Текст книги "Путь к перевалу"

Автор книги: Владимир Корчагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Петр Ильич опустился на диван. Софья Львовна села рядом.

– Ведь ваш Воронов, что греха таить, уже давно далек от минералогии. Как небо от земли. А вы… На вас теперь вся надежда факультета. Не знаю только вот… как вы сработаетесь с Юрием Дмитриевичем? Ведь он понимает – придет время, и неминуемо встанет вопрос о том, что во главе кафедры минералогии должен стоять минералог. К тому же, насколько мне известно, в ближайшие годы на кафедре Воронова не будет вакансии доцента.

– Мне об этом еще рано и думать, Софья Львовна.

– Вам? – Строганова закатила глаза. – Не прибедняйтесь, Петр Ильич. Будто не знаете, что на факультете есть доценты, которым уже сейчас далеко до вас. А Воронов только и думает, чтобы набрать побольше физиков. Какие уж там вакансии! Впрочем, на других кафедрах место доцента может открыться уже в этом году.

– Но я же минералог.

Софья Львовна положила свою ладонь ему на руку:

– Будем говорить прямо, Петр Ильич. Много ли внимания уделяется минералам на кафедре Воронова?

– Ну, все-таки…

– Чего там «все-таки»! Боюсь, даже на нашей кафедре ими занимаются больше, чем у вас Кстати говоря, именно у нас с нового года откроется вакантное место доцента. Модест Петрович уже сейчас думает, кого бы ему пригласить на это место.

– Ну, меня-то едва ли…

– Вы уверены? Впрочем, то же вы говорили, помню, и перед защитой.

– Но с какой стати Бенецианову обо мне заботиться?

– Модест Петрович заботится о судьбе факультета. О судьбе геологии, настоящей геологии. Естественно, он не может оставаться равнодушным и к такому ее разделу, как минералогия. На кафедре Воронова она уже давно дышит на ладан. Рано или поздно это будет заурядный филиал физмата. Впрочем, вы прекрасно знаете это и сами. Но геологический факультет не может остаться без минералогии. Вот что заботит Модеста Петровича. А ведь заниматься наукой, развивать и совершенствовать минералогию можно, я думаю, на любой кафедре, были бы условия для работы. Вы меня понимаете? – Она встала и протянула руку. – Ну, до свидания, Петр Ильич. Спасибо за консультацию.

– И вам… спасибо, – сказал Петр Ильич, неловко пятясь к двери.

В голове был страшный сумбур. Но отзыв лежал у него в кармане. И это означало конец всем страхам и сомнениям.

– Уф-ф! – невольно вырвалось у него, – как только закрыл он дьерь.

А все, что говорилось после, – галиматья. Хотя вообще-то не лишне подумать. В конце концов, эта минералогия на атомном уровне право же не для него. И потом… Доцент Ларин. Это не то, что какой-то ассистентишка.

21. ДЕВИЗ НАШ: ВПЕРЕД И ВПЕРЕД!

От Грекова он вышел поздним вечером, когда на факультете уже почти никого не оставалось. Медленно прошелся по коридору, с минуту постоял у доски с приказами и решительно направился к Стенину.

– Ты не ушел еще, Алексей?

– А-а, Юрий, заходи! – отозвался Стенин, поднимая голову от микроскопа. – Ты что сегодня такой сияющий?

– Головомойку получил сейчас… От Леонида Ивановича.

– От Грекова? – Стенин встал из-за стола. – Интересно… За что же он тебя?

– Во-первых, за то, что не зашел к нему до сих пор и не поговорил начистоту.

– Резонно.

– А еще за то, что «выбрал себе удел гордого одиночества».

– Так он и сказал? – рассмеялся Стенин.

– Да еще добавил, что на таких, как я, следовало бы схиму надевать.

– Молодец Греков! Будешь знать, как жить отшельником! – Стенин закурил. – Ну, а что же было в-третьих?

