Текст книги "Путь к перевалу"
Автор книги: Владимир Корчагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
– Перо Жар-птицы?
– Да, именно так. Не было только конька-горбунка, который предупредил бы, как «много-много непокою принесет оно с собою». Но, честно говоря, если бы кто-нибудь и сказал мне тогда об этом, я все равно не выпустил бы пера из рук… – Так неожиданно для себя Воронов начал листать перед Люсей страницы своей жизни, страницы, заполненные борьбой и трудом, пронизанные стремлением к большой цели.
Люся слушала, не перебивая ни одним словом. Лишь в глазах ее, точно в живом зеркале, отражалось все, что будила эта удивительная сказка-быль. И теплое чувство благодарности все больше разгоралось в душе Воронова.
Ведь в жизни каждого, даже самого замкнутого, человека бывают минуты, когда хочется с кем-то поделиться и, если не услышать слово дружеского участия, то хотя бы увидеть сочувствующий взгляд. Бывали такие минуты и у Воронова: сколько раз уже «перо Жар-птицы» приносило ему испытания, подобные сегодняшнему банкету. А вот человека, с которым можно было бы поделиться всем этим, он видел возле себя впервые.
И Воронов вел Люсю все дальше и дальше по страницам невыдуманной сказки о том, как была поймана, наконец, сама Жар-птица, и как тесно стало ей в клетке старых научных концепций, и как много еще надо сделать, чтобы освободить ее оттуда.
– Все это не так просто, как видите, – закончил он. – Впереди еще работа и борьба. Поэтому помощники мне нужны. Сказка о Жар-птице не закончена. И возможно, дописывать ее придется вам, только что вступающим в науку…
Люся посмотрела ему в глаза:
– Трудно вам, Юрий Дмитриевич?
– Да, трудно, – просто ответил Воронов. – Но…
Дверь вдруг широко распахнулась, и в комнату вошел Стенин:
– Ты еще не ушел, Юрий? Прекрасно! А я зашел поздравить тебя.
– С чем?
– После твоего ухода было такое!.. Но ты, кажется, занят?
Люся поспешно встала:
– Я пойду, Юрий Дмитриевич?
– Хорошо. Но наш разговор не кончен. Загляните ко мне как-нибудь на днях. Подумаем о теме. Во всяком случае, – улыбнулся он, – считайте, что вы уже в сказке…
– Спасибо, Юрий Дмитриевич. До свидания.
– Всего доброго.
***
Такое было впервые за все время, что Бенецианов руководил факультетом. Случалось, конечно, и прежде, когда кто-нибудь на Совете или партсобрании возражал декану. Но чтобы так вот, как сегодня, все в один голос!.. И где, – на товарищеском банкете. Такого еще не бывало.
– Перебесились они все, что ли? Даже Ростов! И Егоров! И этот Кравец!.. Дожили…
За дверью послышался шорох.
– Да! – сказал Бенецианов, продолжая ходить по кабинету.
Дверь чуть приоткрылась, и в нее проскользнул непротрезвевший Мышкин:
– Вы уж простите, Модест Петрович, я…
– Что там еще? – сухо осведомился Бенецианов.
– Да вот по поводу кружка первого курса…
– Нашли время! Но уж коль пришли, извольте объяснить, как это вы там все развалили.
– Поверьте, Модест Петрович, я сам… К-хе… Конечно, что там говорить... дела в кружке не блестящи. Но что я могу поделать, если Воронов…
– Что, Воронов?
– Так вы сами говорили, что за научную работу студентов отвечают наши кафедры, то есть, я хочу сказать, ваша кафедра и кафедра Ивана Яковлевича, и потому кружок первого курса… к-хе…
– Кружок первого курса прежде славился на весь факультет! – отчеканил Бенецианов. – А до чего вы довели его? И еще рассуждаете, какая кафедра за что отвечает.
– Но я только хотел сказать, что Воронов…
– Да что вы заладили: Воронов, Воронов. Я больше слышать о нем не хочу!
– Одно слово, Модест Петрович! – взмолился Мышкин. – Ведь это Воронов забрал себе всех наших лучших студентов. То есть, я хочу сказать… к-хе, всех лучших студентов первого курса.
– Как забрал?
– А вот, изволите видеть… У меня тут записано! – Мышкин вытащил из кармана смятый лист бумаги. – Полюбуйтесь, пожалуйста, целый список…
– Но что все это значит? – Бенецианов нетерпеливо выхватил список.
