Текст книги "Пленники зимы"

Автор книги: Владимир Яценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Так что, похоже, если у этого мира и есть сердце, то оно где-то здесь. Мы просто по неведению слишком задержались в чистилище, вместо того, чтобы прямиком следовать в рай.

Мои неспешные с лёгкой примесью восторга рассуждения прерываются движением внизу: по широким листьям рябью пробегает судорога. Я с интересом наблюдаю, как чуть впереди и справа что-то сминается, складывается в шар, потом плющится в лепёшку.

Через секунду, подлетев ближе, я вижу непонятное образование в форме линзы.

Лёгкое беспокойство вызывает тот факт, что я нахожусь как раз на оптической оси этой линзы, и что она выгибается прочь от меня. Теперь эта штука напоминает взведенную, готовую к стрельбе рогатку, или катапульту. То, что в центре этой вогнутости ничего нет, почему-то не успокаивает…

Моё беспокойство меня спасло и на этот раз. Когда "катапульта" с громким хлопком распрямилась, и в мою сторону полетело два десятка тонких серебряных нитей, я успел развернуться к ним спиной и через секунду почувствовал несколько лёгких ударов по комбинезону. Обернувшись вижу, что основное число нитей приклеилось к моим шарам, а тварь, которая в меня выстрелила, легко подтягивается на этих нитях наверх, ко мне. И не просто подтягивается! – она растёт прямо на глазах.

Теперь это было похоже на огромную сеть, готовую через мгновение спеленать в кокон муху размером со слона, не то, что пигмея – Максима Добровольского.

Кажется, я взвыл. Ножом рубанул по стропам выше баллонов, да так удачно, что одним ударом перерезал весь жгут: и стропы, и шланги от баллонов к зондам.

Освободившись от меня, шары стремительно дёрнулись вверх, я же развернулся, и, держа перед лицом на вытянутых руках связку баллонов, понёсся вниз. Железо не подвело: я даже не почувствовал, как мы прорвали сеть. Зато следующая секунда должна была запомниться надолго. В основном из-за своей болезненности.

Сбитым самолётом вонзаюсь в грунт, руки не могут выдержать такую нагрузку, подгибаются, и я не лицом – мордой, бьюсь о баллоны. Едва зажившие раны взрываются болью. Тем не менее, и не думаю тратить время на подсчёт потерь: переворачиваюсь и сквозь слёзы и тучу поднятой пыли смотрю вверх. Кокон, туго спеленавший мои шары, терзает их, прижавшись к потолку. От этой картины меня отвлекает нечто и вовсе противоестественное: что-то тёплое и живое пытается вырваться из-под пальцев…

Я рефлекторно разжимаю кулаки и брезгливо стряхиваю с ладоней комки непонятной формы. Те падают в пыль, в которой я сижу, и, наполовину в ней увязая, бегут прочь, издавая звонкие, хихикающие звуки. Неподалеку, под пылью зашевелилось что-то живое: рябь волнами разошлась метров на пять в разные стороны и всё опять застыло.

Наверху гремит. Я поднимаю голову. Это кокон расправился с моими зондами: разодрал их в клочья. Вот они и взорвались: кокон сморщенной тряпкой падает в заросли. Треск веток, недовольный визг твари. Я опускаю руку в пыль: ощущение вязкости и жира. Это не пыль, скорее – прах. В памяти всплывает малопонятное слово "персть".

Но времени на размышления у меня нет. Из кустов выбирается кокон. Он уже близко, считай, – рядом, но я никак не могу понять его форму. Теперь это колесо, с небольшим красным утолщением посередине. Колесо, стоя на ободе, легко сохраняет равновесие, несколько раз, как локатор, прокручивается поперёк своей оси, потом срывается с места и стремительно катится в мою сторону.

Мне уже порядком надоела его навязчивость.

Выхватываю из рюкзака зажигалку и, выщелкнув язычок пламени, швыряю огонь в своего преследователя. Это было не лучшим решением: тварь, измочалив аэрозонды, конечно, пропиталась водородом. Вот только за последние десять часов я им пропитался не меньше…

На этот раз я не успеваю повернуться: столб пламени жалит лицо, на мне с треском вспыхивают волосы. Но обращать внимание на такие "мелочи" по-прежнему нет времени: на расстоянии вытянутой руки лежат ещё три баллона с водородом. Если пламя доберётся до них… малейшая течь… а я не помню, насколько плотно закручивал вентили.

