Текст книги "Путь к перевалу"
Автор книги: Владимир Корчагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
14. «ЧЕРНАЯ НОРА»
Холодные капли стекают за ворот и щекочут шею. Дождь, назойливый, колючий, опутал все – дома, деревья, улицу. Начался он еще с вечера, лил всю ночь и кончится, наверное, нескоро.
Ну и пусть. Наташа поежилась и плотнее запахнула полы плаща. Зато на улицах нет прохожих, и никому не видно ее слез, навертывающихся на глаза… Вдали показалось здание университета. Сегодня оно выглядело серым и неприветливым. До чего же не хочется входить в него! Снова перебирать бумаги, слушать ворчливую трескотню секретаря… Наташа замедлила шаги. Что за народ там, у входа? Студенты? Не может быть, они приедут только завтра… Лучше бы никогда не приходило это завтра, и никогда больше не видеть ребят своей группы…
Но что это? На другой стороне улицы показалась будто бы знакомая фигура.
– Люся! – крикнула Наташа.
Та оглянулась. Она! Или приехала раньше срока, или совсем не ездила? Не все ли равно! Люся была единственным человеком, с которым Наташа могла сейчас поделиться своей бедой. И она побежала к ней через улицу.
С отъездом ребят Наташа загрустила. Она была уверена, что Саша останется в городе. Но он уехал, даже не попытавшись воспользоваться тем, что недавно вышел из больницы. Уехал без нее. И так отчитал ее перед выездом. В последнее время он вообще стал каким-то дикарем. Никуда его не затащишь, ни с кем не познакомишь! Однако Наташа не может не думать о нем. И неужели ей никогда не удастся доказать ему, что он неправ. Кажется, сделала для этого все. Даже самолюбия не пожалела. Нарочно в тот вечер, на балу, заставила его понервничать.
Но все получилось не так. Он уехал. И ей осталось лишь по два раза на день заглядывать в почтовый ящик, ожидая письма.
Однако писем не было. Тогда, все бросив, она мчалась к Алке. Больше в городе не осталось ни одной подруги. Но Алка целыми днями пропадала где-то с Жориком. Вот счастливая, и даже не зайдет к ней!
Наконец Алла появилась. Пришла прямо в деканат, где Наташа переписывала давно уже осточертевшие бумаги, и вызвала в коридор:
– Слушай, Наташка, что вечерами делаешь?
– Сижу и злюсь! Что же мне делать одной. Даже ты не заходишь.
– Ой, Наташка, я такое должна тебе сказать…
– Что же? Говори.
– После расскажу… Так ты, значит, свободна вечером? Тогда пойдем с нами.
– Куда?
– Ребята вечеринку затевают.
– Какие ребята? Кто там будет?
– Ну, я да Жорик, еще кое-кто из наших. Ребята мировые!
– Где же вы Собираетесь?
– А мы зайдем за тобой в семь вечера. Договорились?
Наташа заколебалась. Но ей надоело скучать по вечерам дома.
– Ладно, заходите…
***
Вечеринка была какой-то необычной. Все пили вино, почти не закусывая, даже не присаживаясь к столу. Потом завели радиолу и начали танцевать. Подвыпившие ребята вели себя развязно, больно сжимали руки, говорили двусмысленности, «Хорошо еще, Саша этого не видит», – подумала Наташа.
Неожиданно погас свет.
– Что это? – спросила Наташа.
Партнер молча усадил ее на диван и сам сел рядом. – В чем дело? – встревожилась она, пытаясь высвободить руки.
– Антракт! Не вечно же танцевать…
Наташа попыталась подняться. Но парень цепко держал ее за плечи. Она почувствовала его жаркое дыхание.
– Спокойно, детка. Мы здесь одни.
– Пусти! – крикнула Наташа, стараясь увернуться от липких губ.
– Ты меня обижаешь. – Он обхватил ее за талию, и вдруг она почувствовала, как торопливые пальцы обшаривают ее колени.
– Прочь! – Наташа, изогнувшись, оттолкнула его. Однако парень снова поймал ее за руки. Тогда, собрав все силы, Наташа ударила его ногой.
Парень взвыл. Она кинулась к двери. Скорее! Но дверь не поддавалась. Что делать? В дальнем углу комнаты все еще играла радиола. Где-то за стеной слышался смех.
Наташа метнулась в сторону, потом в другую. Больно ударилась о стол, опрокинула несколько стульев, заколотила в дверь кулаками:
– Откройте! Алка!
