища, лопнула, по брёвнам потекли кровь и мозг. Затем в воздух взвились ещё с полтора десятка голов.
Кажется, врата привлекли внимание: в лагере осаждающих возникла суматоха, люди стремглав бросались к коням. Первые вершники уже мчались к холмам во весь опор.
– Это Пересечень в земле уличей, – выдохнула Айнегара. – Кажется, твои вороны не лгут, Драгослав. Это действительно очень несчастная земля, и там действительно нуждаются в том, кто защитит их от такого зверя.
Княжич немного помолчал, огорошенный увиденной жестокостью, как и его воины. Затем продолжил.
– Мы окажемся на вершине холма, примерно в четырёх-пяти верстах от них. Если успеем ударить быстро, они не перестроятся.
– Ты можешь ещё ворожить? – спросила Айнегара.
– Могу, любимая. Но не хочу. Постараемся... своими силами.
– Вы, мужчины, слишком тщеславны.
– Возможно. Но на то воля Рода. Он сотворил нас такими.
Айнегара улыбнулась. Сквозь силу – слишком тяжело было увиданное ею.
– Итак, воины! – произнёс Драгослав. – Вы видели, на что способны те, кто станет нашим врагом. Вы видели это, и теперь знаете, до чего скатываются люди, если дать им возможность самим властвовать над собой. Так вперёд же, и пусть наши стрелы разят без промаха, а копья не знают жалости, пока мы сторицей не вернём им их злодеяния!
И вновь воинство Драгослава зашлось кличем – теперь уже не приветствия, а ярости. Высоко подняв Иней, Драгослав шагнул в портал стремя в стремя с Айнегарой.
А за ними уже шло войско чудинов, вооруженных луками и копьями, и вил верхом на своих ездовых оленях. Верхом на олене, по-вильи, мчалась и Айнегара.
Так началась битва у стен Пересечня.
Отворявшиеся врата выглядели как туман, затянувший вершины холмов возле осаждающего войска. Разумеется, он привлёк внимание Буривоя; хорватский князь выслал полусотню тяжёлых всадников, чтобы посмотреть, что же там происходит.
Начальник отряда, сотник Власт, пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, безделие утомляло его: пока не падут ворота Пересечня, его вершникам делать нечего, кроме как гонять голозадых смердов по всей околице. А здесь, вполне возможно, настоящая опасность. С другой, дело здесь было явно нечисто: с чего бы взяться туману средь бела дня летом? А от колдовства сотник всегда старался держаться подальше.
Всадники Власта двинулись к холмам, вытянувшись широкой цепью. Сотник посмотрел на подчинённых: кажется, им было так же не по себе, как и ему.
– Галопом вперёд! – бросил он. – Давайте скорей разберёмся и вернёмся к тавлеям и браге!
Всадники ответили неровным гомоном. Дали шпоры скакунам, выжженная земля задрожала под коваными копытами.
Когда им оставалось не больше полутора полётов стрелы, из тумана, что сделался таким густым, словно штормовая туча, вырвался ослепительный луч синего света. На миг тени стали длиннее, будто на закате.
Бормоча ругательства, Власт пригнул голову за щитом. У половины отряда кони встали как вкопанные.
Луч поднялся вверх, очертил в воздухе круг. Вспыхнули знаки, от которых повеяло ужасом: сотник почувствовал, как слабеют ноги в стременах.
Он вспомнил, как маленьким ребёнком боязливо вслушивался в скрип половиц, лёжа в своей постели. "Это крысы", – говорили взрослые. Но Власт знал, что это не так, что взрослые глупые и ничегошеньки не понимают. Он же видел правду. Видел... её. Она пряталась под полом, водя своими когтями по старым доскам, или же ждала за окном, глядя на него что твой волк на ягнёнка. И он до боли в маленьких пальцах сжимал оберег, шептал по сотому кругу молитвы Мокоши, Яриле и Перуну, которым научила его мать, пока наконец не погружался в сон.
В ту ночь Власт проснулся от жуткого чувства, что окаменел – не мог даже моргнуть, даже дрожать от страха. Он хотел закричать – но как гортань издаёт звуки? Мог только смотреть, как в окно вплывает она – чёрная, чернее окрестного мрака, женщина с вороньими когтями, с которых капает кровь. У неё были алые глаза, горящие как раскалённое железо; повернув голову к Власту, она открыла рот – огромный, совершенно круглый, усеянный мелкими красными зубами...
Власт закричал, забился в постели. Открылась дверь, в неё заглянула холопка Пленка с зажжённой лучиной. Она растворилась в воздухе и больше не приходила...
Теперь Власт знал, что она никуда не девалась. Просто затаилась, ждала на пороге сознания всю его жизнь, как охотник выжидает добычу, чтобы однажды наброситься на неё...
