Текст книги "XX век. Исповеди"

Автор книги: Владимир Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

На создании Ил-2 заканчивается история "Ивановых" – таков был шифр у наших самолетов. Потом они уже начали носить имена своих создателей. А с 36-го года "Иванов" был синонимом многих машин, как чуть позже "изделие" для атомных бомб и ракет.

Сталин предложил кодовое название "Иванов" для новых самолетов. Вот и появились "Иванов-1" у Поликарпова, потом более современный "Иванов-2". Сухой и Туполев сконструировали "Иванов-3". Так бы и шло дальше, но с началом войны Сталин взял фамилию "Иванов" себе, лишив ее самолетов. А смысл в этой игре вождя был один: самолет должен быть простым и его надо изготовить в таких количествах, сколько в стране Ивановых.

Трагедии и курьезы в истории авиации всегда рядом.

"Пассажирская" линия жизни С.В. Ильюшина тесно связана с "военной". Еще в годы Великой Отечественной он задумывает самолет мирного времени. После Победы рождается серия таких машин, самый известный из них Ил-14. С ним связаны не только массовые перевозки людей и грузов, но и освоение Арктики и Антарктики.

В середине 50-х речь пошла о принципиально новой авиации -реактивной. Что греха таить, большинство конструкторов, к которым обратилось правительство, согласилось "приспособить" военные самолеты для гражданских нужд. И лишь один Ильюшин заявил тогда: "Обещать не могу и потому сделать такой самолет не могу".

Естественно, знаменитый авиаконструктор тут же стал "опальным". И свою правоту ему пришлось доказывать делами.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛЬНОГО КОНСТРУКТОРА: «Следует сразу же заметить, что создать совершенный, признанный временем пассажирский самолет нисколько не легче, а, пожалуй, сложнее, чем самолеты других назначений. Это становится ясным, если вспомнить, что к пассажирскому самолету предъявляются во многих отношениях повышенные требования и число их все время возрастает. Конструктору приходится думать о безопасности полета и экономичности эксплуатации (о том, как получить наибольшую крейсерскую скорость и наименьший расход топлива). При этом не следует забывать и о таких требованиях, как долговечность и надежность, всепогодность и регулярность полетов, комфорт для пассажиров и удобства для работы экипажа. Наконец, нужно добиваться и минимального уровня шума в кабине и в районе аэропорта, обеспечивать высокие ресурсы и повышенную ремонтоспособность самолета».

Ил-18, а затем и Ил-62 блестяще доказали, насколько высокие требования предъявлял к себе конструктор и насколько эффективно он осуществлял все, что задумывал.

Ил-18 разнес славу ОКБ Ильюшина по всем материкам Земли. За создание этого самолета Сергею Владимировичу была присуждена Ленинская премия.

В канун этого события я пытался взять интервью у знаменитого авиаконструктора. Но и как многие мои коллеги потерпел фиаско – Ильюшин не очень жаловал нашего брата, и тут отослал меня к летчикам, мол, "они-то лучше меня знают о достоинствах и недостатках машины". В отличие от большинства своих коллег Сергей Владимирович не любил рассказывать о себе, избегал встреч с журналистами. Даже на Общих собраниях Академии наук СССР старался держаться в тени, не комментировал происходящее. Видно, все-таки сказывались десятилетия секретности, когда он вынужден был быть откровенным лишь с очень близкими людьми.

Кстати, именно от одного из них и узнали происхождение шрама на лице – сам Ильюшин не упоминал об этом случае. Уж очень похожа была травма у Ильюшина на гагаринскую! И это, естественно, нас, научных журналистов, интриговало. И если история шрама Юрия Гагарина нам была известна – не очень удачный прыжок со второго этажа в Форосе, то откуда столь похожий дефект у Ильюшина?

