Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 3-я"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Олег Шмелев,Федор Шахмагонов,Евгений Зотов,Иван Кононенко,Леонид Тамаев,Ф. Кондрашов,Н. Прокопенко,Тамара Волжина,Владимир Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
– У меня пока все, – сказал Дружинин следователю.
– Сделаем перерыв! – объявил капитан и снял телефонную трубку, чтобы вызвать конвоира.
Через несколько минут пришел сержант.
Сологубов встал, пошел впереди сержанта к дверям... И вдруг остановился, повернулся к Дружинину, сдержанно улыбаясь, сказал:
– Вы знаете, я, кажется, вспомнил.
– Что такое?
– Мальта зовут Пауль... Пауль Мальт.
– Хорошо, – кивнул Дружинин. – Можете идти. Как только за Сологубовым закрылась дверь, следователь нетерпеливо спросил:
– А как имя вашего Мишутина?
– Его звали Павел Семенович, – задумчиво сказа; Дружинин.
Глава шестая
По возвращении из Закавказья Дружинин решил посетить семью Мишутина – поговорить с его женой и домочадцами. Со слов Воронца, он знал, что жена бывшего комдива живет вместе с дочерью и зятем в Москве, в Текстильщиках. По телефону Дружинин договорился с ней о встрече.
Когда Дружинин в воскресенье приехал к ней, в двухкомнатной квартире она была одна. Небольшого роста, подвижная, приветливая и разговорчивая. Пока Дружинин в прихожей снимал пальто и причесывался, она расспрашивала его о Воронце – давно ли знаком с ним, когда виделись в последний раз? Говорила она быстро, почти без пауз, и медлительный Николай Васильевич едва успевал отвечать.
Вслед за хозяйкой он прошел в скромно обставленную, чисто прибранную комнату.
– Может, чайку выпьете? – предложила Анастасия Владимировна.
Поблагодарив, Дружинин отказался. И тут же заговорил о цели своего визита. Но до конца рассказать не успел. В коридоре раздался звонок, хозяйка пошла открывать дверь. Это вернулись с лыжной прогулки дочь и зять Мишутиной.
– Знакомьтесь, дети, – сказала Анастасия Владимировна, как только они вошли в комнату. – Товарищ Дружинин... приехал поговорить насчет нашего отца... Он из КГБ...
– Из КГБ?! – громко переспросила дочь. В ее больших черных глазах вспыхнула недобрая настороженность. – Опять папаша!
И она как-то нехорошо, нервно засмеялась.
– Лиза! – с укоризной заметила мать.
Но дочь даже не посмотрела на нее, досадливо махнула рукой и ушла в смежную комнату.
Анастасия Владимировна вспыхнула всем лицом, губы у нее задрожали, вот-вот заплачет. Дружинину стало неловко, он встал из-за стола, подошел к висевшему на стене эстампу, начал подчеркнуто внимательно его рассматривать.
– Да вы присядьте, Николай Васильевич, – сказала Мишутина после длительной тягостной паузы.
– Спасибо. – Дружинин пододвинул к себе стул, сел. – Может, мне лучше прийти в другой раз?
– А зачем в другой раз?! – Из соседней комнаты вышла Лиза. Теперь на ней вместо грубого свитера было нарядное темно-синее платье; в нем она особенно была похожа на мать. – Инцидент местного значения.
– Но мне кажется, его вызвал я, – сказал Дружинин.
– Лично вы? Не совсем так... – Лиза резко повернула голову в сторону прихожей, откуда ее муж, коренастый блондин, возившийся с лыжами, делал ей рукой какие-то знаки. – Ну, чего ты там фокусничаешь?
– Лиза! – умоляюще посмотрела на нее Анастасия Владимировна.
– Что Лиза?! – зло сказала дочь. – Трусы несчастные! Вот нарочно возьму и все расскажу товарищу Дружинину.
И она опять громко рассмеялась нервным смехом.