Она была здесь, ближе древка сулицы, тянула ко Власту свои когти...
Сотник закричал, разворачивая коня, сорвался в бешеный галоп, но она отставала. Всё так же – перед ним, всё так же тянет руки, а вокруг – ничего, голая пустошь, затянутая серым туманом, и остаётся лишь гнать коня в надежде спастись...
Когда Драгослав, Айнегара и передние ряды чудинов оказались на вершине холма и туман рассеялся, все пятьдесят всадников уже впали в безумие. Они мчались врассыпную, несколько человек, выехав на берег, бросились в Славуту. Другие пронзали себе сердца мечами; какой-то юный вершник вырвал себе глаза и кричал, захлёбываясь кровью; другой, спешившись, бился головой о дерево, всерьёз намереваясь раскроить собственный череп.
Больше заклятых знаков в войске Буривоя никто не видел – всё же было не так-то близко, да и погасли Врата сразу же, как только последние чудины оказались в мире людей. Но зрелище боевых соратников, обезумевших враз, подействовало на хорватов не лучшим образом.
К холмам двинулись наспех построенные пешцы – четыре сотни под водительством Актеву. Всего Буривой распоряжался полутора тысячами да ещё двумястами конных – остальные войска рассеялись по всей земле уличей. Этого с головой хватило бы, чтобы попалить Пересечень, но сейчас князь хорватов не был уверен в своей победе.
Воины Актеву шли сомкнутым строем, выставив вперёд жала рогатин. Сам варяг, нервно поигрывая секирой, шёл с пешцами в самом сердце строя: он верил, что ничто так не вдохновляет ратников, как собственный пример воеводы.
Тем временем чудины – их было около пяти сотен, но каждый из них в схватке стоил двоих-троих людей – растянулись цепью на вехушке гряды. Подпустив войско Актеву ближе, они спустили тетивы луков.
Стрелы их не знали промаха, впиваясь в глаза и шеи. Хорваты, хрипя, падали на землю, строй начал рассыпаться. Актеву выкрикивал приказы, требуя пригуться, плотнее сомкнуть щиты; из задних рядов ударили лучники, но их стрелы не добивали до рядов Драгославова войска.
Айнегара била стрелами, что вспыхивали, словно солнечные лучи. Они прожигали насквозь щиты и панцыри; воительница звонко смеялась, любуясь брешами, которые пробивала она в стене щитов.
– Это напоминает охоту, Драгослав. Но дичь не так тупа и медлительна!
– Не хвали битву, пока стоят вражьи стяги. Не вместе ли нас этому учили?
Воительница показала ему язык.
– Думаю вот что, Айнегара. Стрелы лучше поберечь. Как только подойдут к подножию холма, ударь по ним со своими вилами, пешцы пойдут следом
Карминта кивнула и звонким голосом огласила приказ княжича.
Вилы неслись по склону холма, как смерч, следом за ними – легконогие чудские пешцы. На ходу они пустили ещё несколько стрел, ещё сильнее разбив хорватский строй; пешцы спешно строили защиту, опускаясь на одно колено с выставленными вперёд рогатинами, но не успели.
Вилы врезались в строй рати Актеву, разя острыми орихалковыми клинками, рассекавшими сталь. Впереди мчался Драгослав с Инеем, рубя щиты, доспехи и тела; строй изогнулся, дрогнул, начал рассыпаться...
– Назад! – кричал Актеву, отбиваясь от наседающей чуди. Но слышали его только ближние ряды.
Варяг бился отважно, сразив двоих вил, но стрела Айнегары прожгла его щит, нагрудник и испепелила сердце. Хорваты отступали, с флангов им на помощь уже мчалась конница Ярослава, но Актеву этого больше не видел.
Ярослав гнал конные отряды во весь опор. Он видел, что загадочные враги не слишком многочисленны, да и в защите они не так сильны, как в нападении. Потому бывший витязь Арконы приказал своим войскам опустить копья, готовясь к таранному удару. Крылья войска чуть изгибались, чтобы прижать чудь к холмам.
Драгослав приказал отступать. Огрызаясь стрелами, чудины и вилы отходили, но вверх по склону идти не столь сподручно...
В воздухе засвистели сулицы. Один из чудинов справа от Драгослава рухнул на землю, пронзённый навылет. Другое копьё чуть не оцарапало бока Кречета.
– Назад! Назад! – кричал Драгослав.
Поднявшись на гребень, там, где были врата, он бросил взгляд на поле боя – и его сердце пропустило удар.
Половина войска, окружив княжича, осыпала врагов стрелами – как и было задумано. Но другая...
– Вперёд, воины! – кричала Айнегара, явно опьянённая жаждой схватки. – Поднимаясь вверх по холму, они потеряют скорость, и мы сможем их уничтожить! Рубите коней!
