Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 3-я"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Олег Шмелев,Федор Шахмагонов,Евгений Зотов,Иван Кононенко,Леонид Тамаев,Ф. Кондрашов,Н. Прокопенко,Тамара Волжина,Владимир Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Это хорошо, что вы из летчиков, из военных, – сухо заметил Околович после того, как Сологубов рассказал свою выдуманную биографию. – Нам нужны люди дела, а не бумажные писаки, неспособные бороться с коммунизмом практически.
Позднее, вспоминая эти слова, Сологубов понял: то был камень, брошенный «революционером-практиком», как именовал себя Околович, в огород внутрипартийных противников – сторонников Байдалакова, председателя НТС, белоэмигранта старшего поколения. Между группой Околовича – Поремского, выступавшей за самое активное сотрудничество с американской разведкой по всем линиям, и приверженцами Байдалакова шла вражда, усугубляемая обоюдными карьеристскими устремлениями к главенству в НТС. В эмигрантском союзе, похоже, назревал раскол.
Околович беседовал с Сологубовым долго, около трех часов. В заключение, поправив на большом горбатом носу очки в роговой оправе, сказал:
– Предварительную подготовку вы получите на курсах НТС. И если дела пойдут успешно, пошлем вас в разведывательную школу повышенного типа. К нашим друзьям.
С этим напутствием Сологубов и покинул кабинет своего новоявленного шефа.
Потом, как и планировал Околович, он проходил обучение в Бад-Гомбурге, где находился так называемый «Институт изучения СССР», при котором периодически функционировали разведкурсы НТС. По прохождении этих курсов Сологубова направили в Мюнхен, в школу американского разведывательного органа «Служба-22». А оттуда после девятимесячной учебы его путь лежал прямо к заветной цели – сперва по воздуху, на самолете без опознавательных знаков, принадлежавшем ЦРУ, до сопредельного с СССР южного государства, затем на автомашине и пешком до советской границы.
Границу Сологубов перешел ночью... А вечером следующего дня уже сидел в кабинете следователя республиканского Комитета государственной безопасности и рассказывал свою историю. Это было 9 августа 1954 года.
Глава восьмая
Люди неискушенные обычно не видят особой разницы между понятиями «криминалист» и «контрразведчик» – они представляются им в романтическом ореоле почти тождественными. В действительности собственно криминалистика со всеми ее техническими достижениями двадцатого века занимает далеко не главное место в контрразведывательной работе. Основное здесь – знание жизни, способность анализировать факты. Сама же эта работа чаще всего лишена какой-либо романтики, значительная часть ее ведется на таком прозаическом поприще, как архивы, следственные и им подобные дела, различного рода справки... Вот этой будничной прозой теперь, после всех допросов Сологубова, Дружинин с помощью лейтенанта Строгова и занимался.
Как только все данные, полученные в ходе следствия, были проверены, Дружинин вызвал Сологубова на последний допрос. Вернее, это был уже не допрос, а просто беседа по итогам следствия.
Когда Сологубов сел на привычное место за полированным столиком, Дружинин нашел, что его полное красивое лицо бледнее обычного. Видимо, плохо спал и волнуется перед заключительным допросом. Николай Васильевич не стал долго испытывать его терпение и прямо перешел к делу.
– Проверку по вашим показаниям мы закончили.
– И что же в итоге? – глухим голосом спросил Сологубов.
– Итог для вас, откровенно говоря, малоутешительный.
– А именно?
– Нас особенно интересовали несколько этапов вашей биографии. Требовались подтверждения. К сожалению, таковых не обнаружено.
– Так... – Сологубов расстегнул ворот рубашки. – А конкретнее можно?
– Можно и конкретнее. – Дружинин загнул палец на руке. – Во-первых, об обстоятельствах вашего пленения. Никаких доказательств, что было именно так, как вы рассказывали, найти не удалось.
– Разрешите нескромный вопрос? Где вы искали эти доказательства?