Кажется, никак не закручивал. Просто перерубил ножом шланги. И водород тонкой струйкой по-прежнему сочится на выходе редуктора… во, блин!

Прочь отсюда!!!

Три шага.

Три коротких шага – это всё, что я успел сделать.

Огненный фонтан за спиной легко пресёк попытку к бегству. Теперь-то я по-настоящему горю. Как танкист во время войны. Меня окружает пламя. Оно рвёт меня на части, ест глаза и ждёт неосторожного вдоха, чтобы навсегда поселиться в лёгких.

С разгону влетаю в озеро.

Жалкая лужа.

Иду на дно, не чувствуя ни холода, ни темноты. Отсветы пламени бессильно полыхают на поверхности. Здесь им до меня не добраться. Навстречу плавно поднимаются языки водорослей. Нет, это щупальца. Они обвивают руки и тянутся к груди.

Я судорожно дёргаюсь всем телом и, оставляя врагу лохмотья одежды и кожи, иду на всплытие. Но щупальца не отстают. Очень больно… и обидно. Здесь поначалу было так спокойно… как на руках у матери. Ну, что они все ко мне привязались?!

И тот мир, никак не хотел оставить меня в покое. И здесь, вижу, та же история.

Нигде нет жизни.

Даже после смерти…

III

Успех работы в тылу врага зависит от многих факторов. В их числе один из самых важных, – поддержка населения. Если она есть, то звучать тебе гордо, – повстанец, партизан. Но если нет, то в газетах напишут совсем другое, – террорист.

Населения я не вижу. Но оно меня ненавидит. Не обращайте внимания, каламбурю от двусмысленности положения. Победа – рядом, да руки коротки, не дотянуться…

Обнаружить слежку, как правило, особого труда не представляет. Каждый человек обладает способностью чувствовать внимание к своей персоне. Другое дело развить в себе это качество настолько, чтобы безошибочно определять степень враждебности.

На этот раз, – ощущение равнодушного презрения к чужаку, рискнувшему забраться в места, где его не ждали, и где ему никто не рад. Но настораживает и другое: я никак не могу понять, кто и как за мной присматривает. Будто сам фиолетовый воздух со слабым запахом ментола пропитан подозрительным вниманием.

Наблюдение я почувствовала сразу, как покинула ущелье. Судя по часам, пробыла в нём около суток. Двадцать часов безостановочного движения в полной темноте.

Никаких приключений или поводов для остановки. Если не считать снующих вокруг меня невидимых из-за темноты тварей и бесчисленного множества мелких каналов и тоннелей, сопровождавших магистраль, по которой я шла.

На тварей я не обращала внимания, поскольку ничего с ними поделать не могла, а рукава и отводы меня не интересовали ввиду малых размеров: мне всё равно в них было не протиснуться. Нет. Я ничего не видела, только чувствовала: движение тварей и ниши-пустоты вдоль всего пути следования.

Примерно через час после моего расставания с Германом и Светланой, дорога пошла вверх и начала винтом закручиваться влево. Ну, и я вслед за ней: пошла в гору, чуть прибавляя правой при каждом шаге. А чего вы ещё от меня ждали?

Времена бурения скальных пород собственным задом давно прошли. Укатали горки нашего сивку… зато я жива, сыта, и мне тепло. Сижу на краю поляны под огромным листом, скрестив под собой ноги, разведя в стороны руки и повернув ладони к фиолетовой тверди, которая служит этому краю небом. Занятно, что над этой твердью – миллионы тонн воды. Вам это ничего не напоминает?

Ноги у меня давно затекли, но очень не хочется шевелиться. Глаза закрыты. Я прислушиваюсь к осколкам своих мыслей и осторожным движениям неизвестного животного, шагах в тридцати от меня. Зверь по потолку заходит со спины и это обидно. Сама я у местной живности никакой симметрии не обнаружила, и поэтому с уверенностью сказать, где у них перед, а где зад, не могу. А вот они разобрались, смышлёные такие, и теперь один из них заходит сверху и со спины.