За стеной молчали.
Наташа подбежала к смутно виднеющемуся окну и, вскочив на подоконник, толкнула раму… Свобода! Но со второго этажа не спрыгнуть – внизу асфальт. Руки вцепились в переплет оконной рамы.
А сзади уже слышится тяжелое дыхание преследователя. Ближе. Еще ближе. Уже у самого окна. И Наташа разжала руки…
В первое мгновенье, сгоряча ничего не почувствовав, она вскочила и пробежала несколько шагов. Но потом ногу вдруг точно обожгло, и все потонуло в разливе тупой пронизывающей боли…
Очнулась Наташа от прикосновения чего-то холодного. Она открыла глаза. Незнакомая пожилая женщина, склонившись почти к самому ее лицу, прикладывала ко лбу смоченный водой платок. Другая, помоложе, легонько растирала ушибленную ногу. Лица у женщин были встревоженными, добрыми.
– Откуда ты? – спросила одна из них. – Что с тобой случилось? Упала, что ли?
Наташа молча кивнула.
– Как же так неосторожно? Слава богу, перелома нет! А вывих мы вправили.
Наташа невольно подтянула ногу.
– Да ты не бойся! Из больницы мы, с дежурства идем – санитарки. К этому делу привычные. Ну-ка, попробуй встать.
Наташа поднялась. Сильная боль, действительно, прошла. Осталась ноющая ломота. Она сделала несколько неуверенных шагов.
– Спасибо вам.
– Не за что. До дому-то проводить, или сама дойдешь? А, может, в больницу?
– Нет, я дойду, спасибо.
В комнату Наташа вошла тихо, стараясь не разбудить мать. Но та уже сидела на кровати, торопливо набрасывая кофточку.
– Что же так поздно? Разве можно так? Вся душа изболелась….
Наташа промолчала.
– У Аллы, что ли, была?
– Да… – сказала Наташа, сбрасывая платье и стараясь не смотреть на мать.
– А ужинать?
– Я ужинала, мама, там… у Дубровиных.
– Ну, смотри. Только скажу тебе, дочка, так нельзя допоздна.
– Больше, мама, этого не будет. Обещаю.
– Там письмо тебе…
Наконец-то! Знакомый почерк на конверте, ее старательно выведенное имя… Дрожащими руками Наташа разорвала конверт, с трудом разобрала разбегающиеся строки: «…Мне столько нужно сказать тебе! Приезжай… Твой Саша».
Твой Саша… Сашка, Сашка, слишком поздно! Такого ты не простишь никогда…
***
Алка прибежала утром, сразу, как только мать Наташи ушла на работу.
– Наташа, я…
– Уходи!
– Знаю, простить меня, нельзя. Я бы и не пришла. Они послали…
– Кто они?
– Ну, они. Ребята. И велели передать, если ты кому-нибудь скажешь, если проболтаешься, одним словом…
– И ты еще грозишь мне! Уходи, сейчас же уходи!
– Наташа…
– Убирайся!
Алла вдруг опустилась на колени и заплакала. Наташа растерялась:
– Ну, чего же ты ревешь?
– Я… больше не могу… Зачем ты на меня?
– Зачем я на тебя? – крикнула Наташа. – А кто меня затащил туда?
– Не я. Они заставили. А то, говорят, плохо будет. Они ведь могут и убить, Наташа. Честное слово! Тебе вот хорошо, ты убежала. А я… Наташа! Я совсем пропала. Ты еще не знаешь всего. Что они со мной делают!..
– Как они? Жорик, ты хочешь сказать?
Алла затрясла головой:
– Нет, все они…
– Что? – Глаза Наташи округлились от ужаса.
– Все, все, Наташа! Такие у них правила.
– Как же ты можешь?
– А что я… Их много. Ты еще не видела всех. Там есть такие! Это – «черная нора».
– Что еще за нора?
– «Черная» – так все это называется. И если кто проболтается…
– Трусиха! Жалкая трусиха! Я сейчас же пойду в милицию.
– Наташа! Не смей! Наташенька, пожалуйста, не ходи. Они же нас…
– Убьют? Зарежут? Но разве можно так жить!
– Ой, не знаю. Ничего я не знаю… – Алла заплакала. Наташа смотрела на подругу широко раскрытыми глазами, тоже не зная, что сказать ей, что делать…
С тех пор словно черная ночь опустилась над Наташей. Она ходила в университет, убирала в комнате, старалась читать. Но все это было как во сне, в ожидании чего-то страшного, неотвратимого.
