Текст книги "XX век. Исповеди"

Автор книги: Владимир Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Значит, на очень опасных ядерных установках нужна не только «защита от дураков», но и защита от профессионалов?

- Как ни парадоксально это звучит, но мы такие системы начинаем вводить. Речь идет о компьютеризованных системах, которые будут четко следить за исполнением необходимых инструкций. Ушел второй человек из бункера, как это случилось сейчас, система тут же вводит запрет на работу. Организуем разные «мышеловки» – в одну дверь зашел, код неправильно набрал -дальше уже не пройдешь, тебя не пустят. Теперь будем не только пропуска проверять, но и по рисунку ладони осуществлять контроль – в те или иные лаборатории доступ ограничен… Кстати, и на той площадке, где работал Захаров, такая система внедряется. К сожалению, она еще не действовала в полном объеме…

– Раньше ведь обходились весьма неплохо обычными способами, не так ли?

- Надо полностью исключить, так называемый, «человеческий фактор».

– Это и безопасность, и нераспространение?

- Раньше как было: проверили тебя, прошел медицинскую комиссию – приняли на работу… Медкомиссия раз в квартал, а на спецработах – каждый день… «Органы» тебя проверили-родственники нормальные, психических расстройств нет, советской власти предан, значит, работать будешь надежно… А теперь мы спасаемся и от «внешних» врагов и от «внутренних». Вдруг внутри персонала – по сговору или за деньги – найдется человек, способный принести вред!

– Нельзя ли поподробнее об этой проблеме, которая, как мне кажется, возникла именно сейчас?

- «Внешний» враг – понятие привычное и знакомое. И защита от него – это колючая проволока, охрана, закрытая зона и так далее. А «внутренний» враг– это особое понятие. Обратите внимание: в последние годы нам уже «вбили» в голову, что если зарплату не платят, то такого человека легко можно совратить, мол, за деньги он может и секреты государственные продать. И такое представление постепенно становится привычным, более того, оно оправдывается некоторыми политиками… И постепенно психология человека меняется, она отличается от той, что была при социализме, а потому мы должны вводить системы автоматического контроля.

– Неужели такой перелом происходит и вы его реально ощущаете?

– К сожалению, это реальность. И мы обязаны ее учитывать.

– А когда вы начали работать в отрасли?

– В 62-м году, и фазу же попал на воздушные испытания. Это была последняя воздушная "Сессия", тогда на Новой Земле испытывали самые мощные заряды. Я приехал туда – в октябре были последние воздушные взрывы. Потом я уже перешел "под землю".. . Так что есть возможность сравнивать. В те времена мы полагались на человека, на его сознательность, но теперь это проблематично, а потому начинаем внедрять всевозможные автоматические системы контроля. Кстати, в Лос-Аламосе и Ливерморе, где мне довелось побывать, это существует давно, с самого начала: там такие понятия, как "совесть", "сознательность" не очень-то учитывались. Да, я понимаю – все верят в Бога, но, тем не менее, системы контроля очень жесткие, проверки и перепроверки и так далее. Я так бы сказал: "Полное недоверие к человеку!" При входе покажи, что ничего на объект не заносишь, идешь назад – ничего не выносишь, металла нет, активности тоже – и все записывается в компьютер. Даже если охранник чего-то не заметит, компьютер запишет, и если что-то произойдет, вам обязательно напомнят об этом нарушении, мол, охранника мы уволим за невнимательность, но и вы обязаны понести наказание…

– Такое впечатление, что вы осуждаете подобную систему?

– Мы привыкли к иному, но перестраиваться надо… Наши сотрудники поездили к американцам, посмотрели на их систему "полного недоверия к человеку" и поняли, что ее нужно перенимать. И теперь в научно-исследовательских работах появилась и такая строка: "мера борьбы с внутренним врагом". А это и забывчивость, и халатность, и сговор. И прямой подкуп, в общем все, что может привести к утечке секретной информации и материалов.

