Текст книги "Путь к перевалу"

Автор книги: Владимир Корчагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

22. С НОВЫМ СЧАСТЬЕМ!

Пригородный поезд подошел к небольшой, засыпанной снегом платформе. Из обоих тамбуров последнего вагона посыпали ребята. С лыжами в руках и рюкзаками на спинах, они прыгали прямо в снег, громко разговаривая, толкаясь, торопливо застегивая куртки.

Люся прыгнула за Таней и зажмурилась от яркой белизны нехоженого снега. Рядом, за крохотной платформой, барахталась Вика:

– Ой, девочки, я провалилась!

Ей поспешили на помощь.

– Быстрее, быстрее! – торопил Костя. – Поезд уходит.

– Все ли сошли? – крикнул Иван.

Из тамбура выглянул смеющийся Колька Краев:

– Последний из могикан! – бросив лыжи на платформу, он соскользнул вдоль поручней вагона и вытянулся перед Иваном.

– Не можешь без фокусов! – нахмурился тот. – Лыжи подбери… Да подальше от вагонов! – крикнул он, обращаясь ко всем.

Ребята столпились у станционной будки. Паровоз дернул, и вагоны, взвизгнув колесами, поплыли мимо.

Люся огляделась. Темная стена леса подступала к самой платформе и тянулась дальше вдоль полотна железной дороги, прерываясь лишь узким просветом квартальной просеки. Мороз не чувствовался. Яркое, не по-зимнему щедрое солнце слепило глаза, – и казалось, это не конец декабря, а звонкий март пришел на землю, рассыпав по снегу сверкающие блестки.

Люся присмотрелась внимательнее: что-то очень уж знакомое напоминала ей высокая стена елей с острыми, точно вонзающимися в небо вершинами, прямая, как стрела, просека, по которой тянулись две синие ниточки лыжни, будка путевого обходчика, будто прилепившаяся к опушке леса…

Ну, конечно, все это она уже видела. Они были здесь с отцом летом. Только тогда тут вилась тропинка, еле заметная в густой высокой траве, и белые глазки ромашек подмигивали на каждом шагу. А если идти по просеке до конца, ели расступятся, и по сторонам тропинки побегут березы. До самого низу, где лежит большое светлое озеро, его так и называют – Светлое.

Так вот куда они приехали!

– Костя! Эта просека на Светлое?

– Да… Ты была здесь?

– Летом. И все мне так понравилось. И озеро, и лесной ключ…

– Он и зимой не замерзает.

– Ну, тронулись! – крикнул Иван. – Давай, Славин, веди!

Пристегнув лыжи, Люся поправила рюкзак и сильно оттолкнулась палками.

Вскоре вся группа вытянулась на лыжне. Голоса постепенно смолкли. Торжественная тишина леса не располагала к разговорам. Тем более, что шли последние часы года, когда невольно хочется вспомнить пережитое, помечтать.

У Люси этот год был особенным. Начался он в школе, на шумном балу. Каждому была там вручена половина разорванной открытки. Другую половинку нужно было найти у кого-нибудь из мальчишек. Люсе досталась «ветка сирени» с надписью чернилами: «В человеке должно быть все прекрасно…» Продолжение известного изречения Чехова можно было прочесть на второй половине открытки. Однако не только за этим нужно было искать вторую половину. Обладатель ее должен стать партнером на весь вечер. И Люся загадала: если вторая половина у Коли Старкина, то наступающий год будет счастливым.

Нет, не вышло. Вторая половина открытки оказалась у Васи Егорова. Тот обрадовался. Для Люси это также было приятной неожиданностью. Но танцевал Вася неважно. Зато на прощание предложил: «Давай, сохраним эти половинки, а ровно через год пошлем их друг другу». Люся тогда согласилась. И, конечно же, забыла об этом, тем более, что месяца через два он поступил в какое-то военное училище и уехал в другой город.

Но вчера неожиданно пришло письмо, и в нем – знакомая половинка с концом изречения Чехова: «…и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Рядом было приписано: «Пока я встретил одного такого человека. Этот человек – ты». Люсю это растрогало до слез. Написав на второй половине: «Васек, добрая душа, успехов тебе и счастья!» – она отправила ее с письмом Егорову.

А вот и березы, такие же чистые, белые, чуть голубоватые, лишь вместо листьев на ветках – пушистая бахрома. Лыжи скользят все быстрее: дорога пошла под уклон, к озеру. Но и озеро спит под ровной белизной снега.

