Текст книги "XX век. Исповеди"

Автор книги: Владимир Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

-А ваша система выдерживает?

– Мы испытали ее в Арзамасе-16 и убедились, что она выдерживает не только первый взрыв, но и второй… Все "сухопутные" будут сбиты, они не дойдут до цели. А "морские" выигрывают тем, что у них есть возможность маневрировать точкой старта. Можно прийти к Южной Америке и стрелять оттуда, уйти к Северному полюсу и оттуда нанести удар, если это потребуется. И теперь уже американцам приходится защищаться со всех сторон, что экономически невозможно. Они знают, как делать глобальную систему защиты, но даже они не способны создать ее с точки зрения экономики – слишком дорого!

– Вы иногда произносите «американе» – так их называл Сергей Павлович Королев.

– Те, кто с ним работал, иногда так их именуют… Мы часто это слово употребляли – ведь они были нашими потенциальными противниками. И по Америке готовились стрелять, что тут греха таить… Кстати, у лодок есть еще одно преимущество: в океане они могут ближе подойти к цели, и стрелять по иным траекториям. И если стандартное время подлета 30-35 минут, то в этом случае время резко сокращается, а значит, сложнее принять контрмеры. В принципе "морское" оружие более страшное, чем "сухопутное". И я это говорю не потому, что работал в этой области, а просто фиксирую реальность.

– Вы принимали участие в переговорах по разоружению?

- Нет. Но, тем не менее, считаю, что Договор СНВ-2 надо немедленно ратифицировать.

-Почему?

- Этот договор устанавливает границу количества «голов» для США и России. В каком состоянии мы находимся? Американцы могут иметь сколь угодно «голов» – сколько им экономика позволяет, столько у них и будет боеголовок. А наша экономика не допускает и трех тысяч, которые определены СНВ-2. И получается _ у них сколько хочешь, а мы сделать не можем столько, сколько определено договором. Поэтому мы вынуждены обязательно ратифицировать СНВ-2, тем самым хоть как-то заставить американцев определить «потолок» боеголовок.

– Неужели так плохо?

- Мы физически не можем реализовать три тысячи боеголовок. Мы накапливаем «Тополя», а у каждой ракеты всего одна «голова». Это слишком дорого, да и не нужно, потому что, как я уже говорил, возможности у «сухопутных» ракет гораздо ниже, чем у «морских». Нелепо получается: в «Тополя» вкладываем деньги, а «морскую» компоненту разоряем.

– Неужели это уже видно? Или процессы пока идут подспудно и видны только специалистам?

– "Морскую" составляющую разорить очень легко… И делается это очень просто. Подводная лодка должна проходить "послепоходовый ремонт" -это профилактическое мероприятие, которое обязательно должно быть. Без этого лодка в поход в следующий раз не пойдет. Через 10-12 лет лодка должна проходить капитальный ремонт. Там меняются разные прокладки, ставится новое оборудование, заменяются агрегаты, ресурс которых исчерпан и так далее. После этого ремонта лодка становится как новая. Без капитального ремонта лодку пускать в поход просто нельзя. Если тебе нужна лодка в строю, то хочешь-не-хочешь, но капитальный ремонт делать надо. Но сегодня флоту денег не дают. И если "послепоходовые ремонты" еще проводятся, то на капитальные средств уже не хватает. Лодка автоматически выводится из состава действующих. То есть ничего не надо специально делать для разоружения – флот сам по себе постепенно разоряется…

– По-моему, у нас сейчас 150 лодок стоит на приколе – я где-то об этом читал?

- Я знаю лишь о тех лодках, где стоят баллистические ракеты. Точно могу сказать: сейчас выведены из строя уникальные две лодки «Тайфун» только потому, что нет денег на капитальный их ремонт. Это безумное расточительство – ведь подводные лодки стоят очень дорого! Нет сомнений: надо давать деньги на капитальный ремонт лодок, на которых стоят баллистические ракеты, и тем самым можно продлить их физическое существование до 2010 – 2015 года. Это реально! Но нужны деньги, кстати, гораздо меньшие, чем на создание новых лодок и массы «Тополей».