– Как все-таки вы попали на Новую Землю? И почему сразу после приема на работу – ведь такое случается редко!

– Я закончил радиотехнический факультет Уральского политехнического института… Мой старший брат еще из Арзамаса-16 был переведен в Челябинск-70, мы с ним списались, и он прислал мне анкету. Взяли, и сразу же подключили к работе -делался спецрадиодальномер. Во время взрыва надо было измерить расстояние от бомбы до самолета. Работа кипела, не считались ни со временем, ни со своими личными заботами – всего себя отдавали делу. Тем более холостым был… И уже в октябре поехал с макетом на полигон, где участвовал в испытаниях. В 63-м году воздушные испытания были прекращены, но работы по дальномеру продолжались… На полигоне под Керчью однажды я пробыл девять месяцев. А ведь только что женился, но такая уж судьба у испытателей – полигоны, командировки и снова полигоны… А в 65-м году переключился на работы, связанные с измерениями при подземных ядерных взрывах. И с тех пор – тридцать лет! – на испытаниях. В том числе и на полигоне в Неваде. Был там три раза, дважды – во время испытаний. Это был совместный эксперимент в 88-м году, а потом контроль за предельной мощностью – это 91-92-й годы.

– Что-нибудь поразило при воздушном взрыве тогда на Новой Земле?

– Я был довольно-таки далеко, а потому увидел гигантское зарево. Чем-то оно напоминало северное сияние… При нем обычно бегут полосы по небу, будто занавес Большого театра закрывается… Но при ядерном взрыве все небо высветилось, и яркие облака на нем… А потом уже подземные взрывы – физически чувствуешь огромную мощь… Кстати, на полигоне в Неваде совсем иные ощущения. Их командный пункт очень далеко от места взрыва, и порода мягкая, а потому ощущения землетрясения после взрыва нет. Кнопку нажали, по телевизору увидели, как поднялась земля, и все! Ощущений сейсмичности никаких нет… А через месяц приехали в Семипалатинск. И были очень близко от эпицентра. Даже я, проработав там 30 лет, так близко никогда не был… А тут земля поднялась куполом, по ушам ударил звук – все это рядом с тобой… Тут уж не только разумом понимаешь, но и физически чувствуешь, какая энергия выделилась!

– Вы только боевыми «изделиями» занимались?

– Не только!.. Начиная с 68-го года, и мирными ядерными взрывами. Мы с вами впервые встретились как раз на Памуке во время гашения нефтяного фонтана. Просто вы об этом не помните…

– Мне было запрещено общаться с «изделъщиками», уж очень вы секретными были тогда людьми!

– Это верно… Да, жарко там было, все плавилось. Помню, суп даже готовили там, где "фонтанчики" газа из земли выходили… И очень тяжело было проводить измерения, так как пленки не выдерживали, а потому приходилось заряжать аппаратуру ночью, рано утром проводить измерения, и тут же пленку обрабатывать. Чуть задержишься, и измерения уже не проведешь…

– А еще что помнится?

– Как буровики эксперимент по выживанию черепах ставили. Было много тампонажных машин, чтобы бетонировать скважину. Невдалеке была емкость для раствора. Давление в ней можно создавать до 30 атмосфер. Они туда черепаху помещают, и секунд через тридцать после подачи давления вытаскивают. Бросают на землю, а черепаха ползет!.. Но конечно же, главное – запомнился сам эксперимент– он для нашего института был первый и удачный! А потом еще в четырех-пяти экспериментах участвовал, в частности, на Кольском полуострове по дроблению апатитовой руды. В 72-м году и в 84-м… Дробили куб – 60 X 60 X 60 метров – ядерным взрывом, а затем снизу по технологической штольне породу вынимали, на фабрике перерабатывали и этим удобрением специальные поля удобряли, выращивали на них пшеницу, убирали и делали муку. И всю цепочку тщательно проверяли, чтобы ответить на главный вопрос: "чисто или нет"? Первый опыт дал положительные результаты, а потому спустя двенадцать лет провели новый эксперимент уже с двумя взрывами. Это не только увеличение объема, но и более мелкое дробление, так как взрывы шли почти одновременно… Но потом программу эту быстро свернули, а чуть позже – в 89-м году – ее полностью закрыли. Был я и на мирных взрывах сейсмозондирования. Это очень интересная и нужная для страны программа – по сути перспективная разведка полезных ископаемых… Да, еще я принимал участие в гашении фонтана на Печоре в 82-м году. За участие в этой работе я получил Государственную премию. Ну а сотрудники из нашего отдела, конечно же, были на всех экспериментах, которые осуществлял наш институт, будь то военные или мирные взрывы.

