Текст книги "Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)"

Автор книги: Владислав Рубинчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Да ты прям Велесов внук, – Векослава смеялась, но глаза её сияли. – И всё же, что это на тебя нашло? Ты мне и двадцать лет назад такого не говорил.

– Не знаю, лебёдушка моя. Я прошёл десятки битв, сотни врагов отправил к Велесу вот этой же рукой, что тебя обнимает – но никогда не чувствовал такого... как сейчас.

– Не думай об этом, дорогой. Каждому писана своя судьба, и от неё не уйти – но в наших силах достойно встретить её. Народ вверил тебе власть карать и миловать, ты обязан им за это – так пойди и сделай то, чего от тебя ждут. Правосудие должно свершиться... пусть даже над моей сестрой.

– Ты ничего не хочешь передать ей?

Векослава покачала головой.

– Видят Боги, я не держу зла на неё, хотя и озлобилась она на меня без меры. По возможности – будь милостив с ней.

– Сама отсылаешь меня свершить правый суд, сама же просишь о милости... но я не могу отказать тебе. Будет по слову твоему. Дубравка умрёт быстро.

Рука Векославы сжала Буривоевы пальцы. Он поднёс её к губам.

Раздался оглушительный треск, будто само мировое древо рушилось. Люди на стене и в поле, а за ними Буривой и Векослава подняли глаза.

Одна из башен, в которую набилось слишком много народу, покосилась и начала проседать. Люди стремглав ринулись из неё, словно переполошённые мыши; возникла толчея, топтали друг друга, кричали и дрались. Вмешались стражники, расталкивая людей древками копий, подняли упавших, потащили вниз. Башня рухнула на вал, вызвав новые крики боли и ужаса.

Замешательство народа сменилось испугом. Более недобрым знаком было бы разве что затмение солнца.

– Быть может, не стоит выступать, княже? – донеслось из толпы.

Буривой поколебался с минуту, окинул взглядом войско, народ, посмотрел в глаза Векославы. Одним движением вскочил в седло.

– Предзнаменования – для детей и старух! – прогремел его голос. – Нечего было набиваться в старую башню, как сельдь в бочку. Бранимир, займись пострадавшими.

Княжич, кивнув, направился к месту падения башни. Буривой же отъехал от ворот, почти поравнявшись с передовыми отрядами дружины.

– Кто боится скверных знаков – можете остаться, я не стану винить. Но вы же сами будете локти кусать, когда мы вернёмся из Пересечня с добычей!

Повисло молчание. Один из пешцов, покинув строй, направился к воротам. За ним – другой, третий, четвёртый, даже некоторые всадники, молча прходя мимо Буривоя, вернулись в Стольское. Целый молчаливый людской поток влился в городские ворота под тяжёлыми взглядами соратников и горожан.

К Буривою подъехал Святополк Волынский.

– Прости меня, княже, но ты сам позволил нам уйти. Вчера получили мы вести, что велеты угрожают селениям в верховьях Буга; пусть моя дружина вернётся в родную землю.

Буривой посмотрел в глаза князя. Тот отвёл взгляд.

– Я держу своё слово. Идите.

Снявшись с места, волыняне отправились на север.

Затем подошёл к князю Хьяльпрек, ярл варягов, пришедших две недели назад.

– Скверный рок лежит над тобою, конунг харвадов, но ты хорошо заплатил нам. Однако же ищем мы богатства, а не бесчестья, или славной смерти, которую воспоют скальды, когда мы будем пировать в Вальхалле. А что обретём мы в Ульшланде, не ведаем мы.

– Я понял тебя, Хьяльпрек сын Фарлафа. Иди к моему сыну, Бранимиру; он найдёт для твоих мужей задание.

И полтораста варягов влились в людской поток, тёкший через городские ворота.

Буривой отправился к тиверцам.

– Ужели и ты оставишь меня, родич? – спросил он тиверского князя Звонимира.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – задумчиво ответил тот. – Тот, кто идёт лишь на безопасные дела, никогда не обретёт славы. Перун не смотрел на знамения, когда шёл биться с Дивом, и Хорсу затмение солнца не помешало послать в Ламя тысячу стрел. Так поступали боги, так должны поступать мы – в том завет предков и покон Рода.