– Кадры ржавеющих лодок у причалов производят жуткое впечатление!

- И они опасны, потому что на них есть атомные установки. А если эксплуатировать лодку нормально, то и безопасность обеспечивается, так как поддерживаются параметры, заложенные проектом. Кстати, с точки зрения надежности лодочные реакторы сейчас работают очень неплохо. Но ситуация резко меняется, когда лодка остается без присмотра, без ремонта… Такая вот ситуация с флотом. Кстати, большим начальникам ничего не надо придумывать: хочешь поддерживать высокую боеготовность флота, просто выполняй все инструкции, которые есть.

– Американцы знают об этой ситуации?

– Они не только прекрасно информированы, но и дают точные цифры боеголовок, которые мы можем поставить на "Тополя" и на лодки. И они намного меньше, чем по Договору СНВ-2. А это говорит о том, что нужно немедленно выходить на СНВ-3 -договор, который надо заключать между всеми ядерными державами, а не только между США и Россией. Нужно, чтобы сокращали ядерные вооружения все страны, обладающие этим оружием, иначе они скоро могут превзойти по количеству "голов" Россию – процесс наращивания арсеналов у них идет довольно быстро.

– Но Госдума не торопится с ратификацией!

– Создается впечатление, что они играют в какие-то политические игры и очень плохо знают реальное положение вещей. Хочу вновь повторить: затяжка с ратификацией Договора СНВ-2 выгодна только Америке.

– На вашем коллективе процесс разоружения сказался плохо -не стало основной работы. Чем же вы сейчас занимаетесь?

– Ракетную тематику мы все-таки сохранили, правда, ею занимается намного меньше специалистов, чем раньше. Нет молодежи, остались в основном мы, старики. Те, кто прикипел к оборонке… Это серьезные умные люди, которые сегодня могли бы обучать молодежь, но денег не дают на это… Они работают фактически не получая зарплаты… Очередь на зарплату составляет два года… Какой же молодой специалист пойдет на такую работу!

– И, тем не менее, выживаете?

– Жизнь едва теплится. Работаем по нескольким темам для обороны и занимаемся космосом – участвуем в подготовке к пуску "морских" ракет, с помощью которых теперь запускаются искусственные спутники Земли.

– Раньше вы не занимались космосом?

– Физически мы не могли этого делать, так как были загружены "морскими делами" очень сильно. Это сейчас такая возможность появилась. Хотя коллектив сократился в три раза, тем не менее, такие работы мы способны делать. Однако заказов по космосу мало – тут конкуренция большая.

– А конверсия ?

– Гражданских программ много, направления разные, но все упирается в экономику. В стране нет денег, а потому финансирование конверсионных программ отсутствует. Конверсия не может обеспечить нормальную жизнь НПО "Автоматика". Приведу простой пример: мы много занимаемся медициной, сделали уникальное оборудование и приборы. Однако больницы не могут их закупать из-за отсутствия денег. Ну а западники тут как тут. Они предлагают свою аппаратуру с отсрочкой оплаты на пять лет! И естественно, медики на это идут, следуя той самой притче об осле и шахе – то ли шах помрет, то ли осел за это время…

– Что-то не чувствуется в ваших словах оптимизма?

– Я боюсь, что институт и опытный завод не выживут, а название НПО "Автоматика" останется лишь в истории…

483

484

Академик Виктор Коротеев:

ЗАПОВЕДНИК МОЕЙ МЕЧТЫ

Мы разминулись на несколько лет. Судьба забросила в Миасс, там я сразу же поехал в Минералогический музей, чтобы познакомиться с уникальной коллекцией, но Коротеева не застал: он уехал в Екатеринбург, где возглавил новый институт, а тут оставил лишь добрую память о себе да и любимую дочь, которая пошла по стопам отца, то есть, как и он, начала служить науке.