– Как вы оцениваете программу мирных ядерных взрывов и согласны ли вы с тем, что ее закрыли?

– Там, где связано в работами на выброс, – озера, каналы, плотины и так далее – на мой взгляд, правильно, что закрыли.

Мы, конечно, старались делать "чистые заряды", но все равно "грязь" есть, да и разворочена земля – зрелище малоприятное. А если камуфлетные взрывы, то тут ситуация особая. Я считаю, что если есть остекловывание стенок, то есть идет по сути геологическое захоронение, то использовать такие подземные взрывы полезно и нужно. Это гораздо лучше, чем просто закапывать отходы, а потому никакого вреда от таких взрывов нет… Сейчас мы продолжаем вести очень важную работу: проводим тщательный анализ – достоинства и недостатки всех ядерных взрывов, которые были осуществлены в Советском Союзе. Это будет оценка по всем направлениям – от экономики до экологии. Думаю, что некоторые эксперименты все же будут продолжаться, международное сообщество поймет их целесообразность… Ну, к примеру, захоронение отходов химических комбинатов. Мы сделали одну полость и туда сливаем уже много лет отходы содового комбината. К сожалению, емкость скоро заполнится полностью, и будет запечатана… А что дальше? Неужели создавать рядом с Камой искусственные водоемы, заполненные содовыми отходами! Убежден, что первыми нас должны поддерживать именно "зеленые", они должны требовать, чтобы мы сделали новую полость для отходов именно с помощью ядерного взрыва… Поверьте, как ни странно это звучит, хочется верить, что так и будет!.. Кстати, эта работа выдвигалась на премию Правительства России, но ее заболлатировали здесь…

– Не понял: где?

– В министерстве, потому что есть не менее достойные другие претенденты… Это весьма любопытная ситуация. Дело в том, что в Министерство среднего машиностроения всегда отбирались лучшие из лучших из выпускников вузов. К примеру, пришло две тысячи человек. Но из них уже на предприятиях тоже отбирали лучших – нельзя ведь всех сделать начальниками!.. Лет двадцать-тридцать поработали, и получилось, что из двух тысяч десять-двадцать человек "выбрались", то есть стали докторами наук, кто-то и в академики попал. Ну а остальные? Это ведь прекрасные талантливые ребята, но в этой среде пробиться не смогли, "выпали в осадок". В то же время где-то в другом месте, в том же сельском хозяйстве, они были бы в лидерах… Минсредмаш по-своему отразился в человеческих судьбах, многих он поднял, но гораздо больше талантливых людей так и "исчезли" в его недрах. Если бы этих людей грамотно рассредоточить по другим отраслям, то везде было бы хорошо… Почему у нас комбайны плохие и ходят один сезон? Да потому, что туда и сталь и людей отдавали "по остаточному принципу" – все лучшее забирали в "оборонку". Конечно, можно и нужно лучше распоряжаться тем богатством, что есть в стране.

– Будем надеяться, что ошибки прошлого будут исправлены. .. А что вы думаете о состоянии современного оружия?

– Российского или вообще?