– А это все те, кто работает на кафедре Воронова, Модест Петрович. Первокурсники. Вместо того, чтобы ходить на наш кружок, они, значит, туда…
– Кто же тут?
– Вот, например, Степанов…
– Степанов? Знаю такого. Как же! То-то я смотрю, его на лекциях не видно. Так-так… Вон, оказывается, чем занимается Воронов! Вот чему он учит студентов! Ну, это ему так не пройдет! Пригласите-ка его ко мне. Или нет, постойте… Скажите лучше секретарю, чтобы завтра же прислали ко мне Степанова.
– Но тут целый список…
– Я сказал, попросите секретаря прислать мне Степанова. Можете идти!
Мышкин затрусил к двери.
«Боже, мой, с кем я остался!» – Модест Петрович прикрыл рукой уставшие глаза. Но почему? Почему все они, прежние друзья и соратники, отвернулись от него? Он посмотрел на шкафы, стоявшие вдоль кабинета. Значительное место занимали там его труды. В сотнях других работ его цитировали, на него ссылались, излагали его теории. А теперь…
Что же произошло? Где и когда он ошибся? Правда, он всегда был крут– с подчиненными и студентами, не любил выскочек и не терпел анархии в работе. Но это же для пользы дела. И разве не давали ему на это право полвека, отданные науке?
Так почему же все отошли от него? Ну, о Воронове, о Стенине говорить нечего, но Греков или Ростов – это же умные люди, старые заслуженные профессора. Где и когда разошлись их пути? В чем ошибся, что не понял он, их старейшина и руководитель?
Модест Петрович поднялся было с кресла. Но тут же снова сел. В груди сдавило, к горлу подступила тошнота. Шкафы заколыхались и поплыли в сторону. Руки стали тяжелыми, непослушными. Что это?
Так продолжалось несколько минут, а может быть, и больше. Когда Модест Петрович снова поднялся, ноги у него дрожали, голова кружилась. Он кое-как оделся и медленно вышел из кабинета.
Часы в коридоре показывали семь. Студенты уже разошлись. Большая часть аудиторий была закрыта. Модест Петрович запер дверь и направился к выходу.
Когда-то он любил пройтись в такие вечерние часы по факультету. Все кругом было тихо, спокойно. Лишь в отдельных кабинетах оставался еще кто-нибудь из сотрудников. Они сидели за книгами, над коллекциями или микроскопами и обычно даже говорили вполголоса. Теперь иначе. По вечерам из лаборатории Воронова, словно из мастерской, доносятся громкие голоса и скрежет металла.
И хотя сегодня там было тихо, Бенецианов поспешил быстрее миновать злополучную дверь. Но в это время с противоположной стороны коридора, оттуда, где размещалась кафедра Грекова, послышались гулкие удары, потом что-то зашипело и запахло жженой резиной.
– Боже мой! И тут начинается!.. – Он почти бегом пустился по лестнице, но тут же вынужден был отступить к перилам: навстречу ему два дюжих парня тащили огромный газовый баллон.
На площадке у доски с ключами перед ним вытянулся швейцар Егорыч:
– Поздненько вы нынче, Модест Петрович…
– Дела, Егорыч, – невольно вздохнул Бенецианов. – А кто это на кафедре Грекова до сих пор сидит?
– Аспиранты. Все аспиранты, Модест Петрович. Работящие ребята. Ишь как стараются. Без техники, говорят, теперь никуды…
– Прими ключ! – оборвал его Бенецианов и, даже не простившись, пошел к выходу.
***
Стих уличный шум. Погасли огни в окнах. Ночь опустилась на город. Только в одном окне большого дома сквозь легкую занавеску просвечивает зеленый абажур настольной лампы и виден профиль девушки, склонившейся над столом. Она пишет письмо в далекие Саяны.
«Здравствуй, папа!
Задание твое мы с мамой выполнили. Новые гранки откорректировали по рукописи и отнесли в издательство. Так что к твоему приезду книга выйдет из печати. И будет в ней для тебя сюрприз. Издательство все-таки согласилось на иллюстрации. Целых двенадцать штук! Мама сама договорилась обо всем с художником, и вчера он уже показывал первые наброски. И еще одна новость: книгу твою о вечной мерзлоте будут переиздавать.