– Айнегара, стой! Стой! – кричал княжич, но кто бы услышал его в грохоте битвы?
Добрая часть войска Драгослава – весь фланг Айнегары во главе с отрядом вил на скаковых оленях – выстроившись клином, мчался на сшибку с хорватской конницей, опустив копья. За ними едва поспевала пехота.
Грязно выругавшись, Драгослав велел двинуться к ним и прикрыть огнём сверху. Айнегара грозила сорвать весь бой.
Они сшиблись – копья в копья, зачарованное серебро против стали. Хорваты превосходили вил в защите, а те – в ловкости, без труда уворачиваясь от тяжёлых копий, врываясь между рядов, находя уязвимые места в защите. Чародейские олени грызли коней зубами и бодались рогами. Ярослав вышиб из седла вилу, с которой столкнулся, и перерубил ей спину прежде, чем она смогла подняться; над его ухом просвистела сулица, но он не обратил внимания.
Рубя косыми ударами, бывший витязь Арконы прорубался к центру – туда, где сражалась посреди своих прекрасных соратниц белокурая чудинка в богатом очелье. Судя по властно горящим глазам и царственной осанке, она явно была среди этих дев самой главной. Ярослав невольно залюбовался смертельным изяществом её движений, её полными грудями, стройными ногами и роскошными волосами. Облачена чудинка была в золотистые доспехи, плотно облегавшие тело; они хорошо защищали от стрел и сулиц,но вот рубящие удары держали заметно хуже, чем стальные панцири.
Будь у Ярослава такое войско, он бы ни за что не бросил его в срубку с тяжёлой конницей. Но прекрасная княгиня вил, кажется, была не самым лучшим военачальником.
Рука Ярослава успела подустать, пока он пробился к белокурой. Меч был порядком зазубрен, конь взмылен, кровь сочилась из ран на щеке и левой руке, но бывший витязь Арконы был исполнен решимости закончить бой как можно скорее.
Подняв коня на дыбы, он смертельным ударом рассёк надвое вилу, что обменивалась ударами с сотником Оскольдом; двинул щитом промеж глаз оленя второй – животное остолбенело от боли, и другой конник налетел на вилу с градом ударов.
Ярослав уже приготовился было окликнуть свою цель, но она, одним ударом копья разделавшись с хорватом, сама обернулась к нему. И пнула бока оленя пятками.
Ярослав закрылся щитом. Удар от столкновения был, словно натиск штормовой волны; конь витязя захрипел, взвился, истошно визжа, начал заваливаться набок. Военачальник Буривоя выпрыгнул из седла – хвала Святовиту, нога не запуталась в стременах.
Кажется, конь Ярослава пал из-за того, что олень вилы попал рогом ему в глаз. Воительница презрительно усмехнулась, занося копьё для последнего удара; Ярослав поднял щит.
Левую руку пронзила страшная боль, будто её нанизали на раскалённый вертел. Копью вилы не стали преградой ни дерево щита, ни сталь нарукавника; смертоносное жало остановилось в какой-то волосинке от лба Ярослава. Что оно прошило бы его насквозь, витязь не сомневался.
Но сейчас он получил шанс.
Напрягшись, изо всех сил превозмогая боль, он отмахнулся рукой, словно от надоедливой мухи. Мир разом потерял звук и цвет; рука словно погрузилась в кипяток или раскалённое железо. Но предводительница вил ненадолго потеряла равновесие, копьё на миг выскользнуло из её руки.
Стиснув зубы, издав рёв, от которого запершило в глотке, собрав последние силы для удара, Ярослав шагнул вперёд, рубанув по морде боевогооленя. Тот нагнулся, остановился, из рассечённого черепа хлынула кровь, забрызгав лицо Ярослава. Постояв миг, он рухнул наземь, передние лапы надломились. Подняв голову вверх, изогнулся, завизжал в предсмертной муке, затем завалился набок.
Выпрыгнуть чудинка не успела, упала на землю, придавленная тушей оленя. В её глазах Ярослав увидел боль. И страх.
Впервые за весь этот кровавый бой его прекрасная соперница испугалась.
Ярослава мутило, ноги то и дело грозили подкоситься, шум битвы доносился до него, как сквозь каменную стену – но он чувствовал, что должен закончить начатое. Вил вокруг оставалось не так уж много, воительницы отступали – и гибель предводительницы должна сломить их окончательно. Конница сшиблась с чудской пехотой и пока что успешно оттесняла её назад.
Из последних сил витязь вонзил меч в грудь воительницы, давя на яблоко рукояти грудью. Чьи-то руки подхватили его, усадили в седло, всадник, спасший Ярослава, понёсся прочь из битвы – но витязь уже не чувствовал этого. Он погрузился в омут сладкого забвения.