– Начнем с «супостатов»…

– К сверхточному оружию я отношусь двояко… Сейчас есть такое представление: зачем доставлять куда-то к врагу большой заряд и подвергать воздействию там большую территорию, если можно с точностью до одного метра попасть прямо в бункер. Заряд малой мощности, вплоть до простой взрывчатки… Попадешь в командный пункт, в какой-то спецзавод, в ту же атомную электростанцию, если она под землей, и ты обычной ракетой наделаешь больше беды, чем ядерным зарядом большой мощности… За рубежом уже начали создавать такое оружие.

– Но ведь это очень дорогое удовольствие!

– Конечно! Это суперкомпьютер, установленный внутрь ракеты. И не только он, но и сложнейшие датчиковые системы… Поэтому я считаю, что это оружие слишком дорогое. Конечно, это интересно. И есть ученые, которые этим хотят заниматься, но это возможно лишь при богатой экономике. Но если государство не обладает такими возможностями, то как этим заниматься

– А наше ядерное оружие. Что с ним ?

– Наделали его много. Даже для "нанесения непоправимого ущерба противнику" столько его не нужно. Понятно, что необходимо сокращение. И этой дорогой мы идем. Но никто не предлагает сегодня запретить оружие.

– Кроме Горбачева…

- Он поторопился немного… «Закрыть» и «открыть» всегда очень трудно, да и необходимо ядерное оружие. Другое дело -количество его и безопасность. Это забота и специалистов, и политиков, и военных. То, что оружие нужно – у меня сомнений нет. Сокращать его надо. И повышать безопасность тех «изделий», что находятся в эксплуатации. Но для этого тоже нужны деньги… Допустим, мы сокращаем число предприятий, производящих ядерное оружие. Будем выпускать «изделия» только для замены стоящих на вооружении. Однако консервация производств, хранение материалов, создание новых рабочих мест и новых предприятий – все это требует больших денег. Тем более, что многое происходит в закрытых городах… В Москве все гораздо проще. Был институт, где работало две с половиной тысячи человек, а теперь осталось чуть более тысячи, а остальные устроились в коммерческих структурах, в банках, в кампаниях – высокого класса специалисты не пропадут. Но в закрытых городах такое невозможно… Когда-то государство пригласило их в такие города, во многом ограничило их права, а теперь что же – вы не нужны! Нет, так нельзя…Конверсия -долгий и сложный процесс. И постепенно он идет в отрасли. По-моему, в прошлом году единственная отрасль в стране – наш Минатом – дала прибавку в четыре процента. И это не за счет оборонного заказа – его доля снижается, а за счет сугубо мирной продукции. Думаю, особого секрета не выдам, если скажу, что «оборонка» в министерстве занимает всего шесть-семь процентов!

– Не может быть!

– Это реальность. Но средств, к сожалению, не хватает. Сейчас испытания запрещены, нужны эксперименты с макетами, с обычными взрывчатыми веществами, и так далее. Подтверждение безопасности боеприпаса – это комплекс разных мероприятий, и они требуют финансирования. Так что процесс разоружения нельзя рассматривать как "экономию денег" – это неверное представление. И гонка вооружений, и гонка разоружений – это весьма дорогое удовольствие, но иного пути нет.

– И в этой области мы сотрудничаем с американцами?

– Идеология очень проста: "мы делаем ядерный боеприпас для того, чтобы он был, но не применялся". В этом смысл ядерного сдерживания… Значит, боеприпас должен быть безопасен, работоспособен и надежен. В части безопасности и сохранности лаборатории США готовы с нами сотрудничать. И мы обмениваемся информацией, на несекретном уровне. "Сохранность" -это чтобы никто не украл. А "безопасность" – чтобы без команды не взорвался. Но что касается надежности, выполнения боевых задач – то тут полное молчание, обмена такой информацией быть не может… В Договоре о прекращении испытаний сказано, что они могут быть возобновлены при необходимости, а следовательно, российский полигон на Новой Земле нужно поддерживать, но там сейчас обстановка очень сложная.