– А вы действительно расскажите, что тяготит вас, – вдруг запросто предложил Николай Васильевич. – Может, я и помогу вам.
Лиза внимательно посмотрела на него из-под длинных ресниц, потом подошла к столу, взяла из пачки сигарету, закурила и снова прислонилась к стене, скрестив на груди руки.
– На словах все готовы помочь, – с вызовом проговорила она, – а чуть до дела – в кусты. Да еще потом наизнанку перед тобой выворачиваются, чтобы ты о них плохо не думала, правыми хотят выглядеть. – Ее губы скривила горькая усмешка. – Есть байка такая, про попа, который вот так же ко всем с пряничком. Хотите расскажу?
– Что ж, расскажите, послушаю.
– Однажды к попу пришла баба, жаловаться на своего мужа. Выслушал он ее и сказал: «Ты, баба, права!» Через некоторое время приходит к попу ее муж и в свою очередь жалуется на жену. Поп выслушал его и говорит: «И ты, мужик, прав!» Тоща попадья, слышавшая все это, спрашивает батюшку: «Как же так: жена поносила мужа, ты ей сказал, что она права; муж наговаривал на жену, ты ему сказал, что он прав?» Поп подумал, почесал в бороде и заключил: «А знаешь, матушка, и ты права!»
– Выходит, все правы, а правды нет, – усмехнулся Дружинин. – Глупая сказка. И вредная.
– Глупая, говорите? – Лиза посмотрела на часы. – К сожалению, времени у меня нет, в гости надо идти, а то разъяснила бы вам, что к чему.
Через несколько минут, когда муж Лизы в маленькой комнате тоже сменил свитер на выходной костюм, они, попрощавшись, ушли.
– Вы уж извините ее, – сказала Мишутина. – После больницы совсем невозможная стала.
– После больницы?
– Четыре месяца. Нервное истощение.
– Что так?
– Сорвалась на учебе. Диссертацию писала, да, видать, не по силам.
– Мне кажется, Анастасия Владимировна, тут дело не только в диссертации, – задумчиво сказал Дружинин. – Впечатление такое, что Лизу кто-то сильно обидел.
– Она считает, что диссертацию не вытянула потому, что ее не допустили к секретным материалам.
– Вы сказали: «Она считает». А ваше мнение?
– Я что ж... Зять говорит, что Лиза не права, ошибается. Все дело в ее болезни. Поэтому ее и в научно-исследовательский институт не взяли после аспирантуры.
– А Лиза, значит, не согласна с этим?
– Не только не согласна, она решила, что ей не доверяют, скрывают от нее настоящую причину отказа.
– Что за причина, если не секрет?
– Лиза думает, что ей не дают ходу из-за отца.
– Из-за отца? – удивленно переспросил Дружинин. – Не понимаю.
Мишутина вдруг часто-часто заморгала и, не в силах сдержать слез, беззвучно заплакала.
Дружинин подошел к старинному громоздкому буфету, налил из графина в стакан воды.
– Успокойтесь, Анастасия Владимировна.
Она отпила глоток, смущенно улыбнулась:
– Простите.
Решив, что расстроенной женщине тяжело продолжать прежний разговор, Дружинин заговорил о погоде, – первом, что пришло на ум. Но Мишутина не приняла новой темы – начала негромко рассказывать о своем муже. Вернее, не о нем самом, а о том, что ей пришлось пережить из-за него уже спустя несколько лет после того, как он на войне пропал без вести.
Из ее взволнованного, сбивчивого рассказа Дружинин узнал, что в 1947 году, незадолго до переезда в Москву, к только что вышедшей замуж дочери, Анастасию Владимировну вызывали к следователю для допроса о муже – генерале Мишутине, который, насколько она поняла из вопросов следователя, имел отношение к делу одного из власовцев-главарей, осужденных Верховным судом СССР в августе 1946 года.