И в остальном все у нас хорошо. Мама здорова – это главное. Зимнюю сессию я сдала на пятерки. Хочу попробовать силы в научной работе. Правда, трушу. Но самое чуть-чуть. В общем, ты о нас не беспокойся.
А теперь я хочу посоветоваться с тобой об одном очень важном деле. Таком, о котором нельзя поговорить ни с кем. Даже с мамой. Но мне нужно, очень нужно рассказать об этом. Только не знаю, получится ли.
Представь, папа, есть человек – большой ученый и, вообще, такой человек, что хочется написать это слово с большой буквы. Ты только не подумай, что я о внешности. Это само собой. На него все наши девочки готовы молиться, как на бога. Но я совсем не об этом. Для всех, папа, он только бог. А я чувствую, понимаешь, чувствую, что этот бог несчастен. Может так быть, а, папа?
Но не это главное. Главнее… Как бы это тебе сказать?.. Главное – мне кажется, нет не кажется, а я чувствую, когда он смотрит на меня, ну, хоть на лекции или вот сегодня, когда я попросила у него тему для научной работы, то грусть у него в глазах пропадает и появляется что-то очень хорошее, светлое, доброе… И я так рада этому. Ведь для такого человека… Нет, он никогда не узнает, что я догадываюсь о чем-то. Но я…»
– Что я? Что же я?! – Она прижимает руки к горящим щекам. – Нет, я ничего не понимаю. И разве можно писать об этом! Даже отцу. – Она быстро комкает исписанный лист, потом рвет его.
Зеленый свет в окне гаснет. Теперь лишь редкие уличные фонари лениво перемигиваются с низким небом. Но на востоке оно уже бледнеет, становится выше, гасит звезды. Близится рассвет…
26. РАДИ ЧЕГО СТОИТ ЖИТЬ
Саша встал из-за стола. Голова кружилась – то ли от усталости, то ли от невеселых дум, которые все чаще одолевали его в последнее время.
– А, хватит ныть! – Он крепко потер лоб и вернулся к столу, за которым они с Костей готовились к очередной контрольной.
Костя, решительно захлопнув книгу, с хрустом потянулся.
– Хватит, Сашка! Ничего больше в голову не лезет.
– Нет, постой! Решили же кончить этот раздел. Остальное – вечером, в общежитии, вместе с Иваном и Колькой.
Костя со вздохом потянул к себе учебник.
В читальный зал вошла Ирина Павловна, секретарь:
– Степанов, вас Модест Петрович вызывает. Зайдите к нему в кабинет.
Саша молча собрал тетради, сложил учебники:
– В случае чего, сдашь.
Вопреки ожиданиям Бенецианов встретил его весьма приветливо.
– А-а, Степанове Проходите. Садитесь, пожалуйста!
Саша не представлял, что лицо декана может сиять такой доброжелательной улыбкой.
– Садитесь, садитесь! Я хотел поговорить с вами… э-э-э… посоветоваться, так сказать, о работе кружка первого курса. Такие студенты, как вы, всегда задавали в нем тон…
– Я не состою в этом кружке, Модест Петрович, – ответил Саша.
– Не состоите! Но почему? – шумно удивился Бенецианов. – Никогда не поверю, чтобы такой студент, как вы, не хотел заниматься научной работой.
– Я занимаюсь научной работой на кафедре Юрия Дмитриевича.
– На кафедре Воронова? Ну, конечно, сейчас это модно… И я понимаю, что в молодые годы хочется чего-то такого, о чем пишут в газетах, говорят по радио… Но ведь мы с вами не журналисты, не так ли? И в мечтах вы, конечно, рисуете себя ученым…
– Нет, зачем же.
– Не скромничайте, молодой человек. Тут нет ничего зазорного. Только знаете ли вы, с чего начинает всякий истинный ученый? – Бенецианов значительно помолчал. – С азов, с самых, так сказать, основ науки. А где вы лучше освоите эти основы, как не в кружке общей геологии? Вот после, когда будет заложен фундамент, можете двинуться и дальше, принять участие в работах Воронова, если это вас действительно заинтересует, или на кафедре Ивана Яковлевича. Тогда вы сможете сознательно выбрать свой путь в науке. Или Воронов трактует все иначе? Может быть, поэтому вы считаете даже посещение некоторых лекций необязательным?..
Саша насторожился: «При чем здесь Воронов?»
