Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 3-я"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Олег Шмелев,Федор Шахмагонов,Евгений Зотов,Иван Кононенко,Леонид Тамаев,Ф. Кондрашов,Н. Прокопенко,Тамара Волжина,Владимир Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
Т. ВОЛЖИНА, Н. ПРОКОПЕНКО
ПЕРСТЕНЬ С РУБИНОМ
Суд удаляется на совещание...
Подсудимый опустился на место, поднял седую голову, быстрым движением поправил старинное пенсне, поднес к глазам руку, разглядывая перстень на ней, громко дыхнул на красный камень и пальцами другой руки несколько раз повернул кольцо.
На дряблом лице мелькнула ироническая усмешка. Он что-то пробормотал и оглядел сидящих в зале, словно отыскивая кого.
На него в упор глядела женщина, обезображенная не столько старостью, сколько редким уродством. Ее левая лопатка неестественно высоко торчала на горбатой спине. На темной повязке, перекинутой через почти отсутствующую шею, покоилась безжизненная рука с тонкой, бледной кистью. Вторая рука опиралась на костыль. Ноги прикрыты старомодным длинным платьем. С изуродованного шрамом лица смотрели немигающие светлые глаза. И непонятно было – чего в них больше: гнева, презрения или жалости.
Лицо подсудимого напряглось, брови сдвинулись. Сколько дней и ночей стоит перед ним этот немигающий взгляд? Фамилию старухи он слышал во все время следствия, но она ему ни о чем не говорила. Эта горбунья, некая Анна Ивановна Липатова, была главным свидетелем обвинения.
Да! То, что она говорила в суде, имело место в его жизни. Но эту женщину он не помнил. И тем не менее она привела его в этот зал!
ЗАКАЗНОЕ ПИСЬМО
Очередная ревизия в сберкассе прошла удачно. Иван Андреевич возвращался домой «длинной дорогой», как называл он прогулку по Чистопрудному бульвару.
У двери квартиры ему не захотелось рыться по карманам, чтобы достать ключ, он нажал кнопку звонка и не отпускал ее, пока за дверью не громыхнула цепочка, не щелкнул замок.
– Требователен и нетерпелив, как капризный ребенок, – отворяя дверь, проговорила пожилая женщина.
– Все верно, сестричка. Требователен, как ревизор. Нетерпелив, как голодный. Капризен? Это не про меня. А ребенок? Нет! Юноша! Вот на это согласен!
Отряхивая снег с шапки и пальто, Иван Андреевич глянул на себя в зеркало. Подтянут, строен, лицо гладкое... Поднял большую холеную руку с перстнем на пальце, фукнул на красный, как капля крови, камень... Что ни говори, а выправка – вещь хорошая!
Он переодевался в своей комнате, когда в квартире раздался длинный звонок.
Он слышал, как сестра прошаркала в прихожую, с кем-то разговаривала, что-то искала. Потом хлопнула дверь, а сестра все не шла.
– Нина, кто там?
– Почтальон, Серж. Принес заказное письмо. Я вот вскрыла, но ничего не поняла. Какой-то листок...
– Ну-ка, дай сюда... Но оно же адресовано мне! Сколько раз я просил не вскрывать мои письма! Это, во-первых. А во-вторых, где письмо?
– То-то и странно... Я думала, что выронила, когда вскрывала... Но я обшарила всю прихожую. И вот – только этот листок...
Иван Андреевич вертел в руках листок календаря.
– Только это? Заказным? Что за чепуха! Ты наверняка выронила письмо!
– Да нет же! В конверте больше ничего нет!
Иван Андреевич сам прошел в прихожую, тщательно осмотрел ее и вернулся в комнату.
– Ничего не понимаю, – проговорил он.
– А что там написано? – спросила сестра.
– Где?
– Ну, на листке...
Иван Андреевич начал читать текст, набранный мелким шрифтом под черной цифрой. В глазах у него зарябило, запрыгало, горло вдруг перехватило, лицо покрылось пятнами. Широко раскрывая рот, он судорожно глотал воздух.
– Что с тобой? На тебе лица нет!
– Воды! Валидол! Скорей!
Женщина бросилась к шкафчику, плеснула на сахар лекарство. Иван Андреевич глубоко вздохнул и перевел дыхание.
Сестра, сдвинув очки на лоб и близоруко щурясь, поднесла листок к самым глазам, стараясь разобрать написанное.