Для Дружинина это сообщение опечаленной женщины было большой неожиданностью. И хотя он приехал к ней, чтобы услышать слова, что-то конкретно подтверждающие или отрицающие в полученных от Сологубова скудных сведениях, то, что он услышал сейчас, его сильно озадачило. Дружинин хотел, чтобы Анастасия Владимировна подробно рассказала о жизни мужа, советского генерала, комдива – в его биографии он думал найти подтверждение своим предположениям о том, что показания Сологубова о Мишутине, если и не являются полностью результатом случайного стечения обстоятельств, то все же далеки от истины. Биография Мишутина, в основе своей уже известная Дружинину со слов Воронца и Гущина, была обычной для командира Советских Вооруженных Сил, начавшего службу в годы гражданской войны. Он прошел в армии все ступени от рядового до комдива. И пожалуй, ничто в его биографии не могло вызвать сомнений. Правда, имелся в ней один не совсем ясный момент, о котором Дружинин намеревался сегодня обстоятельно расспросить Анастасию Владимировну. Из рассказа Гущина он знал, что один из братьев Мишутина в 1930 году был раскулачен и выслан в Сибирь. Мишутин был очень огорчен этим, считал, что с братом поступили неправильно.
Но об этом разговор впереди. Сейчас же Дружинина прежде всего интересовало взволновавшее его известие о причастности генерала Мишутина к следствию по делу изменников Родины – власовцев.
В результате расспросов Анастасии Владимировны он выяснил, что генерал Мишутин с одним из высокопоставленных приспешников Власова в 1943 году ездил по лагерям советских военнопленных и там проводил вербовочную работу, выискивал добровольцев для службы в так называемой РОА.
Но Дружинину этих сведений было недостаточно. Ему хотелось знать (чтобы потом проверить по старым архивным материалам следствия), с кем конкретно из власовцев Мишутин ездил по лагерям. И он спросил об этом Анастасию Владимировну.
Она, припоминая, потерла пальцами изборожденный морщинами лоб. Растерянно пожала плечами:
– К сожалению, забыла фамилию.
– Ну, а кем этот власовец был по должности? Об этом следователь в разговоре с вами не упоминал?
– Кажется, говорил. Если не ошибаюсь, этот человек был из самого власовского штаба... А вот фамилии его никакие припомню.
Извинившись, Мишутина встала из-за стола, вышла на кухню. Через несколько минут принесла два стакана чаю, сахар, печенье.
– Разговор, я смотрю, у нас еще долгий, – с грустной улыбкой сказала она. – Выпейте-ка чайку.
– Спасибо. – Дружинин помешал в стакане ложечкой. – Еще к вам такой вопрос, Анастасия Владимировна...
– Да, пожалуйста.
– О том, что вы сейчас мне рассказали, знал Иван Тимофеевич Воронец?
– Нет, не знал.
– Странно.
– Почему вы это находите странным?
– В сорок девятом году, по рассказу Воронца, при встрече с ним в Минске вы сообщили ему, что ваш муж пропал без вести. И Воронец дал вам слово попытаться найти след своего комдива...
– Да. Иван Тимофеевич мне часто пишет. Хороший он человек.
– Но ведь получается, что Воронец ищет не там, где нужно. Если хотите, вы, Анастасия Владимировна, его дезориентировали.
– Тем, что умолчала о моем допросе в сорок седьмом году?
– Именно. Мне кажется, вы должны были рассказать ему все, что сейчас рассказали мне.
– А зачем? – Мишутина сложила на груди руки, тяжело вздохнула. – Зачем я должна была кому-то рассказывать, если сама до сих пор не могу этого сердцем принять. Умом вроде постигла: произошло что-то страшное. А душа не принимает: не может такого быть!
Ее поблекшие губы, как давеча, после ссоры с дочерью, мелко задрожали, лицо сморщилось. Но на этот раз Мишутина не заплакала, пересилила себя.
