Текст книги "XX век. Исповеди"

Автор книги: Владимир Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

– А дальше?

- Следующий блок не хотят пускать. И я продолжаю настаивать. Прежнему президенту объяснял, надеюсь и новый поймет, что надо восстанавливать АЭС полностью. Энергия – это капитал, ликвидный товар, который можно продавать. Мне говорят, мол, и действующий блок лишь наполовину мы используем. А я им отвечаю, что плохо работаете, так как товар – электроэнергия – очень хорошего качества, и в нем нуждаются ваши соседи… В Армении была энергетика, химия и металлургия хорошие. Теперь же предприятия остановлены… А дальше как жить? Откуда брать деньги? Все заново строить, создавать, не использовать то, что уже есть? Нет, так хозяйствовать неразумно. Именно поэтому я настаиваю на пуске следующего блока Армянской АЭС.

– Благодарю вас за искренность… А теперь обратимся к печальным событиям. Как застало вас известие об аварии на четвертом блоке Чернобыльской АЭС?

- Это было в ночь с пятницы на субботу. В два часа мне позвонила дежурная из «Союзатомэнерго» и сказала, что мне нужно срочно приехать. Она произнесла мне условный код – по-моему, четыре цифры (тогда я помнил их, сейчас уже стал забывать…) Я спросонья даже поинтересовался, мол, это не тренировка? «Нет, – ответила она, – очень серьезная авария на Чернобыльской станции!» Мы живем с одном доме с моим заместителем, его машина стояла внизу. Я тут же позвонил ему, и мы сразу приехали сюда на Китайский проезд. Ну а дальше началось…

– Что именно?

– Ситуация уже описывалась многими…

– Но не вами! Как вы узнали о том, что происходит в Чернобыле?

- В три часа ночи собралось здесь несколько человек… Помню Игнатенко, потом министр Майорец подъехал… Пытаемся понять, что произошло. Тогда мы не представляли явления как такового, а потому звоним на станцию, задаем стандартные вопросы…

– Какие именно?

- Есть ли вода или нет ее. Если есть, то хорошо, значит, зона не расплавилась… Это успокаивает, потому что есть возможность разобраться попозже… Нам сказали со станции, что вода есть… Потом начали формировать команду для поездки на Чернобыльскую АЭС. Я сразу был включен в нее, а потому позвонил своему сотруднику Хамьянову, высококлассному специалисту по радиационной безопасности. Мы послали за ним машину… Постоянно держали связь со станцией, но ничего принципиально нового нам не сообщали… Честно говоря, серьезность ситуации я почувствовал, когда начали менять председателя комиссии. Мы привыкли, что назначают его из «Союзатомэнерго». Так и было: назначили главного инженера Прушинского. Потом назвали Веретенникова – председателя «Союзатомэнерго», но сразу же сообщили, что комиссию возглавит заместитель министра Шашарин. Он находится где-то в отпуске то ли в Крыму, то ли на Кавказе… Вскоре уже прозвучала фамилия Майорца, министра, и после того, как мы прилетели уже в Чернобыль, узнали о назначении Щербины… И вот когда ранг председателя начал возрастать, мы поняли, что произошло нечто чрезвычайное!..

– То есть вы летели в Киев и не знали, что вас ждет?

- Нет, не знали. Представляли, что авария серьезная с выходом радиоактивности, но никто не думал, что произошла фактически ядерная авария… Мы летели из Москвы на военном самолете.

– Это была самая первая группа из Москвы?