И вдруг:

– Люся, вот он, родник. Смотри! – Это Костя. Он круто сворачивает в сторону и останавливается, прислонившись к старой надломленной сосне. Люся подходит ближе.

Родничок… Он и сейчас что-то нашептывает дремлющим березам. И все так же поблескивает его желтое песчаное дно, будто крупинки осеннего золота с берез хранятся здесь под водой…

– Ну, пошли, пошли, чего там! – слышится нетерпеливый голос Ивана.

– Да теперь уж совсем недалеко, – говорит Костя.

Лыжи заскользили по заснеженному озеру. Березы словно разбежались по сторонам. Рассыпались и ребята, Мимо Люси промчался Валерий. С другой стороны легко вырвалась вперед Наташа, за ней Таня. Бегут быстро, сильными широкими бросками.

«А где же Саша?» – Люся оборачивается назад.

Он идет почти последним, невеселый, молчаливый, И опять защемило сердце…

А впереди уже смех, крики. Кто-то свалился в снег. Светлана! Ребята поднимают ее за руки и за ноги. Сильно встряхивают и снова бросают в сугроб. Тут уж, конечно, не обходится без Войцеховского и Джепаридзе. Но сегодня на них никто не злится. Впрочем, вот они и сами барахтаются в снегу. А с ними Колька Краев – он, наверное, и свалил их. Ну, конечно! Вот он и Птичкина сгребает в общую кучу. За Птичкиным летит Вайман. Шум, хохот – теперь уж и не поймешь, кто барахтается в сугробе.

Но Иван быстро восстанавливает порядок. Пора! А то, чего доброго, и лыжи поломают.

За озером все снова вытягиваются в цепочку. Начинается подъем на другой берег. Ребята сильнее налегают на палки. Люся тоже старается не отстать от других. А мысли бегут, бегут…

***

Елку выбрали неподалеку от Костиного дома. Высокая и густая, она красовалась почти в самой середине поляны. Вместо игрушек и разноцветных фонариков на ветках висели тяжелые гроздья шишек и покачивались сверкающие хлопья снега.

Ребята, сбросив рюкзаки, тут же принялись утаптывать снег вокруг елки. Потом Иван сказал:

– Идите, девочки, в дом, отдыхайте, а мы займемся дровами.

– Нет, – возразила Вика. – Мы будем елку наряжать.

– Добро! Вот Вайман, Птичкин и Беленький вам помогут. Остальные – за лапником!

Ребята пристегнули лыжи и скрылись за деревьями. Девушки столпились у елки.

– Давайте, у кого что есть! – скомандовала Света. Вскоре на елке повисли пряники, конфеты, бумажные хлопушки. Витя, забравшись почти на самый верх, прицепил там электрический фонарик, обернутый в красную бумагу. А Женя с Борисом пристроили по краям поляны многочисленные батареи пиротехники.

К вечеру все было готово. Елка, ставшая от украшений если не красивее, то во всяком случае пестрее, казалось, только и ждала, когда вокруг нее закружится веселый хоровод. Хворосту ребята набрали столько, что хватило бы на десять костров. Иван посмотрел на часы:

– А теперь – на отдых! Порубаем и погреемся…

Снова собрались у елки в одиннадцатом часу. Ночь была темная, с ветерком. Лес глухо шумел. Сверху падали редкие жесткие снежинки.

А здесь, на поляне, окруженной деревьями, было тихо, даже тепло. Еще уютней стало, когда мальчишки разожгли костер и тысячами искр озарилось небо.

Все уселись на лапник, всматриваясь в рыжие космы пламени.

– Ну что, не пора ли провожать старика? – спросил Валерий.

Ребята потянулись к рюкзакам, зазвенели кружками. Валерий раскупорил бутылку и поднял над головой:

– Есть предложение: дать оценку старику.

Все одобрительно загудели:

– Ничего себе год…

– А что в нем хорошего?

– Предлагаю поставить ему пять с плюсом! – крикнула Таня.

– Я бы тоже поставил пять, – сказал Саша.

– Верно! – согласился Краев. – Мировецкий год!

– Принимается, – подытожил Валерий. – А раз так, выпьем за старика! Дамы и господа, прошу поднять эмалированные бокалы!

Звенят кружки. Трещит костер. Все что-то говорят, смеются.

Витя вытащил из рюкзака «Спидолу». Девушки сгрудились вокруг него.