Следить на слух за движением противника несложно. Потолок, или то, за что там эта зверюга цепляется, отчаянно скрипит и рыдает при каждом его шаге. А может это сама тварь подаёт сигналы в соответствии с местными правилами охоты. И незнание этих правил не предполагает каких-то скидок или льгот в уготованной мне роли жертвы.

Я не могу сдержать улыбки: если меня и можно назвать жертвой, то только последней. У тех, кто на меня охотится, страсть к охоте пропадает надолго или навсегда. Последняя мысль мне понравилась. И я решила её немного разукрасить: охота – это когда у одного есть желание прикончить другого. А у другого иных желаний, кроме как спастись, нет. Если же обе стороны мечтают об убийстве, то это не охота, это – война…

Ловлю на лице движение воздуха и чуть приоткрываю глаза. Нет, это не та штука, что ползёт по потолку. На лист, закрывающий от меня небесную твердь, село что-то тяжёлое: лист прогнулся и заметно опустился. Если перегруппироваться и стать на лопатки, то можно пнуть гостя ногами. И ничего за это не будет. Уже пробовала.

Но такая безнаказанность обессмысливает любые действия. Даже самые что ни на есть хулиганские.

Некоторое время наблюдаю, как невидимый гость ворочается на листе, потом закрываю глаза и возвращаюсь к своим неспешным ручейкам-раздумьям. …Кстати, о войне. Объективная реальность солдата покоится на трёх китах: состояние личного состава, характеристика обстановки и задача, которую необходимо решить личному составу с учётом этой самой обстановки.

С личным составом, состоящим из одной боевой единицы – меня, абсолютная ясность: счастлива, что жива, и так близка к решению основной задачи.

С обстановкой дела похуже. В том смысле, что местность вокруг дикая, чуждая, ни на что непохожая.

Здесь я уже что-то около недели. Насколько поняла, нахожусь в километре над поверхностью пустыни, рассеченной надвое прямой голубой ниткой реки. Это оттуда мы начали свою экспедицию. Поверхность свода пещеры представляет собой бесчисленное множество складок, впадин и выпуклостей. Что-то вроде гриба-трутовика, ведущего свою разрушительную работу на деревянном потолке дома. Вот по нишам-антресолям этого удивительного образования я сейчас и пробираюсь.

Помнится, Максим докладывал, что по краю свода пещеры можно подняться наверх. Ну, а мне нужно спуститься вниз. Идеально было бы по прямой, но для этого нужен планер или парашют… фантазии, конечно. Иду пешком к краю, а там попытаюсь спуститься вниз, к реке, к палаткам. Всё. Точка. Что делать дальше – не знаю.

Наверное, буду ждать помощи.

Впрочем, пока под сомнением и сам спуск. Где этот край? Все эти выпуклости-впадины складываются в трёхмерный лабиринт, держать направление в котором не просто.

Разве что ориентироваться по горам. Чем дальше от них, тем ближе к краю. Вот только, чтобы определиться, нужно подползти к самому краю складки и высунуть голову наружу. Рискованное занятие… и к решению поставленной задачи отношение имеет косвенное. Задача? Разве я ещё не сказала? Спасение человечества, разумеется. Что всем кранты, давно известно. Учёный люд только не знает точной даты. А я, вот, знаю.

Так получилось.

Последние десять лет я искала входы под ледяной щит Антарктиды, чтобы спасти часть человечества, его генофонд и культуру от неминуемой гибели внеочередного ледникового периода.

Это и есть основная задача, которую мне следует решать с учётом обстановки. И для её решения все средства хороши. Пять трупов, или сто пять… не суть. Тем более что цель близка. Но есть проблемы.