– Ты уверен, что было и в-третьих?

– Абсолютно!

– В-третьих, попало за то, что думая, так сказать, о будущем науки, я отошел от забот сегодняшнего дня.

– Гм… Недурно! И как же ты – ощетинился всем арсеналом своей логики?

– Не беспокойся, наши с тобой перепалки не пропали даром. Доказывать, что «без воды ни туды и ни сюды» Грекову не пришлось. Но дело не в этом. Леонид Иванович выслушал мои соображения и с большинством из них согласился. Однако, когда речь зашла о единой теории геологических процессов…

– Я знал, что против этого многие станут возражать.

– Нет, не то, чтобы он категорически возражал. Но высказал опасение, что излишняя ориентировка молодежи на разработку теоретических вопросов может быть воспринята как отказ от полевых исследований.

– То же самое говорил и я. Ведь именно полевые исследования представляют ту лабораторию, в которой мы совершенствуем методы познания геологических объектов и явлений.

– Помилуй, я никогда и не мыслил создание теории геологических процессов в отрыве от исследований в поле. Я возражал и возражаю против того, что некоторые ученые-геологи, решая практические вопросы, вообще отказываются от разработки крупных теоретических проблем. А то, что такие проблемы должны вырастать из полевых исследований и в конечном счете сами служить совершенствованию методов поисков полезных ископаемых – в этом я совершенно согласен и с тобой и с Леонидом Ивановичем. Другое дело, что полевые исследования в ряде случаев оказываются недостаточными и требуют привлечения более тонких методов, включая математические и даже кибернетические исследования. Но это, кажется, пи у кого уже не вызывает сомнений.

Стенин бросил окурок в пепельницу:

– Я рад, что вы с Леонидом Ивановичем нашли общий язык. Но признайся, понадобилась-таки вся мощь грековского авторитета и его железной логики, чтобы ты освободился от некоторых перегибов в своих суждениях.

Воронов улыбнулся:

– В спорах рождается истина…

– Но дело, кажется, не кончилось этим?

– А кончилось все тем, что мы несколько часов подряд толковали о квантовой механике, парамагнитном резонансе и тому подобных вещах. Леонид Иванович уже не первый год, оказывается, сидит над физикой… Мало того, в заключение он предложил сходить вместе с ним к ректору к поставить вопрос о введении новой специализации на факультете, о подготовке геологов-теоретиков.

– Широко мыслит Греков. Молодчина! Что же, я думаю, партийное бюро с этим согласится.

– Еще бы не согласилось! Но Греков! Признаться, я не ожидал…

– Да, Юрий, не знаем мы еще своих союзников. А между тем, я уверен, что и Ростов придерживается таких же взглядов и кое-кто из других. Недаром Леонид Иванович упрекнул тебя в «гордом одиночестве». К людям надо уметь подойти…

– Этого у меня никогда не получалось, – признался Воронов.

– Потому-то и было тебе трудно. Так ведь? Но теперь лед тронулся. Найти общий язык с Грековым – это больше, чем сломить сопротивление Бенецианова или Чепкова.

– Ты еще мало их знаешь, Алексей.

– Зато я знаю тебя и Грекова. Твое упрямство…

– Ну, меня-то мое упрямство до сих пор награждало только шишками.

– Однако, в последнее время у тебя, кажется, нет оснований слишком гневаться на свою судьбу.

– В последнее время? – улыбнулся Воронов. – Да, пожалуй…

Но тут его внимание привлекла музыка, доносившаяся откуда-то из коридора.

– Что это, слышишь?

– Студенты в Большой геологической, – ответил Стенин. – К Новому году готовятся.

– Да, Новый год не за горами. – Воронов приоткрыл дверь и прислушался к молодым голосам.

 
Путь наш труден. По нашему следу
Только самый отважный пройдет,
Но мы верим, мы верим, добьемся победы,
И девиз наш: вперед и вперед!
 