– А обиднее всего то, что тебя не поддерживает самый близкий тебе человек, – тихо проговорила она минуту спустя. – Вы слышали, как Лиза сказала, когда вы пришли: «Опять из-за папаши!» Господи, сколько в ней зла.
Видимо, для Мишутиной это было самое больное место – отношение дочери к отцу, точнее, к памяти его. И Дружинин поспешил перевести разговор в другое русло – начал расспрашивать Анастасию Владимировну о раскулаченном брате Мишутина.
Улицу окутывали серые декабрьские сумерки, и в окнах домов уже зажигались вечерние огни, когда Дружинин покинул квартиру Мишутиной. До автобусной остановки он шел медленно, заложив руки за спину, целиком отдавшись своим мыслям. С этими мыслями потом он долго качался в переполненном автобусе, на котором ему предстояло пересечь едва ли не пол-Москвы.
Сопоставляя сведения, полученные от Сологубова и от Мишутиной, Дружинин все больше склонялся к выводу, что его искомая, так сказать, главная истина находится где-то на пересечении двух частных. В одном случае – американский разведорган «Служба-22», в котором ныне орудует Мальт – Мишутин, в другом – сотрудничество, быть может, того же лица во время войны с изменниками Родины – власовцами. Платформа, безусловно, общая – антисоветская. К тому же надо иметь в виду, что многие из власовцев в последний период войны, спасаясь от возмездия, бежали в зону действий американской армии, где и нашли себе приют. Так что дорога из РОА до «Службы-22» могла быть если и не совсем прямой, то достаточно накатанной, а главное – не столь уж длинной. Что касается территориального расположения «осиного гнезда», то оно после допроса Сологубова тоже известно. Туда, наверное, и должен быть нацелен дальнейший поиск.
Но это дело будущего. Теперь же надо как следует разобраться в составных частных данных – насколько они соответствуют действительности? И прежде всего проверить, уточнить сведения, полученные от Мишутиной.
За эту работу Дружинин взялся на другой же день, в понедельник. В обеденный перерыв, прежде чем пойти в столовую, он спустился на первый этаж, в библиотеку, попросил подшивку «Известий» за август 1946 года. Полистав пожелтевшие от времени страницы, нашел нужное сообщение.
«На днях Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела дела по обвинению Власова А. А., Малышкина В. Ф., Жиленкова Г. И., Трухина Ф. И., Закутного Д. Е., Благовещенского И. А., Меандрова М. А., Мальцева В. И. Зверева Г. А., Буянченко С. К., Корбунова В. Д. и Шатова Н. С. в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза. Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях...»
Дружинин переписал фамилии в записную книжку. О некоторых из этой группы предателей он кое-что помнил – об одних больше, о других меньше. Это в сущности были разные люди. И мотивы предательства у каждого были свои. Одни сдались гитлеровцам из-за трусости, дрожа за собственную шкуру. Другие считали себя обиженными Советской властью – ее сознательные враги. С кем же из этих двенадцати изменников ездил по лагерям советских военнопленных генерал Мишутин?
Вот Власов – кулацкий сын, выдававший себя перед немецкими хозяевами за помещичьего отпрыска. Или начальник штаба РОА Трухин, которому, кстати сказать, незачем было хитрить: его отец до Октябрьской революции имел богатое поместье в Костромской губернии. Обе эти фамилии Дружинин называл Анастасии Владимировне, она решительно отвергла их.
По той же причине из списка были вычеркнуты два других ближайших подручных Власова – Малышкин и самозваный генерал Жиленков. Что касается еще одного сомнительного генерала, произведенного Власовым из бывшего подполковника, начальника санатория в Ялте Мальцева, то тут Дружинин не сразу решил, оставить его в своем реестре или нет: «подполковник-генерал» в РОА ведал авиацией и, хотя самолетов у него было, что называется, кот наплакал, надо полагать, имел прямое отношение к пополнению подчиненных ему подразделений. А вот еще памятная фигура – Зверев Григорий, бывший комендант Харькова. У Власова он командовал частью и, следовательно, непосредственно занимался делами войскового комплектования...