– Вопрос действительно не совсем скромный. – Дружинин улыбнулся. – Искали через военные архивы, беседовали с несколькими вашими сослуживцами по разведотделу штаба армии – они считали вас пропавшим без вести.
– А командира партизанской бригады, к которому я в тот раз летал на связь, не пробовали разыскать?
– Пробовали. Он погиб в сорок четвертом году.
– Ясно. Извините.
– Теперь дальше. – Дружинин загнул еще один палец. – Ваше пребывание в плену, участие в подпольной организации лагеря военнопленных тоже в сплошном тумане. А самое скверное, нет ни малейших доказательств, что в школу немецкой разведки вас направил руководитель подпольщиков.
– А о нем самом, Бородаче, что-нибудь удалось найти? – спросил Сологубов. И негромко добавил: – Это же был такой человек...
– Ни в трофейных немецких, ни в наших архивах о нем ничего нет.
– И фамилия Федора Лесникова тоже нигде не упоминается?
Дружинин отрицательно покачал головой.
– Значит, все! – Сологубов тяжело вздохнул.
Как ни готовил он себя все эти дни к самому худшему, известие поразило его. Выходит, все, о чем он рассказывал здесь, в этом кабинете, повисло в воздухе, как табачный дым; все недоказуемо и, следовательно, не принято во внимание. Слова, выброшенные на ветер! И хуже всего было ощущение собственного бессилия изменить это положение, найти доказательства своей правоты. От этого и зрела обида, горьким комом подпиравшая к горлу.
Но вот Сологубов овладел собой, тихо спросил:
– Что же теперь?
– Хочу предложить вам одну работу, – сказал Дружинин.
– Не понимаю.
– У нас есть одно дело, по которому требуется ваша помощь.
– Моя помощь? Но ведь вы же не верите мне.
– Я вам этого не говорил.
– Вы же сами сказали, что нет никаких доказательств.
– Правильно, прямых доказательств нет...
– Но что-то все же, значит, нашли? Да? – Сологубов обрадованно вскинул голову.
– Очень немногое.
– А что именно?
– В трофейном архиве германского генерального инспектора по делам военнопленных нам попался один документ.
– Что-нибудь о Баварском лагере? – нетерпеливо спросил Сологубов.
– Да. Там действительно была подпольная антифашистская организация. В сентябре сорок четвертого года гестапо разгромило ее.
– И все? Никаких фамилий?
– Больше ничего. Только несколько строк в сводном общеимперском отчете о «беспорядках» в лагерях военнопленных.
Сологубов потер кулаком крутой подбородок, разочарованно сказал:
– Да, этого, конечно, мало...
– ...для того, чтобы мы поверили вам? – с улыбкой закончил за него Дружинин.
Сологубов неожиданно тоже улыбнулся – впервые, за сегодняшний разговор. Он только сейчас начал понимать, что его дело, похоже, идет на лад и что подполковник, по-видимому, всерьез предлагает подключиться к какой-то нужной для них работе. Значит, он ему все же верит!
– Тут вопрос, разумеется, не только в доказательствах, которых нам не удалось получить, – сказал Дружинин после непродолжительной паузы. – Мы основательно изучили всю вашу жизнь. Беседовали с целым рядом хорошо знавших вас людей. Имеем несколько отзывов от ваших солагерников: все-таки удалось кое-кого разыскать из числа названных вами.
– А вы, Николай Васильевич, не боитесь, что я вас подведу? – улыбнулся опять Сологубов.
– Такого, вроде, быть не должно.
– А вдруг выкину какой-нибудь фортель?
– Если, не дай бог, это случится, меня, конечно, по головке не погладят, – усмехнулся Дружинин. – А в общем, издержки будут не так уж значительны.
– Почему же?
– Введя вас в дело, мы до определенного времени не станем раскрывать перед вами всех карт.
– Следовательно, работа по этому делу явится для меня как бы проверкой?
– В известном смысле да. Но вас это не должно смущать, вы в разведке не новичок. Что касается меня, – продолжал Дружинин, – могу прямо сказать: я вам верю, Петр Константинович. В противном случае не предлагал бы столь ответственной работы.