Сначала ей хотелось наказать негодяев. Но как? Она понятия не имела, с чего начать, куда пойти. А посоветоваться не с кем. И страшно. Со временем страх все больше охватывал ее. Она уже боялась по вечерам выходить из дома. Ей казалось, что за ней всюду следят, кто-то преследует ее.
А еще ужаснее было возвращение группы. Как она придет па занятия? Как посмотрит Саше в глаза?
… И вот теперь Наташа стояла перед одной из подруг, той, к которой еще совсем недавно относилась свысока, которую за что-то недолюбливала. Сейчас это не имело никакого значения. Только ей могла Наташа рассказать обо всем и посоветоваться, как быть дальше.
– Люся! Ты не была в колхозе? – сказала Наташа, только чтобы начать разговор.
– Была. Но позавчера мы вернулись.
– Как? Вся группа?
– Да. Разве ты никого не видела?
– Нет. Но это… все равно. Люся, ты, может быть, удивишься, но мне хотелось бы рассказать тебе об одном… деле. Потому что… Потому что некому больше. А нужно, – сейчас же, сию минуту! – Голос Наташи дрогнул. Она закусила губу и отвернулась.
– Что с тобой, Наташа? – растерялась Люся. – Зайдем в университет.
– Нет-нет! Пойдем лучше ко мне. Или… в читалку. Там сейчас никого нет.
И вот они сидят в пустом читальном зале, в самом дальнем углу, за шкафами, и Наташа рассказывает о себе. Начиная с того, как приехала в этот город и познакомилась с Сашей, и кончая той страшной ночью, когда бросилась из окна.
Люся слушает молча. И Наташа даже не догадывается, какую страшную тяжесть взваливает на ее плечи, открывая перед ней свою душу.
– Что же теперь делать? Что мне делать? – спрашивает Наташа.
– Надо прежде рассказать об этом Саше. Он поймет…
– Ой, что ты? Разве можно сказать ему о таком!
– А кому еще скажешь?
– Да, больше некому. Но Саша… Ты не знаешь, какой он…
Если бы не знать! Люся еле сдерживается, чтобы не крикнуть: «Знаю! Лучше тебя знаю!»
– Тогда так… У Тани есть хороший друг, аспирант, член факультетского бюро. Он поможет.
– Как?
– Я и сама пока не знаю. Но, кажется, на такого можно положиться.
Долгое время они молчат.
– Люся, – говорит Наташа. – Как ты думаешь, сможет ли когда-нибудь он простить?
– Саша?
– Да.
Люся не отвечает.
– Имею ли я право на то, чтобы, как прежде… – продолжает Наташа. – Нет, не сейчас. Когда-нибудь…
– Мы поговорим об этом. Только после. А сейчас… я пойду, Наташа. Прости, что не могу больше быть с тобой.
***
– …Вот что она рассказала мне, мама, – закончила Люся со вздохом. – И теперь я… Теперь мы просто не знаем, что делать. Саше она не хочет говорить.
– Да, ей, пожалуй, нелегко пойти на такой разговор, – согласилась мать. – А ты могла бы поговорить с ним?
– Я?! Что ты, мама! – Люся даже отодвинулась от нее.
– А почему бы нет? Ты, кажется, дружишь с ним…
– Нет-нет! Я… не дружу с ним!
– Как же так? – продолжала мать. – Он только вчера был у тебя. Да и прежде ты всегда говорила о нем только хорошее.
– Я и сейчас только хорошее…
– Так в чем же дело? – удивилась мать.
– Но она любит его, мама! – крикнула Люся в отчаянии.
– Вот оно что… – В глазах матери мелькнула тревога. – Я понимаю тебя, дочка. – Она привлекла ее к себе. – Понимаю. Наташу нельзя целиком во всем оправдывать. Но нельзя и не пожалеть. И если она, как ты говоришь, любит его и открылась тебе в этом, ты должна помочь ей вернуть дружбу Саши.
– Но ведь дело не только в ней, мама. А если он уже… не любит ее, и если он… Ну, как ты не поймешь всего?
– И все-таки ты должна постараться помочь ей, – мягко повторила мать.
– Но ты не знаешь ее, их отношений, – упорствовала Люся. – И потом…
– Зато я знаю тебя, моя девочка.