– Да. Естественно, мы рвались сразу на блок, чтобы увидеть все своими глазами… Подъехали к нему на машине, смотрим, и своим глазам не верим… А Хамьянов толкает в бок, мол, надо немедленно уезжать… Потом посчитали – там страшный уровень был… После обеда прилетел второй самолет. И мы вчетвером – уже вместе с Игнатенко – поехали на станцию. И пошли по коридору к четвертому блоку. Вода была, и мы по ней шлепали… Естественно, вода была активная… Мы понимали, что происходит, а потому "шли почти бегом"… Потом с резервного щита мы хотели выглянуть, посмотреть, что творится… До самого блока пройти уже было невозможно… Я смотрю: валяются куски графита. Думаю, откуда он? Знаю, что в реакторе он есть, но мне в голову не могло прийти, что он оттуда… Неужели в центральном зале запасной графит лежал… И вот тут-то и начало доходить до меня: все произошло намного серьезнее, чем думали раньше… Случился ядерный инцидент… Ну а потом приехала правительственная комиссия… А потом пошла работа в аварийном режиме…

– Все-таки вернемся к первому дню. Что вы еще делали и что видели?

– Многое… Звонил в Москву, просил сформировать команду, которая приедет мне помогать… Вместе с персоналом станции мы изучали радиационную обстановку, нужны были физики, чтобы понять суть происшедшего…

– То есть на вас как на директора института легли именно эти обязанности?

– Там не было чинов в те дни. Каждый делал то, что мог и что знал. Надо было, к примеру, понять радиационную обстановку… Это было в первую ночь… Машины есть, а водителей нет…

– Вы где были?

– В Припяти. Жили там первые три дня в гостинице… Итак, дали мне машину, дозиметрический прибор поставил рядом… Кстати, на вторую ночь мне дали молодого парня в водители, но его не взял… Радиационная обстановка начала резко ухудшаться, и уже в городе было полрентгена в час, а кое-где и рентген в час… Я и подумал, мол, зачем молодым ребятам по таким полям таскаться… В общем, сел сам за руль и поехал… Кстати, там никого не надо было заставлять. Скажешь и делают!.. К сожалению, сейчас уже многих нет…

-А что вас больше всего мучило тогда?

- Почему все-таки взрыв произошел именно в тот момент, когда была нажата кнопка «Аварийная защита» Это мне не давало покоя… И я один из двух или трех человек, который не подписал заключение комиссии, расследующей причины аварии. Я не согласился с теми выводами, которые были ею тогда сделаны. Мне как физику было непонятно, почему взрыв совпал с тем мгновением, когда была нажата та кнопка. Реактор начинает глушиться, а он взрывается! Мне нужно было понять природу явления… И уже в Москве мы раскрыли суть происшедшего, и свою позицию довели до сведения всех заинтересованных лиц и организаций…

– К этому мы еще вернемся, а пока вспомним первую ночь. Итак, вы за рулем машины поехали к станции…

– Мне дали задание, чтобы с пожарными и главным дозиметристом мы определили, где брать воду.

– Зачем?

– По наивности еще предполагалось гасить ею реактор! То есть раз горит, значит его нужно заливать… Кстати, некоторые очаги пожара дейсгвительно нужно было гасить водой – перекрытия, строительные конструкции… Мы подъехали к станции. Было точно 22 часа – это я отлично помню… И вдруг на станции как грохнет! Какие-то утробные звуки, будто что-то из ада вырывается… Взлетело что-то из реактора, искры вверх… Смотрим на приборы – все зашкалили! Я кричу: "Быстро под мост!" Никогда в армии не служил, не командовал, а тут приказной тон сразу же прорезался… Когда грохот кончился, радиационная обстановка тяжелая, и я распорядился, чтобы вся группа немедленно вернулась в Припять – рисковать было нельзя…

– Что-то из конструкций упало в раскаленный реактор?

– Нет, это был еще один паровой взрыв…

– Вы сколько пробыли тогда в Чернобыле?

- Улетел я 10 мая, к тому времени я уже переоблучился… 5 мая улетел Щербина, я был в его команде. Но я вызвал своего заместителя, ввел его в курс дела, потому и задержался..,

– Ваши ощущения этих первых двух недель?