– Спасибо, – взволнованно сказал Сологубов. – А могу я узнать, в чем конкретно заключается моя будущая работа?
– Обстоятельный разговор о деле у нас впереди. Оно связано с вашим возвращением в разведцентр «Служба-22».
Сологубов посмотрел на подполковника и с нескрываемым разочарованием сказал:
– А я почему-то думал, вы хотите мне дать подходящую работу здесь, в Союзе.
– Вы сейчас нужны там, в Западной Германии. Очень нужны!
Сологубов достал сигареты, закурил, долго в задумчивости молчал, потом спросил:
– Николай Васильевич, а отказаться от вашего предложения я имею право?
– Разумеется, – недовольно сказал Дружинин. – Дело абсолютно добровольное.
– В таком случае разрешите мне подумать... хотя бы до завтра.
– Ну что ж, подумайте...
На другой день разговор был продолжен. Сологубов начал его вопросом:
– Как долго мыслится мое пребывание в «Службе-22»?
– Это зависит от вас: до выполнения задания.
– Если это будет разовое, эпизодическое задание – я согласен. Работать же там длительное время отказываюсь, делайте со мной что хотите. Не затем я столько лет рвался домой, чтобы опять возвращаться к чужим. Поймите меня правильно, Николай Васильевич.
– Я понимаю вас, – сказал Дружинин. – Постараемся сделать так, чтобы с заданием вы оправились в возможно короткий срок.
Дружинин исхлопотал для Сологубова двухнедельный отпуск, дал ему денег на дорогу, на покупку пальто и хорошего костюма вместо грубошерстного, в который он был одет соответственно своей легенде (турист-отпускник, сбившийся с маршрута). Затем отправил его на родину, в Воронежскую область, навестить мать и сестру. В ожидании возвращения Сологубова Николай Васильевич вплотную занялся делом генерала Мишутина, чтобы во всеоружии начать активную работу по нему за границей, – выявлял сомнительные места, противоречивые данные, полученные в ходе поиска, различного рода «зацепки», которые помогли бы выйти на след бывшего комдива.
В процессе этой работы перед Дружининым снова стал вопрос об отношении Мишутина к так называемой РОА. Николай Васильевич в начале зимы уже пытался это выяснить через бывшего следователя, жившего в Измайлове, но тот оказался в отъезде. Потом в потоке других неотложных дел Дружинин не мог выкроить время для такой консультации, хотя не раз думал о ней. Теперь встречу со следователем, который в 1946 году вел дело одного из власовцев-главарей, откладывать дальше было нельзя и, Дружинин вызвал его повесткой к себе в комитет.
Внимательно выслушав Дружинина и пробежав глазами несколько страниц архивного следственного дела, старый следователь снял очки, сказал:
– Насколько я помню, скудность сведений о генерале Мишутине объясняется тем, что этот изменник Родины не имел прямого отношения к РОА.
– Как же так? – удивился Дружинин. – А его поездка в норвежский лагерь военнопленных с власовцем, которого вы допрашивали и который дал на него показания?
– То был всего лишь совместный вояж. Генерал Мишутин ездил в Норвегию как представитель командования «остлегионов», а не РОА.
– Вот оно что! – Дружинин сделал заметку в своей тетради. – Кстати, что такое «остлегионы»? Такое крикливое название.
– Вы правы, вывеска, пожалуй, не соответствовала содержанию. Это были небольшие подразделения, каждое примерно с батальон, навербованные из наших военнопленных. Использовались они, насколько мне известно, большей частью на охране коммуникаций вермахта на оккупированной территории, в том числе во Франции, Бельгии и других странах. Командовали ими немецкие офицеры. А всю службу «остлегионов» возглавлял, если мне память не изменяет, генерал Кастринг... Таким образом, интересующий вас Мишутин, скорее всего, был одним из подручных этого немецкого генерала.
«Что же, пожалуй, неплохая зацепка для дальнейшего поиска! – подумал Дружинин. – Она пригодится Сологубову для работы за границей». И включил эту «зацепку» в список других, которые ожидали всестороннего обсуждения и разбора по возвращении Сологубова из отпуска.