– Я не знаю, что и как думает обо всем этом Юрий Дмитриевич. Он не говорил со мной ни о чем подобном. А на посещение всех лекций просто не хватает времени. Приходится ходить лишь на те, которые не может заменить учебник, в которых дается что-то новое…
Бенецианов побагровел.
– Та-а-ак… – начал он сдавленным шепотом и вдруг взорвался – Что значит, не хватает времени! Вы для чего пришли в университет, учиться или собак гонять? Кто дал вам право манкировать занятиями? Что вы можете понимать в науке? Где новое, где старое…
У Саши застучало в висках. Во рту стало сухо. Но он не отвел глаз.
– Не так уж много надо понимать, чтобы видеть, насколько устарело то, что вы даете иногда на лекциях.
– Что?! Что вы сказали? – Бенецианов поднялся. – Мало того, что систематически пропускаете занятия, так теперь еще и оскорблять профессора!.. Где вы находитесь, молодой человек?! Я… Я исключаю вас!
Саша побледнел.
– Не имеете права. Я не сделал ничего такого…
– Вон отсюда! – крикнул Бенецианов. – И чтобы я больше вас не видел в этом здании!
Саша вышел в коридор. Медленно спустился по лестнице вниз, оделся и, постояв с минуту, открыл входную дверь.
«Куда же теперь? А не все ли равно? Только подальше отсюда...»
***
Иван нервничал: с шести договорились засесть за математику, но уже половина седьмого, а ни Степанова, ни Краева!
На площадке перед окнами слышались веселые голоса ребят. «Ну вот! Не успело весной пахнуть, а все уж и книжки по боку. Словно дети…»
Наконец в дверь просунулась голова Кольки:
– А Сашки нет? Я думал, опоздал…
Иван выругался:
– Он думал! Ни черта вы оба не думаете! Вот загремим на контрольной. Связался я с вами…
– А чем же мы тебе мешаем? Сиди да зубри!
– Попробуй, позубри, когда тут сам черт ногу сломит!
– А-а-а! Так и сказал бы, что сам ни тпру ни ну. И без ругани. Что, Сашка обязан всех натаскивать? Может, у него сейчас дело какое…
– Что значит – дело, когда мы договорились! И как это не обязан, если на собрании постановили, чтобы он шефствовал над нами. По его же предложению! Да и какая это группа коммунистического труда, если у каждого будет свое дело.
В комнату вошел Костя:
– Саша не приходил?
Иван пожал плечами. Костя нахмурился:
– Понимаете, ребята, зачем-то его декан вызывал. А потом он и в читалку не вернулся. Видно, устроил Камбала разгон.
– Думаешь, из-за лекций по геологии? – спросил Краев.
– Наверное. Из-за чего же еще. Ты не знаешь, Иван?
– Чего тут не знать, я предупреждал его, что подам рапорт. И говорил не раз, как с другом…
– И подал?! – подскочил к нему Колька.
– Для его же пользы… – ответил Иван.
Костя молча отошел к окну. А Колька судорожно сжал кулаки:
– И ты еще можешь говорить о дружбе?
– А по-твоему, дружить – значит покрывать друг друга? Ну уж нет! Я постарше всех вас. Потом мне же спасибо скажете…
– За что?
– Забыл, как тебя осенью продрали с песочком? Теперь человеком стал…
– Нет, не забыл. Тогда я думал, что вы с Сашкой один другого лучше. А оказалось, он – человек, а ты – дубина. – Схватив пальто, Краев хлопнул дверью.
– Видал? – обратился Иван к Славину.
– Формально ты всегда прав, – ответил Костя и вышел вслед за Краевым.
***
Утром Иван открыл форточку, взял гантели.
– А ты что до сих пор не встаешь? – обратился он к Саше. – Опять ночи не хватило?
Саша лежал с открытыми глазами, мрачно глядя в потолок.
– Знаешь, Ваня, что вчера получилось…
– И знать ничего не хочу.
– Да ты послушай!..
– А что мне слушать, если слова сдержать не можешь.
– Эх, Иван… – Саша встал с кровати и начал одеваться.
Иван занялся гимнастикой. Несколько минут прошло в молчании. Затем Иван спросил:
– А где все-таки ты пропадал всю ночь?
– Гулял! – резко бросил Саша.
– Расчудесно! А на математике нам с Краевым опять плавать?
