Текст книги "Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)"

Погубить на род безвинный!

Этим заклинанием Драгослав совершал великое зло, нарушая ход времён, вызывая холода из кладовых Марены намного раньше отпущенного срока. За такое Род отплатил бы ему в лучшем случае несколькими днями изнуряющей лихорадки – но одержать победу сейчас стало делом чести.

Налетел новый порыв ветра – обжигающе-ледяной, такой, что даже у Драгослава по спине побежали мурашки, а зубы застучали. Пожухлая трава на глазах седела, покрываясь инеем; словно белая волна пробежала по полю между Драгославовым войском и ратью Буривоя. Когда она коснулась первых рядов хорватской дружины, об шеломы пешцев звонко застучали первые градины.

Вся колоссальная туча, вмиг заледенев, обрушилась им на головы – тысячи и тысячи кусков льда, смертоносных, как камни из пращи. Некоторые были с мизинец, иные – с яйцо, а некоторые – и с человечью голову. Разбиваясь о панцыри, они продавливали их, ломали кости, вышибали мозги.

Хорваты попадали ниц, во вмиг похолодевшем воздухе раздавались крики боли. Ни о каакой стене щитов уже нельзя было и говорить; каждый норовил выжить сам, закрыться щитом от смерти с небес, сжаться под ним полностью на жгуче-ледяной земле. Иные стремглав бежали; ледяные камни настигали их, сшибая с ног, или же они сами поскальзывались – и падали, ломая ноги.

Словно нива, прибитая внезапным дождём, было войско Буривоя. Туча начала редеть, чародейское градобитие утихало. Драгослав вышел из созерцания. В голове поселилась тупая боль, Иней словно стал втрое тяжелее: колдовство обошлось дорого. Княжич пошатнулся, но устоял на ногах. Его мутило.

"Не время", сказал он себе, начитывая простенькое заклинание на прилив сил. Сначала надо выиграть битву, а потом уже можно и отдохнуть.

Последняя ледышка звякнула о железную сердцевину одного из щитов. Над полем боя воцарилась тишина.

Драгослав отдал приказ, и воины двинулись вперёд. Медленно, лёгким шагом. Сам княжич не пошёл в бой: остался стоять, тяжело опёршись на меч. Заклинания хватило лишь на то, чтобы не рухнуть в обморок прямо сейчас.

– Княже, ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Айвир.

– Как Индрик-зверь, когда на роге небосвод держал. Но ты не переживай, – он сквозь силу улыбнулся подчинённому.

А тем временем на поле боя творилось нечто странное.

Кряхтя и ругаясь, Буривой встал на ноги, тяжело опираясь на верную секиру. Вслед за ним встало ещё несколько хорват – десять, пятнадцать... пятьдесят. И ещё немного.

– Что ж, угостил нас ветродуй на славу! – закричал хорватский князь. – Пришёл наш час! Сейчас одному Роду ведомо, победим мы – или будем пировать в Велесовых чертогах! Но, как видтите, одно другого не хуже. Так что – вперёд, мои воины! Вперёд! Мёртвые сраму не имут!

Размахивая топором, Буривой со всех ног бросился к чудинам. За ним – другие ратники, воодушевлённые горячей речью; всё больше и больше людей, поднимаясь на неверных ногах, снова брали в руки оружие. Их было мало – градобитие Драгослава убило всю конницу, что не смогла залечь, почти две трети пешцев, размозжило голову Стейну. Но они были живы. Окровавленные, оглушённые, израненные, еле двигающиеся от боли и жестокого мороза – но живые.

И сейчас они бежали в атаку, гурьбой, без какого-либо намёка на строй, отбрасывая на ходу щиты. Бежали, оглашая поле криками, осыпая вил отборной руганью...

Они ударили. Отчаянно. Самоубийственно.

За гранью отчаяния, когда уже всё равно, выживешь ты или нет – человек обретает второе дыхание.

Чудины не успели даже перегруппироваться, чтобы воспользоваться преимуществом возвышенности. Ломались орихалковые клинки, прогибался строй, лилась на землю светло-красная чудская кровь.

Сталь звенела о чародейское серебро. Рычал Буривой, как раненый, загнанный в ловушку зверь; он впал в ярость, которая охватывала его лишь в немногих битвах, сражая одного врага за другим.

Но всё же чудинов было много, они не были так израненны и утомлены. Их строй расступился, разделился надвое. Обойдя хорват с флангов, они ударили по ним со всех сторон; задние ряды спустили луки.

Стрелы секли хорватов, впиваясь в тела, они падали в грязь, стонали, сцепив зубы от боли; то тут, то там завязывались схватки – и не всегда чудины выходили из них победителями, но все же войско Драгослава полностью окружило противников.