Он приехал в начале апреля, вечером. И прямо с вокзала позвонил Дружинину:
– Здравствуйте, Николай Васильевич! Куда прикажете явиться?
Поздоровавшись, Дружинин сказал:
– Ждите меня у выхода с вокзальной станции метро. – И быстро спустился вниз, к стоянке автомашин у подъезда.
Через пятнадцать минут он уже был возле Казанского вокзала. Увидев сквозь снежную сетку метели высокую плечистую фигуру в осеннем пальто, с непокрытой темноволосой головой, остановил «Победу», открыл дверцу:
– Садитесь, Петр Константинович!
Они едва уместились рядом на переднем сиденье – оба крупные, сильные.
– Как съездили? – спросил Дружинин, трогая машину с места.
– Большое вам спасибо, Николай Васильевич... за все! – Сологубов признательно сдавил локоть Дружинина. – Съездил я хорошо. Дома все в порядке. Мамаша просила передать вам свой низкий поклон – я ей кое-что рассказал о вас. Она у меня чудесная старуха, учительница немецкого языка, сейчас на пенсии.
– За поклон спасибо. Ну, а как ваше самочувствие, настроение?
– Не поверите, будто заново родился! – улыбнулся Сологубов. – Теперь можете запрягать в любой воз – потяну!
– Это хорошо, – сказал Дружинин.
Довольный ответом своего нового помощника, подполковник повернулся к нему и, пока машина, глухо урча мотором, стояла перед светофором, окинул его взглядом с головы до ног. Сологубов посвежел лицом, большие синие глаза смотрели без прежней холодности, и куда девалась его суровая сдержанность, к которой Дружинин уже успел привыкнуть за время следствия.
Он помолчал немного и вдруг спросил:
– Какие у вас планы на воскресенье?
Сологубов неопределенно пожал плечами.
– Хотите со мной поехать на охоту? На глухаря. А, Петр Константинович?
– Я хоть и не охотник, – живо отозвался Сологубов, – но поеду с удовольствием.
Решив отправиться на охоту, Дружинин думал немного рассеяться, отдохнуть от дел на свежем весеннем воздухе в лесу. Начальник Дружинина второй месяц находился в госпитале, и подполковнику приходилось работать за двоих, он здорово замотался. Однако сейчас не это было главное. Дружинин хотел лишний раз побыть вместе с Сологубовым – в иной, так сказать, вольной обстановке, где человек ведет себя не так, как в привычных условиях, и где он может быть виден с новой, еще не известной ранее стороны. А видеть и изучать все новое в этом человеке для Дружинина по-прежнему являлось первостепенной необходимостью, потому что посылал он его туда, где ни проверить лично, ни тем более исправить сделанное уже невозможно.
Охота у них не удалась: на двоих один глухарь, убитый Сологубовым, но вообще отдохнули они неплохо. И между делом обсудили несколько важных для закордонного задания вопросов.
За завтраком у костра Дружинин достал из кармана завернутую в бумагу небольшую фотографию, протянул Сологубову:
– Еще одна карточка Мишутина. Сделана в тридцать девятом году, на Халхин-Голе.
Сологубов внимательно рассмотрел фотографию сперва вблизи, затем в вытянутой руке и озабоченно сказал:
– Это шестая... и все разные.
– Да, по этим старым снимкам трудно составить представление о внешности человека в настоящий момент, – заметил Дружинин. – Видимо, первое, что вы должны постараться сделать по прибытии в «Службу-22», это приличное фото Мальта – Мишутина.
– Согласен.
– Но не надо переоценивать значения и вашего снимка, как бы хорошо он ни получился. Нужно брать все в комплексе. Еще раз внимательно проштудируйте словесный портрет Мишутина, и не только описание черт лица, помните о манерах этого человека, его привычках, походке, характерных жестах.
– Это я четко представляю.
– И еще... Впрочем, хватит! – Дружинин смущенно улыбнулся. – Мы же решили о делах сегодня не говорить...