Много лет спустя генерал-полковник авиации А.Н. Пономарев в своей книге об Ильюшине раскрыл тайну. Дело в том, что авиаконструктор сам прекрасно пилотировал самолеты, и много раз летал. Один из таких полетов в Воронеж, на завод закончился драматически. Мотор у УТ-2 перегрелся, и Ильюшин пошел на вынужденную… Колеса увязли в черноземе, машина скапотировала. Рана на лбу оказалась тяжелой. В районной больнице, куда добрались лишь к полуночи, где местный врач сделал экстренную операцию… Потом в Москве известные медицинские светила по-достоинству оценили мастерство врача из Рамони – их вмешательства не потребовалось. Однако шрам на лице остался навсегда.

У меня такое ощущение, что я часто встречаюсь с Сергеем Владимировичем. Оно появляется, когда я занимаю кресло в Ил-62. Судьба журналиста и писателя забрасывала в разные уголки нашей планеты, и приходилось проводить в самолете многие-многие часы. И каждый раз для меня – это своеобразный театр. Кто-то по-соседству принимает стаканчик и тут же засыпает, а я поворачиваюсь к иллюминатору, и великолепная картина открывается перед глазами. По дороге в Америку видишь Гренландию, могучий остров льда, возвышающийся над океаном, и с удивлением замечаешь, как меняется его цвет от ярко-синего и до черного – все зависит от положения солнца… Однажды довелось лететь из Буйнос-Айреса. Почти одиннадцать часов до островов Зеленого Мыса, где есть аэродром. Сначала убедишься, что глобус точно передает очертания Южной Америки – она все время слева по борту, а затем надвигается циклон Атлантики, и Ил-62 пробивается к островам сквозь облака и порывы ветра. И после страшной болтанки при посадке жмешь руку летчику, а он невзначай бросает: "Не меня надо благодарить, а самолет – прекрасная машина!" Как тут не вспомнишь Сергея Владимировича и его ОКБ.. Или фантастика в таинственном "бермудском треугольнике" Наш Ил-62, набрав высоту, начинает маневрировать между мощными столбцами облаков, которые начинаются у воды и поднимаются куда-то в стратосферу, далеко ввысь – и ты невольно думаешь, что, действительно, нечто странное происходит в этом районе Земли, потому что ничего подобного в другом месте не увидишь… А еще Ил-62 подарил мне реальность собственной страны, ее неповторимость и безбрежность, и в этом убеждаешься, когда летишь с Дальнего Востока или из Токио. Два-три часа смотришь вниз, и только сопки, тундра да тайга перед глазами. И вдруг крошечный поселок, прижавшийся к реке, и снова простор – без края и конца. И только перевалив Урал уже чаще встречаются веселые огоньки, которые сливаются в единое земное сияние миллионов звезд на подлете к Москве.

Летайте самолетами, созданными в ОКБ СВ. Ильюшина! Это ведь встречи не только с машинами, но и легендарным человеком – ведь каждый самолет несет характер своего творца…

Летом 1970 года трижды Герой Социалистического Труда, академик СВ. Ильюшин провел последнее заседание технического совета.

– Штурвал руководства, – сказал он, – я передал одному из своих ближайших учеников – талантливому конструктору, обладающему хорошими деловыми и человеческими качествами, Генриху Васильевичу Новожилову.

И вновь Сергей Владимирович поступил иначе, чем "принято". Обычно генеральные конструктора добровольно и по собственному желанию не покидают свой пост. Ильюшин почувствовал, что надо открыть дорогу молодым, и вновь оказался прав: его участники и соратники с честью продолжают начатое им дело, умножая славу ОКБ.

Пожалуй, можно и поставить теперь точку, однако память о Сергее Владимировиче Ильюшине обязывает сказать еще несколько слов. Пример его жизни свидетельствует по крайней мере о двух уроках, которые необходимы нам сегодня.