– Не надо, – сказал Иван Андреевич, отбирая злополучную бумажку.
– Что тебя так взволновало? Что там написано?
– Только то, что я прочел.
– Ну и что?
– Ты помнишь, какое сегодня число? Вот это! – показал он листок. – Ты поняла?
– Но, Серж...
– Серж, Серж... Вот этим листком мне и напоминают, что я Серж...
Сестра схватила себя за щеки.
– Нет! Не может быть!
– Может. Все может...
Он начал быстро ходить по комнате, размахивая большими руками. И все подносил сжатые пальцы ко рту и фукал на перстень.
– Берсенев. Берсенев... – повторял он. И вдруг громко выкрикнул: – Берсенев я! Поняла? Иван Андреевич! А никакой не Серж! Сергей Петрович Оленев не существует сорок лет! Я забыл эту фамилию! Не Оленев, а Берсенев сорок лет ревизует сберкассы! Это я, я – Берсенев – работал все эти годы, не давая ни себе, ни людям вспомнить об Оленеве! Дворянин Оленев, офицер, сгинул под Новороссийском. Ведь ты помнишь, Нина, помнишь, как я рассказывал тебе?
Он схватил сестру за руки и говорил торопливо, словно боялся, что его перебьют и он не сможет выговориться.
– Штаб нашего корпуса был в особняке на окраине Новороссийска. Мы всегда занимали какой-нибудь особняк. Бой в городе шел яростный. А для меня он был последним. В особняк угодил снаряд, и меня контузило. Сколько я там провалялся – не знаю. Очнулся в лазарете. Я понял это потому, что кругом были раненые, искалеченные, стонущие люди. А в общем-то это был огромный сарай... Вскоре нас начали сортировать для отправки по госпиталям. Подошли ко мне. Спрашивают фамилию. Ну, как я мог ответить? Как? Назвать себя? Меня, наверное, на месте пристрелили бы. Ведь я понял, что нахожусь не у своих... И вдруг хриплый голос: «Он, товарищ фершал, контуженный, глухой... Вот его документы. Берсенев он. Иван». Я молчал. А мысли опережали одна другую. Видимо, наши, считая меня убитым, сорвали с меня погоны и забрали подлинные мои документы, чтобы красные не опознали, какую птицу они подстрелили... А может, и по-другому было. Ни серебряного портсигара, ни часов у меня не оказалось. Ни сапог, ни шинели... Портмоне с деньгами тоже не было. Перстень уцелел – наверно, снять не смогли... А в задний карман галифе не сунулись, видимо, потому, что документы мои были в кармане гимнастерки. Но там, в галифе, был мой пистолет и те бумаги... Я понял, что мертвый Берсенев спас меня. Я молчал, пока меня лечили. После? Тоже молчал. На Кавказе мне больше нельзя было оставаться. Меня многие знали в лицо. Могли опознать и выдать. В Петрограде знакомых было еще больше. Вот тогда я и решил, что сумею затеряться в Москве. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову искать меня в самом центре России. Случайные встречи я в расчет не брал: мало ли в конце концов похожих людей!
Он передохнул и продолжал:
– Я выработал себе верный план. Я продумал его во всех мелочах. Но беспокоило меня одно: как поступить с Калерией? Берсенев – не такая уж распространенная фамилия, чтобы Калерия не отыскала брата. Наверняка она что-то предпримет. И тогда я решил сам написать ей. Написать от имени Ивана. Решил сам разыскивать ее. Мои письма остались без ответа. Из розыска пришла открытка, что такая гражданка по указанному адресу не проживает. На какое-то время я успокоился. Ты знаешь, Нина, как я привыкал к новому имени... Много лет я не отзывался, когда называли фамилию Берсенев, всякий раз оправдываясь контузией. Но после того как я очнулся там, в лазарете, я ведь ни на одно мгновение не терял слуха! Да, я всегда все слышал. Но фамилия Берсенев напоминала мне, что я живу чужой жизнью, что я делаю все время то, что, может быть, делал бы этот рассудительный тихоня, несчастный братец моей нареченной... Я сказал – тихоня. Но он не был тихоней! Нет! И вряд ли он стал бы ревизовать сберкассы...