Саша не ответил. Иван повернулся к нему:
– Молчишь? А если перед группой отвечать придется?
– Нет у меня больше группы. И ничего нет. Выгнал меня Камбала из университета.
– Как? Ты шутишь?
– Да, шучу! В моем положении это самое подходящее…
– Достукался! – Иван зашагал по комнате. – Говорил же, не пропускай занятия. Предупреждал. Теперь вот расхлебывай.
– Пропуски занятий тут не главное, – возразил Саша. – Камбала хотел, чтобы я Юрия Дмитриевича оговорил. Так я ему сказал…
– Но вызывал-то он тебя за непосещение лекций. Виноват, так пряо скажи, что виноват. А Воронов как-нибудь сам за себя постоит.
– Да что с тобой говорить! – Саша схватил полотенце и вышел из комнаты.
В коридоре его остановил Володя Свиридов.
– А, Степанов! Вот кстати. Получай боевое задание. Через неделю конференция СНО, а с вашего курса ни одного доклада. Подбери-ка двоих-троих. Хотя бы с реферативными темами.
– Не смогу, Володя.
– Почему?
– Исключил меня Камбала…
– Из университета! За что?
– Наговорил я ему…
– Понятно. Вот история! Формально-то он прав, староста ваш рапорт ему подал.
– Не может быть!
– Вчера нам в бюро передали. Я хотел поговорить с тобой, да не успел. А теперь не знаю, что и делать.
– Ничего не надо делать, Володя. – Саша опустил голову и медленно пошел по коридору. Из дверей повсюду выходили ребята. Он поспешно свернул в красный уголок.
Здесь было пусто. Саша присел к столу, взял журнал, перевернул несколько страниц. «Что же все-таки делать? Отцу написать? Нельзя. Пойти к Юрию Дмитриевичу? Тоже нельзя. Разве поговорить с Петькой? Пожалуй стоит». Саша встал из-за стола и включил приемник. Передавали «Пионерскую зорьку». «Значит, ребята на занятиях».
Он прошел в свою комнату. Ивана там уже не было. Один Борис лежал на кровати, щурясь от утреннего солнца. Увидев Сашу, он усмехнулся и тут же спустил ноги на пол:
– Тебя, говорят, того… турнули с фака? Саша не ответил.
– Н-да… А ведь был, так сказать, актив, не то, что мы. Эх вы, салажата! Говорил, у нас учись уму-разуму. Так нет, сам Камбала им нипочем. Научную работу подавай. Не-е-ет, брат, выше себя не прыгнешь!
Саша отвернулся.
– Ну, больно-то не раскисай. Счастье твое, что с Силкиным живешь. – Встав с кровати, он взял папиросу. – Дело вполне поправимое. Сейчас же собирайся и дуй прямо к Строгановой.
– К Софье Львовне?
– Вот-вот! К Софочке, к ней самой!
– А при чем здесь она?
– При чем тут Софочка? Да это же глаза и уши Камбалы. – Борис довольно расхохотался. – Так вот, немедленно дуй к Софочке. Так, мол, и так, погорячился вчера у Модеста Петровича. А насчет лекций что-нибудь сбрехни. Лучше всего, вали на общественную работу…
– Нет, Борис, ловкачом я не был и не буду!
Саша надел пальто и хлопнул дверью.
– Ну, так черт с тобой! – Борис бросил недокурен-ную папиросу. – Ему добра желают, а он…
***
Петька был дома. Первая лекция начиналась у них в девять сорок, и «физик-рационалист» стоял перед зеркалом, старательно приглаживая огненную шевелюру. Сашу он встретил холодно:
– Связался я с вами!
– А что?
– Ничего! Ты вот не пришел вчера к Воронову. А он уезжает.
– Куда?
– На конференцию. В Москву. На две недели. Я и пошел узнать, как наши измерения…
– И что же?
– Ни черта не получилось!
– Не может быть.
– Говорю тебе, ни одна цифра даже близко не подходит. Воронов только руками развел. Сплошное, говорит, вранье.
– Но ведь меряли тщательно, каждый результат проверяли трижды. Разве только в расчетах…
– Конечно, в расчетах. А все твой новый метод. Дернуло тебя его придумать! Быстро, удобно. Вот и результат. На целый порядок все не сходится.
– Но ты же согласился тогда со мной.
– Да… В принципе не возражал. А ты сразу же давай считать. И даже по-старому не проверили.