– Есть технический аспект: надо понять, что случилось что делать…Это само по себе очень сложно, но это одна грань трагедии. И другое – чисто человеческий аспект. При мне шла эвакуация Припяти, я видел, как пустели деревни, – и это все производит ужасное впечатление. Его трудно передать, надо все видеть собственными глазами…

– Ужасное?

- Противоестественное…

– И можно ли это понять?

– Человек привык жить в определенной среде, и это земля прекрасная… И вдруг приходится уезжать…Вокруг запустение… И отстреливают собак, брошенных и ставших вдруг бездомными… Это все "противу жизни", противоестественно!.. Пришла большая беда… И находились силы, чтобы противостоять ей, постараться уменьшить ее размеры… Я глубоко сочувствовал директору станции, главному инженеру. Мне всегда Брюханов казался исключительно порядочным человеком взявшим на себя фактически всю вину за случившееся…

– Но ведь он не понял, что произошло?

- Не понял… Я ему потом объяснял все происшедшее… Однако он все принял на себя, мол, я директор – значит, и отвечаю за все!

– Но так и должно быть… Ведь первая его информация была ошибочна?

–Он просто не знал, что произошло. Считаю, умыслу у него не было… Даже мы довольно долго разбирались, а в его распоряжении были считанные минуты… Это ошибка нормального человека, который и предположить не мог о возможности такой аварии на его станции…

– Скажите откровенно: есть расчеты проектных и запроектных аварий – неужели тогда не предполагали, что такое может случиться?

– Отдаленные намеки были… Только потом, после аварии мы поняли, что какие-то сомнения возникали, что есть определенные режимы, при которых ввод стержней генерирует положительную реактивность… Весьма маленькую, тогда не предполагали, что она может быть столь большой и катастрофичной… Конструктора какие-то меры принимали…Но честно скажу, в голову подобное не приходило…

– И для науки это стало неожиданностью?

– Эти режимы не обследовались…

– Чем же ваши причины аварии отличаются от общепринятых?

- Сейчас мы все говорим одно, это тогда были разногласия… Итак, авария произошла по следующим причинам. Первое: физические свойства активной зоны были не оптимальными…

– То есть конструкция была неудачной?

– Я не употребляю слово "неудачная", я говорю – не оптимальные …

– Нужно пояснение.

– Соотношение ядер графита и урана было не оптимальным… Грубо говоря, ядер графита было больше, и спектр нейтронов был "перезамедлен"…

– Можно я сформулирую так: это была недостаточно глубокая проработка активной зоны?

– Как журналист и писатель вы употребляете резкие слова, но они не точны… Просто были свои соображения по эффективности работы реактора. Не будем углубляться в "физические дебри", а попробуем пробиться дальше и понять, почему такое произошло в Чернобыле… Итак, вторая причина – конструкция стержней была такова, что в этом "перезамедленном спектре" при вытеснении воды генерируется положительная реактивность. Вместо того, чтобы глушиться, реактор начинает разгоняться… Короче говоря, первая причина как бы выявила все недостатки конструкторские – в других режимах это и не проявилось бы… А дальше уже все понятно: реактор начал "разгоняться", вода вскипела, что дало дополнительную реактивность… И разгон уже пошел на "мгновенных" нейтронах. . Ну а третья причина – ошибки персонала.

– Простите, можно упростить для домохозяек: атомная энергетика работает на «запаздывающих» нейтронах, а ядерная бомба – на «мгновенных» ?

– В определенном смысле, да. В бомбах создают специальные условия, чтобы процессы шли очень быстро, у нас же скорости изменений маленькие… Но, тем не менее, тот факт, что на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС процесс пошел на "мгновенных" нейтронах – катастрофа! Это огромное энерговыделение, разрушение активной зоны, взрыв, выброс, паро-циркониевая реакция, образование водорода и серия новых взрывов…

– Значит, атомный реактор «перешел» в атомную бомбу?