О Коротееве и его директорстве рассказывал мне профессор Чесноков. Борис Валентинович стал Демидовским лауреатом, и это было поводом для обстоятельного с ним разговора, плюс к этому он прослужил в Ильменском заповеднике много десятков лет, и знал о его судьбе почти все, в том числе объективно оценивая роль всех его руководителей. На мой вопрос: "Чем вы гордитесь?", он ответил весьма неожиданно:

– Прежде всего тем, что мне удалось некоторое время поработать с Виктором Алексеевичем Коротеевым. Сюда мы попали все по-разному, были в основном молодыми, пожалуй, я был самым старшим, но атмосфера была создана директором великолепная. И в творческом плане, и в общественном. В частности, все сейчас любуются зданием института, музеем Ильменского заповедника. А ведь все это мы сделали собственными руками!.. Утром Коротеев заходит в сапогах, рукавицах, телогрейке и говорит: "Пошли!" И мы шли работать строителями и штукатурами… Честно говоря, нашлось несколько человек, которые отвечали, мол, они работники Академии наук и предоставьте им соответствующие условия… Этих людей, конечно же, нет здесь. Никто их не выгонял, просто сами ушли. Так что я благодарю судьбу, что оказался в этом коллективе…

При нашей встрече с академиком Виктором Алексеевичем Коротеевым я рассказал ему о том, что его в Миассе помнят, любят, всегда ждут.

– Эта любовь взаимная, – улыбнулся он. – При любой возможности я стараюсь бывать в заповеднике, все-таки там прошли лучшие годы жизни… Впрочем, Ильменский заповедник и институт – это уже зрелость, и в определенной степени попал туда я случайно…

– В таком случае начнем «от печки»: чем вы гордитесь – я имею в виду вашу область науки?

– Очень непростой вопрос, и отвечать на него сложно. -Почему?

– У каждого достижения в науке есть истоки, и о них обязательно нужно сказать…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА (ИЗ ОФИЦИАЛЬНОЙ СПРАВКИ): "Академик РАН В.А. Коротеев родился в 1937 году, русский, доктор геолого-минералогических наук, профессор, директор Института геологии и геохимии им. А.Н. Заварицкого Уральского Отделения РАН.

Основные научные интересы и достижения В.А. Коротеева лежатв области палеовулканологии, геотектоники и металлогении. Он является одним из пионеров становления и развития палеовулканологии – нового научного направления в теоретической геологии и внес значительный вклад в его развитие… Синтез полученных материалов позволил решить многие научные вопросы о геологической природе вулканических поясов Уральского типа, их истории формирования и особенностей строения. Впервые для Урала В.А. Коротеевым с коллегами было доказано наличие древней океанической коры, фрагменты которой сейчас представлены офиолитовыми комплексами. Список научных трудов В.А. Коротеева включает в себя 216 наименований, в том числе 6 монографий".

– …В таком случае я обязан спросить: почему именно горные науки?

- Мне всегда везло… Я закончил школу в небольшом городке на Волге – Чапаевске, знаменитом тем, что там производилось и уничтожалось химическое оружие. Там я прожил 16 лет, закончил школу и уехал в Томск, чтобы поступить в вуз.

– Почему именно Томск?

– Этому мои друзья всегда удивлялись, а на самом деле это и есть "везение"! Ведь можно было поступать и в Казани, ив Свердловске, но только в Томске была специализация «вулканология», которой я бредил с детства.

– Странно… Насколько мне известно, вулканов на Волге нет…

– Но буровые были! И мы, мальчишки, смотрели, как рождаются скважины. Было очень интересно узнать, что там, в глубине… Но все-таки в моей судьбе решающую роль сыграла учительница. Она приехала из Томска, преподавала у нас географию. Она заметила, что трое из нас – я, мой приятель и одна девушка – мечтают стать горняками, а потому сразу же сказала: "Хотите получить хорошее образование, поезжайте в Томск!" Мне повезло, что я поверил своей учительнице. Школу я закончил с медалью, и хотя опоздал к началу экзаменов, все-таки поступил. Правда, был принят условно – без стипендии, без общежития. Тогда конкурс был страшный… Я спросил у декана: "А как же мне жить?" Его ответ запомнил навсегда: "А разве вам старшекурсники лопаты не передали для разгрузки угля!" Те лопаты, действительно, были отличные: удобные, ручки от студенческих рук отшлифованы…

– Не оставили на память?

