Текст книги "Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)"
Автор книги: Владислав Рубинчик
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
"Пора уже покончить с этой войной, пока не пострадало ещё больше невинных людей".
4 0
Не успел сечень-месяц сместиться сухым, как Стольское уже было обложено.
Орды черемисов хлынули через Збруч, сломав оборону белых хорватов сразу на нескольких направлениях. Победоносным знаменем над войсками захватчиков реял Хала, громя маленькие, наспех выстроенные укрепления. К Стольскому он, правда, не приближался: защита, выставленная волхвами под предводительством Богухвала, была куда крепче, чем таковая над Буривойском. Все-таки чародеи были не чета Святовитовым всадникам.
Последняя группа беженцев с маленьким сыном Бранимира Лихобором и его матерью Ярославой покинула город всего за день до того, как чудовищные крылья черного войска сомкнулись вокруг столицы. Теперь в городе оставались лишь воины да старики, которым бежать было некуда.
Осада Стольского велась по всем правилам – не зря Драгослава в царстве чуди учили полководцы, водившие войска в бой на протяжении веков. Все подъезды и горные тропы перекрыли летучие отряды вил и черемисов. Княжеский мост через Колодницу не дал разрушить мощный отряд черемисов-конных лучников, ведомый вызванным кем-то из свиты Драгослава огромным чудовищем, похожим на покрытого чешуёй прямоходящего медведя с обсидиановыми когтями в локоть длиной. О чешую чудовища ломались рогатины, а оно одним ударом лапы рассекало надвое одоспешенного всадника.
Псоглавцы и приживалы чернокнижников деловито разобрали до бревнышка все выселки за рекой – всего за несколько дней от беленых хат, конюшен, амбаров и забегаловок остались лишь торчавшие тут и там колышки. Лучники и стрелометы били со стен города, но рабочих защищали тяжелые переносные щиты.
Защитники Стольского предприняли несколько вылазок, но ни одна не увенчалась успехом: на них тут же обрушивался Хала, неуязвимый для мечей, рогатин и стрел. Потеряв в одной из таких вылазок почти двести человек с сотниками Далимилом и Блуднем, Бранимир запретил подобные вылазки, а за самовольства постановил вешать на главной башне.
Бранимир проводил бессонные ночи в планировании тактики, Богухвал – в обрядах по поддержанию щита, не дававшего Хале пробиться в город.
– Почему бы тебе не отправиться к Богам, чтобы призвать нам на помощь грифона, как сделал ты это когда-то на моих глазах? – спросил как-то раз князь у предводителя волхвов.
– Троянову тропу сторожит князь-чародей. В тот раз он победил меня, потому что Хала дал ему жизненные силы воинов, погибавших в Буривойске. Сейчас такой массовой бойни, слава Богам, нет...
– То есть ты можешь попробовать скинуть Дубравкиного муженька оттуда к чертям собачьим? Тогда почему ты...
Богухвал поднял руку.
– Терпение, мой мальчик, только терпение, и я все тебе объясню. Неужели ты думаешь, что я не отправился бы за Небесной ратью сразу же, имея такую возможность?
Бранимир осекся. Перед волхвом он до сих пор иногда чувствовал себя как ребенок – большой, суетливый и нетерпеливый ребенок.
– Пока я здесь духом и телом, я подкрепляю нашу защиту, являясь в ней краеугольным камнем. Без лишней скромности скажу, что никому больше это не дано – ни Радомыслу, ни Миролюбу, ни даже Гневогосту, как бы он ни кичился своими невероятно большими для сынам мельника силами. Быть может, Любомир смог, но я не хочу им рисковать попусту, да и он больше ворожбит и целитель, чем ведун.
– То есть стоит тебе покинуть Стольское даже в духе, отправившись в Индерию... – догадался Бранимир.
– Как через пару минут один волхв за другим начнут валиться в обморок, заливая полы кровью из носов, глаз, ушей и ртов. Где-то через полчаса вы уже начнете чувствовать дыхание Халы, а потом и он сам к вам нагрянет. Да, скорее всего, не один, а с компанией других мерзких существ, которых не преминут пригласить на пир Драгославовы друзья-чернокнижники.