– Истину говорят, что в твоем роду ещё хранят древнюю мудрость, – от сердца у Буривоя слегка отлегло.

– Слава Буривою и Звонимиру! – грянуло тиверское войско.

– Слава! Слава! Слава! – подхватили за ними хорваты.

Солнце, скрывшееся было за тучей, вновь блеснуло на стальных копьях и шеломах. И тогда Буривой, схватив свой тяжёлый топор, встал в стременах и высоко поднял оружие над головами войска.

– Вперёд! Попалим уличей!

Ответные голоса дружинников слились в рёв, напомнивший штормовое море. Некоторые из ушедших, заколебавшись, вернулись обратно в строй.

Когда крики смолкли, князь ещё раз окинул взглядом дружину. Ряды воинов поредели, ушли волыняне и варяги – итого где-то на восемь сотен пеших и полтораста конных меньше. Да ещё минус сотни три хорватов. Впрочем, даже оставшегося войска с лихвой хватило бы, чтобы втоптать в грязь стяги Изяслава. Что плохого может случиться? Уличи к хазарам за помощью побегут? Так всем известно, как каган помогает союзникам. Вон, булгарам аж за Дунай бежать пришлось.

Когда стены Стольского скрылись в клубах пыли, поднятых удущими войсками, волхвы совершили гадание. Перед священным конём Святовита положили на землю в ряд три скрещенные пары копий, и глядели, как он перешагнёт через них.

В первый раз конь задел последнюю пару левой ногой. Это было крайне неприятное предзнаменование, говорившее о жестокой неудаче в конце планируемого дела; но Буривой отказался признать результаты гадания.

– В моей родной земле конь должен перешагнуть через копья, а если он задевает их, гадание признаётся несостоявшимся. И должно провести его так, чтобы результаты совпали два раза.

– Мы не на твоей родной земле, князь, – возразил ему волхв.

– Делай, как говорю. Ободрич ведёт войско, значит, и гадать по обряду ободричей.

Коня провели второй и третий раз, и оба раза он перешагнул через все копья правой ногой. Это немного успокоило сомнения князя и дружины.

7

Невесёлой была дорога дружины Буривоя через землю белых хорватов. В селениях, через которые они проходили, на них лаяли все псы, над войском кружило вороньё, в лесах то и дело раздавался протяжный крик, непохожий на голос ни одной птицы. Брехали лисицы, сновали зайцы, постоянно перебегая дорогу перед войском.

Одно дурное предзнаменование шло за другим, но больше ничто не могло вселить страх в души воинов, ведь те, кто придавал какое-то значение знамениям, остались в Стольском.

Был самый разгар лета, повсюду колосились поля, почти созревшие к жатве; в пронзительно-голубом небе не было ни облачка, солнце палило нещадно. Несколько раз дружинники даже падали в обморок: на такой жаре раскалённые доспехи были что твоя печь. После пятого подобного случая Буривой разрешил воинам снять обмундирование.

Так они шли, глотая дорожную пыль, сцепив зубы, выдерживая изнуряющий зной. То и дело останавливались в раскидистых рощах или у родников, проходя в день не больше десятка вёрст.

– Скверное время выбрал ты для похода, Буривой, – сказал Звонимир князю в день середины лета. – Нынче должны мы были уже перейти Буг, а как мы плетёмся – то дай Мокошь успеть к началу серпня, если не к Маковею.

Буривой ничего не отвечал. Сняв с ног сапоги, он сунул их по колено в ручей, а сам откинулся спиной на крутой бережок под развесистым кустом калины. Глаза князя были прикрыты, из рта торчала травинка. На теле была лишь лёгкая рубаха, расстёгнутая на все пуговицы так, что было видно широкую грудь и живот, слёгка подёрнувшийся жирком, но всё ещё сильный. Волосы на груди слегка колыхались от лёгкого ветерка. Кажется, Буривой дремал. Конь его мирно жевал траву ниже по течению.

Поднявшись на ноги, Звонимир огляделся. Повсюду, сколько хватало взора, под кустами или в наспех расставленных палатках лежали дружинники, паслись стреноженные кони. Где-то поодаль люди купались.

"Пойти, что ли, и мне освежиться", – подумал тиверский князь.

С чего такая жара-то, Боги помилуйте? Как в Болгарии какой-то, ей-Роду. Говорят, у бродников в такую погоду горят степи. Охотно верится.