- Нет, передал через год новым первокурсникам, а мозоли на ладонях еще много лет не сходили. Правда, потом новые появились, но это уже на практиках, в экспедициях. После 59-го года поработал в разных местах, стал уже старшим геологом на золотом руднике в Мариинской тайге. Туда и получил направление, хотя дипломная практика была не «золотая» – я был на трассе Абакан-Тайшет. Там вели съемку, открыли одно месторождение, потом два года его осваивали… Но вскоре мне опять повезло: меня отозвали в Свердловск, где расширялся Уральский филиал Академии наук СССР, и нас, молодых специалистов с производства – всего сорок человек, собрали для «усиления» науки Урала. Нам дали право выбора, и я осуществил свою детскую мечту – начал заниматься палеовулканизмом.

-Действительно, везение!

– Это и сейчас не всем понятно, а тогда тем более – рождалось новое направление в науке, и совсем неясно было, куда оно приведет нас. Впрочем, мы сразу же отправились на конференцию в Ереван, где наш шеф сделал доклад об остатках "вулканических построек" на Урале. Никто, конечно же, не поверил этим данным…

– Какие вулканы на «седом Урале»?!

– Именно так и воспринималось все, хотя в литературе лавовые потоки описывались задолго до наших начинаний. Так что можно сказать, что шло новое открытие хорошо забытого старого. Наша группа постепенно росла, началось создание лаборатории. Все шло в больших трудностях, так как речь шла о нечто непонятном и "никчемном". Однако мы упорно шли вперед, так как знали: только в борьбе рождает все новое и нужное. Если все благополучно, то чаще всего успех так и не приходит.

– Какое же тут везение?

– Борьба шла за существование, а везение в том, что я попал в жесткие руки Геннадия Фомича Червяковского, который был чрезвычайно организованным человеком, бесконечно преданный науке. Вокруг него была молодежь – нас было шестеро, и он приучил нас работать. Прежде всего он начал знакомить с Уральским регионом – мы много ездили. Каждому был выделен объект, мне достался хребет Ерендык в Башкирии… Это был первый мой шаг в палеонтологии. Я сделал кандидатскую диссертацию очень быстро, и для этого не потребовалась аспирантура.

– А самое яркое воспоминание тех лет ?

– Нам дали возможность построить дом своими руками. Я снимал крошечную комнату на окраине Свердловска. Однажды приехала мама и говорит, мол, ты закончил университет, ученый какой-то – разве так можно жить! Приезжай, говорит, в родной Чапаевск: там будешь первым парнем, и все у тебя будет… И вдруг – молодежный дом, и мы, комсомольцы, начали его возводить. Там были геологи, геофизики, металлурги. Всего сорок квартир, два подъезда. Нам дали деньги, но фондов не было… Вот и приходилось все "выбивать". Это была долгая эпопея, но молодость все-таки победила: дом был построен, и мы начали в нем жить нормально. Тут я впервые встретился с Мстиславом Всеволодовичем Келдышем.

– Он вам помогал строить этот дом?