– Тогда не лучше ли тебе, Богухвал, укрыться где-нибудь в убежище и полностью сосредоточиться на заклинании щита?
Богухвал пожал плечами.
– Зачем? Заклинание щита наложено на землю, примерно так как это делается при обряде, только вместо посоха, который является центром волшебного круга, здесь главная башня княжеского терема. По большому счету, это и есть заклинание, укрывающее от злых сил людей во время обряда, только многократно усиленное за счет поддержки нескольких могучих волхвов. Нам достаточно просто быть здесь, не нарушая круг.
– А разве вы во время обрядов не отправляетесь в иные миры?
– Все-то тебя в ведовских делах интересует, Бранимир, неужто в волхвы прочишь? При обычном обряде твой обережный круг не осаждют древние змеи с толпой тварей поменьше, и все это с армией в почти полторы тьмы.
Пристыженный Бранимир помолчал, затем поднялся со скамьи.
– С тех пор, как Ярославушку с Лихобором отослал, места себе не нахожу. Каков будет их путь до Тиверской земли? Не будут ли им при дворе Звонимира обиду чинить?
– А останься они в Стольском, ты бы терзался вопросом, каково им в осажденном городе и что с ними сделает Дубравка, если все-таки захватит город.
"На родную сестру-то у неё рука поднялась", – чуть не добавил было Богухвал, но одно из главных умений мудреца – вовремя закрывать рот.
– Правда твоя. За этими проклятыми стенами я никак не могу обеспечить им мир и безопасность, а у Звонимира такая возможность есть. Я поступил правильно. Тем более, до сих пор нет никаких вестей от Векославы и её воинов, хотя судя по тому, что у наших ворот сейчас армия, а не отряд переговорщиков, договоритья у неё не вышло.
– "Не вышло", мысленно согласился Богухвал. Он никому не рассказывал о сне, который видел незадолго до того, как черемисы прорвали оборону на Збруче.
Там он видел Буривоя и Векославу, сбросивших годы – они казались моложе даже Бранимира. Оба в белых одеждах, в венках из полевых цветов, они переговаривались о чем-то своем, то и дело посмеиваясь. Буривой катал Векославу на серебряных качелях, подвесом которым служили веревки, перевитые калиной и ромашкой. Каждый раз, когда она взлетала ввысь, он наклонялся, чтобы поцеловать ей колено, а перед тем, как раскачать – пальцы, державшие веревку. Наконец, Векослава спрыгнула с качелей и обвила руками шею варяга. Их губы слились.
Богухвал стоял поодаль и смотрел, не в силах отрвать взгляд. Наконец, Векослава заметила его и помахала рукой. А старый варяг посмотрел на него и сказал так, как говорят духи во снах – мыслью напрямик в голову:
– Не переживай за Векославу. Многое довелось ей пережить, но теперь она обретёт покой и радость в свите Лели-матушки.
Затем он снова обнял княгиню ещё крепче и ещё сильнее прижался губами к её губам, словно извиняясь за время, которое потратил на разговор с волхвом вместо того, чтобы её целовать. Краски сна начали меркнуть, растворяться в невесть откуда наползщем тумане...
– О чем задумался, Богухвал? – спросил Бранимир.
"Сказать, не сказать... Да нет, пока не стоит, у князя и так слишком много хлопот".
– О том, что надо бы в обережном круге поменять местами Гневогоста с Миролюбом. Гневогост рвется в битву, ему лучше выделить менее ответственное место в священном знаке...
Бранимир заметил его ложь – несмотря на молодость, соврать глядя в его глубокие серые глаза не мог никто, даже, наверное, сам Богухвал. Но виду князь тактично не подал.
– Хорошо, Богухвал. Ты свободен. Встретишь по дороге кого – передай, чтобы Яровед с своими лучниками ко мне явился, послушаю, почему он и его орлы постоянно со всем войском о чем-то грызутся.
Кивнув, Богухвал удалился.