– Танцуем вальс! – кричит Валерий.

И первые пары закружились по снегу. Люся посмотрела на Сашу. Но к ней уже подходит Костя:

– Пойдем, Люся.

Танцевать на снегу неудобно, вязко. Но сильные руки Кости будто несут ее по воздуху.

Валерий взобрался на кучу лапника:

– Теперь надо решить, что в прошлом году было самым смешным, самым трудным, самым интересным, и какая песня больше всего нам понравилась. А для этого выберем жюри. Я предлагаю прежде всего, конечно, себя…

Все засмеялись, захлопали.

– Затем Люсю Андрееву, – продолжал Валерий, – и Костю Славина. Согласны?

– Идет!

– Членов жюри прошу ко мне. Итак, начинаем… Что в этом году было самым смешным?

Минутное молчание. Потом кто-то крикнул:

– Цоевские лекции!

– Конечно, Цой, с его «цертовссыной»!

Валерий деловито осведомляется:

– Как мнение жюри?

Люся и Костя кивают головами: согласны.

– Дальше, – продолжает Валерий. – Что было самым трудным?

– Экзамены! – говорит Светлана.

– Вступительные, – поясняет Вика.

Жюри согласилось.

– А самое интересное?

Тут мнения разделились:

– Лекции Воронова! – крикнул кто-то из ребят.

– Доклад Грюнталя! – сказал Саша.

– Сегодняшняя ночь! – возразила Вика.

Жюри единодушно поддержало Вику.

– Теперь, – напомнил Валерий, – песня. Самая лучшая…

– Гимн геофака!

– Принимается! – Валерий спрыгнул в снег. – А теперь твистуем.

Твист танцуют с упоением. Почти все. Трудно представить танец, более подходящий для такой обстановки: и снег утаптывается, и сам согреваешься, и другим не мешаешь.

– «Елочку», «Елочку» забыли! – кричит Света.

Все становятся в круг, берутся за руки:

 
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
 

Люся поглядывает на часы: большая стрелка перевалила к двенадцати.

– Ничего не понимаю, – говорит она Тане. – Должны бы уже быть.

– Сама удивляюсь…

Но в это время к костру подходит Костин отец.

– Звонил сейчас ваш преподаватель…

– Откуда?

– Приехали?

– Да. Сошли они на другой станции, промахнули один перегон. Так что, просили передать вам, придут позднее, и чтобы не беспокоились.

– Эх, мать честная! – воскликнул Костя.

– Да, нескладно получилось…

Ребята приуныли.

***

– Ну, как, Юрий Дмитриевич, дозвонились? – спросил Андрей, когда Воронов вышел от начальника станции.

– Дозвонился, предупредил их… Но как мы проскочили этот полустанок?

– Заболтались… А поезд, наверное, там только чуть приостанавливается, – заметил Стенин.

– Теперь лишних восемь километров шагать. Да от полустанка – еще четыре. Можно бы напрямик – я кордон этот знаю. Однако ночью, по глубокому снегу не проберешься.

– Пойдем вдоль линии.

– Тебе не трудно будет? – спросил Воронов. – А то, может, поговорить с начальником, чтобы ночлег устроил.

– С какой стати! Я еще вас обставлю. – Стенин, бросив недокуренную папиросу, начал развязывать лыжи.

Через несколько минут огни станции остались позади. Ночь была темная. Но вдоль полотна шла накатанная санная дорога, недавно ее припорошило снегом, и скольжение было хорошим.

След прокладывал Андрей. За ним шел Стенин, позади – Воронов. Он двигался широким неторопливым шагом, нарочно приотстав от спутников, и был даже доволен, что все получилось именно так, можно идти и идти сквозь ночь и снег, зная, что впереди ждет встреча…

Слегка вьюжило. Где-то высоко над головой протяжно гудели провода. Но здесь, у леса, вплотную подступавшего к полотну железной дороги, было тихо. И темно. Лишь тревожные огни светофоров мигали вдалеке, да иногда вырывался вдруг из-за поворота яркий луч прожектора, и тогда ночь наполнялась грохотом идущего поезда.

Воронов, расстегнув куртку, глубоко вдохнул морозный воздух.

– Ну вот и полустанок! – послышался голос Андрея.

– Наконец-то! – воскликнул Стенин.

– Устал? – спросил Воронов.

– Да, чувствуется с непривычки.

– Теперь уже недалеко. А сейчас… Может, на полустанок зайдем? Передохнем немного.