Здесь, на потолке ледовой пещеры легко разместится миллион человек. Причём, без всяких сложностей с питьём, жильём и кормёжкой. Но как их сюда доставить? Пока, судя по последним событиям, гуманнее пионеров утопить прямо в порту погрузки, чем тащить их сюда, а затем наблюдать, как они вымирают к ужасу ожидающих своей очереди…

И как к эмигрантам отнесётся этот мир полурастений – частично животных? Мир, в котором никто никого не ест. Мир поголовного сотрудничества в глобальном симбиозе. Впрочем, есть ещё скрип над головой…

Любой с ходу отличит животное от растения. И при этом не будет полагать себя великим зоологом или ботаником. Думаю, мировоззрение как раз и покоится на выработанных в течение жизни стереотипах, при которых совсем не обязательны лабораторные анализы и специальное образованиедля решения подобных "задачек".

Здесь эти самые стереотипы не работают.

Неподвижный валун, по самую макушку увязший в грунте, вдруг оживает: его верхушка перестаёт быть серой, желтеет, потом становится алой, разбухает и в считанные минуты распускается исполинским трёхметровым цветком. Из цветка расползаются в разные стороны ленты, будто покрытые фиолетовым ворсом гусеницы.

Потом эти гусеницы червями исчезают в прахе грунта, валун опять принимает вид пыльного серого булыжника и всё. Будто ничего и не было.

Зверь замер, и опять тишина с увязшим в ней комариным звоном эльфов. Наверное, группируется перед прыжком. Далековато, правда, чтобы прыгать, но ему, конечно, сверху виднее. Тело непроизвольно напрягается в ожидании схватки, но уже спустя секунду я возвращаюсь в приятное расслабленное состояние: рано. Точно знаю – не прыгнет.

Сейчас, по крайней мере.

Зверюга вновь сдвинулась с места. Что ей от меня нужно? Томительное ожидание.

Потолок скрипит и рыдает при каждом её шаге. Скрипы и шорохи накладываются друг на друга. Такое ощущение, что у моего противника десяток ног. Уже и сама не знаю, что меня удерживает от того, чтобы немедленно вскочить и посмотреть что там.

Упрямство? Сижу на месте. Хватит. Насмотрелась. Да и смотреть противно.

Взять, к примеру, тварь, что растёт рядом, справа от меня. Листья на руках – нет, наверное, всё-таки на ветках – кисти о двенадцати судорожно разведенных в стороны пальцах с туго натянутыми перепонками между ними. Пальцы оканчиваются натуральными когтями: длинными, сантиметров пять, кривыми и острыми. "Кисти" прикреплены к прочному волосатому стволу, напоминающему слоновью ногу, только толще в обхвате раза в три. Нога вертикально поднимается к потолку, нависающему в десяти-пятнадцати метрах надо мной, и уходит в него так, что совершенно непонятно в какую сторону эта штука растёт: снизу вверх или наоборот.

А может, она пронизывает насквозь все десять-двенадцать ярусов: колонной идёт вверх, до самого льда, и вниз, к стороне купола, нависающей над пустыней. Будто подпорка. Место, где "лист" прикреплён к "ноге", сочится приятно пахнущей розовой жидкостью, к ручейку которой подлетают красивые созданьица, очень напоминающие эльфов…

Нет. С эльфами я, конечно, не знакома. Но если бы они существовали, то выглядели бы именно так: нечто радужное и сверкающее, как крылья стрекоз, парящих в полуденном зное. Вот только нет тут ни солнца, ни стрекоз, зато есть крылья, сверкающие радугой в фиолетовых сумерках.

Кстати, розовая жидкость по вкусу напоминает яблочный сироп. Здесь вообще всё съедобно. По-крайней мере, то, что я решилась попробовать. Вода в озёрах – берёзовый сок, только сильно разбавленный и с каким-то непонятным привкусом.

Даже грунт под ногами, и тот что-то вроде кукурузной муки. Если запивать водой из озера – и вкусно, и сытно. Только следует соблюдать осторожность: внутри пыли полно мелкой живности.

А живьём кого-то есть, как-то не спортивно…

Я качаю головой.

Я думала найти свободные территории здесь, подо льдом. Перевезти технику, обеспечить её энергией, построить ремонтную базу, спасти как можно больше народу и сохранить культуру своей цивилизации. С людьми, – порядок, но без техники и даже без необходимости в ней. Так что людей спасти можно, а вот культуру – сомнительно.