Он было умолк, но вдруг выкрикнул:
– Сорок лет! Боже! Сорок нескончаемых лет!.. Так кто же, кто, я тебя спрашиваю, смеет перечеркивать их?!
Сестра высвободила свои руки из его больших ладоней.
– Не кричи, – сказала она спокойно. – И не волнуйся зря. Может быть, просто кто-то над тобой подшутил. Или кто-то ищет с тобой связи...
– Связи? Да на кой черт я кому-то сдался! Из наших никто не знает, что я Берсенев. Оленева давно похоронили. Я же все эти годы был нем как рыба... Нет, Нина, и шуткой тут тоже не пахнет.
Он опустился на стул с высокой спинкой, откинул назад голову, прикрыл глаза. Потом резко вскочил.
– Где конверт?
Сестра подала.
Он сунул его почти под самую лампу под низким абажуром.
– Опущено в Москве. В центре...
– Ну и что?
– Докопались...
– Может, Калерия?..
– Нет. Это – вексель. Пора платить.
– Уезжай.
Иван Андреевич криво улыбнулся.
– От Оленева или от Берсенева? – спросил он тихо.
– Все равно, – сказала сестра. – Пройдет время, и все уляжется. Помнишь, какой-то чудак разыскивал Берсенева в тридцать восьмом? Ты же убедил его, что он ошибся...
– Время уже прошло. Если эта бумажонка оттуда, – Иван Андреевич помахал в воздухе крупным указательным пальцем, – никакие километры меня не спасут. У них, наверняка найдется моя фотография... Надо ждать здесь. Им, видимо, тоже хочется, чтобы я поскорее засобирался в дорогу... Но я этого не сделаю. Нет! Доказать, что я не Берсенев, не так-то просто.
Он походил по комнате, остановился и пристально посмотрел на сестру.
– Это счастье, что ты мне родная только наполовину и никакого отношения к фамилии Оленевых не имеешь, дорогая Нина Алексеевна... – проговорил он и захохотал.
Сестра отшатнулась и сразу словно съежилась.
– Господи... – прошептала она еле слышно.
– Не бойся. Ни один волос не упадет с твоей птичьей головки. Только спрячь свою кислую мину и веди себя как всегда. – И, подумав, добавил: – До сих пор без посторонних я разрешал тебе называть меня Сержем. Теперь это имя ты должна намертво забыть. Поняла?
Нина Алексеевна безмолвно кивнула.
За ужином, который сестра собрала, как всегда, тщательно, Иван Андреевич повторял одну и ту же фразу!
– А все-таки жаль...
Спать легли рано.
Чтобы успокоиться и забыться, Иван Андреевич принял снотворное.
Утром он ушел на работу, не зайдя в комнату сестры, как делал обычно.
Дверь за ним захлопнулась, и Нина Алексеевна встала, чтобы наложить цепочку.
В раздумье она постояла некоторое время в прихожей, потом решительно направилась в комнату брата. Справа, на стене, над письменным столом висел отрывной календарь. Число на нем было вчерашнее. Нина Алексеевна оторвала листок, подошла к свету и прочла:
«40 лет со дня освобождения города Грозного от деникинских банд».
– Та-ак... – протянула она в раздумье вслух. – А при чем здесь Новороссийск? При чем Берсенев?
СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
Кончился метельный февраль. Над очищенным от снега асфальтом курилась последняя поземка. Набухшие сыростью ветки деревьев с каждым днем становились более гибкими. На Чистопрудном бульваре возле небольших прозрачных луж резвились крикливые воробьи. По трамвайным рельсам днем текли медленные ручейки, и трамваи по ним катились как-то особенно мягко. По дорогам машины разбрызгивали комья грязного, дряблого снега. Бульвар, улицы, переулки – все было наполнено пахучим светом, какой приходит в Москву только в предвесенние солнечные дни.
С очередной ревизии Берсенев шел привычной «длинной дорогой». Он шагал широко, казалось, ничего не замечая вокруг. Но вот он остановился, медленно повернул лицо к солнцу, прикрыл веки и глубоко, шумно втянул в себя воздух. Несколько минут он простоял так и все не мог надышаться.
Весь месяц он ждал. Чего? Он и сам не знал. Вслушивался в каждый шорох в квартире, невольно всматривался в лица знакомых и незнакомых людей, встречавшихся на лестнице, в подъезде, возле дома, на улицах. И ничего не предпринимал.