Один за другим падали Буривоевы воины, не в силах прорвать окружение, и снова взревел Буривой, охваченный испепеляющей яростью. Он кричал "Вперёд! Вперёд!" – и вокруг него снова собирались войска. Смертоносный клин, нацеленный в самое сердце строя чуди – ровно напротив Драгослава.

Собрав в кулак всю свою ярость, они ударили. Разбежавшись, Буривой прыгнул к врагам – и тут же обрушил на них град ударов своей секиры. Каждый его удар сражал наземь одного противника; он уже не рычал – хрипел, пресыщенный схваткой, с губ текла кровавая пена. За ним в строй чуди врезался клин его ратников – и для всех из них то была последняя схватка.

Бой превратился в свалку. Чудины сомкнулись над хорватами, как море над брошенным в него камнем. Кое-где ещё звенела сталь, доносились крики и стоны, звук металла, врубающегося в плоть – но бой уже был закончен.

Вздохнув с облегчением, Драгослав отвернулся. Он склонился над телом Айнегары, провёл рукой по её густым светлым волосам. Скоро её заберёт погребальная крада, а ведь он так и не сказал ей, как сильно её любит. Не коснулся в последний раз губами её волос, губ, грудей, запястий, пальцев на ногах. Не подарил цветок с вершины Алатыря, как когда-то обещал...

– Эй, ветродуй! Повернись ко мне, сука, я не убиваю в спину!

Драгослав вздрогнул. Этот голос – низкий, рычащий – должен был принадлежать не человеку, а озлобленному псу. Или очень голодному волку.

Навык бойца не подвёл его. Стремительным движением схватив Иней, Драгослав поднялся на ноги и отскочил в сторону – за удар сердца до того момента, как на том месте, где он стоял, свистнула секира. Он не сомневался, что этот удар разрубил бы его надвое.

Кажется, это и был Буривой, князь хорватов. Он прорвался сквозь окружение чуди.... один. Вся его рать осталась далеко позади.

Буривой выглядел как чёрт из Чернобожьей свиты. Его панцырь был красным от крови, в глазах лопнули сосуды. Шелома не было, и волосы свисали спутавшимися грязными лохмами. Кровь текла ручьями с волос, с секиры, изо рта, из носа...

Оскалившись по-волчьи, князь-берсерк бросился на Драгослава. Удар секиры княжич принял на дол Инея. Полетели искры, пальцы Драгослава пронзила такая боль, что они чуть не разжались. Княжичу показалось, что он увяз в земле.

"Ещё одного удара я не вынесу", – подумалось ему.

Буривой взревел, закрутив секирой мельницу – аж засвистел воздух. Княжич не успел отскочить, оружие князя со скрежетом резануло по его панцырю, инерция повела Драгослава в сторону, он сбился с шага, споткнулся о мёртвое тело, упал.

Над ним поднялся топор, ринулся вниз, рассекая воздух.

Из последних сил княжич метнулся в сторону, свалившись по другую сторону трупа. Секира Буривоя врубилась в мёртвое тело, почти развалив его надвое, но, кажется, застряла в позвоночнике.

– АРРРРРХХ!!! – загарчал Буривой, пытаясь вытащить топор. На его шее и лице вздулись жилы, лицо исказилось ещё сильнее, напоминая скорее пугающую маску из тех, что надевают на Коляду.

"Вот оно!" – блеснуло в голове Драгослава. Застонав, превозмогая тошноту, ужас и усталость, он, приподнявшись, перехватил рукоять Инея обеими руками, рубанул слева направо – на уровне локтей Буривоя.

Чародейский металл отсёк ему обе руки.

Буривой отшатнулся, опустил взгляд, недоуменно разглядывая обрубки, с которых текла кровь. Рот князя-берсерка удивлённо приоткрылся.

Драгослав встал, занёс меч для последнего удара.

– Т-ты... Я видел тебя... Ты... Дражко? Сынок? – прохрипел Буривой. В его глазах появилось осмысленное выражение.

– Да заткнись ты уже, – бросил Драгослав, замахиваясь Инеем.

"Какой я ему сынок?" – подумал княжич, когда голова Буривоя покатилась по земле.

Так окончился жизненный путь Буривоя. Поистине великую цену заплатил он за то, что ослушался слов матери. Не уйди он с варягами, быть бы ему до века воином князя Вышана. Вадим, так и не получивший бы имени Буривой, состарился бы в Старигарде, женился и обзавёлся детьми, и умер глубоким стариком. И не сплелась бы его судьба с судьбой Халы, и не родился бы у него сын со Змеевой душой – только дочери.