Они прошатались с ружьями по лесу почти дотемна. К Москве подъезжали поздно вечером. Сидя за рулем «Победы», Дружинин думал о том, что срок пребывания Сологубова на советской земле подходит к концу. В мае он должен вернуться в «Службу-22», как было определено заданием. Что ж, можно считать, Сологубов готов к этому. Точнее, почти готов. Осталось доделать кое-какие мелочи перед тем, как вместе с ним пойти к генералу.
Дружинин уже показывал генералу своего помощника. Это было, когда решался вопрос: вводить или не вводить Сологубова в дело, следовательно, доверять или не доверять ему вообще. Тогда генерал долго беседовал с Сологубовым и потом, отпустив его, сказал Дружинину: «Конечно, определенный риск есть. Как, впрочем, и во всяком деле, где приходится принимать решение не только на основе бесспорных, доказанных фактов, но и прислушиваясь к голосу интуиции...»
Сологубов, молча куривший в машине рядом с Дружининым, словно угадал его мысли.
– Николай Васильевич, – негромко спросил он, – а когда вы думаете меня отправлять?
– Поживете с недельку в заданном районе, своими глазами поглядите, что к чему... – сказал Дружинин.
Глава девятая
«Контрразведка является по своей сути защитной, оборонительной деятельностью. Но, хотя цели контрразведки оборонительные, действует она преимущественно наступательными методами, стремясь к раскрытию планов вражеской разведки на самой ранней их стадии, старается проникнуть во внутренние сферы разведывательных служб противника, где отбирают и готовят агентов. И если это достигнуто, то ставится цель привлечь на свою сторону «инсайдеров» из вражеского лагеря...»
Это сказал Даллес, директор ЦРУ Его слова были процитированы в учебнике, написанном генерал-майором Генри Кларком, шефом «Службы-22». Этот объемистый учебник с грифом «для служебного пользования» имелся в библиотечках всех конспиративных квартир разведцентра, в том числе и той, на которую семнадцатого мая 1955 года прибыл после выполнения задания ее агент 0775 – Петр Сологубов.
То была загородная квартира под Мюнхеном. В сосновом лесу, огороженные высоким глухим забором, стояли два деревянных домика. В одном из них Сологубову отвели небольшую комнату, где он вот уже четвертый день невылазно сидел над своим отчетом для генерала Кларка. Сегодня ему пришла мысль вставить в свою писанину что-нибудь из поучений шефа. Честолюбивый генерал, считавший себя теоретиком разведки, часто выступал с лекциями в закрытых аудиториях, помещал свои статьи в специальных изданиях и обожал, когда его цитировали. Тот, кто умело к этому прибегал, мог рассчитывать на особое внимание и даже покровительство шефа «Службы-22». Пренебрегать подобным в положении Сологубова было бы попросту неразумным.
Он поднялся в мезонин, где находилась библиотека, и в большом стеклянном шкафу, набитом учебными пособиями и детективными романами, нашел книжку генерала в сером переплете, знакомую еще по учебе в разведшколе. Рассуждения Кларка о контрразведке с длинной цитатой из Даллеса, на которую, раскрыв учебник, наткнулся Сологубов, ему сейчас, разумеется, были явно не по теме. Однако он внимательно прочел это место и, покуривая сигарету, с минуту подумал над ним. Подумал с удовлетворением, хотя ни автор учебника, ни цитируемый им источник были ни при чем. Сологубов продолжал листать книгу дальше и кое-что подходящее для себя все же нашел – отметил карандашиком, чтобы затем выписать. Но тут в мезонине появилась Рут Смиргиц – принесла отпечатанный на машинке очередной раздел отчета и сказала, что готова стенографировать дальше.
– Вы просто молодец, Рут! – довольно заметил Сологубов, пробежав глазами сделанную работу.