– Не слышал такой песни, – признался Воронов.

– Это гимн факультета, наш собственный: Бардин сочинил… А ты, вижу, и в самом деле отгородился от всего своими магнитными полями. Бываешь ли хоть на студенческих вечерах?

– Давненько не был.

– Что же, студентов только на лекциях видишь?

– Почему на лекциях! У меня в лаборатории всегда народ.

– Ну, в лаборатории – это само собой. А вот, скажем, в общежитии, на вечеринке…

– То есть как на вечеринке?

– А что тут особенного! Студенты, я знаю, тебя любят. Почему же и не встретиться с ними где-нибудь вне факультета, не поговорить по душам. Не о минералах, нет! А о жизни, о том, как ты ее понимаешь, за что любишь. А?

– Признаться, не думал об этом…

– А ты подумай! Слышишь, как поют?

Воронов приоткрыл дверь шире. Из коридора доносилось:

 
Не страшны никакие преграды,
Если рядом испытанный друг…
 

– Да, сейчас им нужен, – продолжал Стенин, – очень нужен настоящий, опытный друг, такой, который помог бы выбрать правильный путь. И опять-таки, я говорю не о профессии, а становлении каждого из них как гражданина, как личности, как человека. А ведь что греха таить, многие студенты не видят в своем преподавателе друга. И в этом повинны мы сами, – отдали их на откуп декану: ему, дескать, это по должности положено, а наше дело – только лекции да научная работа. Формально вроде бы и так. А ведь им, сегодняшним первокурсникам, эстафету передавать придется.

– Ты прав, конечно. Дела захлестывают. Но это, разумеется, не оправдание…

Послышался дружный припев гимна:

 
И всюду, где проходят наши ноги
И глушь звенит от наших молотков,
В тайге пролягут новые дороги
И вырастут кварталы городов.
 

Воронов поднялся:

– Ну, пора и мне шагать. Кое-что надо еще закончить. Пойдешь, стукни.

– Добро.

***

Воронов вышел в коридор. Из Большой геологической по-прежнему доносилась песня. Он заглянул в дверь. В глубине аудитории у рояля столпились студенты. Воронов с интересом всматривался в их лица. Невольно подумалось: «Как объединяет и сближает людей песня». И словно отвечая его мыслям, с особой силой зазвучали слова:

 
Если ж трудно нам станет, ребята,
Иль взгрустнется случайно в пути,
Вспомним мы, вспомним мы гордый гимн геофака —
С песней легче по жизни идти.
 

«Да, этим будет легче идти по жизни. Вот хоть этому вихрастому… – Он присмотрелся внимательнее. – Так это же Степанов! А рядом с ним Кравцов. Значит, это одиннадцатая группа»…

Он быстро обежал глазами лица студентов и вдруг увидел ее, сидящую за роялем. Впервые он видел Люсю не на лекции, где она всегда была сосредоточенно-серьезной, а в совершенно иной обстановке. Воронов не мог отвести от нее взгляда. Люся вскинула голову, рояль под ее руками словно смешался и замолк. Все обернулись к двери.

– Юрий Дмитриевич!

– Юрий Дмитриевич, идите к нам!

– Добрый вечер! – Он вошел в аудиторию. – Вот не знал, что так хорошо поете.

– Да мы еще только репетируем.

– Юрий Дмитриевич, – обратился к нему Валерий, – давно хотел спросить вас, что за минерал был в короне Александра Македонского – из «Лезвия бритвы»?

– Вы имеете в виду роман Ефремова?

– Да.

– Насколько мне известно, такого минерала не существует. Его придумал Иван Антонович.

– А по многу минералов вы спрашиваете на экзаменах? – поинтересовалась Вика, смущенно выглядывая из-за спины подруги.

И началось:

– А правда, что в нашем музее есть минералы даже из Антарктиды?

– Скажите, Юрий Дмитриевич, на Луне могут быть алмазы?

– А уранинит?