– Представим на секунду, что мы закрываем всю атомную промышленность разом. Но у нас остается какое-то количество ядерного оружия. Может быть, нам хватит его лет на тридцать?

- Нет, не получится. Есть срок годности у оружия. Ядерный боеприпас– это не винтовка Мосина, которую смазал и храни десятки лет. Ядерное оружие – «живое»… Приведу такой пример. В США закрыли завод по производству трития, который используется в термоядерном оружии. Пока используют ранее наработанный. Но сейчас уже планируют строительство нового завода, иначе они не смогут поддерживать на должном уровне свой ядерный потенциал. Этим я хочу сказать, что по отношению к ядерному оружию стереотипные и привычные решения не всегда подходят, потому что в нашей области очень многое весьма специфично. Хоть период полураспада плутония 24 тысячи лет, но он постоянно «живет» – может переходить из одной фазы в другую, взрывчатка и другие материалы стареют, влияет газовая среда и так далее, и тому подобное. Я перечисляю эти процессы просто для напоминания: когда принимается политическое решение, нельзя забывать о законах физики – они ведь на лозунги и призывы не очень реагируют…

Владимир Соловьев:

«МИР» УЛЕТАЕТВ БУДУЩЕЕ

Современникам всегда трудно оценивать происходящее. Требуются века, реже – десятилетия, чтобы в полной мере понять, какое место занимают события, участниками и свидетелями которых мы являемся, в истории человеческой цивилизации. Жаль, что в нашем распоряжении нет "машины времени", и нет возможности убедиться в справедливости вывода Артура Кларка: "Чтоб отыскать событие, сколько-нибудь сопоставимое по значению с начавшимся устремлением людей в космическое пространство, следует, на мой взгляд, углубиться в прошлое намного дальше эпохи Колумба, дальше Одиссея и даже дальше Питекантропа. Я имею в виду тот момент, когда наш общий предок впервые выбрался из моря на сушу".

Человек сейчас "выбирается" с земной суши на космический вольный простор, а мы, уже привыкшие к этому, не уделяем должного внимания подвигам и усилиям тех, кто идет в первых рядах. И в первую очередь я имею в виду полет орбитальной станции "Мир".

Мы сидим в знакомом кабинете руководителя полетами в ЦУПе. Тут он был всегда, вот уже добрые четверть века. Тогда из Подмосковного Центра управления впервые шло управление полетами по программе "Союз-Аполлон", и я об этом хотел спросить Володю Соловьева, зная его причастность к тому событию, но сразу этого делать не стал, чтобы не предаться воспоминаниям – все-таки нам есть о ком поговорить и что воскресить в памяти. А потому разговор пошел о нынешнем дне…

– Что сегодня радует в «Мире» и что огорчает?

– Ответ достаточно простой. "Мир" – это пилотируемый комплекс. Радует то, что он до сих пор "экспортный". Хорошо известно, где наша страна находится по своему развитию и благосостоянию – то ли третий десяток, то ли шестой: разные авторы приводят разные цифры… В общем, мирового уровня товаров очень мало, и "Мир", безусловно, в лидерах… Я и сам до сих пор удивляюсь, сколько на нем передовых технологий, в том числе и проведение экспериментов, организация работ и так далее. И эти технологии весьма привлекательны для всего остального мира – ничего подобного в других странах сделать не могут! Много американцев летало, сейчас француз там находится, – неужели они работали бы на "Мире", если бы это можно было сделать в другом месте! Так что там находится много такого, о чем в прессе пишется – "на мировом уровне". И это, конечно же, радует…

ТОЛЬКО ФАКТЫ: "Орбитальная станция «Мир» была выведена на орбиту 20 февраля 1986 года. Конфигурация комплекса сейчас такова: базовый блок, к агрегатному отсеку которого пристыкован модуль «Квант», у боковых стыковочных узлах находятся модули «Квант-2», «Кристалл», «Спектр»и «Природа». К модулю «Кристалл» присоединен специальный стыковочный отсек, куда причаливают корабли «Шаттл».