Да, генерал Кларк знал, кого прислать, чтобы доклад агента был готов в минимальный срок. Эта стройная, длинноногая немка с покатыми плечами и пышной прической была незаменимой помощницей. Стенографировала быстро и без ошибок, на машинке строчила как пулемет. С ней было приятно работать. Впрочем, и отдыхать тоже. Когда в глазах начинало рябить от букв, они выходили в садик, прохаживались по дорожке между цветочными клумбами. Рут сносно разговаривала по-русски и хорошо по-английски, была остроумной собеседницей, но не болтливой, а, скорее, сдержанной, даже немного застенчивой. Ее скромность и, видимо, врожденная порядочность больше всего нравились Сологубову, он терпеть не мог развязных женщин.
Вечером, ровно в шесть, Рут выводила из гаража свой маленький синий «фольксваген» и, помахав на прощание рукой, уезжала домой, в Мюнхен. Сологубову пока было запрещено покидать виллу, он отправлялся в отведенную ему комнату и снова садился за отчет. Поработав, шел ужинать в соседний домик, где жил комендант и находилась небольшая столовая.
Ужинали обычно втроем: Сологубов, комендант виллы – пожилой разговорчивый техасец – и его жена. Угощая Петра вином, комендант болтал о разных пустяках, вызывал его на откровенность, внимательно разглядывал маленькими хитрыми глазками. Это было не что иное, как прощупывание в расчете на неосторожно оброненное по пьянке слово, и Сологубов разыгрывал из себя обиженного Советами, их непримиримого врага: он знал, что все им сказанное будет передано шефу «Службы-22», перед которым он должен выглядеть безукоризненным, перспективным агентом.
После ужина, сославшись на срочность работы, Сологубов уходил к себе. Но не работал, а просто сидел в кресле, прислушиваясь к тихому шелесту листвы за раскрытым окном, перебирал в памяти незаметно пролетевшие дни на родной земле.
Его возвращение совершилось тем же путем. В Москве его тепло проводил Дружинин, перед отъездом на аэродром они распили бутылку шампанского за успех начатого дела. До Закавказья Сологубов летел вместе с лейтенантом Строговым. А на другую ночь с рюкзаком за плечами уже шагал по малохоженой тропе в густом горном орешнике.
На рассвете его задержали два смуглых горбоносых солдата, пограничники, привели на заставу, сдали дежурному офицеру.
Часа через два за Сологубовым приехал американский майор, который провожал его в августе прошлого года.
– С благополучным прибытием, приятель! – шумно приветствовал он Сологубова и, посадив в машину, помчал прямо на аэродром.
Самолет прибыл в Мюнхен ночью. Несмотря на поздний час, его ожидали. Сологубова встретили инструктор Холлидз – добродушный верзила, знакомый ему по разведшколе, и комендант загородной конспиративной квартиры, на которую они втроем сразу же и поехали на служебном «оппеле».
Вскоре туда приехал невысокого роста худощавый человек в плаще. У него были острые, глубоко посаженные глаза и тонкие бледные губы, на которых застыла ироническая усмешка. Пока он раздевался и причесывал темные с сединой волосы, Сологубов внимательно разглядывал его и пришел к выводу, что это, наверное, и есть тот самый Мальт, новый заместитель генерала Кларка.
Сологубов не ошибся. Это действительно был Мальт. Он и повел первый допрос (иначе эту выматывающую процедуру назвать было нельзя) по всем пунктам выполненного агентом 0775 задания. Сидевший рядом с ним за столом капитан Холлидз больше занимался магнитофоном – то включал его, то выключал, чтобы не засорять ленту пустыми, не относящимися к делу отступлениями, на которые Мальт вызывал Сологубова, чтобы сбить его с плавного, продуманного рассказа.
Призывая на помощь всю свою выдержку, Сологубов старался не поддаваться на эти опасные уловки, говорил не спеша, взвешивая каждое слово, иногда дважды повторял сказанное, как бы подчеркивая его важность, а на самом деле для того, чтобы выдержать до конца взятый неторопливый темп рассказа. Спешка могла погубить его, сократив и так мизерное время на обдумывание того, что он должен был говорить согласно выработанной в Москве легенде.