– Юрий Дмитриевич, а что будет, если на месторождение уранинита сбросить атомную бомбу?

Воронов едва успевал отвечать.

– Юрий Дмитриевич, – спросил Саша Степанов. – А правда, что вы изобрели какие-то лучи?

– Вы имеете в виду, наверное, квантовую электронику. Это изобретение физиков. Мы же лишь помогаем им. Дело в том, что в квантовых генераторах энергия луча зависит от того, какой именно кристалл служит в качестве «рабочего вещества». Над этим мы и работаем. И кое-чего добились. Кристаллы некоторых минералов, предложенные нами, значительно повысили энергию излучения. А ведь энергия – это, как не трудно догадаться, дальность! Сейчас мы ставим задачу достичь Юпитера и еще более далеких планет…

У Саши заблестели глаза. А вперед уже протиснулась Светлана Горюнова.

– Юрий Дмитриевич, – сказала она, – сегодня у нас возник спор: что такое счастье?

– Счастье?.. – вопрос был неожиданным. Выручила профессиональная привычка: – А как вы сами думаете?

– Я… Я думаю, что счастье – это… Ну, в общем, когда человек, который для тебя…

– Неужели это так интересно? – прервал ее Валерий.

– Нет, почему же, – возразил Воронов. – А как бы вы сами ответили?

– По-моему, вообще все разговоры о счастье – мещанство. А если уж и есть какое счастье, так это – счастье победы! Другого быть не может!

– А что думают другие? – Воронов мельком взглянул на Люсю. Но та не поднимала глаз от нот.

– А по-моему, – сказала Наташа, – счастье – это сознание того, что ты кому-то нужен.

– Я тоже так думаю, – включилась в спор Вика. – Во всяком случае, большего несчастья, чем быть никому не нужной, трудно себе и представить. А ведь счастье – нечто противоположное…

– Ну и сказала! – снова вступил в разговор Валерий. – Счастье – нечто противоположное несчастью!

– А что, не правда, что ли? – вмешалась Таня. – Верно говорит Наташа. Только я бы сказала так: счастье – это быть полезным людям, вот!

– Смотря каким людям! – возразил Валерий. – Встречаются такие типы…

– Так я говорю о людях, а не о «типах».

– А как вы, Степанов, думаете? – спросил Воронов.

– По-моему, счастье – это просто жить.

– Совсем непонятно! – воскликнул Витя.

– А чего тут непонятного! – крикнул Краев. – Здорово сказано. И еще, когда почувствуешь, что ничего тебе не надо бояться и можно делать что хочешь…

– Ну, если всем дать волю! – перебил Валерий.

– Ты просто не понял его, Валерий, – сказала Наташа. – Это действительно большое счастье, когда человек может делать именно то, что хочет.

– Ну, а по-моему, – заговорил Иван, – по-настоящему счастливы только те, кому не в чем упрекнуть себя. Помните, как сказал Островский: «Жизнь дается человеку один раз…»

– Знаем, знаем, – снова перебил Валерий. – Только если каждый будет судить о своих поступках сам…

– Не беспокойся. Самого себя не обманешь!

– Да что вы там мудрите, – сказал Женя Птичкин. – Счастье – это просто когда везет.

– Эх, Птичкин, совсем ты отсталый в этом вопросе, – возразил Фарид. – Я читал где-то: «Человек – творец своего счастья».

– Ну, а сам-то ты что думаешь об этом? – спросил Саша.

– А зачем самому думать, когда столько всего написано, – ответил Фарид под общий смех.

– А все-таки больше всего пишут о любви, – вздохнула Света.

– И о сельском хозяйстве много пишут, – не моргнув глазом, возразил Фарид.

– И о профсоюзной работе тоже, – в тон ему произнес Валерий.

И снова дружный смех раскатился по аудитории.