- В очень-очень «медленную»… К сожалению, образные сравнения грешат неточностями…

– Тогда очень боялись сказать правду, то есть назвать аварию «ядерной». Неужели это было неясно?

- Специалистам уже через несколько дней многое стало понятным, иное дело: у нас не было опыта борьбы с такой аварией, и его пришлось приобретать в очень суровых условиях.

– Значит, для вас Чернобыль это…

- …Страшная трагедия! Это самая крупная авария в атомной энергетике.

– Психологически?

– Не ищите иных слов! Это великая трагедия, растянутая по времени…

– А что такое уроки Чернобыля для вас, специалистов?

- Безопасности нужно уделять внимание каждый день! Это главный урок. Безопасность – доминанта нашей жизни.

– И это реально сегодня?

- Сейчас это есть, стало нормой. До Чернобыля, к сожалению, наше понимание было недостаточно глубоким. Некоторые воспринимали АЭС как обычные энергетические объекты.

– И весь смысл существования концерна «Росэнергоатом» в этом?

- Первое – обеспечить безопасность! Недавно прошла встреча «Энергетической восьмерки» – собирались руководители энергетики восьми стран, и министр Евгений Олегович Адамов попросил меня выступить перед ними. Я и сказал там: первое – обеспечение безопасности АЭС, а потом уже все остальное.

– Но, может быть, из-за этого атомная энергетика станет невыгодной?

– Второе: она должна быть конкурентоспособной! Но это после безопасности. Если вы не обеспечиваете безопасности, то об экономичности и говорить не надо…

– Казалось бы, все, кто прошел Чернобыль, должны бы стать противниками атомной энергетики – ведь там мы насмотрелись всякого. Почему же этого не происходит?

– А разве вы не знаете ответа на свой вопрос?

– Я хотел бы услышать ваш…

– Мы понимаем, что там произошло. Возможно, такое заявление и "нескромное", но пусть меня простят, но мы, профессионалы, понимаем, что там произошло и какие меры были приняты для того, чтобы такое исключить. Это понятно.

– Вы рассмотрели «лицо дьявола» и теперь знаете, как он выглядит и как его укрощать?

– Вынужден вновь повторить, что любые образные сравнения грешат неточностью… Мы понимаем происшедшее в Чернобыле в деталях, до тонкостей… В Армении одна из моих дальних родственниц– она работает в детском саду – говорила мне, что правильно закрыли Армянскую станцию. Я убеждал ее: это должны решать профессионалы, нужно иметь убедительные аргументы, чтобы принимать те или иные решения. Она прекрасная воспитательница детей, но она ничего не понимает в ядерных реакторах. Почему мы должны ее вынуждать принимать решения о судьбе АЭС через "всенародный референдум"? И Чернобыль не изменил нашего отношения к атомной энергетике именно потому, что пришло четкое осознание как пройденного в этой области пути, ошибок и достижений, а также оптимального и безопасного движения вперед.

– Если бы причины остались бы невыясненными?

– Конечно, я был бы против, так как не был бы уверен в безопасности станций. Иногда нас представляют некими монстрами, у которых нет детей, родных, близких, чье здоровье и жизнь дороже собственного! Неужели мы ради каких-то амбиций будем подвергать их риску? Неужели мы враги сами себе?

– Вдруг я сейчас понял, что для профессионалов Чернобыль -трагедия вдвойне: и человеческая, и профессиональная…

– Конечно.

– Вы убеждены, что нам жить без атомной энергетики нельзя?

– Безусловно, и причин тому множество. Одна из главных: нельзя вечно пользоваться органическими природными ресурсами. Плюс к этому – "парниковый эффект", который грозит планете. Об этом много говорится и повторяться мне не хочется. В-третьих, природа создала великолепный источник энергии -уран. У него два способа использования – взрывы…

– Это мы хорошо научились делать!

- И станции неплохие!.. Почему же мы не должны использовать этот природный ресурс энергии, который создан Богом для нас?