Когда капитан Холлидз по знаку Мальта окончательно остановил бобину магнитофона, было семь часов утра. У Сологубова гудело в голове от двух бессонных ночей и перевозбуждения, вызванного длительным умственным напряжением. Мальт встал из-за стола, надел плащ, сказал:
– Генерал Кларк дает вам пять дней на подготовку письменного доклада. Во вторник он вас примет...
И вот этот вторник настал. В половине девятого у ворот виллы раздался клаксон блестящего черного лимузина, присланного от генерала, и Сологубова повезли в Мюнхен. Плавно покачиваясь рядом с Холлидзом на упруго-мягких подушках комфортабельной машины, Петр прикидывал, неужели всех агентов «Службы-22», вернувшихся с задания, возят на доклад к шефу в таком роскошном восьмицилиндровом форде? В это не особенно верилось после шестичасового беспрерывного допроса с пристрастием, который устроили ему в первую ночь по возвращении. И вообще, насколько он знал, бесцеремонные в своем большинстве офицеры американской разведки тонкостью в обращении не отличались. Может быть, генерал Кларк составлял исключение и был не только теоретиком разведки, к которым он себя причислял, но и неплохим психологом?
Аппарат «Службы-22» размещался в двухэтажном особняке казарменного типа. С фасада у него были две двери – одна наглухо закрытая, другая действующая, с небольшой вывеской из черного стекла: «Контора транзитных перевозок». Особняк стоял на углу, и внутрь его вела еще одна дверь – из узкого, мрачного переулка. Над нею тоже была надпись на черном стекле: «Только для служащих транзитной конторы». Этим входом и пользовались все сотрудники «Службы-22 », включая и ее шефа.
Кабинет генерала Кларка, куда Холлидз провел Сологубова, находился на втором этаже, в самом конце длинного коридора с блестящим паркетом и красной ковровой дорожкой посередине.
Кларк поднялся из-за стола – высокий, не по годам стройный, с розовым моложавым лицом и светлыми, расчесанными на косой пробор волосами, – протянул Сологубову руку:
– Рад вас, мой друг, поздравить с благополучным возвращением.
– Благодарю, сэр.
Сологубов сел на предложенное ему место перед массивным столом шефа. Напротив, в таком же мягком, удобном кресле расположился капитан Холлидз. Только что вошедшая Рут Смиргиц заняла столик переводчицы и стенографистки.
Справившись о самочувствии Сологубова, генерал без лишних слов перешел к делу.
– К моему великому сожалению, – сказал он, глядя в сторону собеседника, но не в лицо ему, а куда-то выше, – я не смог еще ознакомиться с вашим письменным докладом.
Сологубов вопросительно поднял брови, потом перевел взгляд на Рут, через которую он отправил свой отчет еще два дня назад.
– Нет-нет, госпожа Смиргиц здесь ни при чем! – с извинительной улыбкой заметил Кларк. – Просто у меня не нашлось времени для читки вашего доклада. Поэтому вам, любезнейший, видимо, придется изложить его основные положения устно. Не возражаете?
– Ну что ж, можно и устно.
Сологубов понял, что это еще один из этапов проверки. Первый его отчет Мальт записал на магнитофоне, второй с помощью Рут Сологубов подготовил сам, теперь генералу понадобился третий... Потом все эти доклады, наверное, сличат, чтобы, выявив несоответствия и противоречия, припереть автора к стене. Остается одно – напрягая память, повторить свой доклад без погрешностей и отступлений от прежних двух.
Сологубов перевел дыхание и начал рассказывать вдумчиво и не спеша. Кларк время от времени задавал вопросы, из которых Сологубову стало ясно, что генерал уже ознакомился с его письменным отчетом и, похоже, ознакомился неплохо. Значит, его доклад действительно нужен только в целях перепроверки? Но почему же в таком случае его никто не записывает? Рут что-то ищет в своей сумочке. Верзила Холлидз, вытянув длинные ноги и сложив на груди руки, близок к дремоте, убаюканный уже знакомым ему рассказом. Расстегнув светло-серый пиджак, Кларк внимательно слушает, однако его холеные руки, лежащие на столе, тоже не притрагиваются к карандашу. Не видно нигде в генеральском кабинете и магнитофона или другого записывающего аппарата. Впрочем, такого аппарата и не должно здесь быть. Генри Кларк, как истинный джентльмен, которым он старается себя показать перед сотрудниками, не может снизойти до грубых, прямолинейных методов Мальта и Холлидза. Если запись третьего отчета Сологубова сейчас и делается, то делается тайно.