Буривой вскинулся, широко раскрыл глаза. Помотал головой, вытер ладонью лицо, будто прогоняя назойливую муху. Осмысленным взгляд его стал не сразу, в глазах – красные жилы, веки отёкшие.

– Ох, это ты, Звонимир. А где Актеву?

– Дозоры проверял, когда его в последний раз видел.

Князь приподнялся на локте, ошеломлённо заморгал.

– Дозоры? Сколько же я спал?

– Того не ведаю, княже. Я сам только подошёл, хотел вот поговорить.

– О чём же?

– Да всё о том. Не рановато ли мы в поход выступили? Может, и впрямь подождать до серпня было бы лучше? Хотя бы до Перунова дня. Жарко же, как в Пекле. Всё равно не дойдём, как собирались.

– Что толку жалеть-то сейчас? Вышли, так вышли. Взялся за гуж – не говори, что не дюж.

– Верно говоришь. Но признаться, мне весьма часто кажется, что неурочное время мы выбрали.

– Хочешь покинуть меня, как варяги с волынянами?

В голосе Буривоя не было раздражения или злобы. Скорее усталость и разочарование.

– Ага, и вся слава достанется тебе, сват? Размечтался.

– Слава брести под палящим солнцем...

– Ну так, не поваляешь – не поешь, или как там говорится?

Слабая улыбка коснулась уст князя.

– Да, твоя правда.

Звонимир рассмеялся. Выглядел он почти так же молодо, как много лет назад, во время хазарской войны. Вёл себя так же – по крайней мере, на людях. Он мог показаться беспечным рубакой и повесой, но Буривой знал, что не всё так просто. Он помнил, как поступил Звонимир с боярами, обвинявшими его жену, тогда ещё не мать Ярославы, в бедах, обрушившихся на тиверцев, и как стойко держались Турск, Черн и Гостомель до подхода хорват.

Со Звонимиром шутки были плохи, и Буривой неоднократно благодарил Мокошь, что им с тиверцами ни разу не довелось воевать. Ещё неизвестно, кто бы победителем из этой схватки вышел.

– Кстати, знаешь, Звонимир, я сейчас видел странный сон.

– Ммм?

– Помнишь моего первого сына, которого я Дражком хотел назвать? Того, что умер при родах, и повитухи сказывали, что его Хозяин унес?

– Отчего ж не помнить. Не так часто детей боги забирают.

– Да, но не о том разговор. Приснилось мне нынче, будто жив он и здоров. На коне дивном скачет, сам конь сизый, а грива как огонь горит, и крылья у него, что у твоего сокола. В руках – меч, синим огнем пылающий, и щит со знаком, мне неведомым. На голове – крылатый шелом, за плечами – алый плащ. И скачет он прямо на меня, мечом размахивает. Я ему: "Дражко! Драгослав! Сынок!" – а он не признаёт. И мечом на меня как замахнётся!

– Приснится же всякое может, княже. Я вон месяц назад во сне по всему Турску бегал без портков, и ничего. А в другой раз летал по гриднице, размахивая руками, и кричал на челядь, чтобы потолок убрали, а то к небесам воспарить мешает.

– С тем зельем, что у вас в Тиверской земле варят, мне бы и не такое приснилось, – прыснул Буривой. – Но тут другое.

– Поживём, увидим, родич. Но про наш мёд ты это зря, его даже ромеи охотно берут.

– То-то я гляжу, что они так истово распятому богу молятся. А всё из-за того, что у вас мёдом кличут!

– Да ну тебя, Буривой.

Князь белых хорватов выплюнул травинку, потянулся за новой. Некоторое время задумчиво жевал её.

– А ведь Дражко сейчас восемнадцатый годок пошёл бы. Возраст воина, я в эти годы уже не последним человеком в Вышановой рати был.

– Не думай об этом, сват. У тебя есть Бранимир, он будет достойным наследником. И внучка-то Ярославушка моя уже под сердцем носит. Вон, у смердов дети вообще как мухи мрут, и ничего. Боги дали, Боги взяли. Им виднее.

– И то правда, – Буривой тяжко вздохнул. – Перекусить бы чего, а потом в воду... Всё равно по такому солнцепёку никуда не пойдём.

– Я только что хотел то же самое предложить.