– Но я был так уверен. И может, все-таки пустяк какой-нибудь. Давай попробуем еще.
– Нет уж, пробуй сам. Тебе что! Но я-то физик – и так наплюхать! Стыдно было Воронову в глаза смотреть. Ну, да ладно, пошли!
– А мне идти некуда, Петька. Поперли меня из университета.
– Как поперли?! За что?
– Не ходил на лекции к Камбале.
– Да… Куда же теперь? В партком, к ректору? Там за такие дела тоже по головке не погладят. Можно бы, конечно, к Воронову, но после такого позора…
– Да, к Юрию Дмитриевичу нельзя.
Петька походил по комнате:
– Ну вот что. Я поговорю кое с кем. А ты вечерком загляни, что-нибудь придумаем.
– Ладно, – согласился Саша.
Он медленно побрел в общежитие. Вот и комната, где прожил почти год… Хватит об этом! Саша быстро побросал в чемодан свои пожитки, собрал библиотечные книги, сложил их на стол. Написал короткую записку Ивану.
– Все…
Полчаса спустя он был уже на вокзале. Пробежал глазами расписание поездов, идущих на восток, пересчитал оставшиеся деньги и решительно направился к кассе.
***
Посадив мать на поезд, Люся прямо с вокзала пошла в университет. Она чувствовала себя неспокойно всякий раз, когда мать уезжала в командировку. Но сегодня к этому примешивалось и другое. Она все чаще ловила себя на том, что невольно думает о Воронове. И это рождало тревогу, неясную, неосознанную.
Люся торопливо поднялась на факультет. Войдя в аудиторию, она сначала ничего не могла разобрать. Все что-то говорили, спорили, доказывали. Но вот навстречу ей метнулась Таня:
– Люся, ты слышала, Сашу исключили!
– Откуда?
– Из университета. Совсем! Только что приказ вывесили!
– Как?! За что?
– Непонятно. В приказе говорится: «за недостойное поведение, выразившееся в систематическом непосещении занятий и оскорбительных выпадах в адрес профессорско-преподавательского состава».
– Надо сейчас же пойти к Бенецианову, пусть объяснит, за что исключили Сашу, – сказала Люся.
– Дело это совсем даже не простое, – нахмурился Фарид. – Потому что, во-первых, никто к нему не пойдет…
– Я пойду! – решительно заявила Люся.
– Не чуди, Андреева! – возразил Иван. – Ясно, что скажет Модест Петрович. Посещение лекций в университете обязательно, и хамить профессору тоже никому не дозволено.
– Погоди, Иван. Ведь мы же знаем Сашу. Да и Бенецианова тоже.
– А я говорю: Степанов действительно виноват. Прогульщик есть прогульщик!
– Прости, но мне не хочется больше говорить с тобой об этом. Кто пойдет со мной к Бенецианову?
– Пошли! – выступил Краев. Остальные молчали.
– Кто еще? – Люся посмотрела иа Валерия. Тот явно боролся с собой.
– Пойдем! – кивнул он.
***
– Это похвально, – сказал Бенецианов, усадив «делегацию» на диван, – что вас беспокоит, судьба товарища. Ве-е-есьма похвально! Но процесс воспитания подрастающего поколения – вы позволите мне быть откровенным с вами – процесс воспитания молодежи очень сложен и многогранен. Он требует наряду с мерами поощрения также и таких мер, которые бы направили молодого человека на правильный путь, предостерегли его от более пагубных поступков. Подобные меры не всегда приятны. И, прежде всего, неприятны для нас, воспитателей. Но, прошу вас верить, они продиктованы лишь одним – желанием помочь человеку стать достойным членов нашего общества…
«Не хватало еще, чтобы он заговорил нас», – мелькнуло в голове Люси.
– Так вы считаете, что Сашу… что Степанова надо обязательно исключить из университета, чтобы он «стал достойным человеком»?
– Друзья мои, – отечески нахмурился Бенецианов, – поймите, я сам глубоко озабочен судьбой этого студента. Его способности – позволяют надеяться, что в будущем, когда он вытравит… э-э… некоторые элементы анархизма, он несомненно сможет стать украшением факультета. Но сейчас для его же пользы…
– Модест Петрович, – перебила Люся, – группа не согласится с вашим решением.
Декан поднял брови:
– Позвольте, что значит, не согласится?
Люся выдержала его взгляд:
– Мы против исключения Степанова!