Общая масса комплекса «Мир» с двумя пристыкованными кораблями 136 тонн. Суммарный объем герметических отсеков около 400 кубических метров".

… Что огорчает. У нас есть определенные заделы, сформирован хороший коллектив по эксплуатации орбитальных объектов, наработан бесценный опыт. И соответственно есть возможность не только продолжать работы на орбите, но и поднимать их на новый уровень… Однако из того, что у нас по сути дела нет правительства, нет заинтересованности в таких работах, то они двигаются с очень большим трудом или вообще стоят. Финансирования практически нет. Мы пытаемся вкладывать какие-то заработанные нами же деньги, но этого явно недостаточно. Какое-то полное равнодушие, безразличие не только к "Миру", но вообще к космонавтике и освоению космоса, и это не может не вызывать неприятных чувств: стараешься, стараешься, а в конце концов все кошке под хвост… Прости за несдержанность, но это так и есть!..

– В правительстве многие понимают так: мол, дайте вам денег и все. Там не понимают, что это создание новых технологий, что это поднятие на новый уровень жизни в стране, не так ли?

– Американцы после завершения программы "Аполлон" -полета на Луну, долго анализировали сделанное и пришли к выводу, что самое главное в этом проекте не сам полет, а то, что они смогли все организовать. Программа сложная, она потребовала нестандартных и непривычных решений и в области техники, и в организации работ. В короткий срок они этого добились. И все технологии, созданные для полета на Луну, удивительным образом прижились в очень разных областях, в частности, они используются и в Пентагоне. И то существенно меньшее количество генералов у них, чем у нас, как раз заслуга программы "Аполлон".

– А как у нас повлиял «Мир» на тех же военных?

– Прямые воздействия всегда трудно выявить… Часто говорят об окупаемости космонавтики. Тут недопустимы примитивные оценки и выводы. Сам по себе космический полет никогда не окупится… Это как движение вперед, будто ледокол лед рубит… А как это сосчитать! Самая сложная проблема – это внедрение нового, что мы получаем, в рутинные области.

– Но ведь американцы это делают!

– Нас и американцев очень трудно сравнивать. Последние шесть-восемь лет мы активно сотрудничаем с американцами, не по одному десятку раз побывали в их центрах, появилось много друзей – в общем, мы плотно с ними взаимодействуем, многое переплелось… У них совершенно иной подход, чем у нас. В нашей истории было время, когда не успевали еще даже подумать, а деньги уже давались – в то время создавался "Союз", на Луну собирались лететь, разворачивали программу "Бурана"…

– Было, конечно же, не так…

- Такое создается впечатление, сравнивая те времена и нынешние… Не было особых ограничений. Но даже их нельзя сравнивать с нынешними в Америке! Хотя НАСА все время жалуется, что средств не хватает, а бюджет агентства почти такой же, как у России… Достаточно сказать, что годовой полет «Мира» со стартом всех экипажей, с грузовыми кораблями, со спутниками связи, с наземным измерительным комплексом «стоит» 250 миллионов долларов. Один полет «Шаттла» на неделю – 500 миллионов! Ну как тут сравнивать!

– Всех сейчас волнует: что же будет с «Миром» ?

– Что будет? Что будет… Не знаю я, что будет!..

– И все же?