А Бранимир стоял и глядел через парапет главной башни вдаль. Туда, где, словно на дрожжах росло два осадных вала: один у самого берега Колодницы высотой в полтора раза выше городских стен, и второй – широкий, окружной, на расстоянии полуверсты от первого, за основным лагерем Драгослава, разбитым на Дамбах у восточного тракта. Ковырять замерзшую землю, да ещё так быстро – задача не из легких, но псоглавцы с черемисами трудились на зависть муравьям.
К чести своего врага, Бранимир не заметил на постройке укреплений ни одного пленного хорвата. Он грел себя надеждой, что столь, несомненно, великодушный предводитель, как Драгослав, и с его матерью обойдется достойно, какой бы ни была причина, из-за которой он её не отпускал. Может, заложницей держит? Но почему до сих пор он не выдвинул никаких условий?
– Князь, Яроведа привели, – голос гридня Мстивоя вырвал его из омута тревожных мыслей.
41
Наступил березозол, по-военному просто и тихо справили малый Овсень, те из беженцев, что укрывались в карпатских высокогорьях, поняли, что быстро им домой не вернуться и начали засевать каменистые горные поля. Природа пробуждалась, хоть и медленно: тень, нависшая над ней, словно отпугивала птиц и держала скованными реки, да и почки на деревьях встречались редко.
А Стольское держалось. Древняя твердыня, выдержавшая десятки осад и ни разу ни взятая боем, по-прежнему оставалась надежным пристанищем для своих обитателей – Бранимира, волхвов и трех тысяч верных воинов Бусова дома.
Не раз и не два черемисы и псоглавцы бросались на приступ – но били в набат, над гребнем стены взметались копья, со стен лилось кипящее масло и катились подожжённые колеса. Башни поджигали стрелами с наконечниками, пропитанными земляным маслом, лестницы отталкивали рогатинами. Сотни горячих голов сложили головы, так и не добравшись до тех, кто их убил.
Осаждающие то и дело осыпали город горящими стрелами и снарядами из камнеметов, пожары бушевали тут и там, превратив в пепелище почти всё Подкоморище, да и Хинновской долине досталось. Стоило кому-то попытаться спуститься к Колоднице за водой, как на него тут же обрушивался град стрел с черными зазубренными наконечниками. Черемисы отравляли оружие, и почти каждая рана набухала, сочилась гноем, а раненого несколько дней бил озноб. Вдобавок осаждающие бросали в город горшки с нечистотами, трупы людей и животных, едко смердящие колдовские зелья. Будь это летом, Бранимир уже столкнулся бы с моровым поветрием.
Явно скучая в осаде, черемисы вскоре изобрели новое развлечение. Они метали в город небольшие снаряды из раскаленного свинца, покрытые письменами, что выдавали в них на удивление неплохих знатоков славянских ругательств. Нетяжелые и вдобавок падавшие уже на излете, особо сильных ран они не причиняли, но те, кому не посчастливилось поймать их на незащищенный участок тела, долго потом щеголяли с ожогами и синяками. Контуры их складывались в выражения вроде "Я сын славянской свиноматки" или "Оттрахайте меня семеро".
Тяжело было в Стольском, но и в лагере Драгослава наростал ропот. Сам князь проводил ночи с Дубравкой, все предвкушавшей, как она в храме Солнца наденет княжеский венец, или постигал тайны мироздания от Халы. Он знал, что рано или поздно любой город сдается при осаде, если не допустить подхода сильных подкреплений или победоносной вылазки осажденных. Потому и не торопился. Не торопились и вилы, которым эта война вообще не особо была нужна: они уже рассыпались по окрестным лесам, предаваясь любимым занятиям – охоте и лесным хороводам. Но не все в войске темного князя были согласны ждать.
Псоглавцы жаждали крови и мести, черемисы – уничтожить неверных во славу Бога-Змея, захватить побольше красивых женщин для продолжения рода и получить плодородные пастбища для своих овец и коров. Все они пока что получили только кровавую баню.
Уличи Дубравки переживали за свои семьи, оставленные вдали, и за свою землю, почти беззащитную перед покушением полян, северян или степных кочевников. Ополчение княгиня отпустила ещё в начале весны: все равно основной ударной силой предстояло стать не им. Но уже и кметы начинали роптать.