– АЭС – символ научно-технического прогресса. Не кажется ли вам, что постепенно начинаем отставать от Запада, то есть терять лидерство и в этой области? Вы много контактируете с зарубежными специалистами, не чувствуете признаки отставания?

– Пока нет. Дело в том, что на Западе атомная энергетика тоже "сворачивается", точнее – не развивается столь же интенсивно, как раньше. Я имею в виду Европу и США. Иное дело Юго-Восточная Азия, там сейчас идет ее бурное развитие. Какие-то элементы отставания есть, финансирование науки у нас явно недостаточное, но заделы были в стране большие, а потому мы пока не уступаем другим странам…

-А в будущем?

– Надеюсь, мы развернемся лучше и быстрее их.

– Даже так?

– У нас есть нормальная программа развития, причем весьма реалистичная. Мы надеемся продлить ресурс работы блоков по крайней мере лет на десять, чтобы сохранить и поддержать всю научно-техническую культуру атомной энергетики, которая была создана и которая есть в России. Безусловно, где-то в начале XXI века возникнет экономическая потребность в бурном развитии энергетики, а потому нужно быть к этому готовыми… Такая точка зрения не нравится на Западе, они хотели бы ликвидировать нашу атомную энергетику (как и отрасль в целом!), но мы обязаны поддерживать ее, чтобы не растерять научно-технический потенциал России. Мы достраиваем ряд энергоблоков – третий на Калининской, первый на Ростовской и пятый на Курской АЭС. Это тоже реальная программа. И мы не просто достраиваем, но делаем их самыми современными…

Так что мы живем, работаем… И у нас в стране есть уникальнейшее достижение – это быстрый реактор на Белоярской АЭС. Это мировое достижение, оно признано всеми и везде – так что я не бахвалюсь… И то, что в проектах есть строительство БН-800 на Южном Урале – значит, мы размышляем и заботимся о будущем.

– У вас уже сложилась психология «рыночника» ?

– Я понимаю их, ориентируюсь на рыночные отношения, воспринимаю нормальный рынок, управляемый государством, где конкуренция заставляет каждого участника делать продукт лучше… Такой рынок я считаю явлением положительным. Ну а то, что на самом деле происходит, комментировать не хочу -это очевидно…

– Ну а атомная энергетика?

– Хотя в Америке она находится в частном секторе, я все-таки считаю, что в наших условиях регулировать ее развитие должно государство.

Академик Федор Решетников:

ОТКРЫТИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ

Академику Решетникову, одному из немногих, довелось и видеть вечность, и открывать бесконечность, и начинать новую эпоху в истории цивилизации. Ведь именно он держал в своих ладонях слитки плутония, из которого был сделан заряд для первой советской атомной бомбы, первые слитки урана-235 и урана-233, а потом и трансурановых элементов, циркония и других металлов, которые требовались "атомному веку".

Истину теперь устанавливать легко: достаточно открыть документ № 142 "Постановление СМ СССР № 5070-1944 сс/оп "О награждении и премировании за выдающиеся научные открытия и технические достижения по использованию атомной энергии", и сразу же становится ясно, что именно делал тот или иной человек, принимавший участие в "Атомном проекте СССР".

Поясняю: "сс/оп" означает "Совершенно секретно. Особая папка". Проще говоря, таким грифом охранялись высшие секреты государства, иони являлись таковыми целых полвека! Наконец-то, некоторые документы рассекречены, и они проясняют многое как в истории страны, так и в человеческих судьбах.

В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1949 года, появившемся вместе с Постановлением, сказано и о моем нынешнем собеседнике:

"За выполнение специального задания правительства наградить:

…ОРДЕНОМ ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ…

355. РЕШЕТНИКОВА

Федора Григорьевича – старшего научного сотрудника".

Естественно, наш разговор начался именно с этого события, так как он стал своеобразной "отправной точкой" в жизни академика Решетникова.