– Ну вот, вы сами и ответили на свой вопрос, – заговорил Воронов, когда все немного успокоились. – Счастье, как видите, понятие условное и в какой-то степени субъективное. Первобытному человеку для счастья достаточно было, по-видимому, чтобы он был сыт, согрет огнем и чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь это сложнее. Едва ли кто-нибудь из вас назовет счастьем сытое беззаботное существование. Но и теперь для каждого человека оно представляется по-разному и выражает то, что ему особенно дорого, к чему он стремится, чего добивается, за что борется. А это зависит и от темперамента человека, и от условий его жизни, и от социального положения, и от индивидуальных склонностей, привычек, культурного уровня. И потом… Хотите, я расскажу вам одну историю?

Воронов сел к столу. Ребята сгрудились вокруг.

– Это было в Белоруссии, во время войны. Я был в то время разве чуточку старше вас. Ночью вместе с двумя бойцами я возвращался с боевого задания. Стоял октябрь. Дождь, ветер, тьма, как говорится, хоть глаз выколи. И – ни огонька. Впрочем, нас это вполне устраивало. Для разведчика лучшей погоды трудно и пожелать. Так вот, шли мы из вражеского тыла к линии фронта, и когда до передовой осталось каких-нибудь два километра, услышали вдруг детский плач. Остановились. Плач доносился из небольшой лощинки за дорогой. Приказал я своим товарищам быть начеку, а сам – туда, в лощину.

Пошарил руками – нащупал сверток. Пригляделся, а это ребенок, завернутый в какую-то дерюжку. Схватил я его, поднял на руки. А он весь мокрый, дрожит и плачет, тихо так, жалобно, – видно, из последних сил тянет. Я туда-сюда – ни души. Что делать… Сбросил шинель, снял гимнастерку, завернул малыша в свою рубашку – и к своим.

Увидели друзья мои находку. Молчат. И я молчу. А ребенок согрелся немного и, слышу, губами чмокает. Изголодался, видно, бедняга. Потом вдруг как опять заплачет. Переглянулись мы: ясно, через фронт с ним не пробраться. И задерживаться нельзя, срочные сведения нужны командованию. У войны свои законы. А у жизни свои. Будто почувствовал малышка наше замешательство, даже плакать перестал. Махнул я рукой товарищам: «Идите, говорю, к своим». А сам – назад. В распоряжении у меня всего несколько часов, пока ночь не кончится…

Вам, наверное, трудно сейчас все это и представить, А я в ту ночь, верите, чем угодно готов был поплатиться, лишь бы его куда-нибудь определить. И если кто-нибудь спросил бы меня тогда о счастье, я, не задумываясь, сказал бы, что большего счастья я не попрошу у жизни никогда…

Воронов оглядел притихших ребят.

– Ну, и как же дальше? – не выдержал кто-то.

– Дальше?.. Счастье улыбнулось нам той ночью. На рассвете набрел я на небольшой хутор и отдал своего найденыша одной старушке…

А много лет назад, когда я уже работал в университете, пришлось мне отстаивать еще одно детище – новую научную тематику кафедры. Борьба за нее была долгой и трудной. И все это время я опять не мыслил для себя иного счастья, чем добиться победы в этой борьбе… Так что, и для одного человека это понятие не остается, видимо, неизменным. Сегодня он называет счастьем одно, завтра – Другое. Да иначе и быть не может. Меняется жизнь человека – меняются и его понятия о счастье. Но как бы там ни было, оно всегда включает в себя элемент общения с другими людьми. Человек вне общества никогда не будет счастливым, чего бы и сколько бы он ни имел. И еще. Мне кажется, что в большинстве случаев счастье – понятие не статическое, а динамическое. К нему можно идти, его можно ждать. На него можно надеяться. За него можно, наконец, бороться. Но оно всегда должно быть впереди, – как математический предел, к которому стремится какая-то величина. Достигнут предел – исчезает и то, что называлось счастьем. Как исчезает всякое удовлетворенное желание. На смену приходят иные желания, появляются иные мечты. Недаром каждый Новый год люди говорят друг другу: «С новым счастьем!»