– Как же теперь… Ведь он… Ведь я… Как мне теперь держаться с ним?
– Ты должна поступить так, как подсказывает твоя совесть и твое сердце, дочка. Но поверь мне, счастье не может быть рядом с несчастьем другого человека. Его нельзя ни отнять, ни украсть… Ты слышишь меня, Люсенок?
«Да-да», – она кивает головой. Она слышит и понимает слова матери, но они воспринимаются как нечто отвлеченное, не касающееся ее.
– Так вот, нельзя ее оставить наедине со своим горем, – тихо продолжает мать. – И ты правильно сделала, что рассказала обо всем Тане. Я верю, этот аспирант, Бардин, подскажет вам, что нужно сделать. Но больше никому ни слова. Так будет лучше…
Люся опять кивает головой. Конечно, так лучше. А как ей самой теперь быть с ним? Сегодня они договорились встретиться возле университета, и Люся не пошла. А дальше?.. Что будет дальше?
***
Поезд прогромыхал по длинному мосту, и за окном вагона замелькали янтарные стволы сосен.
– Скоро дома. – Андрей толкнул вниз тугую раму. Только что прошел дождь. Земля была мокрой, и в воздухе густо пахло сырой прелой хвоей. Осень!..
– Вы заморозите меня, Андрей Семенович, – послышался капризный голос из глубины купе.
– А вы оденьтесь, Софья Львовна, – ответил он, не поворачивая головы.
– Нет, лучше закройте окно.
Андрей нехотя повиновался.
– И сядьте, пожалуйста.
Андрей сел.
– Теперь скажите, неужели вы в самом деле решили бросить литологию? Ваш доклад на конференции заинтересовал многих. Даже меня. Хотя я и не занимаюсь мезозоем. И было бы очень обидно…
– С чего вы взяли, что я собираюсь бросить литологию?
Софья Львовна лукаво улыбнулась.
– Вы думаете, если вас никто не интересует на факультете, то и вами никто не интересуется…
– Нет, почему же, для меня факультет не просто место работы.
– Слишком общо.
– Ну, а если говорить конкретнее, то мои друзья знают, что я по-прежнему считаю литологию одной из самых интересных областей геологии.
Софья Львовна сделала вид, что не поняла дерзости Андрея.
– И все-таки, говорят, вы хотите бросить почти законченную работу и не представлять ее в качестве кандидатской диссертации. А между тем ваши реконструкции верхнеюрского моря по данным литологии – просто прелесть! Я слушала ваш доклад, как сказку…
– Насчет прелести это вы зря! А сказок в моем докладе было действительно больше чем достаточно. Слишком много предположений, слишком мало проверенных данных. Поэтому я и решил временно прервать работу над юрой. Надо создать новую методику, заставить породы заговорить. Понимаете, Софья Львовна, заставить их рассказать о себе все – всю их биографию, если можно так выразиться. Вот над этим стоит поработать! А вы говорите, бросить литологию. Я просто хочу немного подновить ее…
– Как Воронов «подновил» минералогию?
– Ну, что вы! Как можно сравнивать меня с Вороновым.
Софья Львовна погрозила пальчиком:
– Самоуничижение паче гордости, Андрей Семенович. И Воронов был когда-то аспирантом. А кстати, правда, что он хочет переманить вас к себе?
– Юрий Дмитриевич? Это была бы слишком большая честь для меня.
– А мне кажется, наоборот, слишком большая находка для него.
– Вы смеетесь?
– Ничуть! Просто вы еще плохо знаете Воронова. А между тем это его стиль – собирать вокруг себя умных, работоспособных людей и использовать их в своих целях. Возьмите Берга. Или Степаненко. Это же таланты! А кто знает о них? Все Воронов да Воронов… Мне просто жаль их!
– А я им завидую, Софья Львовна.
– Завидуете?
– Конечно! Работать под руководством Юрия Дмитриевича… И смешно было бы, если бы он брал к себе в помощники бездарных остолопов.
Строганова поджала губы:
– Молодости свойственно ошибаться. Андрей усмехнулся:
– Конечно! И я уверен, что вы, Софья Львовна, ошибаетесь.
– А вы, оказывается, можете делать комплименты!
– Нет, я только хотел сказать, что Юрий Дмитриевич для всех нас…
– Ладно-ладно! И что вы так боитесь показаться просто мужчиной? Ученость от вас не уйдет! – Софья Львовна прищурилась. – Нехватало, чтобы мы поссорились из-за Воронова. Мне бы этого не хотелось. А вам?