Я спросил его:

– Чем вы гордитесь?

– Недавно отмечалась дата: 50 лет со дня испытания первой советской атомной бомбы. Я горжусь тем, что принимал непосредственное участие в этой работе…

Чтобы получить это признание от Федора Григорьевича мне потребовалось почти тридцать лет! Сначала знакомство было заочное – о Решетникове я услышал впервые в Глазове, куда приехал писать о цирконии, а потом спустя десяток лет мы увиделись – тогда впервые мне, научному обозревателю "Правды", довелось прикоснуться к святая святых "Атомного проекта" – производству плутония. И моим гидом в этой суперсекретной области стал Решетников. Но получилось это невольно, по крайней мере, для него…

Однажды позвал меня к себе министр Средмаша Ефим Павлович Славский.

– Нужно написать о получении плутония у нас, – сказал он. -А расскажет тебе об этом академик Бочвар, он все о плутонии знает… Я ему позвоню, скажу, что разрешил…

Однако академик А.А. Бочвар ослушался своего министра: он всячески избегал встречи со мной, хотя я даже полетел вслед за ним в Алушту, где проходила конференция по топливу для реакторов. Там академик, наконец-то, прямо сказал, что о плутонии он "ничего не знает, и говорить о нем не может".

Спустя несколько лет, когда мы познакомились с академиком Бочваром поближе, он признался:

– Я даже в своем кабинете не произношу слова "уран" и "плутоний", а вы попытались расспрашивать меня! Секретность настолько въелась в наше сознание и образ жизни, что менять свои навыки я не могу… Так что уж извините.

Но приказ министра есть приказ (известно, Славский не привык, чтобы его распоряжения не выполнялись!), а потому в мое распоряжение был предоставлен первый заместитель директора НИИ-9 Федор Григорьевич Решетников. Рассказывал он охотно, хотя ясно было: он ни на сантиметр не отступил от той тропы, что была ему определена режимом. Я понимал, что иначе и быть не может… Но там факты были любопытны, и материал, опубликованный в "Правде" был поистине сенсационным: ведь речь шла о том, о чем не принято было рассказывать в Советском Союзе!

И лишь много лет спустя я узнал, что после публикации статьи "Королек плутония" у Решетникова начались неприятности.

– Меня упрекали в том, что я не назвал какие-то фамилии, -поясняет он. – Но во-первых, я это не мог сделать по соображениям секретности, а во-вторых, всех, участвовавших тогда в работе, просто невозможно перечислить. Впрочем, история сама все поставит на свое место…

– Но главное не требует коррекции: именно вы получили первый слиток?

–Да, я.

– Как же можно получить то, о чем ничего не знаешь?

– Я попытался выяснить: какие же свойства у этого металла. Но мне было сказано – когда получишь его, тогда и свойства изучим…

– Это была ловля кошки в темной комнате?

– Точнее: ловля "кого-то" или "чего-то" совсем неизвестного…

– Прелюбопытное занятие! И теперь, наверное, о нем уже можно рассказать! Впрочем, начнем «от печки»: как вы попали в НИИ-9?

– Благодаря друзьям. Моя жизнь держится на трех китах: семье, работе и друзьях. Им я обязан всем, чего достиг, и они рядом со мной до нынешнего дня… Это действительно, великое счастье… А попал в НИИ-9, как и многие, случайно. У меня два образования: инженер-металлург и инженер-химик. После окончания Академии я работал на заводе, где выпускались пороха для "Катюш"… У меня была сложная жизнь. Деревенский парень, который обучался на украинском языке. Школу окончил с отличием, но грамматики не знал. Пожалуй, это было первое серьезное испытание для меня. И я одержал победу: стал самым грамотным среди сверстников. Может быть, это во многом и определило мой характер, по крайней мере, те черты его, которые характеризуются как упрямство, настойчивость, последовательность… А в институте у нас образовалась компания, где было все самое светлое и лучшее – верность, дружба, любовь. Мы остались вместе на всю жизнь. Одна из девушек нашей компании сообщила, что открывается новый институт, где мне будет интересно работать. В конце концов я оказался в НИИ-9… Это было 21 декабря 1945 года. Через месяц начали организовывать первую лабораторию, и я пошел туда. А через некоторое время было поручено разработать технологию получения металлического урана. Это была ведущая тема не только института, но и всей отрасли.