- Конечно! Я приехал в Москву, попал на прием к президенту Академии наук, он внимательно выслушал наши беды и распорядился, чтобы начальство Академстроя выдало «парню с Урала наряд на кран». В Урюпинске этот кран мы добыли, привезли его в Свердловск… И тут этот кран у нас отняли – его забрали на строительство нового Института. Мы попытались «отбить» кран через райком партии, но там нас обвинили во всех смертных грехах, мол. о себе думаем, а не о деле. Дело дошло до секретаря обкома Кириленко. Ему рассказали, что комсомольцы чуть не побили в кабинете секретаря райкома из-за крана. А он в ответ: «Зачем нам такой секретарь, если его молодежь бить собирается!» Все сразу же резко изменилось: мы чуть ли не в героях ходим, претензий к нам нет, но и кран не возвращают… Пришлось дом достраивать без него. Я получил двухкомнатную квартиру – дочке Лене третий год пошел, и началась совсем другая жизнь.

– Гладко все пошло?

- Отнюдь! Выхожу на защиту кандидатской диссертаций, а мне первый вопрос: сколько лет? Отвечаю – 24. «А не рано ли, молодой человек, вам быть кандидатом? – спрашивает один из членов ученого совета. – Я , к примеру, защищал кандидатскую в шестьдесят четыре…» И тут черт меня за язык дернул, говорю: «Я не хотел бы брать с собой кандидатскую туда, в потусторонний мир…» Мне в ответ: « А вы , братец, нахал!» На этом моя предзащита и закончилась.

– Надолго пришлось отложить кандидатскую?

- Не очень, так как вскоре я был назначен ученым секретарем института, а это должность ключевая… И бывшие мои недоброжелатели уже сами предлагали мне побыстрее выходить на защиту.

– Мы забыли о везении. Где же оно?

– Во главе Уральского отделения становится академик Вонсовский. Моя жизнь сразу же делает неожиданный поворот. Он предлагает мне поехать в Ильменский заповедник. Конечно, он очень знаменит своими минералогическими коллекциями, традициями. Там много поколений ученых работало. Однако там много было разных конфликтов, и как ученый секретарь я часто туда ездил, глушил конфликты, успокаивал людей. Склоки из заповедника даже до Москвы докатились… Вице-президент Академии наук СССР Александр Павлович Виноградов сгоряча – ему надоели жалобы – подписал распоряжение о передаче Ильменского заповедника в Главохоту. Это была трагедия для Уральского отделения, и Вонсовский восстал: ему в конце концов удается отстоять заповедник. Он попросил меня поехать лет на пять, построить там институт и музей, а затем вернуться в Свердловск в свою любимую лабораторию палеовулканизма.

– В то время это была глухомань?

- Конечно. Позже к Миассу пришла слава, а тогда для ученого – ссылка. По крайней мере, именно так воспринимали это назначение мои друзья и я. В общем, я сопротивлялся всеми силами. Но однажды позвал меня Вонсовский, как-то дружески сказал: поезжай, это будет твоим поворотным моментом в жизни, и никогда об этом решении ты не пожалеешь… Я понял, что отказывать ему не имею права… Это было в начале января. Жена сказала, что в мае после окончания учебы в школе они с дочкой приедут в Миасс, а пока я должен отправиться туда один. 8 января 1970 года меня привезли представлять коллективу заповедника…

ИЗ ЗАПИСОК АКАДЕМИКА А.Е. ФЕРСМАНА: "Кто из исследователей-минералогов и любителей природы не слыхал об Ильменских горах! О них говорит любой учебник минералогии, перечисляя ряд редчайших минералов или отмечая красоту нежно-голубого амазонского камня. Кто из минералогов не мечтает посетить этот «минералогический рай», единственный на земле но богатству, разнообразию и своеобразию своих ископаемых!..

У самого подножия Ильменской горы, на берегу Ильменского озера, приютилась небольшая станция Миасс, выстроенная из красивого сероватого камня, напоминающего по внешнему виду гранит, но в действительности являющегося редкой горной породой, названной в честь Миасса – миасскитом".

– Многое изменилось с тех пор?

– Здание сохранилось. Но город, конечно же, стал другим. Он быстро развивался – строился автозавод, создавался ракетный центр. Но заповедник оставался заповедником, а потому описание академика Ферсмана, конечно же, оставалось и остается актуальным.

– Интересно, каков был первый шаг? С чего начинает новый директор?