Во-первых, о конверсии. О ней сказано очень много слов, хотя опыт работы ОКБ Ильюшина свидетельствует: по-настоящему конверсия, то есть выпуск гражданской продукции, возможен не вопреки военной, а параллельно с ней. Бомбардировщики и штурмовики создавались теми же людьми, что и знаменитые ИЛ-14, Ил-62 и Ил-86. Аналогичная ситуация и в ракетостроении: Королев никогда не создал бы "семерку", на которой полетел Гагарин, если бы одновременно не работал над военными ракетами. Правительство должно лишь регулировать объемы производства, определять стратегические цели вместе с конструкторами, и не заставлять выпускать их "кастрюли" и "сковородки". Это уже не конверсия, а деградация.

И второй "урок Ильюшина". Уровень промышленности страны всегда определялся развитием авиации. Потом к ней присоединилось и ракетостроение. Создание самолета – это не просто талант конструктора, но и возможности опытных и серийных заводов. Самолетчики всегда "заставляли" промышленность работать на более высоком уровне – не случайно в стране лучшие предприятия всегда относились к авиапромышленности. Ориентировка на "Боинги", западные аэробусы и недостаточное внимание к собственной авиации уже оборачивается катастрофой в промышленности, а следовательно, и во всей экономике. К сожалению, сию аксиому мы забываем.

Александр Несмеянов:

«ЛЮБЛЮ С ТАКОЮ ЮНОЙ МУКОЙ…»

У него была грустная фамилия, и он часто над этим подшучивал. Ну а все называли его "АН". И лишь она – ласково "Олень", "Олененок"…

Это была любовь, но он признался о ней лишь через три года после первой встречи. Наверное, больше уже терпеть не мог…

А случилось это так. Она опоздала на полтора часа к назначенному сроку. Запыхавшись, вбежала в комнату. Он возился у раковины, мыл руки… Она начала оправдываться, мол, шло совещание, и она никак не могла уйти раньше. Лицо у него было мрачное. Он сказал:

– Я люблю тебя. Я не могу жить без тебя, а ты не идешь, пренебрегаешь мной!

Он был сердит, она – счастлива, потому что слово "люблю" он сказал впервые.

А потом он написал стихи, в которых были такие строки:

Люблю ли я? Да. Слышать голос милый, Глядеть в лицо и видеть трепет губ, И взор, то полный жизни, то унылый, Сияющий с такою нежной силой Без крайнего волненья не могу… Еще люблю с такою юной мукой, С ненасытимой трепетной тоской, О, как люблю! И горько жму я руку Перед неотвратимою разлукой, Перед этой каменной, глухой стеной!…

Его любовь требовала стихов, и он писал их везде – в самолете, в своем кабинете, даже во время всевозможных заседаний, которых на его долю выпало великое множество – он был слишком известен в стране, знаменит, частенько сиживал в президиумах собраний даже рядом с самим Сталиным. Поэтические строки рождались сами собой, иногда он видел их несовершенство, но чаще понимал, что они профессиональны, потому что в поэзии он разбирался столь же хорошо, как и в науке, музыке и театре.

С Шостаковичем он беседовал о последней симфонии, с Эренбургом обсуждал его последний роман, с Тихоновым спорил о поэзии… Ну а с учеными он мог спокойно оценивать последние работы физиков-теоретиков, математиков или биологов, не говоря уже о химии, где он был не просто признан и оценен, но подчас и недосягаем.

Рядом с ним она была слишком молоденькой, слишком привлекательной, слишком оттеняющей его зрелость… Он переживал это до тех пор, пока любовь не захлестнула их. Потом они уже ничего не замечали, точнее – не обращали на это внимания…

Первые проблески их чувств заметили Жолио-Кюри и Эренбург. Они еще этого не знали, но мудрый француз, много переживший на своем веку и очень больной (опыты с радиоактивностью никому не проходят даром), смотрел на них с доброй улыбкой и даже нежностью. Наверное, он предчувствовал их будущее, которое ему не суждено увидеть. А Илья Эренбург – этот сильно постаревший, но по-прежнему энергичный ловелас – пытался слегка поухаживать за молоденькой переводчицей, и для этого устроил ей "экзамен по-французскому" (этот язык он-то знал блестяще!), и убедившись в ее профессионализме, тут же начал расспрашивать о винах. Она ничего не могла ему объяснить, так как попробовала бордо впервые в жизни, и повеселевший Эренбург тут же заметил, что "знать французский, не разбираясь в винах, невозможно!" Впрочем, не ощутив никакого интереса к себе, Эренбург поник, погрузился в размышления, очевидно, о пролетевшей молодости, когда ни одна из его собеседниц не могла устоять перед его вниманием… Ох, как давно это было!