– Тэк-тэк-с… – Бенецианов забарабанил пальцами по столу. – Что это? Коллективный сговор? Или инспирированное кем-то выступление против руководства факультета?
– Ни то ни другое, – ответил Валерий. – Это мнение группы.
– И вы должны с ним считаться, – добавила Люся.
Бенецианов поднялся, давая понять, что разговор окончен. Но дверь в это время раскрылась, и в кабинет вошел Стенин.
– Здравствуйте, Модест Петрович! Здравствуйте, – пожал он руки всем четверым, затем уселся в кресло. – Заканчивайте со студентами, Модест Петрович, я подожду.
– Да мы, собственно… кончили, – сказал декан.
– Нет не кончили! – возразила Люся. – Мы настаиваем на отмене приказа!
– Какого приказа? – поинтересовался Стенин.
– Да я тут представил к исключению одного студента, Степанова…
– Что-то не слышал об этом.
– Я как раз и хотел поговорить с вами, Алексей Константинович.
– Но приказ уже вывешен?
– Видимо, секретарь поторопилась. А молодые люди, не разобрав дела…
– Ну, если просто поторопилась, есть еще время разобраться. А вы, товарищи, попросите Степанова зайти ко мне. И сами загляните после занятий.
В коридоре их ждала вся группа.
– Ну, как? Что? – послышалось со всех сторон.
– Порядок! – ответил за всех Краев. – Стенин сказал, разберутся.
– Да, вовремя он пришел, – заметила Люся..
– Что и говорить, повезло нам, – согласился Валерий.
– Повезло! – воскликнул кто-то из ребят. – Скажите спасибо Косте Славину. Он, как узнал, что вы к Камбале пошли, сразу к Стенину.
– А как же теперь с Сашей? – сказала Люся. – Алексей Константинович просил прислать его.
– Где он может быть, Иван? – спросил Валерий.
– Не знаю.
– Его надо найти, сейчас же, – забеспокоилась Люся.
– Я пойду за Сашкой и, будьте покойны, из-под земли достану, – отозвался Краев.
***
– На семьдесят шестой, пожалуйста, – сказал Саша, заглядывая в окошечко билетной кассы.
– Вам до какой станции? – спросила девушка-кассир. Она повторила вопрос и, не услышав в ответ ни звука, нетерпеливо вскинула голову:
– Вы что, глухой?
Но Саши у кассы уже не было. Расталкивая пассажиров и не обращая внимания на их возмущенные возгласы, он ринулся к перрону. Неужели она?
Люся… Она давно простилась с матерью и скрылась за воротами вокзала. Ушел и поезд, уже объявили посадку на московский скорый. А он так и не решился выйти на перрон.
Люся… Это ей он дал слово быть твердым до конца, не отступать перед трудностями. А теперь?.. Хочет бежать при первой неудаче, бросить факультет, где именно сейчас начинается решающая битва за идеи, высказанные еще его бтцом.
Нет! Никуда он не уедет. В крайнем случае, найдет какую-нибудь вечернюю работу, но все равно будет ходить на лекции Юрия Дмитриевича, станет работать в его лаборатории и самостоятельно изучать геологию и математику. Пусть-ка попробуют не пустить его на факультет!
Он выбрался из душного прокуренного вокзала, перебежал через площадь и вскочил на ходу в трамвай.
Да, пусть попробуют. Он сел к окну и постарался собраться с мыслями. Что подумал бы о нем Юрий Дмитриевич? И как случилось, что они с Петькой ошиблись в расчетах? В результатах измерений ошибок быть не могло, Вадим просматривал. Значит, действительно, все дело в расчетах, в том новом способе, который он придумал вместо прежнего, громоздкого и неудобного.
Ведь он предусмотрел, кажется, все, проконсультировался с Кущевым. А в результате – ошибка на целый порядок. Но если в каждом случае значение «Хи» отличается на целый порядок… Стоп! Он вытащил записную книжку и начал просматривать свои заметки.
«Так… Эта формула из книги… Дальше все по старой схеме… Теперь замена. Кущев сказал, она вполне допустима. И дальше тоже. Логарифмируем… Та-а-ак… Нет, не так! Здесь отделяются не три знака, а четыре. Ну, конечно! Вот откуда он, этот порядок. Эх, черт, пустячная ошибка!» – Саша повернулся и неловко ткнул соседа в бок. Седой благообразный старичок удивленно произнес:
– Как это прикажете понимать, молодой человек?