Чего человек стоит без своего железа?

Тварь на потолке замерла. Она уже совсем близко. Вот теперь, по моим расчётам, она может прыгать. Я отвлекаюсь от своих мыслей, которые то ручьями расходятся, уводя рассуждения прочь друг от друга, то сплетаются в едином русле, возвращая меня в настоящее здесь и сейчас.

Та штука, что над головой, бесшумно срывается с листа, исчезает. Испугалась, наверное. Лист, чуть подрагивая, распрямляется, а на середину поляны падает чудовище с неисчислимым количеством веток-щупалец и когтей-листьев. Бестия шустро вскакивает, словно собака отряхивается от пыли и, весьма недвусмысленно шевеля передними конечностями, за долю секунды покрывает половину расстояния между нами…

Я совсем не против тихой задумчивой созерцательности. Что-нибудь в духе у-шу или любого другого типа аутогенной тренировки. Но только не в момент, когда на тебя мчится скирда костей размером с небольшой загородный дом. Кажется, я что-то крикнула. Только мой крик и остался в распоряжении атакующего. Сама-то я уже мчусь сквозь фиолетовое марево по аллее прочь, коря себя за самонадеянность.

Сразу убираться надо было. Противник выпал превосходящей весовой категории.

Замечаю, как впереди и сверху, на потолке, в мою сторону ковыляют ещё несколько чудовищ, точных копий моего преследователя, который, в отличие от меня, аллеек не признавал, и с грохотом ломился сквозь кусты.

"Чего это они"? – мелькнуло в голове, но додумывать было некогда.

Я изменила направление и чуть сбавила скорость.

Паника прошла, рассудок подключился к работе.

Странное дело: прыгнув с потолка, тварь побоялась задеть лист, под которым я сидела. Но сейчас ломает и крушит всё на своём пути. Может, специально, чтобы нагнать на меня страху? Так ведь и без того страшно. Я уже отбежала метров сто, но до сих пор слышен треск ломающихся сучьев… или всё-таки костей?

Через минуту перехожу на шаг и оглядываюсь. Преследователей не видно. Шум погони заметно поутих. Я быстро двигаюсь вперёд в надежде, что не слишком изменила направлению, выбранному несколько часов назад, ещё перед сытым привалом.

Я не испугана. Скорее, удивлена. Здесь и вправду никто никого не ест. А если поедание и происходит, то как-то в стороне от глаз случайного наблюдателя.

Больше всего это напоминает коммунизм, только на каком-то глубоком физиологическом уровне, когда все друг друга подкармливают собой и тем вполне счастливы. Вот только что-то не хочется спрашивать своих преследователей, как именно они хотят склонить меня к сотрудничеству. Особенно, после пришедшего в голову сравнения с коммунизмом.

Я опять слышу скрип на потолке. Останавливаюсь. Шум погони позади еле слышен.

Скрипит впереди. Похоже, что где-то за очередной складкой потолка в мою сторону движется ещё один паук-переросток. Это означает сразу несколько неприятностей.

Первая, они гораздо разумнее, чем мне бы того хотелось. Вторая, они каким-то образом узнают моё положение: и тот, что спереди, и команда позади, следуют чётким маршрутом. То есть, ко мне. М-да, похоже, они твёрдо задались целью включить меня в свою экосистему, исходя, разумеется, из самых лучших побуждений.

Из-за гребня на потолке выползает знакомый жупел, и, нисколько не колеблясь, устремляется в мою сторону. Он и в самом деле похож на паука, вот только плавную последовательность восьмилапого движения, здесь заменяет хаотичный набор рывков и подтягиваний. Что, впрочем, нисколько не мешает твари, чей вес наверняка в десятки раз превышает мой собственный, довольно шустро двигаться по потолку.

Я приготовилась к побегу, уже склонилась к грунту, хотела стартовать мощно, уверенно… но тут из чащи кустарника вверх, в сторону "паука" с негромким хлопком вылетели розовые нити. Будто кто-то выстрелил из сигнального пистолета.

Нити мгновенно прилипли к поверхности монстра, который нисколько не обратил на них внимания и продолжал своё движение в мою сторону.