Его женой должна была стать рыжая, веснушчатая и смешливая девчонка из Старигарда по имени Избрана. Они бы встретились вскоре после возвращения Радомира из похода, на ближайшего Купалу, и поженились бы на Коляду, как и заведено.

А так на Купалу Избрана ушла с развязным и нахальным парнем из какой-то деревеньки. Больше его никто не видел – ничего особенного не было в его внешности. А вот тело Избраны, обнажённое, обесчещенное, синее от бесчисленных побоев и порезов, нашли в тростниковой заводи возле датской колонии через два дня после праздника.

Если бы Буривой не ступил в Индерию, накликав на себя гнев Карминты, его дружина осталась бы на зиму в Альдегейе. Следующей весной он напал бы на Бирку, захватил в ней власть и объявил себя конунгом всего свейского побережья. Десять лет бы держал Буривой свеев в ежовых рукавицах, пока не умер бы на охоте, задранный медведем. Его сын стал бы воином-берсерком, постоянно слыша голос Змея, но не зная, что с ним делать. Он погиб бы в одной из своих первых схваток, и отец похоронил бы его.

Если бы Буривой не женился вовсе ни на Дубравке, ни на Векославе, князь Горан вскоре изгнал бы его из земли белых хорватов, и он бы закончил жизнь охранником караванов в полянской земле, так и не женившись и не произведя на свет дитя со Змеевой душой – эта сомнительная удача выпала бы другому. Женись он на Дубравке – стал бы счастливым основателем династии, что освободила бы Халу и, опираясь на его мощь, создала бы великую империю...

Но произошло то, что произошло – и Буривой пал от рук собственного сына, не ведающего, что творит. И дитя с душой Змея окончательно ступило на путь, которым вела его судьба с того самого момента задолго до его рождения, когда его отец нарушил границы владений Карминты.

А ещё была одна женщина, обольщенная змеем, которая теперь ненавидела весь дом Буривоя и жаждала власти в земле белых хорватов только для себя. И она, затаив дыхание, ждала сейчас в Пересечне.

Потому быль о Буривое не кончается на этих страницах. Напротив, самые кровавые её кощуны ещё впереди.

13

Погибших в битве под Пересечнем было столько, что до конца серпня-месяца изрядно поредевшие количеством смерды таскали тела на кучу, складывали на поленницы и жгли. Снова столбы дыма поднимались к небесам, но теперь то был дым погребальных крад. Айнегару и павших вил с чудинами похоронили с почестями в курганах, и Драгослав положил у ног любимой прощальный дар – секиру Буривоя и его череп. Его дружина изрядно поредела: пали все вилы, которых Айнегара повела в безрассудную атаку, и множество чудинов, но войско Буривоя было уничтожено практически полностью.

Звонимир был всего в одном дне пути от Пересечня, когда услышал о поражении и гибели Буривоя, а также о появлении могущественного чародея, чьи заклинания могут уничтожить целое войско. Тогда он повернул назад, надеясь вывести тиверцев быстрее, чем Гонитель ветров – так прозвали Драгослава – ударит им в тыл.

Отступая, он попросил прохода у полян, расплатившись с ними добычей, награбленной в земле уличей, и к середине осени вернулся в Стольское. В конце врещня у Ярославы и Бранимира родился сын. Его назвали Лихобором, ибо так говорил Бранимир:

– Тёмные времена настали ныне, весь цвет хорватской знати полёг в земле уличей, да и я всего за год потерял деда и отца. Пусть же в имени первенца моего отразится надежда, что лихая пора пройдёт!

И утешился Бранимир в своей печали. Векослава же закрывалась на женской половине, и плакла дни напролёт, и перестала красить волосы, так что все увидели её седину.

Драгослав же был благосклонно принят Дубравкой. Каждое утро, когда он завтракал в гриднице, княгиня выходила к нему в лучших своих нарядах, умащенная благовониями, увешанная украшениями из ромейских и арапских земель, которые покупал ей Изяслав. Княгине было уже тридцать семь, но колдовство Змея и старания знахарей делали своё дело – она по-прежнему была прекрасна, высокая, стройная, с нежной белой кожей, роскошными рыжими волосами, изящным носиком и серыми глазами. Она весело болтала с Драгославом, сама подавала ему блюда, то и дело касаясь сильных рук юноши тонкими пальцами.