Ровно в двенадцать по распоряжению генерала в кабинет подали кофе. После того как все подкрепились, Сологубов продолжил рассказ о своем пребывании в Советском Союзе – месяц за месяцем: что делал, как делал, результаты.
Когда он дошел до характеристики разведанного им района, Кларк засыпал его уточняющими вопросами. Генерала особенно интересовала система ПВО этого района – имеются ли аэродромы, взлетно-посадочные площадки, их длина, ширина, покрытие. Он обстоятельно расспрашивал о наличии там укрытий для самолетов, их местонахождении, где расположены авиационные склады и склады ГСМ, какова система радарных установок.
Среди вопросов шефа «Службы-22» имелось немало и таких, которые не могли быть предусмотрены в Москве. Сологубову приходилось по ходу доклада импровизировать. Это было рискованно, его могли уличить во лжи, тогда достоверность всего доклада была бы поставлена под сомнение.
Сологубов весь взмок от напряжения, сердце стучало часто и тяжело, будто он подымался в гору с непосильной ношей. Казалось, еще немного, и он сорвется, не выдержит потока вопросов. Усилием воли он преодолевал это минутное малодушие и старался отвечать спокойно и неторопливо, чтобы выгадать как можно больше времени на обдумывание.
Доклад Сологубова в общей сложности продолжался два с половиной рабочих дня. В четверг, незадолго перед обеденным перерывом, он закончил рассказ, с волнением ожидая вывода генерала. В этом выводе была вся его судьба, а может быть, и жизнь.
Заключение шефа оказалось весьма кратким и, к удивлению Сологубова, не окончательным.
– Информация, которую вам, мой друг, удалось собрать, – сказал Кларк, – явится существенным вкладом в нашу оценку этого уральского района, его уязвимости при воздушном нападении с помощью специальных видов оружия. Однако окончательный вывод впереди – по ознакомлении с вашим письменным докладом.
Он извиняюще улыбнулся Сологубову и затем, обращаясь уже ко всем присутствующим, закончил:
– Благодарю вас, господа. Вы свободны.
Теперь Сологубов жил в Мюнхене на частной квартире. Ее порекомендовал ему Кантемиров, в прошлом инструктор связи в разведшколе, где Сологубов с ним и познакомился, а ныне сотрудник радиоцентра «Службы-22». Капитан Холлидз предлагал Сологубову другую квартиру, но он вежливо отказался, заявив, что комнаты темноваты, а на самом деле потому, что опасался в лице квартирной хозяйки заполучить домашнего «стукача». Здесь же хозяйка, пожилая немка Марта, доводилась родственницей Кантемирову: он был женат на ее кузине, которая недавно умерла.
В небольшой чисто прибранной квартире Сологубову отвели лучшую комнату. Марта готовила для него, стирала белье, поддерживала в надлежащем порядке его небогатый гардероб.
Разрешив, таким образом, бытовую проблему, Сологубов, казалось, мог вплотную заняться делом, из-за которого он и очутился снова в американской «Службе-22». Ему необходимо было сфотографировать Мальта, составить его словесный портрет, начать всестороннее изучение этого человека... Но как все это осуществить? В здание, где работал Мальт, Сологубов доступа не имел, так же как и в другие помещения разведцентра. Он пока числился всего лишь кандидатом на должность инструктора индивидуального обучения. Так, по крайней мере, однажды назвал его капитан Холлидз, посоветовав при этом набраться терпения и ждать – назначение произойдет, надо полагать, не ранее, чем завершится его проверка.