Я всё-таки стартовала. Если можно назвать стартом несколько неуверенных шагов куда-то в сторону, с головой, вывернутой в направлении противоположном движению.

Как здорово! Охота на охотников!

И, главное, вовремя!

Над кустами приподнялась химера, не менее странная, чем её жертва. Больше всего она напоминала страховочную сеть в лагере отработки прыжков с парашютом. Сеть подтягивалась на своих клейких нитях к моему преследователю, которому пришлось всё-таки сбавить темп. Через мгновение он остановился совсем, и свободными лапами (ветками?) попытался освободиться от лент. Ещё через секунду сеть уже была в метрах трёх под ним. Она растянулась и довольно громко вибрировала, будто урчала от удовольствия.

Паук камнем сорвался с потолка, а тварь снизу развернулась ещё больше, прямо в воздухе подхватила и спеленала свою жертву. Потом послышался хруст, треск и они оба скрылись в кустах в метрах двадцати от меня.

Теперь был слышен только шум приближающейся погони сзади. Нет. Спереди опять знакомые скрипы и рыдания. Наверное, ещё одна тварь решила принять эстафету в облаве на человека. А может, и не одна.

Я всё-таки побежала. Было понятно, что местное ПВО меньше всего заботила моя безопасность. Сеть напала на моего преследователя по своим, неизвестным мне соображениям, и надеяться, что наши с ней интересы будут совпадать и дальше, – глупо.

Ландшафт окружающей местности напоминает хорошо ухоженный парк: стриженые рощицы кустов и невысоких деревьев разделены широкими, метра четыре в ширину дорожками-аллейками.

Думаю, сверху сад выглядит как поверхность футбольного мяча. И то, что в некоторых местах аллейки окружают не кусты, а поляны, с небольшими круглыми озёрами посередине, должно усиливать это сходство. Кстати, то, что я только что использовала понятия "кусты" и "деревья", не должно ввести вас в заблуждение.

Все сомнения в силе: на самом деле я не знаю: растения вокруг меня или животные.

А спросить не у кого.

Фиолетовая дымка, туманом крадущая перспективу, придаёт миру необыкновенную мягкость. Запах ментола бодрит, и я по-прежнему не чувствую никакого беспокойства. Наверное, поэтому, обратив внимание на чёрное пятно, выпадающее из привычных фиолетовых и ядовито-зелёных тонов, перехожу на шаг, останавливаюсь и схожу с аллеи.

Картинка достойна кисти сюрреалиста: поляна, окружённая экзотическими существами, и голубое круглое озеро, в центре которого покоится чёрный шар больше всего похожий на сильно обожжённую человеческую голову.

Бред!

Тем не менее, я приближаюсь и обхожу озеро так, чтобы зайти со стороны лица. Это не занимает много времени.

Я оглядываюсь, потом прислушиваюсь: ничего, кроме моего дыхания. Или погоня сильно отстала, или сбилась со следа. А может, вся эта суета предназначалась именно для того, чтобы пригнать меня сюда. Чтоб, значит, продемонстрировать, как здесь поступают с чужаками: незнакомец был сильно обожжён. Волос не было, кожа почернела и успела потрескаться. Бледно-розовые трещины заметной паутиной покрывали тёмную макушку и всю правую часть лица.

– Эй, парень, тебя, случайно, не Танталом зовут?

Человек с заметным трудом разлепил глаза без ресниц и бровей, сверкнул красными белками и, вместо ответа, наклонив голову вперёд, сделал пару глотков.

– Значит, не угадала, – согласилась я с демонстрацией. – Давно обосновался?

Человек чуть шире открыл глаза. Было видно, как он изо всех сил пытается меня разглядеть. Стало стыдно. Если так обожжена и остальная часть его тела, то этому парню сейчас не до шуток.

– Ну и ну! – прохрипел человек, – никак Калима?!

Вот это да! Мне сразу стало легче. Как же это я упустила такую возможность?

– Привет, Максим! А что это с тобой, горел?

– Загорал, – равнодушно ответил Максим и окунул голову в воду. Через минуту он вынырнул, осторожно очистил лицо от воды, и тускло добавил: – Ступай себе. Чего привязалась?