Жизнь текла своим чередом, если не считать того, что сестра перестала называть его по имени и, обращаясь к нему, говорила какие-то безликие фразы, четко и медленно выговаривая слова, словно долго обдумывала их. А сегодня утром, раздельно произнося каждое слово, она вдруг сказала:
– Иван Андреевич, я хочу уехать.
– Куда? – быстро спросил он.
– На юг. Там легче снять комнату. Я рассчитала: денег мне хватит...
Он сразу представил себе, как входит в пустую квартиру, как наваливается на него тишина.
– Нет! Нет, Нина, не бросай меня!
Такой беспомощной интонации в его голосе Нина Алексеевна никогда не слыхала. Она заплакала. Он подошел, поцеловал ее руку и сказал:
– Ты была права. Тем заказным письмом надо мной действительно кто-то подшутил... Но кто?
Нина Алексеевна оживилась, вытерла слезы.
– Правда? Ты успокоился?
– Почти, Нина. Почти.
– Я же говорила тебе, что все уляжется!
На работу он ушел почти выздоровевшим и весь день старался изгнать остаток тревоги, засевшей где-то очень глубоко.
На обратном пути, когда он подставил лицо теплым лучам, легкий, желанный покой разлился по всему его большому и еще крепкому телу.
Нет, нельзя больше оставаться инертным. Надо что-то предпринимать. Начал с того, что перебрал в памяти все вещи, какие были в его квартире.
Мебель была приобретена давно, по случаю, у разных людей. Из одежды тех давних лет не сохранилось ничего. Книги? Среди них ни одной семейной. Альбом! Альбом с фотографиями, который сестра привезла из Петербурга! Его надо пересмотреть немедленно. Старые документы? Уничтожить!
Дома, после ужина, потребовал:
– Нина, принеси твой альбом.
Сестра послушно отправилась в свою комнату. Она вернулась, держа в руках объемистый, с тяжелыми бронзовыми застежками, с золочеными обрезами альбом, чем-то напоминавший кожаный чемодан.
Иван Андреевич отстегнул застежки, открыл толстую обложку.
На него глянуло строгое лицо отца, чуть удлиненное, с плотно сжатыми губами. Генеральская форма без единой морщинки обтягивала крутые плечи.
Берсенев – Оленев вздохнул и вынул фотографию из гнезда. Рядом лег портрет матери, снятой в огромной шляпе с откинутой вуалью.
Переворачивая страницы, он все вынимал и вынимал фотографии.
Вот дом в Петербурге, где семья занимала весь второй этаж. Крестиком отмечено окно, а внизу надпись: «Комната Сержа». Да, в семье он был кумиром!..
– Глупейшая привычка – делать пометки... – проворчал он. – Прошлое не возвращается, но все время держит нас в своих цепких лапах... Невероятно жаль расставаться с этим, по сути дела, хламом. Ну кому, скажи, пожалуйста, кроме нас с тобой, нужны все эти картонки? И, представь, при случае они могут превратиться для нас в самых жестоких врагов.
– Господи... – прошептала сестра. – Я не хотела, я не думала об этом...
Перевернув новую страницу, Оленев уставился в снимок двух молодых людей.
Он вспомнил, как они с Ваней Берсеневым по окончании кадетского корпуса забежали в фотографию. Старик фотограф долго усаживал их в кресла с потертыми подлокотниками, отходил в сторону, смотрел и решительно менял кресла местами. Молодые офицеры с хохотом пересаживались, принимали внушительные позы...
Потом друзья встретились только в 1916 году, когда Ваня Берсенев приехал с фронта на побывку. Он был ранен, немного прихрамывал. Тогда они и отправились в имение Берсеневых.
Стоял солнечный декабрь.
На станцию за ними в легких санках, запряженных мышастой, резвой лошадью, приехала сестра Вани – Калерия. Боже, до чего она была хороша!
Такие лица, нежные, матовые, с детским румянцем, Оленев видел только на старинных портретах в Эрмитаже. Из-под широких бровей на него глядели теплые, словно бархатные, глаза. Гладко причесанные волосы слегка кудрявились у висков, отливая на солнце темным золотом.
Она высвободила из муфты узкую руку, затянутую в лайковую перчатку, и подала Оленеву. Он тогда сам почувствовал, как поглупело у него вдруг лицо.