– Нет уж, пошли дальше. Только потише…

***

…А на поляне под елкой Витя настраивает «Спидолу», и по лесу разносится мелодичный перезвон курантов. Здравствуй, Новый год!

Ребята раскупоривают шампанское. Все поднимают кружки, улыбаются и почему-то молчат. Непривычно слышать бой курантов здесь, у костра, среди заснеженных елей.

И вдруг словно что-то прорвалось. Все заговорили, застучали кружками. Начались поздравления. Люся посмотрела на Сашу и дружески ему кивнула. Он улыбнулся в ответ и высоко поднял свою кружку. С Новым годом!

Костя предлагает:

– Выпьем за дружбу, ребята!

– За дружбу! – эхом прокатывается по лесу.

– Давайте гимн! – просит Иван. И сразу же, как лавина:

 
Сквозь тайгу, по болотам и горам,
Под дождем, в лютый холод и в зной
Мы шагаем, шагаем путем незнакомым
За своей беспокойной мечтой.
 
 
С той мечтой мы навек побратались,
Выбрав в жизни удел непосед,
С ней учились, мужали, трудились, влюблялись
В дни счастливых студенческих лет.
 

Поют все с увлечением, вкладывая в слова песни весь пыл молодости, все страстное нетерпение ринуться в водоворот жизни.

– Выпьем за тех, кто в поле!

Традиционный тост геологов.  Все встают, чокаются. Мысленно желают успеха тем, кто идет сейчас экспедиционным маршрутом, – неважно где, в песках Кара-Кумов или в джунглях Африки, – у геологов это может быть и в новогоднюю ночь.

Колька бросает в костер охапку лапника. На минуту становится совсем темно, но в следующее мгновенье огонь вспыхивает с новой силой. К костру выходит Валерий.

– Предлагаю вашему вниманию стихи «Новогодние приветы».

Сдвинув шапку набок, он начал с комическим подвыванием:

 
Сегодня мы встречаем
Всей группой Новый год.
Собрался здесь за «чаем»
Знакомый нам народ.
 

Валерий театрально раскинул руки и обернулся к Ивану:

 
Гроза и совесть наша —
Недремлющий Кравцов.
Он стал вторым папашей,
Построже всех отцов!
 

Слова Валерия потонули в смехе.

 
Пришел чайку откушать
И с нами посидеть
И тот, кто все «заслушать»
Готов и «обсудить».
 

– Витька!

– Конечно, Витька! Вот здорово!

А Валерий продолжал:

 
А рядом с ним – «во-первых»,
И «в-пятых», и «в-седьмых» —
Гроза империалистов,
Светланки и других.
 

Тут уже все буквально повалились с хохоту. Фарид пытался вскочить, но Краев обнял его железными ручищами и усадил прямо в снег.

А Валерий прошелся и в адрес Светы, которая «была непрочь покушать и носом поклевать», и Вики, у которой «главное орудие труда – это зеркальце, да-да!». Словом, мало кто остался не удостоенным внимания.

 
Сюда же затесался
Зазнайка и пижон,
Любитель потрепаться…
Ну ясно, это он! —
 

Валерий выразительно ткнул себя в грудь и, раскланявшись, отошел в сторону.

Хлопали ему дружно и много. Сегодня он был в ударе.

– Давайте «Гейдельбергскую культуру», – напомнил кто-то.

К костру выходят Костя и Светлана. На Косте – черная шуба наизнанку. Света тоже набросила на плечи чью-то меховую телогрейку, взлохматила волосы, сделала зверское лицо. Они садятся почти у самого огня и глухо рычат, делая неуклюжие движения руками и ногами. Все хохочут. А Витя затягивает:

 
Помнишь гейдельбергскую культуру:
Мы с тобой сидели под скалой,
Ты на мне разорванную шкуру
Зашивала каменной иглой.
 

К Вите присоединяются другие ребята. Они вскакивают на ноги, хватают в руки палки и, размахивая ими в такт песни, поют:

 
Я сидел немытый и небритый,
Нечленораздельно бормотал.
В эту ночь рубило из нефрита
Я на хобот мамонта сменял.
 

Теперь вскочили все. Выхватили из костра горящие сучья и закружились в диком танце:

 
Жрать захочешь, придешь
И пещеру найдешь,
Хобот мамонта вместе сжуем.
Наши зубы остры.
Не погаснут костры.
За ночь все, до ноздрей, уплетем!
 