Через несколько дней после Овсеня вешнего Язгудай-хан, бренча своими оберегами, сказал Драгославу:
– Славянский колдун силен, и потому мы последовали за ним. Славянский колдун говорит от имени Великого Змея, не так ли?
– Допустим, – ответил Драгослав.
– И долго ещё Великий Змей говорит славянскому колдуну стоять под этими стенами, будто корни пустив?
– Великий Змей не решает таких вопросов. Их решаю здесь я. Будем стоять, пока не потребуется.
– А Язгудай-хану Змей сказал, что в день Эрликовой скорби ему уже нужен будет храм, который нечестивцы называют храмом Солнца. Должно быть, славянский князь забыл передать эти слова.
– Это мятеж? – подчеркнуто холодно спросил Драгослав.
– Это черемисы хотят спросить у тебя, славянский колдун. Люди умирают. Пастбища ждут. Жены ждут. Сколько нас должно погибнуть, чтобы исполнилась воля Великого Змея?
– Ты знал, на что ведешь людей, Язгудай-хан. Или ты думал, война – дело безопасное и спокойное?
– Язгудай-хан видел много войн, колдун. Ты можешь испепелить кого угодно, но не можешь сделать ложь правдой. Ты нерешителен.
Драгослав выразительно потянул рукоять Инея.
– Убей меня – и придет другой.
Они стояли, молча глядя друг на друга. Язгудай-хан отвел глаза, но проговорил вполголоса:
– Если город не будет взят раньше, чем через несколько дней, в канун дня Эрликовой скорби мы сами пойдем на приступ всей силой – и будь что будет.
– Язгудай-хан, твои люди соскучились по сучьям, на которых висят ослушавшиеся приказа?
– Мои люди соскучились по людям, чьи слова совпадают с делами. Ты обещал захватить город нечестивцев. Мы ждем.
Развернувшись, Язгудай-хан вышел из горницы дома, в котором Драгослав принимал людей. Перестук его амулетов слышался ещё долго, постепенно отдаляясь.
– День Эрликовой скорби – это какой? – спросил Драгослав сам у себя.
– Должно быть, Красная горка, господин, – ответила вила Ирминея, охранявшая дверь. В этот день Леля окончательно прощается с царством Чернобога...
– Которого наши друзья зовут Эрликом. Ясно, почему скорбь. Итого у меня и двух седмиц нет, чтобы решить. Массовые казни устраивать неохота. Ждать, пока просохнут дороги и к Бранимиру сможет подойти подкрепление, тоже...
Сидя за столом, Драгослав подпер голову ладонями. Он думал, потирая виски, в которых с недавнего времени поселилась непонятная пульсирующая боль.
42
С восходом солнца из лагеря Дубравки выехала небольшая группа всадников под белым флагом. Когда они добрались до середины моста через Колодницу, в доски перед самыми копытами коней глухо стукнула стрела.
Дальше дороги нет.
Подняв руку, предводитель всадников – а это был сам Драгослав – приказал остановиться.
– Передайте своему князю, что я готов на переговоры. Пусть нашу судьбу решит поединок. Я вызываю на бой его или любого человека, которого он выставит вместо себя, если у самого поджилки трясутся, – среди спутников Драгослава раздались приглушенные смешки. Если выиграю я, то вы сдаете город. Я прикажу своим людям не чинить вам никакого зла, все ваши должности и права будут за вами сохранены, княгиня Дубравка порукой в том. Если выиграт Бранимир, я увожу войска, – в рядах воинов, наблюдавших за разговором, послышался приглушенный ропот.
– Ответа я буду ждать до полудня. Если его не будет, мы начинаем общий приступ, и я не оставлю от Стольского камня на камне, а кишки его жителей заживо скормлю псам. Я сказал.
Когда это весть передали Бранимиру, он тут же схватился за оружие, готовый прямо сейчас наброситься на Драгослава, но Богухвал остановил его.
– Не губи горячую голову, княже. Я выйду против Драгослава, – сказал волхв.