– А так, что я болван, папаша! – весело ответил Саша и двинулся, на площадку.
«Теперь к Юрию Дмитриевичу! Сегодня же, пока он не уехал, сию минуту! – Он посмотрел на часы. – Нет, сейчас у него лекция. Да и барахлишко надо занести в общежитие».
До слуха донесся голос кондуктора:
– Парк культуры!
Вот и хорошо. Сейчас прямо через парк в общежитием а потом в университет. Надо же придумать такое – бежать. И ведь уехал бы, если б не Люся…
***
Краев поднялся на второй этаж и пулей помчался по коридору. Только что прозвенел звонок с лекции. Навстречу шли ребята из одиннадцатой группы.
– Уф! Кажется, успел, – облегченно вздохнул Колька.
Все столпились возле него.
– Ну что?
– Сашка-то укатил!
– Как укатил? Куда?
– Кто же его знает! Взял барахлишко, и – фью-ю!
Люсе показалось, что пол уходит из-под ног:
– Этого не может быть…
– Вот еще! Я прямо из общежития. Вещей его в комнате нет, и вахтер сказал…
– Как же так можно? – прошептала Люся, бросив, негодующий взгляд на Ивана.
– А я что… Кто мог подумать, что он выкинет такой номер.
– Все равно пошли к Стенину. И ты, Иван. Слышишь!
Но Стенина на месте не оказалось.
– Он у Воронова, кажется, – сказала лаборантка.
– Тем лучше, – ответил Костя. – Пошли к Юрию Дмитриевичу!
Все двинулись к кабинету Воронова. Костя несмело потянул ручку двери. У стола Воронова вместе со Стениным, Бергом и Вадимом сидел… Саша и что-то горячо, им доказывал.
Ребята замерли у раскрытой двери.
Берг взял у Саши записную книжку:
– Интересно! Очень интересно, а, Юрий Дмитриевич? Ведь это намного упрощает расчеты магнитной восприимчивости. Как нам до сих пор не пришло в голову?
Воронов раскрыл лабораторный журнал:
– Возьмем конкретный случай. Вот, рассчитайте, Степанов. – Он назвал несколько цифр.
Саша взял карандаш, придвинул логарифмические таблицы. На минуту воцарилось молчание.
– «Хи» – тридцать шесть и одна на десять в шестой, – сказал Саша, протягивая листок Воронову.
Тот заглянул в журнал:
– Превосходно! Благодарю вас, Степанов. – Он пожал Саше руку. – А теперь расскажите, чем вы так разгневали нашего уважаемого декана.
Костя прикрыл дверь:
– Пошли, ребята, без нас обойдется!..
***
– Ну, что ты на это скажешь? – нарушил молчание Стенин, когда они остались вдвоем.
– Я думаю, настанет время, – ответил Воронов, – когда за непосещение лекций будут взыскивать не со студентов, а с преподавателей…
– Н-да… Пока у нас не все благополучно в этом отношении. – Стенин прошелся по кабинету. – В последние месяцы мы сделали кое-что. И в общем-то небезуспешно. Но в основном это касалось молодых преподавателей, ассистентов. А вот киты такого рода еще вне контроля. Помню я лекции Бенецианова… Изменилось ли что с тех пор?..
– Едва ли. Я знаю, что и сейчас на лекции он ходит с тем же подклеенным гроссбухом, который еще наши остряки окрестили «Букварем эпохи неолита»… – Воронов усмехнулся. – Да остряками нас бог не обидел. А такого вот Степанова, который бы сказал все прямо в лицо Бенецианову, помнится, среди нас не находилось.
– Что и говорить. Паренек не из робкого десятка. Но и оставить это безнаказанным тоже нельзя.
– Что «это»?
– Посещение лекций у нас все-таки обязательно. К тому же, так разговаривать с профессором…
– Ты никогда не был формалистом, Алексей.
– Ладно, я разберусь в этом деле… Когда едешь?
– Завтра, скорым.
– Надолго?
– Конференция продлится восемь дней. Потом надо будет решить кое-какие вопросы в Академии. Так что недели на две, не меньше.
– Ну, что же, счастливого пути.
– Спасибо. Не болей тут. И… не упускай из виду Степанова. Парень он горячий, щепетильный, неровен час…