Так Дружинин перебрал всех названных в сообщении Верховного суда и в итоге оставил в своем списке семь фамилий. По ним он должен затребовать следственные дела из архива, чтобы проверить, кто же из этих семи изменников дал показания о генерале Мишутине и к чему сводились сами показания.
Но прежде чем делать заявку в архив, Дружинин после обеда решил позвонить Мишутиной: не вспомнит ли она сейчас из целого перечня фамилий нужную – ту, что следователь называл при допросе.
И вдруг неожиданная удача. Наверное, потому, что Мишутина была не так взволнована, как накануне, во время трудного разговора у нее на квартире, а может, помог сам список – ослабевшей памяти женщины было за что зацепиться. Когда Дружинин назвал ей по телефону фамилию, стоявшую в его перечне под третьим номером, она уверенно воскликнула:
– Вот он!
Да, этого власовца вчера, пытаясь расшевелить память Мишутиной, Дружинин пропустил – сам запамятовал о нем.
– Не ошибаетесь, Анастасия Владимировна?
– Нет, нет, он самый!
На другой день Дружинин дал заявку в архив, и в среду, как только удалось выкроить немного времени, уже сидел в читальном зале и просматривал нужное следственное дело. Оно было довольно пухлым: чтобы даже бегло ознакомиться с ним, потребовалось несколько часов.
Долистав дело примерно до середины, Николай Васильевич наконец нашел то, что искал. Жадно впился глазами в потускневшие от времени строчки протокольной записи. К сожалению, данные о генерале Мишутине оказались скупыми. Даже очень скупыми.
В одном месте дававший показания власовец сообщал, что зимой 1943 года он вместе с генералом Мишутиным и майором Копытовым ездил в Норвегию, где находился один из лагерей советских военнопленных. С большим трудом там удалось завербовать семнадцать человек, в основном бывших уголовников, четверо из которых по дороге сбежали. Через несколько страниц Мишутин был предположительно назван в числе изменников Родины, которые в конце апреля 1945 года сдались в плен генералу Петчу – командующему 7-й американской армией, вступившей к тому времени на территорию Чехословакии, где находились власовские части.
Когда Дружинин, просмотрев дело до конца, убедился, что больше нигде на его страницах генерал Мишутин не проходит, он снова вернулся к последнему, предположительному, сообщению власовца о бегстве Мишутина к американцам. Именно здесь, по-видимому, надо было искать ответ на неясный пока вопрос: почему во время следствия по делу группы власовских главарей Мишутину не было уделено должного внимания? Ограничились лишь допросом его жены, чтобы выяснить, что представляет этот генерал Мишутин, имеет ли он что-либо общее с тем Мишутиным, который в свое время был командиром дивизии Советской Армии и затем пропал без вести. И ничего определенного, похоже, не установили. Да и как было установить, если сам Мишутин бесследно исчез (по крайней мере, для тех, кто вел тогда следствие), растворился среди прочих изменников Родины, пособников гитлеровских оккупантов, пригретых под крылом союзнической американской армии. «На нет и суда нет», – говорится в таких случаях. Эту пословицу в то время можно было применить в самом буквальном смысле.
И все же Дружинин не мог смириться с мыслью, что следствием больше ничего не предпринималось в этом направлении. Зная следователя, который в 1946 году допрашивал власовца, давшего показания о Мишутине, Николай Васильевич выяснил, где он сейчас и чем занимается. Оказалось, два года назад вышел на пенсию по болезни, живет в Москве, в Измайлове.
И в один из дней после работы Дружинин поехал к нему. Но тут подполковнику явно не повезло. Найдя нужный дом и квартиру, Дружинин узнал, что бывший следователь с женой в Ессентуках, в санатории, вернутся только через месяц.