– Ты? Прости, Богухвал, но твои руки вообще могут ещё держать меч?
– Эти руки держали меч, когда твою мать ещё носили в животе, – обиделся волхв. – Но это не будет поединок мечей. Не забывай, Драгослав – ведун.
– Ну так дай мне обереги от его чародейства! Где это видано, чтобы князь выходил на поле боя не сам? Да меня собаки и кошки в Стольском трусом будут считать.
– Не будут. Тебе не помогут никакие обереги – Драгослав тебя просто размажет, причем сам того не слишком желая. Он того и хочет, чтобы ты вспылил и кинулся к нему, как мышь в мышеловку. А дальше все как по маслу: Стольское он берет без единого выстрела, единственной полноправной наследницей остается Дубравка, она возлагает на себя и своего супруга венец в Солнечном храме. Конец прекрасной былине, и зачем только кровь лить было?
– А если его победят, действительно ли Дубравка откажется от своих притязаний и отведет войска?
Богухвал усмехнулся.
– Он самоуверен и даже не рассматривает такой возможности. Но вообще да, его войско очень разнородно и попросту разбредется без предводителя. Хотя остается ещё Хала, и нам придется потратить очень много сил, чтобы запереть его обратно туда, откуда он выполз.
– И ты действительно считаешь, что во всем Стольском нет никого, кто может одолеть Драгослава?
– Бери больше. По всей земле славянской, от Лабы до Дона, нет такого витязя. Колдовство у Драгослава в крови, за годы воспитания в царстве чуди он пропитался им, как половая тряпка водой. Даже если вынудить его сражаться только на мечах, он все равно что-нибудь выкинет, даже сам того не желая. Нет. Завтра или, может, лучше в четверг – день Перуна – в полдень, на мосту через Колодницу буду биться я, и клянусь, такого поединка колдунов славянская земля давненько не видала.
– Ты же говорил, что являешься главным звеном в нашей защите против Халы. Что, если...
– Никто больше среди волхвов не сравнится с Драгославом. Мы уединямся и приносим жертвы, чтобы причаститься той силы, которая течет у него в жилах просто так. Мы месяцами постигаем заговоры и заклятья, которые он просто заучивает, а то и просто выдумывает на ходу, работая с Миром напрямую – и они работают. Нет, – Богухвал покачал головой, – никто среди нас с ним не сравнится. И я не знаю, может ли кто-то сравниться с ним на всей этой земле.
– Ты же уже один раз проиграл ему чародейскую схватку...
– Его постоянно подпитывали страданиями людей и псоглавцев, погибавших в Буривойске. Последний удар, которым он свалил меня и вышиб с Трояновой тропы, он смог нанести благодаря одновременной гибели сразу двух могучих витязей – Ярослава с Арконы и предводителя псоглавцев. Он просто впитал в себя всю их силу и ярость, а потом обрушил их на меня. Сейчас такое вряд ли повторится.
– Как знаешь, но у меня все равно плохое предчувствие, Богухвал.
– У меня оно с того самого дня, как Хальвдан и Гринь в последний раз отправились к Дубравке. Но то, что делается, должно быть сделано. Вели передать Драгославу, что я буду биться с ним завтра.
Бранимир открыл рот, чтобы что-то сказать...
– В четверг. На Княжеском мосту через Колодницу. В полдень, – повторил волхв, улыбаясь мягко, но настойчиво.
Бранимир знал, что пытаться переубедить волхва – дело бесполезное. Скрепя сердце, он подчинился.
43
Этой ночью Мирче не спалось. Собственно, не спалось всему его десятку, воины полночи обсуждали грядущий невиданный чародейский поединок. Все были уверены, что их любимый Богухвал побьет нахального колдуна как ребенка и война наконец закончится. Осаждающие разбредутся, на Стольское перестанет сыпаться град камней и нечистот, защитники перестанут маяться животом, и можно будет наконец наладить мирную жизнь. Но ближе к полуночи, когда высоко на башнях прозвенел сигнал к смене страж, клевать носом начали уже почти все.