Костя со Светой продолжают разыгрывать пантомиму.

Потом вспомнили о пиротехнике. Вайман и Птичкин – скрылись в темноте, и вот уже сноп разноцветных огней взметнулся к небу. Веселье продолжалось.

Вдруг на краю поляны, в далеком отсвете костра показались лыжники. Люся вскочила с лапника.

– Ура! – закричал Валерий. – Подкрепление!

Все бросились им навстречу, окружили. Люся остановилась в стороне, стараясь отыскать глазами Воронова. Но он сам шагнул к ней:

– Здравствуйте!

– Юрий Дмитриевич… Так долго… С вами ничего ие случилось? – голос Люси дрожит от волнения.

– Да, задержались мы немного… Но теперь все хорошо. С Новым годом вас! С новым счастьем!..

23. СЮРПРИЗИК

Необычная тишина нависла в коридорах факультета. Необычно присмиревшими выглядят студенты у закрытых дверей аудиторий. Необычна вся обстановка напряженного ожидания и тревоги. В университет пришла сессия…

Она наступает дважды, зимой и весной. Всегда в одно и то же время. Неотвратимо, как восход солнца или смена времен года. И тем не менее студенты всякий раз встречают ее как стихийное бедствие. Она лишает их сна и ломает привычный уклад жизни, отнимает покой и аппетит, заставляет худеть и дрожать за судьбу стипендии.

Это одинаково касается всех. Исключений не бывает. Потому что любой, даже самый способный и старательный студент никогда не может сказать, что он гарантирован от всяких случайностей. И чем больше он занимается, тем яснее видит, что непонятных вопросов становится все больше. И если ему удастся все-таки проштудировать все лекции и просмотреть рекомендованную литературу, то он окончательно убеждается, что в лучшем случае знает только самые азы.

К этому надо добавить, что у экзаменаторов нет никаких стандартов: один добивается, чтобы студенты отвечали точно по его лекциям, другой – чтобы обязательно читали литературу, третий больше всего любит точность формулировок, четвертый – умение логически мыслить. А бывает и так, что все определяется настроением преподавателя, его занятостью, состоянием здоровья. Да мало ли что надо иметь в виду многострадальному студенту, чтобы не «загреметь» на экзамене.

Поэтому предусмотрительные студенты – а непредусмотрительных студентов не бывает – еще задолго до сессии начинают консультации со старшекурсниками. Интересуются и зрением, и слухом, и даже семейным положением экзаменатора. Уточняется также, по скольку человек «впускает», как раскладывает билеты, подолгу ли «гоняет», когда больше «режет» – в начале или в конце экзамена. А девушки к тому же непременно выясняют, какую прическу больше уважает, и что лучше – подкрасить губы или, наоборот, прикинуться «синим чулком». Одним словом, разведка ведется по всем линиям.

Однако старшекурсники народ коварный. Любят приукрасить. Иной раз такого наговорят, что хоть на экзамен не ходи! А бывает и так, что и у них ничего не узнаешь: меняются курсы, меняются преподаватели. Так что волнений хватает.

Но стоит ли говорить, что больше всего их приходится на долю первокурсников. Особенно в зимнюю сессию. Для них это первая сессия в жизни. А кто из побывавших в их шкуре удержится от искушения нагнать страху на «салажат». И бедные первокурсники за много дней до сессии начинают прочить себе неминуемую гибель.

А уж в последнюю ночь перед экзаменом нет, наверное, существа более несчастного, чем первокурсник.

Не удивительно поэтому, что у дверей тридцатой аудитории, где идет сейчас экзамен, студенты одиннадцатой группы столпились, как у постели тяжелобольного. Говорят все шепотом. А больше молчат. Вздыхают. С тревогой посматривают на закрытую дверь. Оттуда – ни звука. Экзамен только начался. Несколько минут назад Семен Алексеевич вызвал первую четверку. Зашли Саша, Костя, Иван и Валерий. Им все-таки легче – знают, что досталось. А здесь – сплошная мука ожидания. И дверь закрыта, нет даже щелочки. Только в замочную скважину можно заглянуть. Но к ней уже прилипла Вика.

– Ну как? Что там? – дергают ее со всех сторон.

– Думают… Все еще думают, – шепчет Вика, не отрывая глаз от скважины. – Вот теперь Сашка встал… Сел к Семену Алексеевичу… Начинает отвечать… Ой,  девочки, я бы, наверное, умерла от страху! А Сашка хоть бы что. Говорит и говорит. Что-то рисует… Опять говорит…

– А Семен Алексеевич? – шепчет Света.