"АН" сидел рядом, молчал, но глаз от нее не отводил… Она тогда поняла, что он постарался сесть к ней поближе. И так случалось все дни, пока они были в Стокгольме.

Он возглавлял делегацию Советского Союза на Конгрессе, а она служила на нем переводчицей.

Почему-то ей показалось, что этот крупный мужчина с очень ясными и глубокими глазами смотрит на нее везде, где они появлялись вместе. Даже на сцене, когда она переводила выступление депутата из Китая, она чувствовала его взгляд. Нет, она не боялась, ей нравилось, что остановила его внимание.. . Может быть, из-за того, что он был слишком известен -его портреты в газетах печатались столь часто, будто это был ближайший соратник Сталина.

Шло строительство МГУ на Ленинских горах. И это был символ новой жизни – по крайней мере, так думал Сталин, а потому "Высотке" над Москвой уделялось особое внимание. И ректор МГУ был в то время в центре внимания. Плюс к этому – Депутат Верховного Совета СССР, председатель Комитета по Сталинским премиям, член Всемирного Совета мира и так далее – всех почетных должностей "АН" и не перечесть, а еще ведь главное в жизни – наука… И тут почетные звания не заставили себя ждать -он становился членом многих университетов и академий мира, числом более двадцати, потому что вклад его в химию был столь значителен, что его давно уже считали "классиком"…

Но никто не ведал тогда, что он пишет стихи. Но теперь они стали иными – он был образован, а потому мог слагать строфы профессионально, различал, где графоманство, а где поэзия… Но в его стихах отсутствовало "Нечто", что превращает строфы в высшее искусство. Может быть, она явилась для этого?

У нее день рождения, а, значит, есть повод, чтобы преподнести цветы…

По узким улицам несу душистый груз

А уют и тишину отеля «Плаза».

А вот и дверь. Чуть сердце екает. Стучусь.

Она! Она! Внимательных два глаза

Под золотом волос, что только родились,

Меня встречают. Поздравляю. Сели -

На креслах и на краюшке постели…

Стокгольм – это город любви. В нем есть теплота моря и прозрачность Севера. По его набережным можно гулять бесконечно, потому что неповторимость дворцов и парков создает ощущение сказочности, куда каждый из нас старается попасть хотя бы на мгновение. А тут в их распоряжении были белые ночи, которые специально созданы для тех, кому не хватает любви…

Но сказка кончается, и надо лететь домой. Качнув озерами, уходит вниз Стокгольм из-под крыла аэроплана. Леса, заливы, шхеры пронеслись, Открылось море серо и туманно. Уходят вспять, торжественно плывут Сны, ослепительных сверканий груды, Фантазии, что через миг умрут, Дворцы, драконы, львы, слоны, верблюды… Наверное навек оставили вдали Заливами блестящий строгий город…

Ах, сколько раз, увидев зарево любви, мы убегаем прочь, пугаясь ее! Кто не испытывал подобного!

В Москве они расстались. Оба думали, что навсегда, потому что он был велик и знаменит, а она так непростительно молода…

И он написал ей "Посвящение", думая, что это "Прощание":

Девушке, в которой изюминка бродит,

У которой птицы клюют родинки,

Девушке, которая горько плачет

С досады или над неудачей

Слезами черными, как чернила.

А улыбнется – все осветила.

Девушке, у которой золотистые кудри…

В каждой девушке живет предчувствие любви. Но не каждая способна понять, что она пришла, единственная, неповторимая. Вот и проходит она мимо своего счастья, а потом пытается вновь обрести его, но уже невозможно ничего сделать, как вернуть утренний туман, рассеявшийся к полудню.