Мирча лежал на жесткой кровати в длинном доме своего полка, примыкавшем к самым стенам. Сон не шел: стоило ему сомкнуть глаза, как перед глазами появлялась та самая девица, спасшая его отряд из плена. Она что-то шептала ему, что-то, в чем явно читался приказ не засыпать, и гридень подчинялся.
Негодная девка не шла ему из головы с тех пор, как он вернулся в Стольское. Соратники, которым он рассказал это, смеялись, называли зачарованным и советовали омыть лицо в проточной воде, как это делают девушки, желающие избавиться от безответной любви. Мирча обиженно махал рукой, называя сослуживцев дураками.
Он попал в плен во время самой кровопролитной вылазки, последней перед тем, как князь запретил их под страхом виселицы. Отряд конницы, в котором служил и Мирча, должен был отбросить охрану от моста, чтобы идущие сзади успели облить его смолой, затем вернуться прежде чем на просмоленный мост упадут огненные стрелы. Остатки Святовитовых всадников снабдили их защитой от чародейства, но не учли одного: если выдох Халы ещё можно назвать чародейством, то удары его могучих лап – нет.
Передовые отряды врагов, оберегавшие мост, отступили походным порядком, поднялись немного вверх по осадному валу и оттуда осыпали отряд Мирчи стрелами. К ним присоединились и пешие лучники на вершине вала. Когда же их клин окончательно пришел в замешательство, на них сверху, как стервятник на добычу, рухнул Змей, дыша холодным огнем, молотя вокруг себя лапами и сбивая лошадей вместе со всадниками ударами двенадцати своих хвостов. Мирча вылетел из седла, брязнувшись головой так, что аж искры разлетелись.
О том, что было потом, он вспоминать не любил. Его, как и ещё немногих выживших участников вылазки, связали по рукам и ногам, чуть позже заковали в колодки и кинули в какой-амбар на окраине Ближних Дамб. Там они пролежали почти сутки, связанные, без еды и воды, страдая от ран и отчаяния.
Поздно ночью к ним пришла какая-то девушка. Простоволосая, босая, с венком из невесть откуда взявшихся ромашек в черных волосах. Приложив тонкий палец к губам, она подошла на цыпочках к ближайшему ко входу связанному кмету и открыла кандалы толстым ржавым ключом.
– Кто ты? – шепотом спросил её Мирча тогда. Остальные, видать, совсем дар речи потеряли.
– Тихо, – ответила она, продолжая работу. Осторожно, стараясь не звенеть кандалами, она освободила всех соратников Мирчи – восемнадцать человек, не слишком серьёзно раненых, но безумно уставших и не без труда державшихся на ногах.
– Я лесная ведьма, когда-то жила в избушке среди подольских лесов, лечила людей и все такое. Эти враги сожгли мой дом и вырезали деревню, которой я помогала. С тех пор я ищу мести.
Мирча глядел на ведьму – такую красивую, хрупкую, манящую. От неё пахло ландышем, её голос звучал как река. Гридню захотелось обнять её, но она со смехом отстранилась.
– Потом намилуемся! Бегите пока, я усыпила ваших охранников, а до моста я смогу провести вас, отводя глаза стражам. Уже через час вы будете в Стольском; единственное, что я попрошу у вас – по пряди волос на память.
Когда-то в детстве мать учила Мирчу не давать никому волосы, но ведунья была так прекрасна и мила, что он не смог ей отказать, и маленькие медные ножницы сделали его чуб на полпальца короче, как и чубы остальных пленников.
Они шли между кострами, то и дело спотыкаясь. Мирчу тошнило и выворачивало от запаха еды, некоторые вообще не удерживались на ногах и падали. Шума от двух десятков человек было как от полка, но лишь поводила руками прекрасная ведьма – и охранников Драгославова лагеря охватывала безразличная дрема.
– Почему бы тебе с такими способностями не пробраться к самому Драгославу и не убить его? – спросил Мирча.
– Драгослава и его чернокнижников так не проведешь. А простых солдафонов – почему бы и не попытаться?