– Готов! – засмеялся Ваня. – Но ты не думай, Лера, у него не всегда такая глупая физиономия. Умным он тоже бывает.
Все рождественские праздники Оленев из кожи лез, стараясь не показаться Калерии скучным или глупым. Он острил, представлял в лицах своих товарищей. Больше всего смеялась Лера, когда Оленев изображал своего денщика.
После Нового года, уже в Петербурге, состоялась их помолвка. Но бурный февраль спутал все планы. Революция, как свежий ключ со дна пруда, всколыхнула Россию. Один за другим возникали и так же быстро гасли офицерские заговоры. Оленев слушал споры, кипевшие вокруг, и никак не мог отдать предпочтение какой-либо организации. Но, поскольку все они боролись с большевиками, готов был поддерживать любую.
С Берсеневым в те дни он встречался часто. За зрелую рассудительность товарищи уважали Ивана, но прямота его суждений пугала.
Однажды знакомый офицер остановил Оленева на улице.
– Слышали, ваш правдолюб окончательно перекинулся к красным...
– Кто это? – насторожился Оленев.
– Да брат вашей невесты, Берсенев.
Оленев не поверил. Он разыскал Берсенева и спросил в упор:
– Ты сочувствуешь большевикам?
– Я считаю их дело правым, – как всегда тихо и твердо, ответил Иван.
Расстались холодно.
Оленев решил уехать на юг России, где концентрировались основные силы белой армии. Генерал Деникин, лично знавший отца Оленева, принял молодого офицера более чем радушно. Его назначили помощником начальника контрразведки армии, а вскоре он возглавил ее.
В круговерти дней отошел и как-то смазался образ Калерии. События развивались бурно. Гром Октября 1917 года прокатился не только по России. Он взбудоражил всю Европу и крепко застрял в ушах капиталистов Англии, Франции и Соединенных Штатов.
Оленев вспомнил многочисленные визиты представителей Антанты в ставку Деникина, всегда сопровождавшиеся шумными банкетами. Вспомнил, как после одного такого пиршества его, невыспавшегося, вызвали в штаб, куда привели двух молодых парней, задержанных с телегой, в которой они переправляли куда-то спрятанное в сене оружие.
Парней зверски избили, но они продолжали упорно молчать.
Налитый коньяком и злобой за прерванный сон, Оленев обрушил всю тяжесть своих кулаков на беззащитных упрямцев. Один из них рухнул к его ногам, забрызгав кровью его галифе и начищенные до глянца сапоги. Другой, со связанными за спиной руками, вдруг наклонился и с силой ударил начальника контрразведки головой в живот. Оленев не устоял. Он упал вместе с арестованным на пол. Парень как-то изловчился и впился зубами в щеку Оленева. И, если бы не солдаты, кинувшиеся на выручку, арестант отхватил бы ему кусок щеки.
С той злополучной ночи Оленев никогда не упускал случая выместить свою злость на «красном быдле». О как изощренно он умел это делать! Во всей деникинской армии не было ему равных! Он извлекал из задержанных любые сведения или забивал своих арестантов насмерть. Часто такие сведения совершенно не соответствовали действительности, но это уже не интересовало Оленева. Даже в деникинской контрразведке его имя наводило ужас. Деникин был доволен своим офицером.
Оленев долго не слышал о Берсеневе. Деникинцы захватили власть в Терской республике, заняли город Грозный. Оленев со своим штабом разместился в особняке, где у красных была ЧК. Еще раньше этот дом принадлежал крупному нефтепромышленнику-концессионеру.
Никогда стены этого дома не видали и не слыхали того, что довелось им узнать за время пребывания там Оленева и его помощников. О многом могли бы порассказать просторные комнаты и огромные подвалы... Но они молчат.
Сорок лет они молчали и о встрече бывших друзей. Она произошла в последний день пребывания Оленева в Грозном.
Красные теснили деникинцев. Уже было ясно, что Грозный им не удержать. Надо было срочно сворачиваться и пробираться к Новороссийску. Чтобы узнать истинное положение противника, контрразведке был необходим «язык».
И вот – неожиданное везение: есть «язык».
Оленев решил сам допросить пленного. К нему ввели человека в изодранном обмундировании. Один глаз его заплыл кровоподтеком, разбитые губы распухли. Они отливали багровым глянцем. От уголка рта до подбородка тянулась запекшаяся струйка крови.