Что-то подсказало ей, что любовь пришла, а она – воистину: как в прорубь! – бросилась в нее, ни о чем не думая, ничего не требуя, полностью положась на его мудрость и знание жизни.

А он вел себя, как мальчишка!

Они встречались в Подмосковье среди удивительных лесов, речек и рощиц, там, где можно было скрыться от сторонних глаз и всегда оставаться наедине.

Он научился скрываться от своих персональных шоферов, охранников, сослуживцев… Правда, их "конспирация" очень часто была на грани, когда случались ну совсем непредвиденные встречи. Как-то он познакомил ее в университете с молодым математиком, уже ставшим академиком. То был Мстислав Келдыш. Видно, она понравилась тому, в общем, запомнил он ее… Очередное тайное свидание они назначили у метро Сокольники – он любил этот парк, в котором прошло его детство. Она всегда приходила раньше, так как ему нельзя было ждать -его могли узнать… И вдруг из метро выходит Келдыш, с удивлением видит ее, радуется нежданной встрече… Она в растерянности: вот-вот придет "АН", и их тайна может раскрыться. Она добегает с Келдышем до угла, уводя его от места свидания, а потом нежданно оставляет его… Тот в недоумении. Но как знать ему, что "АН" уже вышел из метро и ждет ее..

Они вынуждены были скрываться от всех тринадцать лет…

Но те первые свидания – в лесах под Москвой, реже – в Сокольниках – открыли им души друг друга. Он рассказывал ей о себе, она часто пела ему.

Летом была весна. Плески и шелест листвы, Буйная заросль трав. Леса бескрайний простор. Влага весенних цветов. Золото дней. И Вы, Золото Ваших волос в раме ели простой… За полдень – наши стихи. Голос Ваш. Песни Кармен. Звуки – как вызов судьбе. Голос – как сердце струна. Грозен странный мотив. Голос – как сердца плен. Голос под звуки дождя. Летом была весна!

Стихи приносили ей успокоение, когда они не могли встречаться. Он был безумно занят, и особенно осенью и зимой, когда начиналась "эпидемия заседаний и совещаний", на которых он обязан был присутствовать.

Многие видели, что он что-то пишет. Невольно с уважением смотрели на ученого, который даже в президиуме работает!.. А он писал ей:

Вы только снитесь мне, как светлое виденье,

В разгаре лета, в зарослях травы,

В тени елей, под бодрых струн кипенье,

Под шум дождя мне только снитесь Вы…

Куда сегодня Сквозь лесов прохладу

В деревни дальние, в луга, к реке

Какие песни мне споет дриада

Какие сини встанут вдалеке

Плывут назад леса, поля, поляны.

Идем вперед, простором, светом пьяны…

Иногда он просто писал ей письма. Обращался так – "М.М." Она думала, что это "Моя милая", и однажды сказала ему об этом.

Он рассмеялся:

– Нет, это – "Моя молекула"!

Она ходила слушать его лекции в Университете, а потому поняла, что стала для него единственной…

И вот здесь его вызвали в ЦК!

Он был членом партии, а то время знаменовалось борьбой за "коммунистическую мораль" – это была очередная кампания, и велась она, как принято, с широким размахом везде – в колхозах и институтах Академии наук, на фабриках и в райкомах партии.

Он был слишком на виду, а профессия "доносчика" еще не стала проклятой – эпистолярные жанры по-прежнему поощрялись властями. Ему казалось, что у него много врагов, а потому кто-то и мог написать о их встречах… Ну а об их отношениях уже догадывались многие, особенно, если им удавалось вместе поехать куда-то за границу. Ее, переводчицу, обязательно "приставляли" с "АН", однажды поручив даже "охранять его"! Так что, хотя им казалось, что они скрывают свои чувства весьма надежно, но трудно скрыть выражение лиц, сияющих от счастья…

Его пригласили к Маленкову. Встреча была назначена на утро, а ночью он написал ей новые стихи:

Еще мороз. Но уж капель на солнце.