Но Драгослав не обращал на Дубравку никакого внимания – не утихла ещё боль от утраты Карминты. Княгина злилась, в душе проклиная княжича: как когда-то Буривой, он пренебрегал чарами прекраснейшей девицы Стольского! Она погубила Буривоя, но в Стольском ещё здравствовала проклятая Векослава, а на престол вече возвело её выблядка Бранимира. На тот престол, который должна была занять она, Дубравка, как старшая дочь своего отца!

Впрочем, пытаясь привлечь внимание княжича, она сама не заметила, как влюбилась в него. Всё чаще, когда он за столом рассказывал ей о чём-то, Дубравка забывалась, просто слушая его звонкий юношеский голос. Она улыбалась – искренне, впервые за долгие годы – когда улыбался княжич, неважно, ей или кому другому. Рядом с ним она чувствовала себя моложе. Даже хотелось петь...

Драгослав же чем дальше, тем, казалось, сильнее отдалялся от неё. Когда закончилась уборка тел, он с чудью принялся объезжать дозором владения Дубравки: на опустошённых войной землях расплодилось множество разбойников. Княжич вешал и сажал на колья, заново ставил погосты и залоги, обкладывал людей данью и вергил суд. Суровый, но справедливый, он пытался показать людям, что война окончена, и здесь вновь воцарился порядок.

И только зимой, когда Драгослав вернулся, Дубравке удалось соблазнить его. Драгославу и самому хотелось ласки, хотелось забыть об Айнегаре и о погибших – и когда Дубравка, вся в шелках, выглядящая куда моложе своих лет, радушно встретила его из полюдья, его мужское естество не устояло. Не знал он о родовых узах, что связывали его с княгиней уличей; у Дубравки же были лишь смутные догадки, которые она гнала от себя прочь. Сын Буривоя умер, его унесли куда-то по колдовским делам, а Драгослав – вот он, здесь, рядом, и вместе с ним она сможет отвоевать Стольское, вернув то, что принадлежало ей по праву...

...И освободить Змея, который так сладостно пел ей во снах, пел об абсолютной власти и великом могуществе, к которому он приведет её.

14

Как и рассчитывал Драгослав, князем белых хорватов вече избрало Бранимира. Тяжело довелось молодому князю: множество славных воинов полегло в боях, отложились волыняне, многие удельные князья начинали восставать. Земля хорватская погрязла в междоусобицах и распрях. Тиверцы ничем помочь не могли, ибо и на них напали вновь осмелевшие бродники, не говоря уже об извечной распре между ними и болгарами. Князь Звонимир метался с дружиной по всей стране, отражая нападения врагов.

Казалось, престол Стольского можно было взять голыми руками, но не того было Дубравке и Векославу. Зима в земле уличей выдалась голодной, ведь поля были сожжены. Волки бродили прямо по улицам селений, не боясь человека; не раз и не два чудинам приходилось устраивать облавы, по накалу не уступавшие иным схваткам. Двое воителей даже погибли в заснеженных лесах.

Полюдье Драгослав собирать не стал. На золото Айнегары он купил у полян пшеницы и ржи, чтобы было чем засеять поля по весне. Это зерно чудины развозили по всей земле уличей, бесплатно раздавая поселянам, и народ радовался, благодаря нового князя. Благодаря этому гибели многих людей удалось избежать, и сев состоялся вовремя, как только сошли снега.

Драгослав и Дубравка всё это время жили в Пересечне, как муж с женой. Дубравка, наконец почувствовавшая себя любимой, словно смягчилась сердцем. Она перестала кричать на челядь, улыбалась и смеялась, словно юная девица. Драгослав же с головой окунулся в новую любовь, пытаясь таким образом заглушить потерю старой. Чудь не осуждала их – им вообще в большинстве своём чужды подобные людские чувства. Некоторые из них говорили, что именно то, что Айнегара полюбила Драгослава по-человечески, и стало причиной её гибели от рук человека.

Простой народ же, хоть и скрежетал зубами оттого, что княгиня, не успев толком оплакать прежнего мужа, уже живёт с молодым любовником, но всё же отмечал, что Дубравка явно стала более милосердной. К тому же Драгослава, спасшего Пересечень и весь род уличей от истребления, в народе боготворили. По всей земле уличей ширилась молва о его чародейских способностях, и отовсюду в Пересечень стекались калеки, слепые, хромые, лунатики, бесноватые, чтобы княжич исцелил их.

Так Драгославу довелось впервые за восемь лет применить свои способности для лечения и созидания, а не разрушения. И нельзя сказать, чтобы ему это было не по нраву.