– Ну так, мы же с тобой два сапога пара, чему дивишься?

Мужчины наспех перекусили хлебом и сыром из переметной сумы, запили родниковой водой, наполнили фляги. Буривой продолжал шутить и поддевать Звонимира, но князю тиверцев было заметно, что у друга не так уж легко на душе.

"Ежели даже Буривой начал сомневаться, то, верно, совсем плохи наши дела. Ну да смерти всё равно не избежишь, как ни прячься".

8

Войско Буривоя добралось до Буга в канун Перунова дня. Целый день был оставлен на отдых; дружина зажгла костры, князь принёс в жертву коня, снова взывая к богам с молитвой об успешном окончании похода. На следующий день хорваты и тиверцы перешли реку и встали лагерем на другом берегу.

Буривой выслал вперёд разъезды, и небосклон украсился столбами дыма. Пощады велено было никому не давать.

Всю следующую неделю Буривой и Звонимир шли по земле Изяслава. Охрана погостов была слаба и немногочисленна, селения почти нигде не были укреплены – пятнадцать лет мира сделали уличей беспечными, подросли мужчины, не заставшие войн.

То тут, то там впыхивали мелкие стычки. Тяжёлая конница, которую вёл в атаку Ярослав, играючи втаптывала в грязь немногочисленные мелкие дружины, с трудом умевшие даже держать строй. В нескольких крупных поселениях на защиту родных очагов вставали простые крестьяне, вооружённые кольями, дубьём, луками и косами, поставленными торчком. Они бились отважно, зная, что ничего хорошего им ждать от победителей не приходится, но то была отвага отчаяния.

Низко пригнувшись в седле, выставив копья, хорватские конники врезались в неорганизованные толпы, как нож в мясо. Белые хорваты не зря считались лучшими наездниками в славянском мире, ибо текла в них кровь антов, которые происходили от сарматов; как могли мужики с дубьём противостоять им?

Калёные мечи франкской и варяжской работы рассекали стёганые рубахи, как холстину, и вгрызались в тела, стрелы жалили без промаха, тяжёлые палицы опускались на нечёсаные головы смердов – и одной разорённой деревней становилось больше. Взрослых мужчин и женщин убивали, детей и девиц, связанных верёвками по рукам, гнали на запад, к Бугу, где стояли лодки-однодревки. Их участь – быть проданными в рабство хазарам, ромеям или булгарам.

Кое-какие неудобства причиняли карателям лишь небольшие городища, где обитали мелкие князьки. Там хорваты и тиверцы натыкались на выкопанные рвы, поднятые мосты и лучников на стенах. Буривой оставлял отряды пешцев для осады этих городищ с чётким приказом: убивать всех, кто выше тележной чеки.

Пешцы сооружали камнемёты – этому искусству славяне обучились ещё во время набегов на ромеев вместе с аварами. Из них в осажденные селения забрасывались камни, тлеющие ворохи сена, порой – трупы или горшки с нечистотами, чтобы вызвать мор. Но всё это было оставлено на откуп боярам-сотникам. Буривой же со Звонимиром спешили дальше.

На одном из привалов, возле руин догоравшего селения, Звонимир спрашивал у князя хорватов:

– Одного не пойму, где же наш отважный Изяслав? Как послам головы рубить, так он молодец, а как в чисто поле на мечи выйти, так что-то его не видно. Был ведь воин хоть куда, а сейчас что? Дубравушке под юбку залез?

– Может быть, – отвечал ему Буривой, попивая воду из фляги. – Там же она всем заправляет. Ну так и решил Изяслав, что раз он так резво проткнул своим копьём её, то ему так же легко будет поразить нас.

– Да уж, Изяслав, судя по всему, чертовски хороший копейщик, – добавил Актеву. – Но одного хорошего копейщика маловато, чтобы землю защитить.

– Ну так, всего одно копьё, и то короткое! – рассмеялся Звонимир.

– Я представляю, как он к нам навстречу выйдет. Без портков, копьём своим обвисшим по ветру машет, кричит: "Убирайтесь, проклятые хорваты! А не то я Дубравушке моей ненаглядной пожалуюсь!"

– А Дубравушка-то вас всех до смерти затрахает, да так, что на былую дружбу плюнем и станем послов убивать, – Звонимир потянулся за флягой.