– Как руководитель полета я лучше других понимаю, что утопить станцию несложно, но очень обидно – ведь действует нормальная станция, нормальный комплекс, и он может работать и работать… Не нужно обращать внимания на вопли злопыхателей, мол, нужно ремонтировать то или иное – ничего в этом необычного нет. А вот если проанализировать то, что мы делаем на "Мире", то выясняется: науки там много… На "Мире", невзирая на неприятности, связанные с разгерметизацией модуля, находится в рабочем состояние большое количество уникальной аппаратуры – только медицинского оборудования около 2-2,5 тонн! И, как уверяют специалисты, не только наши, но и заморские, на Земле трудно найти такую лабораторию, в которой было бы аккумулировано такой высококачественной и высокоточной медицинской техники. По нашим прикидкам, стоимость научного оборудования на "Мире" более ста миллионов долларов. И что же, все это сбросить сразу в океан! Мне по крайней мере решиться на это трудно,.,

ТОЛЬКО ФАКТЫ: «Самым первым экипажем на „Мире“ были космонавты Леонид Кизим и Владимир Соловьев, стартовавшие 13 марта 1986 года на корабле „Союз Т-15“ и прибывшие на борт станции 15 марта. Этот экипаж затем осуществил перелет на станцию „Салют-7“, где завершил программу работ на этой станции. Затем космонавты вернулись обратно на „Мир“, захватив с собой около 600 килограммов научной аппаратуры».

– …Мы перевезли фотографию Гагарина. Она несколько лет отлетала на "Салюте", а потом на "Мире", и в каждом телерепортаже мы ее видим.

– Ностальгия по тем временам?

– Нет, но идея перелетов между "Салютом" и "Миром" была хорошая, хотя родилась она не от хорошей жизни… Мы и предлагали сохранить преемственность: была возможность перевезти научную аппаратуру с "Мира" на Международную Космическую Станцию. И уже не "Союзом" – мы могли взять лишь несколько сот килограммов, а "Шаттлом" – тут уж вес тоннами измеряется. И научное оборудование продолжало бы работать, не нужно было тратить деньги на изготовление нового, на доставку его на орбиту, на проверку…

– Что же мешает это сделать ?

- Сейчас уже это невозможно – плоскости орбит теперь совпадут с запущенными элементами МКС лет через семь, а столько с «Миром» мы не продержимся… Так что теперь ни технически, ни баллистически такой перелет от «Мира» к МКС невозможен. Мы упустили такую прекрасную, на мой взгляд, возможность. Возможно, сыграли роль чисто политические мотивы – американцы не хотели , чтобы «Мир» стал элементом МКС. Но мне эта идея очень нравилась!

– «Родилась не от хорошей жизни» – почему?

– На "Салюте-7" события развивались драматически. Экипаж Володи Васютина вынужден был из-за его болезни экстренно прекратить полет. А на борту осталось довольно интересное оборудование, в частности, для наблюдением за атмосферой. Но оно нуждалось в наладке. В общем, на "Салют" нужно было срочно лететь. С другой стороны, Генеральный конструктор Валентин Петрович Глушко пообещал Генеральному секретарю ЦК КПСС в очередному съезду партии (по-моему, он стал последним) запустить станцию "Мир". Первый модуль "Мира" долго летать в беспилотном варианте не мог. Таким образом, было две станции, а корабль "Союз" только один. Вот и возникла "патовая ситуация" – туда и туда надо лететь. И тогда родилась идея о перелете. Сначала поработать мы должны на "Мире" пару месяцев, а потом перебраться на "Салют-7" и с него вернуться на Землю. На "Мире" мы встретили два грузовика, смонтировали оборудование, теперь уже "Мир" мог работать без экипажа. В этих же грузовиках пришло кое-что для ремонта "Салюта". Мы перегрузили все в орбитальный отсек "Союза" и отправились на "Салют-7". Начали там работать, сделали два выхода в открытый космос. Провели испытания раскладывающихся ферм, которые теперь используются и на "Мире", и на Международной Космической Станции. И вот тогда Валерий Рюмин, он был руководителем полетов, сказал, что мы – последний экипаж на "Салюте", а потому нужно снять научную аппаратуру и перевезти ее на "Мир" – зачем же добру пропадать! Мы вернулись на "Мир", еще поработали там, а потом вернулись оттуда домой.

– Еще хотелось бы слетать?

– Конечно. Но меня не пускают, к сожалению…

– Уже более десяти лет руководителем полета – когда было тяжелее всего ?