В середине декабря в Москву приехал Иван Тимофеевич Воронец. Первые дни по приезде он, как заводной, с утра до вечера мотался из одного учреждения в другое по своим снабженческим делам и лишь на четвертый день сумел позвонить подполковнику Дружинину.
Час спустя они встретились в служебном кабинете Дружинина. Усадив гостя в мягкое кресло у стола, Николай Васильевич несколько минут беседовал с ним о житейских делах, затем сказал:
– Вы мне писали, будто командир партизанского отряда «Мститель» был чем-то похож на Мишутина. Прояснилось это дело?
– Пока нет.
– А у меня кое-что прояснилось, – сказал Дружинин.
– Да ну?! – удивился Воронец.
– Кое-что есть, – продолжал Николай Васильевич, достав из сейфа желтую папку. – Однако не совсем то, что мы с вами искали.
И он рассказал, что удалось узнать за последнее время о судьбе Мишутина от Сологубова (не называя самого источника) и от жены бывшего комдива.
Внимательно выслушав его, Воронец перевел дыхание, пристукнул тяжелым кулаком по столу.
– Вот это номер! А?
Потом он долго сидел молча, подперев рукой седую голову, не в силах сразу справиться с ошарашившей его новостью. Ему почему-то вдруг припомнился один давний разговор...
В то июльское утро 1941 года, выписавшись из госпиталя, он зашел к своему приятелю и односельчанину Василю Рогалю, работавшему механиком в госпитальном гараже. Рогаль часто навещал его во время болезни. Когда они сели на пожухлую траву в стороне от машин и закурили, Воронец сказал:
– Если бы я точно знал, где в Заболотских лесах находится наша дивизия, я бы, пожалуй, через Змеиное болото на ту сторону махнул.
– Разве воевать можно только в твоей бывшей дивизии? – заметил Василь.
– Ну, во-первых, наша дивизия не бывшая! – запальчиво возразил Воронец. – А потом, мне обязательно надо генерала Мишутина найти.
– Хочешь, я тебе его точный адрес дам? – сказал вдруг Василь.
– Чей? – не понял Воронец.
– Твоего комдива.
– Его адрес известен: на той стороне фронта, Заболотский лес.
– Что на той стороне, это правильно, – усмехнулся Василь. – А вот насчет Заболотского леса – бабка надвое ворожила.
Воронец все еще не понимал, куда клонит приятель.
– Жинка-то Мишутина с дочкой где? – продолжал Рогаль. – Тоже на той стороне! Где-то под Брестом или под Кобрином, ты говорил. Так? Вот и делай вывод...
– Ну-ну, договаривай, скотина! – сквозь стиснутые зубы процедил Воронец и, привстав на колени, схватил Василя за ворот гимнастерки. Но тот вовремя успел вырваться, вскочил на ноги, поспешил дать отбой:
– Тю, сдурел, сивый мерин! Уж и пошутить нельзя.
– За такие шутки морду бьют, – тяжело дыша, сказал Воронец.
И, закинув за спину почти пустой вещевой мешок, размашисто зашагал к проходной будке. Там, за госпитальными воротами, пролегло пыльное шоссе, по которому на попутном грузовике ему предстояло добраться до западной окраины Глинска, где находился штаб его новой части...
– Вот такие-то пироги, Иван Тимофеевич, – первым прервал длительную паузу Дружинин.
– Да-а... – Воронец, обычно шумный, разговорчивый, был явно не в своей тарелке, опять надолго замолчал. Потом, глядя через стол, как Дружинин перелистывает бумаги в желтой папке, спросил:
– Вы сказали, что этот Пауль... ну, который объявился в американской разведке, возможно, связан с НТС. Об этой организации я кое-что слыхал, но так, краем уха. В чем ее главный вред?