– Изяслав-то того, когда в бродниках был, одну жену с несколькими делил. Может, оттого Дубравка и злой такой стала, что в одиночку наш бывший друг справляться так и не научился?

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Ярослав. – Слушай, Буривой, ты же, помнится, по сердцу ей когда-то пришёлся? Может, если ты её трахнешь, она уймётся?

Буривой посмотрел на него грозным взглядом – глаза в глаза, брови нахмурены, губы сжаты. Этот взгляд был знаком всем, кто общался с князем, тем более, так давно.

– Ладно, ладно, я же пошутил, – смешался варяг.

– Может, Изяславу нравится, коли баба им распоряжается? – спросил тиверский князь, чтобы разрядить обстановку.

– Что это за мужчина, коль ему такое нравится? – в голосе Ярослава чувствовалось недоумение.

– Да всяко бывает. Вот, не помню, рассказывал и ли нет, но нас в Турске жил такой, в отцовой дружине ещё. Варяг, ростом что твоя рогатина, как засмеётся иль крикнет – птицы с веток падают. Ему нравилось, чтобы бабы его на конюшне пороли.

– Прямо пороли, чтоль?

– Ну да. Помню, я совсем юнцом был, из первого похода вместе с папашей вернулись, на болгар ходили. Ну так вот, пируем мы в гриднице, значит, а мне с непривычки что-то хмель в голову дал. Ну и думается мне: выйду на улицу, прогуляюсь, не ложиться же спать с кружащейся башкой. Прохожу мимо конюшни, слышу ещё, знаете, с выговором таким свейским: "Ой ти, Забавущка моя, что мне ещё принести тебе, я же много ни прощу, только ножку твою поцеловть?" А в ответ, голосом одной челядинки нашей: "Ты, тварь, жемчуг мелкий принёс, на что ты мне вообще нужен?" И щелчок такой, как от хлыста. Ну я думаю, что за чудеса, или домовой играется, или мне пить меньше надо. Подхожу, значит, дверь приоткрываю, заглядываю тихонько, а там Забава сидит в шелках, что твоя боярыня, на куче сена, в руках хлыст, и ногами топчет Асмунда нашего, голого как сокол. А тот ей туфельки руками вытирает. И кони так на эту парочку глядят, мол, совсем уже эти люди с ума посходили. Ну я дверку-то закрыл, стою, репу чешу, а перебранка всё тянется и тянется, да ещё хлыст время от времени бьёт. Мне что-то противно стало, ещё горше прежнего, ну я и спать пошёл.

Княжьи советники смеялись так, что на глазах выступили слёзы.

– Дивны... обычаи у вас... в земле Тиверской, – с трудом дыша, выдавил Буривой. – Я вот думаю, не зря ли я Бранимира-то вам отдал?

– Обижаешь, если б я за Ярославушкой подобное увидел, Карина моя б так ей всыпала, что век сидеть больно бы было.

– Да я шучу. Как только люди с ума не сходят. Верно говорят, что раньше были велеты, сейчас пыжики, а потом будут тужики, те впятером петуха резать будут. И вот, под баб ложиться.

– Раньше тоже так было, – вновь отозвался Актеву. – Помню, я как-то блюдо серебряное видел, старое, сделанное ромеями ещё до того, как те оставили своих богов ради Белого Христа. Так вот, на том блюде, эм, вырезаны... мужчина с мужчиной.

– Что мужчина с мужчиной? – не понял Звонимир.

– То самое.

Тиверский князь сплюнул.

– Ну и дрянной же народ эти ромеи.

– Так, ладно, обсудили чужие поконы и хватит, – посерьёзнел Буривой. – С Изяславом-то что делать будем? Не станет же он тихо в Пересечне сидеть, пока мы землю его разоряем?

– А чего бояться-то его? Нас больше, и мы лучше вооружены, – ответил Святополк. Есть всего два места в земле уличей, где это может быть неважно: собственно, стены Пересечня и Болотный мост, где болота, из которых начинается Суглинка, встречаются с непролазными лесами. Там между ними одна дорожка, по которой пройти можно, и даже небольшим войском её можно защищать очень долго.

– Так, это уже интересно. Откуда знаешь?

– Полонённые и не такое расскажут.

– И далеко ли до этого твоего... моста?