– Кто такой? – угрюмо спросил Оленев.
Арестант уставил на него здоровый глаз, проговорил, с усилием раздвигая губы:
– Родственник...
От звука его голоса Оленев вздрогнул.
– Берсенев?
Он схватил и пробежал глазами лежавшие на столе документы задержанного.
– Иван? Почему? Как ты здесь оказался?
Оленев оглянулся на адъютанта и двух солдат, истуканами стоявших в дверях и заорал:
– Вон! Идиоты!
Раненого Берсенева деникинцы захватили в перестрелке. По документам, найденным при нем, установили, что он больше года воевал на стороне красных в отряде Бетала Калмыкова и направлялся с особым поручением в Царицын. Представителям Советов предлагалось оказывать ему всемерную помощь.
– Ого! Ты, оказывается, не мелкая сошка, – проговорил Оленев, когда они остались одни. – «...храбрый воин, до конца преданный Советской власти», – прочитал он слова из характеристики, выданной Ивану Калмыковым, и улыбнулся. – Твой великан кавказец видит в тебе верного помощника... Ишь ты... Ценит знания, доверяет...
Оленев сложил документы Берсенева и почему-то сунул их в задний карман галифе.
Берсенев стоял молча.
Оленев обошел вокруг него, постоял в задумчивости и вызвал ординарца.
– Вымыть. Дать чистую одежду. Уложить на диван в моей комнате, – приказал он.
Берсенева увели.
Оленев зашел к нему часа через два. Присел, рассматривая изуродованное лицо. Берсенев полуоткрыл глаза, попросил:
– Дай выпить... Покрепче...
Адъютант принес бутылку коньяку, придвинул к дивану стул, поставил на него рюмки.
Оленеву позарез нужны были сведения о продвижении красных, но он ни о чем не спрашивал Берсенева. Пусть разговорится сам. Коньяк – хороший союзник, развяжет язык.
Но после двух рюмок Оленев заговорил первым.
– Надеюсь, ты понимаешь свое положение... Конечно, доверие Калмыкова – вещь немаловажная. Это лестно, когда тебе доверяет такой сильный и властный человек. Но в сущности-то своей он – туземец... Быдло! А ты – грамотный офицер, дворянин... Ты мог бы сделать блестящую карьеру. Хочешь, я лично доложу о тебе командующему? Ни минуты не сомневаюсь, что тебе у нас поверят и простят заблуждение... Ну? По рукам? Мы же все равно разобьем большевиков. Антанта – не шутка. С нами все великие страны мира.
Оленев взглянул на молчавшего Берсенева, на его затекший глаз. Этот глаз смотрел на него с какой-то покровительственно-снисходительной вежливостью. Так смотрит мудрый воспитатель на школяра, пытающегося высказывать где-то слышанные сентенции и ничего в них не понимающего.
Оленеву стало не по себе, но он решил не подавать вида, погасил загоравшуюся злость и продолжал:
– Мы же с тобой почти родственники. Поверь, мне не безразлична судьба моего будущего шурина, моего друга. Расскажи, Иван Андреевич, о силах и намерениях красных, и ты вернешь доверие друзей, искупишь свою вину.
– Перед Россией и своими друзьями я ее уже искупил, – с усилием проговорил Берсенев.
– Перед какими друзьями? – укоризненно воскликнул Оленев.
– He дури, Серж. Ты не хуже меня знаешь, что судьба вашей армии и ее покровителей решена. Империя развалилась и никогда не поднимется. Войска ваши бегут. Не сегодня, так завтра вас вышвырнут из Грозного. Ни для кого не секрет, сколько вы пролили безвинной крови. А чего добились? Ненависти. Если кто из нас и заблуждается, так это ты, Серж...
Берсенев говорил долго и обстоятельно. Его логика и хладнокровие бесили Оленева. Ему было не до красноречия. Он обрадовался, когда его позвали к телефону. Но радость была недолгой. Из ставки сообщали, что через несколько часов город будет оставлен. Приказ: эвакуироваться немедленно, пленных уничтожить.
В суматохе Оленев забыл о Берсеневе, но, когда покидали здание, вспомнил. Вернулся, вбежал в комнату. Берсенев был без сознания, бредил. Оленев зачем-то выволок его в коридор и выстрелил ему в ухо.