Однако даже любовь не могла полностью изгнать застарелую ненависть, скопившуюся в сердце Дубравки. Ночами, обнимая Драгослава, она, заливаясь слезами, рассказывала, как коварная Векослава обольстила Буривоя с помощью чар, что обвинила её в смерти старшего сына, что Буривой обесчестил её, а потом силой выдал за Изяслава. В это она уже верила сама – столь велика была сила Змеева обольщения.

Долгими ночами, гладя Дубравку по голове, баюкая её, плачущую, как ребёнка, Драгослав дал себе клятву, которую был готов исполнить ценою жизни:

– Я верну то, что принадлежит тебе по праву, любимая. Верну, даже если мне предстоит погибнуть, пытаясь сделать это.

15

Был тёплый весенный день, когда в Пересечень пришли страшные вести.

– Беда, княже! Война идёт! – с порога крикнул запыхавшийся вестовой, не дожидаясь, когда его впустят в гридницу.

Драгослав поднялся с престола, сделав знак рукой людям, которых принимал, мол, позже с вами разберусь. Гости, раздражённые и испуганные, не осмелились перечить князю-чародею. Тревожно переглядываясь, они покинули гридницу, сторонясь гонца, будто горе, которое он принёс, может перекинуться на них подобно моровому поветрию.

Когда последний проситель покинул гридницу, Драгослав велел вестнику войти. На того взглянуть было страшно: совсем ещё юный, даже пушок над верхней губой тольо начал пробиваться. До смерти испуганный, дрожащий, как осиновый лист, но выполнивший приказ.

– Входи, садись, дитя. Я прикажу растопить для тебя баню и приготовить обед, – ласково произнесла Дубравка.

– А ты пока расскажи, что вообще произошло, – сказал Драгослав.

– Беда, княже. Война! Хазары! Идут с востока, уже в одном дне пути от Славуты остановились. Скоро тут будут, несметные полчища!

– Хазары? – в один голос спросили Драгослав и Дубравка.

– Давненько они на славянские земли носа не казали, с тех пор, как Буривой со Звонимиром и моим покойным Изяславом дали по рогам Йехезкелю в тиверской земле, – сказала Дубравка.

– Всё это время мы под рукой Стольского были, вот и не лезли. Хорватов боялись. А теперь мы сами по себе, – задумчиво произнёс Драгослав.

– Ну что ж, делать нечего. Мы соберём войсковый совет, – добавил он. – Иди отдохни, воин. Ты заслужил, достойно выполнив поручение.

Бояре пересечнские препирались до поздней ночи, но решить так ничего и не смогли. Самые отважные из них полегли на войне с белыми хорватами, а у выживших дел было невпроворот, и война в их ближайшие планы не входила. Большинство склонялось к тому, что нужно идти на поклон к хазарам да сделать всё, как они говорят. Вон, вятичи под дланью Итиля живут и не тужат, если верить рассказам...

Другие же предлагали замириться со Стольским да попросить помощи у князя Бранимира. Отринули же роды славянские все распри почти двадцать лет назад, разбив рати Йехезкеля, так почему бы им не поступить бы сейчас точно так же?

Чудины, присутствовавшие на собрании, со скучающим видом разглядывали сто раз виданную резьбу и драпировки. Хитросплетения человеческой политики не слишком их волновали.

И только Дубравка сидела, напрягшись, то и дело бросая презрительные взгляды на своих приближённых. Дочь могучего рода, давшего миру множество великих воителей, мужей и жен несгибаемой воли, она слишком долго жила в тени великих владык. Сейчас Дубравка была готова скорее сгореть живьём вместе со всем Пересечнем, чем сдаться на милость вонючих кочевников или ненавистной Векославы из Стольского. Этот настрой любимой чувствовал и Драгослав, потому в один миг, прервав цветастую речь очередного ратующего за мир с хазарами, стукнул по столу и велел всем, кроме чуди, убираться прочь.

Когда бояре, недовольные князем, наконец покинули гридницу, Драгослав остался сидеть, нервно выстукивая пальцами по столешнице замысловатую мелодию. Он мог бы обрушить на хазар всю ярость покорных ему стихий, но что если использовать их как-нибудь иначе?

"Дед, научи, как следует поступить мне..."

– О чём думаешь, Драгослав? – осторожно спросила Дубравка.

– Да о том, что делать с этими находниками. На колени перед вшивым кочевником я падать не собираюсь, ползать на карачках перед Векославой – тоже. Я никогда не видел её и знать не знаю, но того, что она отняла у тебя княжеское звание и принесла резню, смерть и разорение на твои земли, мне достаточно, чтобы презирать твою сестру до глубины души. Я скорее брошусь на меч, чем сяду за один стол с ней или с кем-нибудь из её гнездовья. Будем воевать.