– Верст с полсотню. Ещё на дороге на Пересечень стоит Острожице, но это и так все знают. Больше путей к столице уличей нет.

– Перекрыть бы эту дорогу... Звонимир, выступишь на рассвете. Я пойду на Острожице.

– Решено. Думаю, моих тиверцев хватит. Земли за мостом мои?

– Само собою.

– Ладно, порешили. Пойду тогда к своим, сообщу. Спокойной ночи, друзья!

Вслед за Звонимиром разбрелись и другие соратники Буривоя. И только князь долго сидел, глядя в пляску языков пламени. Чувство тревоги, отступившее было за седмицы удачного похода, вновь начало его грызть.

В отблесках огня, грызших сухое бревно, в клубах дыма и стайках искр, возносившихся к ночному небу, он снова видел то лицо – воина в крылатом шлеме, похожего на него в молодости.

Он мчался прямо на отца, размахивая мечом.

9

Звонимир выступил с первыми петухами, как только в лучах восходящего солнца показалась Зареница. Полсотни всадников и вдевятеро больше пешцев, пошатываясь спросонья, широко зевая и без особого удовольствия затягивая бронь, на ходу жевали завтрак и глазами, полными зависти, поглядывали на безмятежно спавших сотоварищей из белых хорватов.

– Что за лежебоками я командую? – бранился тиверский князь. – Давайте, давайте, шевелитесь, если не хотите потом по солнцепёку топать!

Утро было прохладным, хотя ветра почти не было. Тиверская рать шла серо-синей, горько пахнущей полынной степью, перемежавшейся пятнами зелёных лесов. Из-под конских копыт то и дело вылетали всполошённые куропатки; непривычные к такому кони удивлённо провожали их взглядом.

– Говорят, они весьма вкусны, – перешёптывались дружинники.

Небо стремительно светлело, из-за горизонта выкатилась Даждьбогова колесница. Грянул разноголосый птичий хор.

– "Скоро припекать начнёт", – подумал Звонимир. Степь была ровной, как столешница, самый высокий куст – до брюха княжьей лошади, из источников – пара тоненьких ручейков. Только на самом горизонте зеленела полоска леса.

К тому времени, как тиверцы вошли под сень деревьев, Даждьбог разгулялся вовсю, будто и не миновал Перунов день. Вдобавок лес оказался тополиным, и дружинники ступали как по перине. Князю безумно захотелось почесать нос.

К вечеру тиверцы чихали и шмыгали носом все как один. Глаза покраснели, словно у пьяниц, но всё же это было лучше, чем обычная летняя жара.

На выходе из леса Звонимир обнаружил крупное, но бедное селение – два десятка убогих домиков-полуземлянок. Ни души, только в одном дворе жалобно скулил забытый пёс.

– Жители разбегаются, – сказал князь. – Это хорошо. Они будут сеять страх, куда бы ни побежали.

Обчистив погреба, волыняне остались здесь на ночь, предварительно вырыв ров и обнеся село частоколом – этому Звонимира научил один заезжий ромей, весьма сведущий в ратной науке. Эта хитрость была одной из причин, по которым князя трудно было застать врасплох.

Жечь селение Звонимир запретил, сам не зная, почему. Ему не было жаль проклятых уличей – просто что-то подсказывало князю, что эти дома ещё пригодятся.

Следующее утро оказалось душным, как в парилке. Через час небо затянули тучи – низкие, клубящиеся, чёрные, как дым пожарищ. Меж ними пробивались яркие сполохи зарниц.

Затем упали первые капли дождя – большие, тяжёлые. Дружина начала роптать, требуя вернуться назад в селение; Звонимиррассчитывал пересечь полосу степи и снова вступить в дальнюю рощу, за которой уже начинались болота. Но когда он увидел блистающие меж чёрных облаков ветвистые молнии цвета червонного золота и услышал оглушительные раскаты грома, то велел поворачивать назад.

– Это молнии Хорса, а не Перуна, – сказал князь. – Хорватов, может, столь любимый ими Бог и пожалеет, а вот нас – вряд ли. Вмиг в пепел превратимся! Возвращаемся, нужно переждать дождь.