– Ничего, молчит. Головой кивает… Улыбается даже! Что-то говорит Сашке… Все! Сашка зачетку подает. Ох, счастливец! Идет! – Вика отскакивает от двери.

Саша выходит в коридор. Он еще сильно возбужден, но глаза сияют. Все обступают его:

– Ну как?

– Пятерка…

Но ребят больше интересует другое:

– Как там все-таки? Страшно?

– Пока билет не возьмешь. А потом ничего, вроде успокоишься. Принимает Семен Алексеевич хорошо. Вопросов много не задает… Он просил еще кого-нибудь. Заходите.

На миг возникает замешательство. Затем с места срываются Фарид и Витя. Короткая перепалка – и Фарид исчезает за дверью.

Ребята снова подступают к Саше:

– А билет какой достался?

– По модели здорово гоняет?

– Скажи, как он… настроение у него какое?

Саша еле успевает отвечать. А в коридор уже выхолит Иван. Теперь все к нему;

– Что?

– Четверка… – Иван явно расстроен. – Пирамидальный куб не так спроектировал… Обидно, черт!

– Четверку получил, и обидно! Мне бы такую обиду, – вздыхает Вика.

В коридоре становится шумно.

– Тихо, вы! – несется от двери. – Там же все слышно.

Иван отходит в сторону и достает папиросу. Тем временем у дверей снова оживление: вышел Валерий. С пятеркой. Что-то шутит. Все приободрились. Начинает выстраиваться очередь, поднимается даже спор. А у противоположной стены Джепаридзе хлопает себя по карманам и громко шепчет:

– Так… Свойства, значит, в левом кармане. Законы – в правом. Кубическая система – тут, в потайном. Квадратная и ромбическая – вот они! Триклинная и моноклинная… Стоп! А где же триклинная и моноклинная? –  Он лихорадочно шарит по карманам и наконец вытаскивает помятый листок из заднего кармашка брюк. – Вот они! Так, еще раз… Свойства – в левом, законы – в правом…

У дверей снова движение.

– Ну, братцы, ныряю! – слышится бас Кольки Краева.

И голос Птичкина:

– За ним – я! Я давно уже тут!

В коридор выходит Фарид, бледный, растерянный.

– Тройка… – говорит он чуть слышно и тут же начинает рыться в тетради.

Бодрое настроение сразу падает. Вика заметно бледнеет, Люба и Надя снова начинают листать книги. Птичкин отходит в сторону.

– Как же ты, Фарид? – участливо спрашивает Наташа.

– Спросил «закон зон», а я совсем даже его не знаю. И модель попалась – ни осей, ни плоскостей… Что за класс? Созсем плохой класс! – он снова уткнулся в тетрадь. – Вот он, этот закон. Не понял я его. Даже карандашом отчеркнул. Хотел па консультации спросить и забыл.

Иван бросил окурок, тронул Сашу за плечо:

– Пойдем в библиотеку, что ли.

– Пошли.

Иван роется в каталогах. Саша листает новинки, но ничего не идет в голову: в аудитории Люся.

– Пойду посмотрю, – Саша откладывает журнал и идет к тридцатой.

Как там она?.. Таня сказала, что у нее не все гладко с проектированием. Сколько раз хотел подойти, предложить помочь. Не решился. А теперь вот… Пора бы уже выйти. Он подходит ближе к двери. Но тут не протолкнуться.

Саша снова шагает по коридору – от окна к двери, от двери к окну. Да что же она так долго?..

У самой двери опять Птичкин:

– Нет уж, теперь пустите меня! Я, знаете, когда пришел!..

И бас Кольки Краева:

– Никто твою двойку не заберет!

Вдруг дверь отворяется. Саша бросается туда, но Люсю уже обступили со всех сторон. Он напрягает слух. Пятерка!

Уф-ф! Теперь можно и в библиотеку. Иван, наверное, еще там. Саша идет по коридору, но на полдороге оборачивается: Люся стоит у окна, с ней только Таня. А он не видел ее целых три дня. И теперь снова – до следующего экзамена. Но ведь сейчас можно подойти, хотя бы поздравить с пятеркой. Он нерешительно поворачивает обратно. Но в это время со стороны деканата показывается Петька:

– Сашка, здорово!