– Есть трудности многомесячные, растянутые по времени… Есть сложности, связанные с полетом: когда происходят эксцессы… Было несколько сложных стыковок… Соударение со "Спектром" – поволновались сильно… Но наша задача и состоит в том, чтобы предусматривать и "обходить" сложные ситуации.

ТОЛЬКО ФАКТЫ: "На борту «Мира» сейчас работает экипаж 26-й основной экспедиции космонавты Геннадий Падалка и Сергей Авдеев. Международные экипажи основных экспедиций стали работать на станции с 1995 года. Первый из них с участием астронавта США, второй – с участием астронавта Европейского космического агентства. С марта 1996 года по июнь 1998 года вместе с нашими космонавтами постоянно работали астронавты США. Они сменяли друг друга.

Проведено 15 экспедиций посещения. 14 из них были международными с участием космонавтов Сирии, Болгарии, Афганистана, Франции (пять раз), Японии, Великобритании, Австрии, Германии (дважды), Европейского космического агентства. Осуществлено к «Миру» девять полетов «Шаттла», во время которых на станции побывало 37 астронавтов США, один астронавт Канады, один – Европейского космического агентства, один – Франции и четыре космонавта России.

Всего на «Мире» побывало 102 человека. Совершен 71 выход в открытый космос и три выхода в разгерметизированный модуль «Спектр». Общее время в открытом космосе – 336 часов 32 минуты.

Для обеспечения работы экипажей на «Мир» было отправлено 18 автоматических кораблей «Прогресс» и 40 кораблей «Прогресс М». Они доставили на борт более 130 тонн различных грузов".

– С американцами как работалось на «Мире» ? Иначе, чем в те времена, когда проходил проект "Союз – Аполлон" ?

- Тот период, конечно же, я прекрасно помню, но с другой стороны, чем вы. Я занимался подготовкой к старту «Союзов» -их было два. И я начинал и завершал этот проект на космодроме Байконур. Месяц до пуска там сидел, весь полет там же был, и вернулся в Москву только после посадки экипажей. Так что мне трудно судить, как шло управление полетом тогда… А вот что касается нынешних наших дел с американцами, то, конечно же, не все гладко проходит. Я сказал бы даже – «тяжело». И у них, и у нас все инструкции «написаны кровью», как говорится…

У нас создана система, которая обеспечивает определенную надежность полетов. Плоха она или хороша – это не имеет значения: она проверена жизнью. Они точно также запускают свои аппараты в агрессивную среду, у них точно также горели и гибли люди, и поэтому у них есть своя линия, не всегда совпадающая с нашей. Они привыкли к своей документации, к своему оборудованию. И когда мы плотно сошлись, то самое трудное было – найти взаимопонимание. "Притирка" шла сложно и трудно. У них, кстати, тоже достаточно сложная бюрократическая машина, и преодолевать ее нелегко. Но надо отдать нам должное: мы нашли взаимопонимание во всех вопросах, и это обеспечило нормальную совместную работу в космосе и в прошлом, и в будущем.

– После «Мира» вы автоматически переходите всей командой на работу с Международной Космической Станцией?

– Мы уже сейчас управляем ею. С 20 ноября 1996 года мы работаем с первыми элементами МКС – "Зарей" и "Единством". Так что для нас эта станция уже действует.

Вячеслав Булавкин:

БИЕНИЕ СЕРДЦА РАКЕТ

– Хотелось бы, как Амундсен, первым покорить Полюс?

- У меня такое ощущение, что это я делал много раз…

– В таком случае я процитирую великого путешественника. Он сказал: "Сила воли – первое и самое важное качество искусного исследователя. Только умея управлять своей волей, он может надеяться преодолевать трудности, которые природа воздвигает на его пути. Предусмотрительность и осторожность одинаково важны: предусмотрительность – чтобы вовремя заметить трудности, а осторожность – чтобы тщательным образом подготовиться к их встрече". Вы согласны?