В самом Стольском, не веря в такую историю, воинов Мирчи ещё подводили допросу – раз за разом заставляли выкладывать все подчистую то одному волхву, то другому, дошли жо самого Богухвала, но никто не нашел на них ни следа внушений или лжи. Тогда князь предпочел развести руками и вернуть Мирчу сотоварищи на обычную заложную службу, тем паче что в следующие несколько дней такая же история повторилась ещё с несколькими группами людей, попавших в плен.
Это было почти две седмицы назад. Мирча уже и думать было перестал об этом, но этой ночью та загадочная ведьма явилась ему вновь, да ещё во сне. Чем больше он ворочался, пытаясь заснуть, тем ярче и отчетливей становился её образ перед глазами. Наконец он смог разобрать слова:
"Завтра... на поединке... будешь глядеть со всеми... предательство, черный Князь убьет богухвала нечестным образом... ты должен это предотвратить".
"Но как я это сделаю?" – решился спросить Мирча.
"Слушай... запоминай... когда на стороне Драгославова войска мелькнет красный платок, шаманы псоглавцев вмешаются в поединок... Богухвал умрет... Чтобы этого не случилось, возьми сулицу и в тот самый миг кинь в Драгослава..."
"Но я же нарушу правила поединка".
"Нет, первым его нарушил Драгослав. В тот момент, когда ты его ранишь, смертоносные лучи шаманов ударят по нему, а не по Богухвалу – Драгослав не сможет их удерживать, и они пожрут его. Все увидят, что Драгослав бесчестный нидинг, и его войско бежит от него. Ты спасешь Стольское!"
Мирча слабо понимал все эти хитросплетения чародейского дела, но одно он знал точно: ему предстоит спасти свою родину. Не князьям и боярам в злаченых доспехах – а ему, Мирче!
"Не забыть. Завтра. Поединок. На красный платок метаю сулицу".
С этой мыслью он спокойно уснул, и во сне ему оказывали почести как победителю Халы, и сам Бранимир прислуживал ему за столом, а он сидел в обнимку с прекрасной ведьмой и слушал гусляра, певшего новую песню о славном Мирче Сокрушителе Халы.
44
Утро в обоих лагерях ознаменовалось пением рожком и ударами барабанов. На осадном валу и на стенах Стольского толпились люди, каждый норовил занять место получше, тут и там возникали толкотня и перепалки. Часть людей высыпала на речной берег – ворота были открыты настежь. На противоположном берегу реки тоже царило столпотворение – светловолосые уличи, высокие шерсистые псоглацы и низкорослые черемисы в смешных бурках стояли так плотно, что яблоку было негде упасть. А задние все напирали так, что несколько передних рядов с обеих сторон оказались по щиколотку в воде.
Над войсками реяли знамена – синие стяги с Рарогом, черные треугольные флажки черемисов, желтые флаги уличей. Для Бранимира и его ближайших соратников обустроили княжеское место прямо над воротами, князь улыбался и махал толпе, изо всех сил пытаясь скрыть беспокойство.
Да, Богухвал сильнее Драгослава, хотя бы в силу опыта. Хала не сможет подпитать его силой кровопролития – боев с начала недели почти не велось. Но все же было что-то, что не нравилось юному князю. Был бы кто из близких рядом – но Ярославушка вместе с Лихобором и младшими Буривоевичами давно уже, наверное, в Турске, а мать в плену у Дубравки.
"Только бы она не причинила ей зла... Хотя Богухвал узнал бы и сообщил мне, я думаю".
Богухвал ступил на мост в одной хламиде, расшитой обережным узором по краям. Нежно звенели связки оберегов у него на шее и поясе, в такт шагам ударял резной ясеневый посох. Он шел спокойно, будто не на смертельную схватку, а на будничный обряд, и только улыбался и махал руками в ответ на восторженные крики "Богухвал!" "Богухвал!" с хорватского берега. Седые волосы волхва свободно развевались на весеннем ветру.