На минуту воцарилось молчание. Потом Люся тихо спросила:

– Юрий Дмитриевич, а как же ваш… найденыш? Вы больше ничего о нем не знаете?

– Года четыре назад пришлось мне быть во Львове, на научной конференции. По пути заехал я в те места, где участвовал в боях. Разыскал тот хутор, узнал и старую избушку на краю леса. Дверь мне открыла девушка лет восемнадцати. Угостила чаем. Потом рассказала, что бабушку она похоронила, а отца и матери своих не знает, потому что бабушка удочерила ее во время войны. Вот и все…

Воронов поднялся:

– Ну, отвлек я вас, друзья. До свидания. Но ребята не хотели его отпускать:

– Юрий Дмитриевич, а где вы встречаете Новый год?

– Да как придется, – пожал плечами Воронов.

– А мы будем встречать в лесу, под елками.

– Интересно, – улыбнулся Воронов. – Но как же вы доберетесь ночью до леса?

– На лыжах. Нас вот Костя приглашает. У него в лесу отец живет. -

– Юрий Дмитриевич, давайте с нами!

– Право, не знаю, что вам сказать… – замялся Воронов. Он взглянул на Люсю. В глазах у нее была несмелая просьба.

– В общем, я подумаю. Только… вы позволите мне пригласить с собой кое-кого из моих друзей-преподавателей…

***

Ясная звездная ночь опустилась на город, когда вышли они вдвоем из университета и не спеша направились к троллейбусной остановке. Морозный ветер, звеня в заиндевевших проводах, гнал по тротуару седые космы поземки.

– Дает себя знать зима-зимушка, – вздохнул Стенин, поднимая воротник.

– Пора уже. Скоро Новый год. А кстати, что бы ты сказал, если бы в такую ночь нас пригласили в лес, на встречу Нового года?

– Как, в лес? – не понял Стенин.

– Так, в лес, в самую глушь, с рюкзаком за плечами, на лыжах.

– Что за глупости! – не понял Стенин.

– Вот так так! А я за тебя согласие дал.

– Кому?

– Да понимаешь, студенты-первокурсники пригласили нас под Новый год. И не куда-нибудь, а именно в лес, под елочки…

– Слишком все это сказочно, Юрий.

– Тем лучше! Разве плохо, если в жизни будет немного сказочного. Мне во всяком случае никогда это не мешало. Наоборот…

– В какой-то мере ты прав, конечно. Но в нашем возрасте…

– Брось, Алексей! Я в старики записываться пока не собираюсь.

– Да и мне не хотелось бы.

– Вот и хорошо. Стало быть, согласен. Бардина прихватим за компанию, может, еще кого-нибудь. А поговорить с ними, действительно, небезынтересно. Шустрый народ!

– Ну что же, надо подумать. Только многих не стоит приглашать. Разве вот Бардина. Нравится он мне.

– А вот Леонид Иванович им не совсем доволен.

– За что?

– Написал, говорит, хорошую работу по литологии и отказался представить ее в качестве диссертации. Методика исследования, дескать, устарела.

– Интересно…

– Да, в общем-то такая самокритичность делает ему честь. Но каково Грекову? Работа писалась под его руководством. К тому же, срок аспирантуры у Бардина истекает. А дальше Леониду Ивановичу трудно будет без степени оставить его на кафедре.

– Н-да… Бенецианов, конечно, сделает все возможное, чтобы избавиться от такого беспокойного сотрудника. Но этого допускать нельзя.

– Надо поговорить с Бардиным.

– Что же, завтра так и сделаем… А ты мне вот что скажи, Юрий… Давненько хочу спросить, когда же будешь оформлять свою докторскую?

– Зачем? Знаешь ведь, на это надо уйму времени. А сейчас у меня столько интересных идей!