– Невелика гадина, но ядовита, – сказал Дружинин, продолжая перебирать бумаги. – Этот так называемый Национально-трудовой союз был создан в тысяча девятьсот тридцатом году в Югославии на базе белоэмигрантского «Российского общевоинского союза». Можно сказать, отпочковался от него...
– Значит, корни белогвардейские, – заметил Воронец.
– Как и его предок, НТС с самого начала стал не только антисоветским, но и международным шпионским центром, поставлял агентуру разведкам многих капиталистических стран для засылки ее к нам, в СССР.
– Это еще до войны?
– Да. А после нападения Гитлера на нашу страну НТС полностью перешел на службу немецкой разведки. Его штаб-квартира во главе с белоэмигрантом, бывшим врангелевским офицером Байдалаковым обосновалась в самом Берлине и оттуда руководила подрывной работой против СССР.
– Надо думать, напакостили нам немало?
– Они действовали по нескольким направлениям. Во-первых, засылали своих эмиссаров для ведения антисоветской работы на оккупированной территории, а также для шпионажа в тылу нашей армии. Затем помогали карательным органам оккупантов в расправах с советскими патриотами. Наконец, целый ряд активных участников НТС занимался работой среди советских военнопленных с целью вербовки их в эту организацию и использования в дальнейшем против своей Родины – в качестве шпионов и диверсантов.
– Ну, а откуда они кусают нас теперь, после войны? – спросил Воронец.
– Когда фашисты были разгромлены, главари НТС бежали в Западную Германию, установили связь с американской и английской разведками, а несколько позже и с разведкой ФРГ. Надо сказать, что на территории Западной Германии кроме НТС нашли приют и некоторые другие эмигрантские организации – я имею в виду выходцев из стран Восточной Европы: изменники Родины, контрреволюционеры, бежавшие от гнева своих народов, те, что во время войны сотрудничали с гитлеровцами.
– А почему Аденауэр терпит их у себя?
– Хм, терпит! Не только терпит, но и субсидирует их, предоставляет им помещения, типографии, радиостанции. Все это делается, конечно, не во имя каких-то благотворительных целей. Эти эмигрантские организации помогают боннским реваншистам в ведении холодной войны против социалистических стран. А главное, они активно используются западногерманской и другими капиталистическими разведками.
– Непонятно. Разве у этих разведок не хватает своих людей, собственных кадров?
– Это не так просто. Обучить немца, англичанина или американца языку чужой страны, воспитать в нем навыки и обычаи чужого народа, дать ему знания деталей быта, без чего не может успешно действовать агент, – все это очень сложно. А главное – долго. Очень долго. А дело не терпит. Как же быть? Использовать выходцев из этих стран – их нужно лишь обучить технике шпионского дела. Это гораздо проще, быстрей и дешевле.
– Да-а, – покачал головой Воронец. – Выходит, этот Пауль Мишутин и есть один из тех, кого не надо обучать, – готовый подлец.
– Выходит, так...
Дружинин не договорил. Отворилась дверь, и в комнату грузно вошел начальник отдела.
– Знакомьтесь, Илья Кириллович. – Дружинин привстал из-за стола. – Тот самый товарищ Воронец.
– Очень рад. – Полковник протянул Воронцу руку, с откровенным интересом оглядел его с головы до ног. – Премного о вас наслышан.
Поговорив с Воронцом о его московских впечатлениях, Илья Кириллович начал задавать вопросы о Мишутине: что это был за человек по натуре, воспитанию, привычкам, образу жизни? Насколько близко Воронец знал его? А в заключение спросил:
– Иван Тимофеевич, а что, по-вашему, могло толкнуть Мишутина на подобный шаг?
– В каком смысле?
– Вообще. Грехов у него немало: в войну служба в РОА и, вероятно, связь с НТС, в настоящее время – активная антисоветская деятельность в одном из органов иностранной разведки.
– Да, грехов хоть отбавляй, – сказал Воронец. – Только меня сомнение берет: тот ли это Мишутин?