И мысль, нежнее запаха цветов,

Синеющих на влажном черном донце,

Мысль о тебе, неясная без слов…

Сиянье солнце так тебе пристало!

Ты и родилась с ласковым лучом,

С сверканьем наста в марте, с ветром талым,

С весенней радостью и грустью ни о чем.

И волосы твои – как кольца света,

И тонкий стан твой – песня вдалеке.

Глаза зовут зеленой лаской света,

Зыбятся смехом – блики в ручейке.

Движеньем легким, трепетом ты – птица,

Песнь пробуждения поющая весне,

Волнующую песнь, звучащую во мне,

Которой сердцу суждено томиться!

…Маленков сказал ему, что есть предложение назначить его Президентом Академии наук СССР!

Для него как ученого это было великим счастьем. Это была катастрофа для их любви… Но она поддержала его.

Он пытался отговориться, мол, есть более достойные, к тому же он – вегетарианец и член партии (по традиции президентами АН всегда избирались беспартийные), но Маленков сослался на Сталина, и его судьба была решена…

Ровно через десять лет Хрущев снимет его с этого поста… И это будет сделано столь же неожиданно, как и его назначение.

А в промежутке будут их тайные свидания, и стихи…

Здесь ветра нет. Околица. Лощина.

Избушка по брови стоит в снегах.

Навал из веток тополя, осины.

Садись. Согреемся. Струится кровь в ногах..

Простор снегов. Наст матово сияет.

За изгородью парк. Стволы черны.

Две девушки в платках давно гуляют

И пятна ярких лыжников видны.

Так и сидел бы здесь, тебя не отпуская,

Беря твой свет, даря тебе тепло,

Вдыхая воздух чистый, как стекло…"

Иногда, очень редко он писал не стихи, но письма. Садился за них всего через несколько минут после ее отъезда – уже начинал скучать:

"Всего час, как безличный желто-красный автобус поглотил тебя и затарахтел в Москву. Я смотрел на его быстро уменьшающуюся остекленную спину и медленно проводил пальцем по влаге, оставшейся на моей верхней губе и с трудом осознавал, что ты уже не со мной, ты все уменьшаешься, растворяясь вдали вместе с этим обыкновенным автобусом. Нет, нет я еще чувствовал тебя, большую и гибкую, рядом с собой, еще смотрел в твои глаза цвета грачиного яйца, любовался золотом волос, выбившихся из-под пестрого колпачка, и задорным носом. Исчез автобус. Быстро пошел я синеватовыми мартовскими сумерками среди нежных пушистых снегов. Волнистые серовато-лиловые облака еще застилали небо, но закат был золотой и четко чернели на нем узоры берез, лип и дуба. Снег скрипел под ногой. Встречались путники. Я не смотрел на них – твое лицо было передо мной. Вдруг кто-то из встречной группы тенором окликнул меня. Козловский. Рядом с ним седые волосы и молодое лицо Хрякова – одного из четырех строителей Университета. Две дамы. Остановились. Разговор о театре для избранных. О штампе в искусстве. О живописи. О выставке в Манеже. Я проводил их обратно до каменных ворот и, простившись, снова погрузился в тихую синеву…

Покои дома, видевшего столетие. Я уже поужинал. Зимняя ночь смотрит в комнату. Тишина давит на уши. А в глазах день, волнистая дымка облаков, неяркое сияние бесконечных снежных просторов, переплеты черных ветвей лип, белые стволы берез и розовые побеги березового молодняка. Домишки, избы, плетни, лошадиный навоз на дороге и пьяный воздух. Твой тонкий локоть в моей правой руке и пестрый шерстяной колпачок у моего глаза.

Более пятисот стихотворений он написал о ней и к ней. И это были строки любви.

А она считала дни встреч – за девять лет их было 927: "1951 г. – 30 раз, 1952 – 52 раза, 1953 – 79 раз, 1954 – 69 раз, 1955 – 94 раза, 1956 – 108 раз, 1957 – 140 раз, 1958 – 171 раз, 1959– 184 раза…"

И были еще праздники – они вместе ездили на Оку.