- Япринял участие в Спартакиаде народов СССР, которая началась через несколько дней после моего приезда в Миасс. Я участвовал в лыжной гонке на 50 километров, и выступил весьма неплохо… Сотрудники заповедника восприняли это неоднозначно, мол, директор и на лыжах бегает. А вскоре они убедились, что лыжи директору как раз и необходимы! Утром одеваю шапчонку, становлюсь на лыжи и вперед – по всем кордонам заповедника. Не на лошадях, не на машине, а на лыжах. Это казалось странным. От юга до севера заповедника около 40 километров, а вблизи Миасса 15 километров…

ИЗ ЗАПИСОК АКАДЕМИКА А.Е. ФЕРСМАНА: "На западе его окаймляет широкая долина реки Миасса с большими садами,редкими лесами и пашнями; на востоке – сначала слабохолмисгый, покрытый лесом ландшафт со сверкающими озерами извилистой формы, а дальше – необозримые степи Западной Сибири, За три четверти часа можно подняться по крутому склону Ильменской горы на ее вершину, – и с отдельных скалистых гребешков прекрасная, незабываемая картина расстилается во все стороны…

Образно описывал инженер Аносов в 1834 году этот грозный Урал: «Природа его в сих местах дика и угрюма. Величественные леса, мало еще истребленные, прозрачные струи вод, с шумом бегущие по своим крутокаменистым днам; уединенно лежащие нагорные озера; бедные, кое-где раскинутые юрты полуоседлых башкиров, их невозделанные поля и, наконец, дикие, перпендикулярно вздымающиеся сопки…»

.. .Так что на лыжах я весь заповедник и обошел, со всеми познакомился, посмотрел на их работу. Узнал лесников, они меня лучше разглядели… Ну а геологов я, конечно, всех знал. С биологами же постепенно сблизились. Так что знакомство с коллективом состоялось.

– И когда вы– в этом убедились окончательно?

– На первомайской демонстрации. Оказывается, уже лет десять коллектив заповедника в демонстрациях не участвовал… А тогда в газетах накануне праздника публиковался порядок прохождения колонны, но ученых наших никогда не упоминали. Итак, я решил исправить эту ошибку… Достали из шкафа знамя, почистили его от пыли, и я начал борьбу за "место" вобщей колонне. Настоял, чтобы мы шли сразу за Ракетным центром Макеева, мол, ученые в общем ряду! Добился своего, но во время демонстрации случился конфуз. Мы идем своей колонной, перед трибуной разворачиваем знамя, а тут и ветерок помог. Смотрю, а на знамени профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, да и лозунг соответствующий: "Под знаменем Ленина, под водительством Сталина – вперед к победе коммунизма!" На трибуне глубокое молчание – обычно какие-то призывы оттуда звучали. И вдруг академик Макеев (он был на трибуне) кричит: "Да здравствует советская наука! Ура!", мы тут же подхватили – "Ура!", и быстренько знамя свернули… Потом меня на бюро горкома вызвали, разговаривали жестко. Богачев Николай Васильевич – секретарь горкома – меня "прорабатывал" зло, беспощадно. "Выговор не объявим, – сказал, – вы только что к нам приехали, но если нечто подобное повторится, то выгоним из города с треском!" А потом у нас с ним установились прекрасные отношения, лучшей дружбы у меня ни с кем не было – верный товарищ и друг! -А с Макеевым?

– У нас были хорошие отношения, много нам помогал. Виктор Петрович заядлый рыбак был, я ему особое озеро выделил, там он домик построил. К нему приезжали большие люди – министры, из Совета Министров и ЦК партии. Ракетный центр быстро развивался, у академика Макеева дела шли хорошо, и очень часто их КБ награждали, отмечали. И тогда приезжал "ограниченный круг лиц", как говорил Виктор Петрович. Ну и на "озере Макеева" частенько накрывали "скатерть-самобранку". Конечно же, и я там бывал… Однажды приехал министр обороны Д.Ф. Устинов. А я с собой сына взял на озеро. Вдруг Устинов спрашивает у сына: "Кем станешь, когда вырастишь?" Тот сразу же отвечает: "Устиновым!" "Это почему же?" "Да фуражка очень красивая!" Устинов рассмеялся, снял фуражку и подарил сыну: "Оставайся Коротеевым!"…

– Макеев оказал большое влияние на судьбу заповедника?