– Вы уже поняли, что начали работать над атомной бомбой?

- Сомнения исчезли сразу же в проходной. На листке бумаги, прикрепленной на будке, значилось «НИИ-9 НКВД», и это свидетельствовало о том, что дело у нас очень серьезное. Потом листок сняли, но надпись эта стоит перед глазами до сих пор… Так определилась моя судьба.

МГНОВЕНИЕ ИСТОРИИ: "В 1946 г. в институте была создана металлургическая лаборатория № 5 (211). Она разместилась на первом этаже корпуса Б – первого производственного корпуса института. Всего в лаборатории было 4 рабочих комнатыи складское помещение, где долгое время без всякого учета хранилось значительное количество тетрафторида урана. Одна из комнат была бронирована, чтобы в ней можно было проводить восстановительные плавки, характер протекания которых был неизвестен. К этому времени в лабораторию поступило весьма значительное по тому времени количество тетрафторида урана – несколько десятков килограммов. Это позволило уже в конце февраля 1946 г. начать экспериментальную часть отработки металлотермического процесса.

Первые относительно небольшие плавки – до 0,5 кг по тетрафториду – проходили довольно бурно: были и разрывы аппарата с выбросом продуктов реакции, и проплавление аппаратов жидким восстановленным ураном. Все эксперименты проводили в бронированной комнате, а из соседней через небольшие отверстия наблюдали за ходом процесса и «фейерверками» часто сопровождавшими плавки. Стало очевидным, что с ходу эту проблему не решить… Только после привлечения ученых удалось в конце концов отработать технологию.

При проведении одной из плавок в институте едва не произошла трагедия. Температуру реакционного аппарата повысили до заданной, а реакция все не начиналась. Руководитель группы Ф.Г. Решетников вместе с электриком А.Ф. Селезневым решили войти в комнату, чтобы убедиться в правильности подключения нагревателей. Убедившись, что все в порядке они вышли из комнаты, и едва успели закрыть металлическую дверь, как раздался громкий хлопок, сопровождавшийся выбросом продуктов плавки и пламенем. Все, что было способно гореть, – сгорело. Причиной происшедшего была, по-видимому, недостаточно тщательная прокалка тетрафторида урана.

В конце концов технология получения металлического урана из тетрафторида была «отшлифована» в заводских условиях. Эта работа проходила на заводе в Электростали, где раньше изготовлялись артиллерийские снаряды и авиабомбы.

В середине 1947 г. работы по природному урану в лаборатории № 5 (211) в одночасье были прекращены. Лаборатория получила задание разработать процесс получения первого искусственного элемента – металлического плутония".

– Это пока речь идет о природном уране?

– Конечно. Мы дали новую технологию его получения более эффективную и прогрессивную. До этого на заводе была освоена "немецкая" технология. Не буду вдаваться в подробности, но для нашего дела она не годилась. А мы позволили сразу же получать металл в большом количестве и, что очень важно нужного качества. Однако должен заметить – первые блоки металлического урана, которые поступили для реактора Ф-1 пущенного И.В. Курчатовым, и промышленного реактора, где накапливался плутоний, были не "наши", а "немецкие", то есть полученные по технологии, которую выдали немецкие ученые, привлеченные после войны к "Атомному проекту". Я уточняю сей факт, так как "чужого нам не нужно, но и своего не отдадим!" Но опять-таки ради истины скажу: технология у них была варварская – отходы огромные, качество низкое, да и автоматизировать процесс невозможно…

– Но насколько известно, вам удалось преодолеть непреодолимое?