Драгослав тоже ступил на мост один, напоследок поцеловав Дубравку и кивнув Змею, что подобно горе возвышался над войском, буравя Стольское ненавидящим взглядом желтых лошадиных глаз. На нем были сапоги и кожаные штаны для верховой езды, удерживаемые обережным поясом – самым обычным, из тех, что носят в славянских деревнях почти все парубки. Волосы он собрал на затылке с помощью ремешка, на голове тускло поблескивала Рогатая корона. Мускулистая грудь князя-чародея была полностью обнаженасине-зеленые татуировки рун, покрывавшие почти все его тело, придавали ему сходство с каким-то лешим или троллем, но не с человеком. Чудовищный Иней, блестевший хищним голубым блеском, висел у князя на перевязи, без ножен. Когда противники встретились на середине моста в двенадцати шагах друг от друга, князь, склонив голову в формальном приветствии, снял меч с перевязи и перехватил двумя руками. Богухвал тоже перехватил посох, держа его как копье – диагонально поднято над полом, оголовок на уровне яремной вырезки противников.
Глашатаи ещё раз прочитали условия поединка,знакомые всем едва ли не с детства. Жрецы Огнебога-Сварожича, следящего за клятвами, окропили Драгослава и Богухвала благовонным миром, почитали над ними молитвы, обрекавшие их вечному проклятию в случае нарушения правил, и разошлись.
Осталось только двое противников, нацеливших оружие друг на друга, тяжело дыша глядевших друг другу в глаза. Оба понимали, что это поединок не воинов, а колдунов, и то, что старый жрец в бою не ровня молодому князю, еще ничего не означает.
Некоторое время противники водили своим оружием вокруг себя, что-то напевая под нос, к чему-то прислушиваясь. Во враждебных войсках было тихо, слышать можно было, как кто-то от волнения перебирал ворот кольчуги.
И Богухвал, и Драгослав заготовили заранее чудовищные заклинания, позволявшие сжечь противника, обратить его в ледяную статую или обратить всю кровь в его теле расплавленным металлом. Они проверяли их, осторожно потягивая то за одну, то за другую нить, но все пути были закрыты: защита у обоих была совершенной. Нужно было начинать настоящую Песнь, но каждый выжидал, пока это начнет делать другой. Так прошло почти полчаса.
– Ну, давай, наконец, а то мои черемисы сейчас спать завалятся, – залихватски шепнул Драгослав.
Наговорив на себя ещё две защиты, чтобы Богухвал не успел сбить чтение, князь-чародей вытянулся, подняв Иней к небесам. Тот вспыхнул ослепительным светом, впитывая ведовскую силу и передавая её хозяину. И зазвенел ровный, чистый, распевный наговор Драгослава:
Я реку – о внемли, мирозданье!
Прозываюсь Черный я Арапин.
Голод вековой меня терзает,
Городами люд я поглощаю,
Словно от пожара от лесного,
Безоглядно звери убегают,
Стоит им вдали меня завидеть!
От моста и реки поднялся черный, удушливый дым, поностью скрывший Драгослава от посторонних глаз. В отличие от обычного дыма, этот стлался вверх, по рукам и голове князя, по его мечу, укутал его коконом. На солнце набежала туча.
Кокон начал раздуваться, клубившийся в нем дым стал чернее угля. Голос – уже не Драгославов, а другой, утробный, рычащий, пропитанный нечеловеческой ненавистью – продолжал вещать из облака:
Голова моя – что твой котел для пива,
Уши мои – словно две лопаты,
Прямо хлеб бы в печку с них засунуть,
И как две бадьи мои глазища,
А уж губы – что большая лодка.
Руки толще дуба векового,
Ноги словно корни мировые,
Взмах когтей десятерых положит,
Смерть тебе, дерзнувший бросить вызов!
На последних словах дым рассеялся, жалобно скрипнули доски моста, непривычные к такой тяжести. На месте Драгослава возник чудовищный велет почти пяти саженей высотой, сжимавший в когтистых лапах Иней, удлинившийся до размеров всадничьего копья. Черный Арапин, которым обернулся Драгослав, взвревел так, что с валов посыпались камни. Занеся руку, он обрушил вниз на Богухвала удар меча, способного, казалось, разрубить крепостные ворота, словно колоду.