– Я ни с кем не ссорюсь.
– А дружите? – Софья Львовна посмотрела ему в глаза.
– Я не люблю говорить о дружбе в таком тоне…
Он глянул в окно:
– Да мы почти приехали!
За окном уже дымили трубы заводов. Вдали, за излучиной реки, показались башни древнего кремля. Поезд замедлял ход.
Софья Львовна поднялась:
– Андрей Семенович, помогите мне снять чемоданы. Выйдя из вагона, Бардин протиснулся сквозь густую толпу встречающих и, не глядя по сторонам, пошел к остановке трамвая. Его никто никогда не встречал. Быстро пройдя вокзальную площадь, он задержался лишь у книжного киоска, чтобы купить свежую газету. И вдруг:
– Андрюша…
Таня? Он обернулся на голос и в самом деле увидел ее, взволнованную, улыбающуюся. Он бросился навстречу, мгновенно позабыв и о газете, и о том, что где-то здесь была еще, наверное, Софья Львовна вместе со своим мужем и своими чемоданами.
– Таня! – он крепко сжал ее руки.
– Вот мы и встретились, Андрюша…
– Но как вы узнали?
Она смутилась:
– А я уже третий день здесь… гуляю.
– Танюша… – Он смотрит в ее глаза и не может понять, как жил до сих пор без нее.
Потом они идут куда-то, говорят о чем-то. И не замечают, как наступил поздний вечер. Пора по домам. И тут выясняется, что живут они в одном общежитии и даже на одном этаже.
– Ну, как устроилась, Танюша? – спрашивает он.
– Хорошо. И в группе все хорошо. Подружилась с одной девушкой, Люсей Андреевой. Я тебя непременно познакомлю. Она и сегодня у меня была… – Таня вдруг замолчала. – Ты должен помочь нам, Андрей…
– Вам обеим?
– Нет, Наташе Севериной из нашей группы. В беду она попала. В городе есть такая шайка…
– Шайка?
– Ну, вроде шайки. «Черная нора». Заманивают туда девушек и… в общем издеваются над ними. И Наташу заманили. Она от них со второго этажа прыгнула. Теперь они грозят убить ее, и мы не знаем, что делать.
– Завтра же займусь этим. Обязательно! А пока… Сама-то будь поосторожнее.
– Я себя не дам в обиду!
15. ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ
Проснулся Саша в самом хорошем настроении.
Мысли его снова и снова, как весь вчерашний день, и позавчера вечером, и долгой ночью, что он лежал без сна, возвращались к Люсе. В памяти были еще живы часы, проведенные у нее. Думать об этом он мог без конца, если бы…
Если бы не возглас Ивана:
– Да ты что валяешься до сих пор? Ну-ка, вставать!
Через полчаса они уже идут к университету и Иван, как всегда, строит планы на весь день. Но Саша его почти не слышит. Мысленно он уже там, в тридцатой аудитории, где увидит сейчас Люсю. Но там же будет и Наташа… Как встретиться, как держаться с ней?
Саша невольно замедляет шаги. В душе просыпается тревога, – не потому, что он чувствует себя виноватым перед Наташей или в чем-то винит ее сам. Но он понимает, что как бы ни сложились его отношения с Люсей, Наташа уже никогда не будет для него тем, кем была. Однако разве можно так сразу перечеркнуть все, что было между ними…
– Ты что, заболел? – Это Иван. Саша и забыл, что – он идет рядом.
– Нет, я просто… задумался. – Саша прибавляет шагу. Вот и университет. Привычно гудящий голосами вестибюль. Широкая лестница на второй этаж. Тридцатая аудитория. Саша нерешительно идет за Иваном и в двери останавливается. Что такое?.. Люся и Наташа – рядом! Они о чем-то говорят, – и не просто говорят, а прямо-таки поглощены разговором. Как давние знакомые, как лучшие подруги. Саша подходит ближе и здоровается. Девушки рассеянно кивают и выжидающе молчат, будто недовольные тем, что их прервали. Саша в недоумении переступает с ноги на ногу, не зная, что сказать, и, услышав звонок, поспешно садится на первое попавшееся место.
В перерыве к Люсе и Наташе присоединяется Таня. И все трое о чем-то шепчутся. Потом куда-то исчезают– надолго, на всю лекцию. Затем садятся в дальнем углу и снова шепчутся.