Дождь не лил – стоял сплошной стеной, когда промокшие до нитки тиверцы вернулись в оставленное селение. Хорс ярился вовсю, сражаясь с чертями своими золотыми стрелами; словно одобряя боевой задор брата, гремел громами Перун. Земля чавкала под ногами ратников, превратилась в сплошное болото, засасывала сапоги и конские копыта; Звонимир понял, что даже если дождь сейчас перестанет, дальше они сегодня не уйдут. Послал вестового к Буривою.

Дождь шёл весь день, то почти переставая, то вновь усиливаясь. Ночью небо прояснилось, но к утру ливень пошёл снова. Чихая, кашляя и бранясь, волыняне растягивали палатки из плащей, кое-где дрались за место под крышей. Ручейки вздулись и превратились в бурную реку, что рассекла полосу степи, отрезав волынян от дальнего леса. Этот день Звонимиру тоже предстояло провести в безымянном селении.

К полудню он решил, что это не обычный дождь – как-то он подозрительно вовремя. Говорят, Дубравка у кого-то обучилась колдовскому искусству... Неужто она обрела власть над силами природы в земле уличей?

Впрочем, узнать ответ на это вопрос Звонимиру так и не довелось. Ближе к вечеру наворопники, посланные в дозор, вернулись со скверными вестями.

– Сюда идёт Изяслав, – говорили они. И с ним – не меньше тысячи пешцев. Будут к полудню.

– Все сусеки в Пересечне вымел, видать, – ответил тиверский князь. – Каковы те воины?

– Сложно сказать, княже. Но латников не так уж много. В основном ополчение, с копьями да цепами.

Это было не так уж скверно, как Звонимир подумал поначалу. Хоть тиверцы и уступали своим противникам вдвое, но в вооружении явно их превосходили: в Звонимировой рати не было никого, кто не имел хотя бы доброй сулицы и стёганого тулупа. К тому же у князя была конница, хоть и мало, а уличи на своих хилых коньках могли только добраться до поля боя: в схватке они всегда спешивались.

– Эх, сюда бы хорватских бояр, вмиг бы это мужичьё растоптали. Однако же чего нет, того нет. Буривою, видать, тоже под Острожицем не сладко сейчас. Шутка ли, вторая крепость в земле уличей, после Пересечня.

– Что делать будем, княже?

Звонимир задумался.

– Припасов, чтобы выдержать осаду, у нас не хватит. Нужно навстречу в поле выходить... но пока отдыхайте.

10

Утро принесло новые вести. Один из Изяславовых бояр с домочадцами решил поохотиться в лесу совсем рядом с опушкой, за которой он кончался. Высланные вперёд Звонимировы разведчики обстреляли их из добрых луков, а когда уличи встали кругом, заняв оборону, окружили их и забросали сулицами. Когда стена щитов развалилась, тиверцы накинулись на уличей, как волки на отбившееся стадо.

Сеча была кровавой и короткой. Все уличи полегли, тиверцы отделались тремя ранеными. Боярина оглушили обухом секиры по загривку, стянули с коня, скрутили и доставили князю.

– Не вели казнить, государь, – извивался он в ногах у Звонимира. Его окунули в бочку с дождевой водой, чтобы привести в чувства, и теперь он был похож на мокрую крысу. Тиверский князь глядел на боярина с презрением: плешивый, с дряблыми мышцами и одутловатым лицом, униженно целующий сапоги, тот был похож скорее на зарвавшегося ромейского торговца, чем на знатного славянина.

– Посмотрим, что с тобой делать. Что ты делал в том лесу?

– Оленя искал, или хотя бы птицу какую... Изяслав-то нас в чёрном теле держит.

– Охотился в двух верстах от вражеской рати? Чем ты Богов-то так прогневил?

– Прошу прощения, государь, но я не понял вопроса.

– Говорят, кого Боги хотят наказать, того они разума лишают. Ну да ладно. Знает ли твой князь о том, что мы здесь?

– То мне не ведомо, государь, я же всего лишь...

– Прости, я тебя перебью. Пойдём прогуляемся.

Превозмогая отвращение, Звонимир поднял с земли дрожащего, как осиновый лист, боярина.

– Сам идти сможешь?

– Н-не знаю, вы меня крепко приложили.

Улич неуверенно сделал пару шагов, запнулся на ровном месте, тяжело опёрся о стену избы. Согнулся в три погибели, его вырвало прямо на дощатый пол.