Однажды я ждал "АН" на работе, мы договорились с ним о встрече. Но "АН" не приехал… Его референт объяснила, что "АН" уехал на Оку выбирать место для Научного биологического центра.

Когда я бываю в Пущино, я вспоминаю это… Город кажется мне памятником их любви…

Пляж девственный из белого песка.

Следы лосей. След птичьих пальцев тонкий.

Вдоль черных вод летят два кулика.

Песок под пяткою поет струною звонкой.

Нет ни следа людей. Твои одни

Следы и на песке, и в этом

Сердце. Навек запечатленным летом

Бегущие струей речною дни.

Он был великим химиком, им и остается в истории.

А разве их любовь может исчезнуть!

При нем полетел в космос первый искусственный спутник Земли, он встречал в Академии Юрия Гагарина. Потом свой кабинет он оставил М.В. Келдышу.

Решилась и личная судьба – они поженились.

Еще пятнадцать лет он активно работал в науке, создал новый институт, стал дважды Героем Социалистического труда…

Умирал он тяжело. Она была рядом. Его глаза были широко открыты. Она прильнула к его голове – та показалась ей очень тяжелой. Через несколько минут его не стало. Она не плакала, потому что вокруг было очень много людей…

Вдова академика Александра Николаевича Несмеянова двадцать лет живет одна.

Все эти годы она писала книгу об их любви…

Василий Купревич:

ЖИТЕЛИ ВСЕХ ПРОСТРАНСТВ

Когда во льдах Арктики ученые обнаружили жизнь, никто не удивился. А почему бы микроорганизмам не существовать в таких суровых условиях?

Но мы удивляемся, если кто-то говорит, что в космическом пространстве есть живые существа. А может быть, не надо удивляться?

Жизнь в космосе… Немало копий сломано учеными в спорах, которые ведутся уже не одно десятилетие. Воображение некоторых из них населяло наших соседей по солнечной системе – Венеру и Марс причудливыми животными и растениями, другие неистово доказывали, что за пределами земной атмосферы жизнь невозможна. Дискуссия достигала своего апогея, когда в космос поднялись первые спутники Земли, лунники и межпланетные автоматические станции.

Президент Академии наук Белорусской ССР академик Василий Феофилович Купревич придерживается своеобразных и даже фантастических взглядов на возможность жизни в космическом пространстве. – Прежде всего надо решить принципиальный вопрос: возможна ли жизнь за пределами нашей Земли, -убеждает ученый. – Пока в нашем распоряжении есть только один реальный голос "за". Его подают космические путешественники-метеориты. В их составе обнаружены микроорганизмы, а также очень сложные химические вещества (химические соединения на основе нуклеиновой кислоты). Метеориты пришли на Землю из мирового пространства, следовательно, они приносят нам "донесение" из глубин Вселенной о живой материи. Мы не знаем, как образовались материи и каким путем следовали к нам на Землю, но в них есть явные признаки жизни. И это главное.

Я хочу обратить ваше внимание, – подчеркивает Василий Феофанович – на способность земных существ переносить чрезвычайно низкие температуры. В последнее время в институтах Академии наук СССР и других учреждениях проводились интересные исследования – живые организмы подвергались действию вакуума и очень низких температур. Эти опыты показали, что при таких неблагоприятных, в нашем представлении, воздействиях многие организмы оставались живыми. А по отношению к некоторым из них даже не найдены отрицательные температуры, которые способны были бы их убить. Невольно возникает вопрос: что это, случайность или это приспособление, если можно так выразиться, к космическому существованию, то есть, что такие организмы могут бесконечно долго сохраняться в условиях космического пространства?