«После занятий подойду и спрошу, в чем дело», – решает Саша.
Но перед практикой по минералогии в аудиторию влетает Вася Герасимов.
– Степанов и Беленький! – кричит он с порога. – На заседание бюро! Без опозданий! Слышали?
«Вот досада!» – Саша быстро обводит глазами аудиторию и неожиданно встречается взглядом с Люсей. Она стоит у окна, задумчивая, печальная.
– Люся! – позвал он и пошел было к ней, но дорогу ему преградил Иван.
– Сашка, постой! Ты знаешь, что с Краевым?
– Нет, не знаю. Погоди… – Он пытается проскочить мимо. Но Иван хватает его за руку:
– Ты в самом деле ничего не знаешь?
– Нет! – вырывает руку Саша. Но уже хлопнула дверь. Все кидаются по местам, начиная торопливо листать тетради. В аудиторию входит Петр Ильич.
– Здравствуйте, товарищи! – говорит он, раскрывая журнал. – Двое в лаборантскую за минералами. Остальные закройте тетради! Вспомним пройденное. Да, пока не забыл, Степанов и Беленький, вас просят на заседание бюро. Можете быть свободны. Сегодняшнюю тему отработаете самостоятельно.
– Счастливчики! – вздыхает Вика, переправляя тетрадь со стола на колени.
А Джепаридзе почти стонет:
– Вспомним пройденное! Чего вспоминать, когда в голове одна картошка?..
– Все-таки лучше, чем ничего! – язвит Валерий.
– Прошу не отвлекаться! – одергивает их Петр Ильич. – Итак, начнем…
Убедившись, что картофельная эпопея едва ли способствовала закреплению знаний по минералогии, Петр Ильич приступил к изложению нового материала.
Но Люся не слушает. «Пожалуй, хорошо, что он ушел», – думает она.
– …Крокоит не имеет пока практического значения, – слышится голос Петра Ильича. – Но, как говорят, все течет, все изменяется…
– Люся, мы сегодня идем в театр, – взволнованно шепчет на ухо Таня, и Люся чувствует, как счастлива ее подруга.
Все течет, все изменяется…
И разве сама Люся два дня тому назад не замирала от радостного ожидания, то и дело выглядывая в окно. А теперь… Теперь надо бежать и от него, и от самой себя. А куда? Зачем?..
Все течет, все изменяется…
Она смотрит украдкой на Наташу. Та сидит, подперев голову рукой и словно в забытьи чертит какие-то вензеля в своей тетради. Лицо ее побледнело и осунулось. В самом деле, разве можно причинить ей боль даже ценой своего счастья? И все-таки…
Хватит. Люся пытается заставить себя слушать преподавателя. Бесполезно копаться в том, чего не вернуть! Но в это время ей на тетрадь падает сложенная вчетверо записка.
«Люся! Надо немедленно сказать нечто важное. Умоляю тебя заглянуть после занятий в сквер. Буду ждать у входа.
В. Л.»
Только этого не хватало! Она скомкала записку и бросила под стол, заметив косой взгляд Вики. Та исподлобья следила за каждым ее движением, не упуская в то же время из виду Валерия. Люся пододвинула тетрадь и стала записывать, но Петр Ильич закончил традиционной фразой;
– Берите образцы, начинайте работать.
Таня сейчас же сорвалась с места и, ухватив лоток с минералами, кивнула Люсе:
– Держи! Самый полный. А то ребята все растащат.
Люся помогла перенести лоток и раскрыла книгу.
– Читай вслух! – попросила Таня. – Или давай я.
– Да, лучше ты.
Таня уселась поудобнее.
– Значит так. Пироморфит… – начала она, взяв образец. – Блеск алмазный, твердость…
К ним подсел Иван:
– Девочки, можно, я с вами? Там уже все разобрали…
– Пожалуйста, – кивнула Таня. – Твердость – три с половиной, спайность практически отсутствует…
Иван взял образец и глянул на Таню.
– Ты на минерал смотри! – строго заметила Таня.
Иван смутился.
– И то смотрю. Вот же алмазный блеск. Но спайности вроде бы не видно….
– А что у тебя?
– Как что?
– Это же апатит!
– Разве? А ты о чем читаешь? Таня засмеялась.
– Эх ты: «алмазный блеск» и «спайности вроде бы не видно». Где тут алмазный блеск? А еще староста!
– Что же, старосте и ошибиться нельзя?