– Идеи идеями. А нужно, чтобы во главе кафедры стоял профессор, доктор наук, – настаивал Стенин.

– Я понимаю, но…

– Нет уж, придется без «но». На днях об этом шла речь в ректорате, говорили и о тебе. Так что нужно заняться вплотную. Тем более, что у тебя все готово. Надо просто технически оформить работу.

– Вот на это техническое оформление и не хватает времени.

– Если потребуется, добьемся творческого отпуска.

– Нет, это ни к чему.

– Ну, смотри. Но в ректорате надеются, что через год все будет готово.

– Хорошо, я подумаю… А сейчас, коли речь зашла у нас о Бардине, хотел я просить помочь ему. Я слышал, он семьей решил обзавестись…

– Что ж, дело хорошее.

– Да, но, к сожалению, у него нет ничего, кроме койки в общежитии. И у будущей жены – то же самое…

– Ты, помнится, так же женился. Воронов нахмурился:

– Да… И тем не менее, а вернее, именно поэтому я очень просил бы тебя помочь им получить хотя бы комнату в общежитии.

– Постараюсь.

– Пожалуйста, поговори… А вот и мой троллейбус. Всего доброго!

***

Только пробыв целый день на морозе и пробежав десятка три километров по лесу на лыжах, можно оценить всю прелесть обогреваемого львовского автобуса, будто специально предназначенного для дальних туристских маршрутов. А если к тому же у тебя слипаются глаза, и рядом с тобой – самый близкий, самый дорогой человек, то кажется, все радости жизни воплотились в эти счастливые минуты, и ничего уже не может быть лучше.

Все кругом плывет, качается, как в полусне.

– Ты спишь, Танюша?

«Да нет же, нет! Просто сижу и слушаю, как сердце бьется…»

– А рука моя не мешает?

Смешной! Она берет его руку и прижимает к себе… И снова рядом: тук-тук, тук-тук… А ехать еще далеко. И долго еще можно будет сидеть вот так, прижавшись: друг к другу, ни о чем не думая.

Но сквозь дрему опять прорывается голос Андрея:

– Вчера мне попало, Танюша.

И сразу сон долой.

– От кого?

– Юрий Дмитриевич. и Стенин пропесочили…

– За что же?

– Защищать диссертацию, говорят, надо.

– Диссертацию… А ведь верно они говорят. Вон Петр Ильич, такой сухарь, а защитил. Кандидат теперь. А ты такой добрый, такой хороший.

Андрей смеется:

– Думаешь, этого достаточно, чтобы стать кандидатом наук?

– Так разве только это! Вот я письмо получила из колхоза. Иван Сергеевич прислал. Помнишь его? Председатель. Разыщи, пишет, нашего Андрея Семеновича и передай от всего колхоза большое спасибо за его ум и доброту. Так прямо и написал.

– Ну, а как там у них дела?

– Идут, Андрюша. «Комбинат» наш работает вовсю. Даже зимой. Иван Сергеевич пишет: удобрений наготовили – на все поля хватит. Так что не должен ты бросать диссертацию. Сколько еще людей тебе такое же спасибо скажут.

– Значит, хочешь, чтобы я стал кандидатом?

– Хочу.

– Ну, что же, придется, видно, подавать работу. Юрий Дмитриевич со Стениным меня тоже, можно сказать, к стенке прижали.

Он крепче обнимает ее за плечи. Таня закрывает глаза и с удовольствием отдается дремоте.

– А знаешь, что еще они сказали, – голос Андрея переходит в шепот. – Сказали, что к Новому году мне дадут отдельную комнату…

– Совсем-совсем отдельную?

– Совсем-совсем отдельную. И тогда… Я давно уже хотел сказать тебе, Танюша… Ты слышишь?

– Да-да, – отвечает она одними губами.

– Так вот, я хотел сказать тебе… – голос Андрея прерывается от волнения.

– А ты не говори… Ничего не говори… Я все слышу.