– Ану не блевать мне тут, мразь! – взорвался Звонимир.

– Помилуй, государь, – прошептал боярин, поднимая на тиверского князя измученный взгляд. В лице ни кровинки, изо рта свисает нитка слюны.

Подхватив боярина под мышки, Звонимир вывел его из избы. Накинув уличу на голову чёрный платок так, чтобы он полностью закрывал глаза, он провёл его лагерем – до того места, где Людота-коваль разжигал горн.

Оторвавшись на миг от мехов, кузнец поприветствовал князя.

– Смотри, – Звонимир сорвал платок с головы улича. – Это Людота. У него есть отличное калёное железо. Он умеет ковать мечи, секиры, сулицы и стрелы. Оружие Людоты поистине волшебное. Когда оно холодное, оно отнимает у людей дар речи вместе с жизнью. А когда оно только-только из печи – отлично развязывает язык. Ты же понимаешь, о чём я?

– А-а-а!!! – боярин снова бросился в ноги Звонимиру. Его рёв был таким, что несколько дружинников удивлённо обернулись.

Некоторое время боярин бился в грязи, осыпая поцелуями Звонимировы сапоги. Вокруг них начали собираться любопытные дружинники, заинтересованно шушукаясь, толкаясь локтями и вполголоса бранясь, когда подошедшие позже напирали им на пятки.

Звонимир пнул его сапогом в лицо. Улич распластался в грязи.

– И это боярин, Даждьбожий внук? Из-за таких как ты нас рабами и кличут. Я б тебе голову сапогом размозжил, жалко сталь добрую в твоей крови марать.Но всё же я пока этого не сделаю. Так ты будешь отвечать на вопросы иль позвать Людоту?

– Буду, государь! Не губи, государь!

– Вот так-то лучше. Так что там с Изяславом?

– Идёт он с войском, десять сотен взял. Весь Пересечень с околицами выгреб...

– Как я и думал. И что?

– План у него таков был: тебя, князь, даже близко до столицы пускать нельзя, ибо он поклялся Дубравке, что увидит она тебя лишь мёртвым.

"Он что, принял меня за Буривоя?"

– А я смотрю, Дубравка-то у вас за главную?

– Князь наш голова, а она шея, куда повернёт, так и будет. Совсем житья с ней не стало, раньше милостив был, а теперь три шкуры с людей дерёт. Всё княгине на украшения да своим ратникам... Дубравка в шелках ходит, а мы – в рубищах, даже бояре удельные! А кто слова против говорил – того Изяслав на голову короче сделал. Говорит, подождите следующего года, печенеги с аланами придут, вместе с ними на хорват пойдём, там и золото, и добыча...

– Куда вам на нас идти? Вы себя защитить неспособны, – Звонимир подавил желание от души пнуть улича. – Благодари Мокошь, что хазары на южных границах заняты, а поляне с северой да древлянами режутся, а то гореть бы вашему Пересечню.

– Всю-то истину говоришь, государь...

– В твои уши что правда, что кривда – всё едино. Так чего хочет Изяслав-то твой?

– Часть дружины своей он в Острожице оставил. Ещё за варягами послал, но не знаю я, был ли ответ...

Звонимир замахнулся мечом.

– Ай, не руби, князь! И вправду не знаю!

– Ладно. Продолжай.

– До вчерашнего дня мы и не знали, что вы тут. Расчёт Изяславов на то был, что ты, княже, под Острожицем застрянешь, там сотня кметей и пятьсот ополченцев, да стены крепкие, а он обойдёт с тыла, чтоб окружить тебя.

– Понятно. Что ж, спасибо за сведения, боярин. Отпускаю тебя по слову своему. Эй, дайте коня да провожатого! – крикнул он дружине.

Глядя, как двое всадников удаляются, Звонимир обдумывал план. Пленного улича провожали до кромки леса, затем волынянин повернул назад, напоследок ударив лошадь боярина по крупу долом меча. Ко времени его возвращения Звонимир уже знал, как ему дейстовать.

Две сотни пешцев и всю конницу тиверский князь вывел из селения в тополёвый лес через задние ворота. Сотню воинов с луками Звонимир расставил на палисаде, ещё полторы сотни во главе с воеводой Мунко должны были заманить уличей ближе к стенам.