Руки у него были изранены не меньше, чем лицо, на котором кроме ожогов виднелись свежие шрамы от когтей. Я вспомнила лист, под которым несколько часов отдыхала после обеда, и поёжилась.

– Я товарищей в беде не бросаю!

– Похвально, – усмехнулся Максим и тут же скривился от боли: на сильно распухших бледно-розовых губах выступили крупные капли сукровицы. – А с чего это ты взяла, что я в беде?

Скрестив под собой ноги, я уселась на грунт перед ним.

– Да так, по роже видно!

– Не обращай внимания, неудачно побрился.

Я решила сбавить тон:

– А где остальные?

– На том свете, – его перекосило от скорби, и от этой гримасы мне стало дурно. – Из тридцати двух человек отправились к праотцам двадцать восемь, трое пропали без вести. Да! Чуть не забыл: тут ещё эвакуаторы пожаловали, два человека. Так вот, что там с ними – тоже неизвестно.

Его откровение не убийственно. Я подозревала что-то подобное.

– Ты, всё-таки, не напрягайся…

– Не буду, – Максим согласно кивнул и тут же погрузился в воду по самую макушку.

– Всё хорошо, вот только спать тяжело, – пожаловался он, выныривая. – Захлёбываюсь.

– И давно не спишь? – просто так спрашиваю, чтоб разговор поддержать.

– Глупый вопрос, – заявил он. – Я ведь сейчас и сплю. Раз уж тебя вижу…

***

Бытие определяет сознание… Неплохо! А как быть, если бытие неопределимо сознанием? Когда сознание отказывается это самое бытие определить? Впрочем, всё-таки неладно с бытием, и уж этот факт точно определён моим измученным сознанием.

Сижу по горло в озере и мысли катаю, как шары по бильярду. От борта к борту. По одной и той же траектории. И всегда мимо лузы. Исключительной логики изобретение!

Ничего, кроме геометрии Эвклида и механики Ньютона. И если ставить памятник нашему здравомыслящему миру, то лучше биллиардного стола ничего не придумаешь!

Выходить из воды нельзя. Ожоги на стадии обильного выделения влаги. С меня не течёт, – льёт. Тело болит и печёт, особенно голова. Боюсь к ней притронуться. Не просто печёт – давит. Будто обручем стянуло. Думаю, что волосы потерял навсегда.

Ну и шут с ними. Невелика потеря. Вероятное уродство не пугает. Мысли застыли, мир замер и съёжился до размеров моей головы. Что там, снаружи, интересует мало.

Хотя, думаю, сознание, изуродованное болью не меньше, чем тело, всё равно исказит окружающую реальность до неузнаваемости. Например, почти уверен, что позади меня стоит кто-то большой и чёрный. Он смотрит мне в затылок, и всё думает, чего бы ещё со мной сделать. Мне бы его проблемы! Всё что можно, давно сделано.

Жидкость, в которой я сижу по уши, – целебная. Сужу по разнице ощущений в ней и на воздухе. Снаружи болит так, что не выть невозможно. А здесь ничего, терпимо.

Кроме того, вода вкусная: разбавленный берёзовый сок приправленный гречишным мёдом. Но и это ещё не всё. Там, в глубине, живёт какая-то тварь, которая несколько раз на день всплывает и ест мою отмирающую плоть. Никаких болезненных ощущений. Всё происходит весьма деликатно и на высоком профессиональном уровне.

Впечатление, что эта тварюка – клубок спутанных водорослей – всю жизнь только тем и занималась, что ела хорошо прожаренную шкуру горе-путешественников.

Как бы там ни было, думаю, ещё несколько суток придётся сидеть в этом компоте и кормить собой тварь, которая живёт в озере. Интересно, что она будет кушать, когда я уйду?

Или она меня сожрёт прежде, чем я успею выздороветь?

И вдруг, неожиданно, чувствую прилив благодарности:

– Спасибо Тебе, Господи, – слетает с языка. – За всё. За интересную жизнь. За женщин, которые были со мной, и за тех, от которых ты меня уберёг. За всё, что со мной было, и за всё, чего у меня не было. За рассветы с закатами, за взлёты с падениями, за весь этот мир и за жизнь, которую Ты для всех нас придумал. Я хорошо провёл время, Господи. Спасибо Тебе.