Саша нехотя идет ему навстречу. А Петька сияет всеми своими веснушками:

– Ну, как кристаллография?

– Пятерка.

– А я, брат, еле на четверку выкарабкался на мат-анализе. Но я доволен. А вы, говорят, шикарно Новый год встретили?

– Ничего…

– И Андреева была?

Саша косит глазами вдоль стены. Люся еще стоит у окна, но Петька ее не видит. И надо было прийти ему именно сейчас! Саша сердито бросает:

– А ты еще помнишь, что есть такая?

– Да это я так, к слову…

«Неисправимый пижон! – думает Саша беззлобно. – Ладно, попадешься еще на «Искре»!

Петька вытаскивает из кармана помятую тетрадку.

– Хочу и я на днях махнуть к Бойцову. Только вот, объясни мне… – он торопливо листает тетрадь. Но Саша видит, что Люся с Таней уже направляются к лестнице. Уходят!

– После, Петька, после! Мне еще одно дело надо… Заходи вечером, – он поспешно жмет Петьке руку и бежит к выходу. Однако путь ему преграждает Володя Свиридов.

– Степанов! Ты мне как раз нужен.

«Эх, Володя!..» Но тот чем-то явно расстроен, не может даже сразу заговорить. Саша отходит с ним в сторону:

– Что-нибудь случилось?

– Чепков! Двенадцать человек выставил… Ты слышал когда-нибудь такое? Двенадцать человек завалить по геологии Союза!

– А тебя?

– Меня первого! Ну, я, положим, иного и не ждал. Мы с ним старые «друзья». Но чтобы полгруппы оставить без стипендии! Ничего… Мы ему устроим сюрпризик!

***

Иван Яковлевич отнес секретарю экзаменационную ведомость и заглянул в кабинет декана. Он был одним из немногих, кто заходил сюда без стука.

Бенецианов поднялся ему навстречу.

– А-а-а, будущий доктор! Милости просим.

Чепков опустился в кресло:

– Измучился, Модест Петрович. Сорок первую экзаменовал…

– Понятно. А я тоже вот тружусь, – он похлопал рукой по журнальной странице. – Не угодно ли полюбоваться: «Известия Академии наук. Серия геологическая». Геологическая! И в названии статьи тоже как будто ничего такого. Но что здесь наворочено – сплошная электроника… Час битый сижу – и ничего не понял. Китайская грамота…

Чепков усмехнулся:

– Дух времени, так оказать, Модест Петрович.

– И это в геологическом журнале…  И обратите внимание – ссылка на нашего Воронова! Начали! С легкой руки этого реформатора...

– Не говорите, Модест Петрович! Я и в «Советской геологии» видел нечто подобное. Даже читать не стал. – Он потянулся в кресле. – Нет, наверное, ничего тяжелее, чем экзаменовать нынешних студентов. А уж эта сорок первая…

– Но ведь группа, кажется, не из слабых.

– Была не из слабых. Пока держали в узде. А теперь развели эту демократию с благословения нового секретаря и вот, пожалуйста, двенадцать двоек.

– Двенадцать? В сорок первой! Не может быть.

– Вы удивлены? А я, признаться, другого и не ждал. Таким дай волю, они на глотку наступят.

Бенецианов поморщился. Он не любил подобного жаргона.

– Да-да, не возражайте! – продолжал Чепков. – Я не помню дня, чтобы кто-нибудь из них не задал на лекции каверзного вопроса. Даже на консультации вчера пытались навязать мне дискуссию по стратиграфии карбона. Этот любимчик Воронова Свиридов отыскал даже, видите ли, какие-то неувязки в моей статье. Разболтались до последней степени! Но сегодня я показал им…

– А стоит ли так озлоблять молодежь? Вы всюду готовы применять репрессии. А Воронов и Стенин пользуются этим. Заигрывают с молодежью. Перетягивают на свою сторону.

– Так что же вы, как декан, смотрите?

– Вот и смотрю… Один в поле не воин! Будешь смотреть, когда все – кто в лес, кто по дрова. Хоть и ваша кафедра! На конференции кроме вас самого никто не выступил. Руководство кружком первого курса забросили. Кто сейчас там? Этот Мышкин?

– Да, нынче мы ему поручили. Самый свободный человек на кафедре.

– Самый свободный человек… Он развалил кружок! Знаете вы это? Отбил у студентов всякую охоту к работе. Лишил нас последней возможности воздействовать на молодежь. А теперь еще вы… Двенадцать двоек! На четвертом курсе! Что же, прикажете всех стипендии лишить? Да и для факультетской успеваемости – «довесочек»! Представляете, как мы будем выглядеть?