Есть еще одно обстоятельство, о котором надо помнить, когда речь идет о жизни во Вселенной. Дело в том, что эволюция живого существа в некоторых отношениях на нашей планете завершена примерно два миллиарда лет назад. Я имею в виду биохимический аппарат живого вещества, основные биохимические процессы. Как показали исследования самого последнего времени, некоторые аминокислоты, в частности аспарагиновая кислота, глютаминовая кислота, глицин, пролин, валин и некоторые другие, оказались чрезвычайно устойчивыми. Они могут сохраняться до 20-30 миллионов лет без каких-нибудь существенных изменений. Далее, ископаемый моллюск, изучавшийся в лабораториях США, обладал миозин-аденозинтрифосфатной системой в мышцах, то есть той же системой, которой пользуемся мы. Таким образом, 25 миллионов лет назад моллюск добывал энергию для своей активной жизни тем же путем, как это осуществляется в организме человека. Или второй пример: палеонтологические данные указывают, что фотосинтезирующие организмы на Земле были и активно действовали примерно 1,5-2 миллиарда лет назад. На самой заре происхождения жизни, формирования первобытных организмов процесс фотосинтеза уже существовал примерно в том виде, каков он и сейчас. Хлоропласты первичных существ так же преобразовали энергию солнечного луча в энергию органических соединений, как это с успехом делают георгины, что растут под вашим окном.

С помощью изотопных измерений ученые установили, что способные к фотосинтезу и восстановлению сульфатов организмы существовали около 2 миллиардов лет назад.

О чем говорят эти примеры? Прежде всего о том, что эволюция биохимических процессов обмена веществ в основном завершилась давным-давно, и лишь формообразовательный процесс продолжал свое развитие. Эволюция пошла по пути совершенствования нервной системы и, вероятно, далеко еще не закончилась. В связи с этим биохимические процессы, связанные с деятельностью нервной клетки, видимо, будут эволюционировать, совершенствоваться и далее.

Чтобы осуществить тонкие и очень сложные биохимические процессы в живом веществе на том уровне, как это сейчас происходит, нужен довольно длительный период. Если считать, что Земля существует 4—5 миллиардов лет, то этого времени явно недостаточно для завершения эволюции. А если к этому прибавить, что некоторое время из-за высоких температур жизни не было, то становится очевидным, что "выработка" и "отработка" биохимических процессов совершилась где-то вне Земли.

Напрашивается вывод, что жизнь существует во Вселенной везде, и живое вещество приспособилось к низким и сверхнизким температурам. А это значит: в мировом пространстве, возможно, имеются "живые путешественники", "бездомные" представители жизни. Они представляют собой зародыши живого, которые, скитаясь в космическом пространстве, ждут благоприятной возможности заселить ту или иную планету, если им повезет.

Возникает подозрение: не занесены ли из мирового пространства на самых первых этапах возникновения жизни на Земле некоторые "примитивные" формы живой материи, уже прошедшие длительный путь биохимической эволюции?

Очевидно, наличие жизни в метеоритах или в мировом пространстве обязано свойствам живой материи, пока для нас трудно объяснимым, непривычным.

Теперь несколько слов об иных формах жизни, основанных не на углероде, как на Земле, а на других элементах. Принципиально, мне кажется, мы не можем отрицать возможность построения жизни на основе других элементов; из них наиболее подходящим является кремний. Он очень широко распространен в природе, но в наших земных условиях оказался неприемлемым для построения живых существ. В других же условиях кремний может оказаться вполне подходящим фундаментом, на котором возносится здание жизни. Однако я думаю, "кремниевых разумных и неразумных существ" в солнечной системе нет. Это удел иных миров…

Что можно сказать о жизни на Луне?

Точно установлено, что поверхность Луны покрыта веществом, отличающимся чрезвычайно малой теплопроводностью. Следовательно, Луна расходует внутреннее тепло очень экономично. Создается впечатление, что под этим теплым одеялом, защищающим "тело" Луны от космоса, может не только сохраниться, но и активно развиваться жизнь на некоторой глубине от поверхности. Определенные живые существа даже способны в этих условиях эволюционировать. Как далеко зашла эволюция, сказать трудно. Но так как на глубине нескольких метров температура не только постоянна, но и близка к плюсовой, эволюция вполне возможна.