– Смотря отчего ошибиться, Ванечка! – послышался за их спиной ревнивый голос Светланы.
Таня подмигнула Люсе, но та не могла себя заставить даже улыбнуться.
***
Заседание было необычным. Кроме членов бюро и комсоргов групп, всегда собиравшихся в тесной комнатушке, за деканатом, сегодня сидели здесь декан, профессор Бенецианов, молодые сотрудники Воронова, несколько ассистентов и аспирантов с других кафедр и какой-то незнакомый мужчина с блокнотом в руках.
– Корреспондент, – шепнул Витя Беленький. – Специально пригласили.
– Да в чем дело-то?
– Сам не знаю.
Саша повернулся было к Васе, но тот был занят разговором с Бенециановым и каким-то высоким блондином.
Впрочем, ждать пришлось недолго. Вася объявил:
– Заседание комсомольского бюро факультета считаю открытым… Феногенова! – сказал он секретарю. – Чтобы протокол сегодня был, как надо! Так вот… – взглянул он в лежащую перед ним бумажку. – На повестке дня у нас такие вопросы: о политико-воспитательной работе на кафедре минералогии и разное. Другие предложения будут?
Саша и Витя переглянулись: повестка была самой обычной.
– Стало быть, нет возражений? – спросил Вася. – Утверждается!.. По первому вопросу слово имеет комсорг кафедры минералогии Вадим Стрельников.
Вадим встал, одернул пиджак и просто, без лишних слов начал рассказывать, как живут и работают комсомольцы кафедры.
«Что же, неплохо!» – подумал Саша, слушая, как они помогают друг другу в учебе и работе, ходят в кино, выезжают за город.
– Молодцы ребята! – шепнул он Беленькому и посмотрел на секретаря. С лица того не сходила саркастическая улыбка.
– И это все? – протянул он, как только Вадим закончил выступление.
– Да, все, – кивнул Стрельников.
– Вот как! Больше ничего не добавишь?
– Нет,
– Ну, что ж. Послушаем комиссию. Давай, Воробьев.
К столу подошел незнакомый Саше блондин и, разложив перед собой целый ворох бумаг, начал докладывать:
– Комиссия, созданная комсомольским бюро факультета, детально ознакомилась с постановкой политико-воспитательной работы на кафедре минералогии и установила следующее…
Вот оно что! Саша даже присвистнул от изумления. По словам Воробьева получалось, что все, о чем только что говорил Стрельников, было всего лишь дымовой завесой, прикрывавшей подозрительные дела, творящиеся на кафедре минералогии. Из материалов комиссии следовало, что там существует какая-то организация молодых ученых и студентов, «распространяющая чуждые нравы».
Что за чертовщина? Саша посмотрел на комсомольцев. Они сидели озадаченные. А Воробьев сыпал фактами, приводил цитаты, показывал журнальные фотографии.
Тягостная тишина воцарилась после сенсационной справки, оглашенной Воробьевым.
– Кто это? – шепнул Саша Беленькому.
– Аспирант с кафедры нефти… Ну и Шерлок Холмс!
– И ты ему веришь?
– А черт его знает. Ведь факты…
Члены бюро стали перешептываться. Вася поднялся:
– Что же, послушаем Стрельникова.
– Есть вопрос! – С места поднялся невысокий худощавый юноша.
– Аспирант Грекова, – шепнул всезнающий Витя.
– Пожалуйста, Бардин, – повернулся к нему секретарь.
– Здесь только что выступал председатель так называемой «комиссии», созданной комсомольским бюро. Но всем известно, что из бюро до сегодняшнего дня в университете был один секретарь. Я только что приехал из Москвы. Остальные были в колхозах. Кто же, собственно, создавал комиссию?
Члены бюро переглянулись. Бенецианов нахмурился.
– Вопрос не по существу! – заявил Герасимов. – Секретарь может решать организационные вопросы в рабочем порядке.
– Допустим. Но почему секретарь не информировал членов бюро о столь важном деле, прежде чем выносить его на расширенное заседание?
– Ты что, Андрей, хочешь сорвать обсуждение по существу?
– Нет, я уточняю кое-какие детали.
– Ясно… Пусть Стрельников доложит бюро, как дошли они до такой жизни.
Вадим поднялся:
– Я сказал все, что считал нужным.
– Тогда приступим к вопросам. – Вася постучал карандашом по столу. – У меня есть невколько вопросов. Что это за непонятные звания имели члены вашей организации – «пентали», «пенталины»? В уставе я таких не видел.