– Но я думаю…

– Нет уж, потрудитесь больше не устраивать подобных «локаутов». И чтобы до конца сессии двоек не было. Надо смотреть немного дальше своего носа. А этого… Мышкина пришлите ко мне. С отчетом… Посмотрели бы, как это у Воронова поставлено.

– Да, кстати, на днях Воронов не меньше трех часов о чем-то беседовал с Грековым.

– Вот ка-а-ак! – угрюмо протянул Бенецианов.

– Да, и потом сразу пошел к Стенину.

Бенецианов помолчал. Затем спросил:

– Когда защита?

– Видимо, скоро. Жду вызова.

– Н-да, это вы правильно решили защищаться в Ленинграде. Обстановка здесь такая….

– Да и кто у нас не занимался карбоном. На любом пустяке подцепят. А на стороне… Сами знаете, как мы «чужеземцев» пропускаем: абы скорее… Да, Модест Петрович, уж коль заговорили об этом, вы черкнули бы туда.

– Подготовьте, я подпишу.

– Спасибо. Но… Ведь вы, я полагаю, в личном письме…

– Какая разница!

– Хорошо, я подготовлю. И еще вот что, Модест Петрович. У меня сегодня… Короче говоря, не смогли бы вы зайти к нам вечером? Часов так в семь…

– Не знаю, не знаю. Обещать не могу.

– Но мы с женой были бы так рады…

– Гм… Постараюсь.

Чепков поднялся.

– Так мы вас ждем, Модест Петрович, и я не прощаюсь.

Бенецианов промычал что-то неопределенное.

***

«Чванливый индюк», – негодовал Иван Яковлевич, возвращаясь к себе в кабинет. – «Потрудитесь не устраивать локаутов», – словно ассистентишке какому-нибудь. Сказал бы он это год назад…»

Да, год назад с ним разговаривали иначе. Все! А теперь вот приходится молчать и подлаживаться.

«Ну, подождите, уважаемый Модест Петрович. Засиделись вы в деканском кресле. Заплыли жиром. Оттого и не чувствуется сильной руки на факультете. Все пошло вразброд. Пора бы освобождать вам это кресло». А кто его займет – у Ивана Яковлевича были на этот счет вполне определенные соображения. Только бы стать профессором…

Он прошел через лаборантскую кафедры и открыл дверь в свой кабинет. Не кабинет, а полутемная комнатушка с облезлыми обоями! Даже дверь выходит не в коридор, а в узкую проходную комнату, где разместились лаборанты. Поневоле вспомнишь просторный, устланный коврами кабинет Бенецианова.

Иван Яковлевич сел за стол и насупился.

«Даже письма сам написать не хочет! – Взяв чистый лист бумаги, он задумался. – Да, скверная, все-таки, штука, просить самому за себя… Нет, лучше в другой раз… Пора домой».

Иван Яковлевич встал, оделся и, прихватив портфель, толкнул дверь ногой. Но дверь не открывалась. Он заглянул в замочную скважину: ключ был на. месге. В чем же дело? Он бросил портфель и забарабанил кулаком. Но рука тонула в мягком войлоке обивки.

– Что за чертовщина? – Иван Яковлевич осмотрел дверь сверху донизу. Она была безусловно заперта,– заперта на ключ с той стороны, крепко и надежно.

Кто ж это мог сделать? Лаборанты знают, что, если ключ в двери, значит завкафедрой в кабинете. У техничек свои ключи.

– Не понимаю! – Он изо всех сил затряс ручку двери, но та не шелохнулась. Сразу стало жарко. Он снял шапку, бросил на стол пальто.

Кто мог закрыть его? Неужели студенты? Ну, ясно, больше некому.

Иван Яковлевич снова забарабанил в дверь обеими руками. Но кто мог услышать его? Лаборанты ушли. До коридора далеко. Да и дверь с двух сторон обита войлоком.

Иван Яковлевич бросился к окнам. Но они выходили в глухой угол двора, куда и летом никто не заглядывал. О том же, чтобы выбраться через них наружу, нечего было и думать. Он схватил попавшуюся на глаза рейсшину и попытался просунуть между створками двери. Рейсшина с треском переломилась пополам. Попробовал бить в дверь стулом. Стул разлетелся вдребезги.