– Это верно. Дело в том, что температуры плавления очень высокие, а потому все, что способно возгоняться возгоняется! И образовавшиеся пары приводили к взрыву, особенно, если в исходных материалах была вода. Наши предшественники не могли преодолеть это катастрофическое препятствие, а нам все-таки удалось избавиться от взрывов… Могу, конечно, подробно рассказать об этом – теперь это никакого секрета не представляет…

– Думаю, технические подробности оставим специалистам. При желании их можно найти в специальной литературе…

– Надо обязательно отметить главное: мы работали в прямой связи с производством – создавали технологии для конкретных предприятий. Кстати, для внедрения новой технологии я приехал на один завод. Говорю главному инженеру: нужно прокаливать исходные материалы, избавляться от воды, иначе ничего не выйдет. Тот "послал меня подальше", мол, "ему на производстве еще водорода не хватает!" Я отвечаю: "Уйти я, конечно, могу и подальше, но потом вам долго меня искать придется!" Так и случилось: вскоре меня начали искать… Внедрили мы наш метод – плавка идет гладко, спокойно, без эксцессов. А что еще нужно для хорошей технологии?

– И куда сразу пошел первый уран?

– На "Маяк". В реактор, где шла наработка плутония.

– А вам что-нибудь «досталось» от разведки? Сейчас выясняется, что практически по всем направлениям «Атомного проекта» были получены сведения из Америки…

– У меня – "алиби": американцы использовали магний, то есть они пошли по другому пути. В определенной степени мне повезло, что разведчики не смогли добыть нужные нам материалы, а потому мы создали технологии более эффективные, чем западные. Приведу один пример: мы загружали столько шихты, что за одну операцию получали до десяти тонн урана! Я впервые называю эту цифру – убежден, любого специалиста даже сегодня она приведет в изумление! Но это именно так, и я считаю, что по металлическому урану мы добились выдающихся успехов.

– Пора переходить к плутонию?

– Да, это следующий этап. Мне повезло опять – у меня хватило ума еще в вузе полюбить очень трудные предметы: физику-химию с термодинамикой и теорию металлургических процессов. Это случилось благодаря тому, что их читал мой учитель академик Вольский. Делал он это блестяще. На третьем курсе он пригласил меня к себе на кафедру работать, и это во многом определило мою судьбу.

СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ: "Его лекции практически никто не пропускал. Он добивался того, что студенты понимали читаемый им предмет, а не заучивали его. Антон Николаевич разрешал на экзаменах пользоваться любой литературой, справедливо полагая, что не зная и не понимая предмет подготовиться к экзамену за 20—25 минут невозможно.

В 1946 году А.Н. Вольский был приглашен на должность научного консультанта металлургической лаборатории. Бывал он 2-3 раза в неделю, но и этого было достаточно, чтобы обсудить полученные результаты и наметить новую серию экспериментов.

Прекрасный человек и ученый, основоположник школы физической химии металлургических процессов цветной металлургии, прекрасный лектор, он был широко известен в нашей стране. Его вклад в становление и развитие атомной науки и техники был высоко оценен. Он был избран академиком АН СССР, удостоен Ленинской премии и дважды Государственной.

Ефим Павлович Славский очень уважительно относится к А.Н. Вольскому. При первой их встрече, когда А.Н. Вольский уже работал в нашем институте, Ефим Павлович тепло обнял его и с доброй улыбкой сказал, обращаясь к окружающим: «Это мой учитель». Как выяснилось, Славский будучи студентом слушал курс его лекций".

– Итак, академик Вольский консультировал вас по плутонию?

– Но ни он, ни мы ничего не знали о свойствах плутония. А потому начали с создания программы, которая включала в себя приблизительно двадцать технологических процессов. Начались многочисленные опыты, постепенно отсекались неудачные…