Вадим усмехнулся:
– А ты кроме устава что-нибудь читаешь? С греческими цифрами, случайно, не знаком? Студенты-геологи с ними встречаются…
Вася вспыхнул:
– Отвечай по существу, Стрельников!
– Я и собираюсь ответить по существу. Эти «звания» означают: сколько научных работ или оригинальных конструктивных решений имеет тот или иной из наших товарищей. Одну – моноль. Пять – пенталь. Десять —декаль. Только и всего.
– А зачем вам понадобились греческие названия цифр? – не унимался Вася. – Русских не хватает, что ли?
– А почему, как ты думаешь, кристаллография пользуется греческими цифрами? – в тон ему ответил Вадим.
Герасимов замялся:
– Ну, это… совсем другое дело. Скажи лучше, для чего это вам понадобилось? Эти значки в петлицах. Мы знаем, как их называют– сопротивления!
– Еще бы! Другие узнают об этом не к четвертому курсу, а к четвертому классу. Ну, да каждому свое. А почему носим именно эту радиодеталь?.. Так ведь силовой трансформатор не повесишь в петлицу.
Все засмеялись. Вася потребовал:
– Еще раз предупреждаю, Стрельников, отвечай по существу! Здесь комсомольское бюро, а не балаган!
– Возможно, – все так же невозмутимо отвечал Вадим. – Но тебе и членам комиссии следовало бы знать, что эти «значки» носят в петлицах халатов физики-радиотехники повсюду. И пошла эта мода раньше, чем мы с тобой поступили на геофак. Во всяком случае, задолго до того, как выступавший здесь товарищ научился писать кляузы… простите, справки.
– Я попрошу выбирать выражения! – вскочил Воробьев.
– А ты выбирал их, когда стряпал свою справку и пичкал ее разными небылицами?
– А это вот тоже небылицы? – Воробьев достал из папки несколько журнальных фотографий, на которых красовались не то танцовщицы, не то купальщицы в таких костюмах, на каких кто-то явно перестарался в экономии материала.
– Вот за это нам остается только покраснеть, – согласился Вадим. – Глупость, больше ничего. Но и это заведено не нами. На физмате ребята-прибористы всегда украшают приборы такими картинками. Больше такого не будет.
– А как ты объяснишь нам это? – Вася развернул злополучный юмористический листок.
– Что же тут объяснять! – удивился Вадим. – Кажется, ясно…
– Тебе кажется? А по-нашему, тут надо кое-что объяснить. Что это за «гнет цивилизации», например, от которого вы бежите за город?
Вадим усмехнулся:
– Ничего особенного! Имеется в виду уехать от городского шума, дыма, пыли… Шутка, одним словом.
– Ну-ка, дайте этот листок! – прервал их Бардин. – Хватит оттуда цитаты выдергивать. Да и все документы комиссии заодно передайте сюда. Посмотрим. Дело-то, кажется, выеденного яйца не стоит.
– Вот как! – возвысил голос Вася. – Для тебя это тоже, может быть, шутка. Или ты тоже против цивилизации?
– А что! Иногда против. Да вот хоть в позапрошлом году, в экспедиции. Изодрал я штаны по оврагам. Пришлось обрезать до колен, – в таком виде и приехал в город. А милиционер меня за это чуть не арестовал… Разве это не «гнет цивилизации»?
Все захохотали. А Вася забарабанил по столу:
– В последний раз предупреждаю тебя, Бардин, за срыв работы бюро…
В спор неожиданно вмешался корреспондент:
– Так это же юмор, товарищ Герасимов, только юмор! Как вы не понимаете.
Однако на помощь Васе пришел Воробьев:
– Что это, товарищ Ашмарин, за «просто юмор»? Или вы забыли, что юмор относится к области идеологии?
– Нет, я этого не забыл, но в данном случае…
И тут Саша не выдержал:
– Но здесь в самом деле нет ничего, кроме желания ребят посмеяться. Где же «чуждые нравы», «анархия», о которых нам читали в справке?
– А ты, Степанов, помолчи! – осадил Вася. – Молод еще. Тут и без тебя есть кому заняться этим делом.
– Что за тон? – вспыхнула сидящая неподалеку от Саши Инна Григорьева. – Ты что же, единолично хо-Нешь все решать, как и комиссию создавал, – «в рабочем порядке»?