– Конечно. Город развивался прежде всего благодаря Ракетному центру. Возникла мощная строительная организация, она возводила как производственные цеха, так и городок машиностроителей. И даже автозавод и другие предприятия. По сравнению с "соседями" мы были бедными родственниками, однако от "ракетных щедрот" нам кое-что перепадало. Руководство Уральского отделения АН СССР выделило нам средства на строительство жилого дома. Деньги были большие, конечно же, сами освоить их не могли. Макеев очень помог… Кстати, он никогда нам ни рубля не дал! Это было невозможно, так как у них деньги считали жестко, очень строго следили… А вот подряд на строительство дома удалось передать их организации, и это решило исход дела: дом был построен быстро и хорошо. Без академика Макеева этого сделать не удалось бы!

– И с музеем также было?

– Это особая история…

– Очень красивое здание! И весьма необычное, оно выделяется во всем городе – мне очень понравилось.

– В 1975 году началось проектирование здания. Смета составила около четырех миллионов рублей. Это были большие деньги в те времена… М.В. Келдыш мне говорит, что он утвердить проект не может, так как сметная стоимость не должна превышать трех миллионов рублей. Все, что выше этой суммы, – в Госплан! Я знал, что там обязательно зарубят… Келдыш вдруг улыбнулся, спрашивает: "Что у тебя с математикой было в школе?" Я отвечаю: "Отличником был". А президент в ответ: "Это плохо, тогда в три миллиона не уложишься…" Ухожу от Келдыша, а сам размышляю, что он имел в виду? В проектном институте мне пояснили, что если перевести наш разговор с Келдышем на "строительный язык", то надо изменить финансовый расчет. Как? Мне тут же пояснили: если Келдыш увидит, что научное оборудование ты сократил, то такой проект никогда не подпишет и скажет свою знаменитую фразу: "Сараев я не строю!"… В общем, ничего не стали мы изменять в проекте, просто я перестал быть "отличником" и в расчетах ошибся на 860 тысяч, надеясь, что соберу потом "с миру по нитке". Келдыш проект подписал, а потом мне с завершением строительства Института и Музея помогли и обком партии, и множество предприятий. Оказывается, всем был очень дорог наш Ильменский заповедник.

-А наука?

– Она у нас всегда была на первом месте. Как только построили жилой дом, то к нам приехали первоклассными специалисты. В частности, и палеовулканологи. Да и первый объект, который мы пустили, это был лабораторный корпус. И там начали проводить конференции, симпозиумы, в том числе и международные. А только потом принялись за строительство музея…

ИЗ ЗАПИСОК АКАДЕМИКА А.Е. ФЕРСМАНА: "… сколько еще новых закономерностей рисуют нам эти таинственные иероглифы земли! Они говорят о том времени, когда изливались сквозь гранитогнейсы Косой горы мощные гранитные жилы – пегматиты – и выкристаллизовывались из полурасплавленных масс скопления амазонского камня. При температуре около 800 градусов начинался этот процесс, и, медленно охлаждаясь, росли гигантские кристаллы полевого шпата вместе с дымчатым кварцем. До 575 градусов правильный рисунок мелкого письменного гранита вырисовывался вместе с дымчатым кварцем, но ниже этой температуры -уже беспорядочно разбегаются серые «рыбки» кварца, все крупнее и крупнее вытягиваются они, нарушая общую правильную картину и заканчиваясь в свободной полости дымчатыми головками.