– Сомнение? Что ж, сомнение делу не помеха. На то и поиск ведется, чтобы выяснить, что к чему. А предполагать, взвешивать все «за» и «против» – необходимо. – Илья Кириллович чуть помедлил. – Вчера мы с Николаем Васильевичем долго над этим голову ломали. Прикидывали и так, и эдак. Мы не знаем истинных обстоятельств пленения Мишутина, но у нас есть основания поставить такой вопрос: что могло побудить генерала к измене Родине, когда он оказался во вражеском плену? Разумеется, ответить на этот вопрос определенно, с точностью мы сейчас не в состоянии. Но строить предположение, исходя из известных нам фактов, можем и должны.
– Факты, конечно, некрасивые, – заметил Воронец.
– Может, все делю в обиде за раскулаченного брата? – спросил Илья Кириллович. – Или повлияло происхождение? А возможно, и то и другое вместе?
– Вы сказали «происхождение». Это как понимать?
– Мишутин же из семьи священника.
– Сын попа? – Воронец удивленно пожал квадратными плечами.
– Вы разве не знали? – спросил Дружинин.
– Впервые слышу.
С минуту молчали. Потом Илья Кириллович, повернувшись в кресле к Дружинину, тихо, как бы размышляя вслух, заговорил:
– А не допускаем ли мы ошибки, когда в подобных случаях обязательно пытаемся найти связь социальных и личных мотивов как основу преступления?
– Но ведь выявлением подобной связи мы не ограничиваемся, – сказал Дружинин.
– Однако вольно или невольно зачастую отдаем ей предпочтение.
– Видимо, такой подход к оценке явлений не случаен. Скорее всего, он подсказан самой жизнью, практикой.
– Но практика знает примеры и другого рода. Как ни крути, человек прежде всего человек. Биологическая особь со всеми ее природными свойствами. На психику человека можно оказывать то или иное давление и тем изменять ее в желательную сторону. Наконец, человека можно принудить к определенным действиям, сломив его физически... В гестапо это умели делать.
– Вы правильно подметили, – сказал Воронец, – сломить человека действительно можно. Но только, я думаю, не всякого.
Илья Кириллович пристально, изучающе посмотрел в его открытое, с грубоватыми чертами лицо, в широко поставленные глаза и ничего не сказал. Лишь понимающе улыбнулся. Потом, взглянув на часы, вдруг обратился к Дружинину:
– Через пятнадцать минут мы должны быть у генерала.
Дружинин побарабанил по настольному стеклу пальцами, раздумывая, как ему быть, затем сказал:
– Иван Тимофеевич, а не могли бы вы завтра, в воскресенье, ко мне домой приехать? Там бы и договорили. А?
– Это можно, – согласился Воронец. – Все равно билет заказан у меня только на понедельник.
Пока Воронец на прощанье тряс руку Ильи Кирилловича («Приезжайте летом к нам в Белоруссию в гости – премного довольны будете»), Дружинин убрал в сейф бумаги со стола. Потом пошел проводить минчанина до вестибюля.
Когда он вернулся в свой кабинет, ожидавший его там начальник, стоя у окна под открытой форточкой, сказал:
– Я вот о чем подумал: не затребовать ли все материалы по делу Сологубова в Москву, к нам?
– А я только хотел об этом просить, – улыбнулся Дружинин. – Без Сологубова мне трудно распутать мишутинский узелок.
– А завяз ты в нем – дальше некуда! Так что выход один: ставить этот вопрос перед генералом в официальном порядке.
Эта неожиданная поддержка начальника была для Дружинина очень важна. Теперь, надо полагать, генерал разрешит принять мишутинское дело к производству. Но не менее важно было и другое. Отныне Илья Кириллович вынужден будет и сам заниматься этим делом. А при его аналитическом уме и громадном опыте это половина успеха. Только бы здоровье не подвело старика...