– Аминь, – отзывается Калима с берега.

Ох, и навязчивая дамочка!

Я неохотно открываю глаза и делаю ей замечание:

– Ты же слышала, кого благодарю. Зачем вмешиваешься?

– Это я так беседу поддерживаю.

– Не с тобой беседуют!

Она молчит. Обиделась, наверное. А я опять пытаюсь оценить, сколько в окружающем мире объективной реальности и сколько моего субъективного бреда. Сальдо не в мою пользу. Грустно. Настроение стремительно меняется. Гнусно, липко, грязно…

Совсем недавно я настолько остро чувствовал себя частью мира, свою связь с ним, что без всякой опаски, смело открывал любую дверь в изрядной путанице коридоров своей судьбы. Что бы там, за дверью, меня не ожидало, я был готов это признать, принять и смириться. Я радовался взлётам и огорчался падениям, но когда приходило время выбора: сохранить то, что есть, или, рискуя достигнутым, открыть незнакомую дверь и впустить в свою жизнь новое, я никогда по-настоящему не тревожился. Я рисковал, часто проигрывал, но никогда не жаловался Господу о своих неудачах. И если однажды там, за дверью, меня будет ждать смерть, я с облегчением переведу дух, улыбнусь и легко шагну через порог ей навстречу.

Я чувствую протест и растущее напряжение от явной несправедливости. Никто из моих товарищей не заслужил такого сурового наказания. Мы никого не убили, и ничего не загадили. Не успели.

Накатывает тоска и отчаяние. Кто-то скажет: "геройская смерть", другой: "как глупо они погибли", третий проведёт тщательный анализ и сочинит диссертацию со своими представлениями об ошибках, допущенных при подготовке и проведении экспедиции. Все будут при деле, каждому найдётся что сказать, и все эти нагромождения глупости и кабинетных амбиций составят надгробие, под которым навсегда забудется главное: они были молоды, любили жизнь, друг друга и совсем не собирались геройствовать, и уж тем более умирать.

Что я сделал не так? Где ошибка?

Логика! Стальная цепь событий, в которой каждое звено неразрывно связано со своими соседями. Разве можно было оставить Светлану? Или остановить её? Разве была возможность отклонить приглашение на судно? Или следовало отказаться от участия в экспедиции под лёд? Откуда мне было знать о смерти, льющейся с небес?

А может, виноват Виктор? Он заварил эту кашу. Он полез в компьютер к тому парню, что потом застрелился… от обиды, наверное. Молодец, правильно сделал. Сразу понял, что дело идёт к горе трупов под заляпанным красками небосводом. А может, теперь это уже не важно? Виноват или нет, что с этого? Ну, скажет кто-то: "Да, это я виноват во всём", какой прок в этом признании? Какой прок в жизни, когда лучшее позади?

Когда веры нет, а надеяться больше не на что?

Необратимость, будь она не ладна!

Делай, что хочешь, но после ничего не поправишь.

Вот только жизнь продолжается, к стыду и сожалению тех, кому суждено было выжить.

– Максим, ты слышишь меня? – отвлекает меня фантом с берега. – Давай поговорим.

– О чём? – вымучиваю из себя вопрос.

– Нужно выработать план действий.

– Какой план? Не видишь, умираю я…

– Когда умрёшь, будет не до разговоров.

Хорошенькое дельце! Кажется, он ещё и язвит. Я чуть шире раскрываю глаза и пытаюсь внимательнее рассмотреть "собеседника".

Невысокий, худощавый, жилистый. Очень похож на Калиму. И если бы всё не плыло и не двоилось, можно было бы рискнуть предположить, что это она и есть. Одежонка потрёпана, знакомого покроя, точь-в-точь, как наши комбинезоны. Да и чего ещё ожидать от моего подсознания? Юбочно-пиджачной тройки от Кардена? М-да. Весьма веское доказательство, что я всё-таки сошёл с катушек. Теперь бы ещё выяснить, как давно?