Нет более верного признака найти самоцвет, как следовать по жилке с амазонским камнем. Вне ее здесь нет драгоценных камней. Долгим опытом горщики научились высоко ценить этот камень, как лучший знак для находки тяжеловеса. Хорошо знают они, что, чем гуще цвет амазонита, тем больше надежды, что жилка принесет большое счастье".

… – Что греха таить, большую помощь мне оказывал обком партии. Если в Свердловске попасть к первому секретарю было очень сложно, то в Челябинске я мог зайти к нему в любое удобное для меня время. Было такое впечатление, что меня там всегда ждут. Да и не только меня, многих…

– Ильменский заповедник – это ведь гордость края!

- Его ставили наравне с металлургическими и машиностроительными гигантами, и это мы, ученые, чувствовали… А Миасс постепенно превращался в научный центр. Когда я туда приехал, был всего один доктор наук – Макеев. Потом он стал членом-корреспондентом АН СССР, академиком. В Ракетном центре потом появились другие доктора наук… Мы же очень правильно сделали, что сначала построили лабораторный корпус. Было где работать ученым, появились научные результаты, начал расти авторитет института. И постепенно Ильменский заповедник перестал быть просто заповедником – здесь появился мощный научный центр, который, на мой взгляд, является сегодня жемчужиной науки Урала.

– А почему вы оттуда уехали, дочь же осталась?

– Дочь всегда хотела быть геологом, бывала в экспедициях. Но вдруг вместе с подругой они решили идти в университет на биофак. Работа в заповеднике как бы соединила для нее детскую мечту и интересную профессию биолога-ботаника. Знаменитый академик Шварц всегда патронировал Ильменский заповедник, и традиции его школы бережно хранятся на Урале. Лена быстро защитила кандидатскую диссертацию, получила лабораторию, вышла замуж… Сергей Васильевич Вонсовский, который посылал меня в Миасс на пять лет, в 1985 году сказал, что пора возвращаться…

-А прошло?

- Уже пятнадцать лет. И теперь я сказал академику Вонсовскому: нет, остаюсь в Миассе! И тогда Сергей Васильевич объяснил ситуацию: на Урал приезжает академик Месяц, он должен создать у нас мощный научный центр, и ему в помощь нужны проверенные люди. Так что Вонсовский потребовал, чтобы я вернулся в Свердловск. Жаль было оставлять хорошо идущую работу – была лаборатория, сложился хороший коллектив. Мы начали составлять палеогеодинамическую карту Урала, проект очень интересный…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА (ИЗ ОФИЦИАЛЬНОЙ СПРАВКИ): "Практические результаты палеотектонических исследований нашли свое воплощение, с одной стороны, в публикации целой серии статей, в том числе в авторитетных международных журналах,итрех коллективных монографиях, а с другой – в разработке программы и проведении исследований по международной проблеме «Геосинклинарный процесс и становление земной коры», выполнявшейся в течение многих лет по линии многостороннего сотрудничества академий наук ряда стран Восточной Европы, Азии и Америки. Синтез результатов палеовулканических и палеотектонических исследований и реконструкций позволил В.А. Коротееву сделать и ряд выводов практического металлогенетического характера, направленных на решение проблем регионального и локального прогнозирования рудообразования и локализации рудных месторождений. Его исследования были подтверждены открытием достаточно крупного медно-цинкового колчеданного (Сафьяновского) месторождения".

– Ваш прогноз на будущее Уральского отделения РАН?

– Двенадцать лет мы работали с Геннадием Андреевичем Месяцем плечом к плечу, и мне кажется, что сделали много хорошего для науки Урала. Это было трудное, но весьма плодотворное время. Появились новые институты, новые направления исследования, укрепились традиционные для Урала научные центры… Установились тесные контакты с Сибирским и Дальневосточным отделениями РАН, вместе работали… Безусловно, Уральское отделение за те годы, когда им руководил академик Месяц, получило колоссальное развитие, ионо xx век заканчивает вполне достойно. А о будущем мы просто обязаны думать с оптимизмом, иначе не имеет смысла за него бороться.