Текст книги "Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны"
Автор книги: Владимир Снегирев
Соавторы: Давид Гай
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
Итак, уже поздно вечером 27 декабря афганский народ узнал, что отныне у него появился новый руководитель – Бабрак Кармаль. А учитывая, что этот человек взошел на трон под грохот советских танков, въезжающих к Кабул, имя нового вождя на Западе обычно употребляли в обидном сочетании, с приставкой «марионетка Кремля».
Был ли он на самом деле ставленником Москвы? И если да, то почему выбор пал именно на него? Ответы на эти вопросы носят неоднозначный характер.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Бабрак Кармаль. Родился в 1929 году. Отец – пуштун из племени моллахейль, мать – таджичка. Хорошо знает языки пушту, дари, владеет немецким и английским. Его отец был влиятельным человеком в высших военных кругах Афганистана: командовал дивизией и корпусом, вышел в отставку в звании генерал-полковника. В 1950 году Бабрак Кармаль – активист союза студентов Кабульского университета. Трижды был осужден за революционную деятельность. Отсидел в тюрьме более четырех лет. В 1956 году выпущен из заключения под залог. Работает в министерстве планирования. Сразу после создания НДПА становится заместителем первого секретаря ЦК партии, а вслед за объединением партии он – один из трех секретарей ЦК. Во второй половине 60-х годов опубликовал в газете «Парчам» ряд статей, полемизирующих с теорией «народной революции» Тараки, в частности, настаивал на том, что Афганистан находится в преддверии национальнодемократической, а не пролетарской революции. Восемь лет был членом парламента. В 1978 году направлен послом в Чехословакию. У него два сына и две дочери.
Почти полтора года провел Кармаль в вынужденной эмиграции. Последние месяцы перед возвращением он фактически жил на полулегальном положении, не без оснований опасаясь мести Амина. И вот в декабре 79-го пробил его час: он снова на родине, ему доверены высшие посты в партии и государстве.
Впрочем, возникает естественное для этой ситуации недоумение. Во-первых, каким путем Бабрак Кармаль сумел из Чехословакии юпасть в Кабул? И во-вторых, кто и когда избрал его генсеком?
Однажды представилась возможность задать эти вопросы самому Кармалю.
– Но настало ли время для откровенных разговоров на такую непростую тему? – переспросил он, явно колеблясь.
Было понятно его замешательство. Бабрак Кармаль не скоро сможет сказать полную правду о тех событиях, участником и заложником которых он стал, если вообще у него когда-нибудь появится такая возможность. И все же… Слишком много разных спекуляций вокруг Афганистана, много лжи, передергиваний, неточностей… Разве это не повод для того, чтобы наконец внести ясность, рассеять туман?
Кажется, последний аргумент представляется весомым нашему собеседнику.
– Правда очень горька, – после некоторого раздумья говорит он. – Чтобы ответить вам, я должен начать издалека.
У нас была партия, созданная четверть века назад. Тараки избрали ее первым секретарем, меня – вторым. Политбюро в то время еще не было, а центральный комитет состоял из семи членов и четырех кандидатов.
Затем у меня появились разногласия с Тараки по политическим, идеологическим и организационным вопросам. Он считал, что наша программа-минимум должна предусматривать народнодемократическую революцию со всеми вытекающими из этой концепции условиями, вплоть до диктатуры пролетариата. Я же был против, полагая, что мы находимся лишь в начале национально-демократического движения. Тараки хотел перепрыгнуть через все этапы сразу в социализм.
Другой пример. Я был против Амина, а Тараки, наоборот, всячески способствовал его продвижению вверх.
Десять лет продолжались наши разногласия. Наконец, за 8–9 месяцев до Апрельской революции мы не без участия Советского Союза пришли к единству, оказавшемуся непрочным. Потом революция… Я опять второй, после Тараки, на всех высших постах – в партии, государстве и правительстве.
Теперь скажите, на кого по логике партия должна была обратить свои взоры после убийства Тараки? Кого она могла призвать в высшее руководство?
Какой бы дорогой я не вернулся домой, это была воля моей партии. Таким будет ответ на ваш вопрос.
– И все же, как это оказалось исполненным технически – ваше возвращение?
– Конечно, я не мог проехать через Пакистан или Иран. Оставался один путь – через Москву и Ташкент. Как летел и на чем – это уже детали, в которые я не хотел бы вдаваться. Скажу только, что до самых последних дней у меня не было никаких контактов с советскими гражданами.
– А кто же принял решение устранить Амина?
– Было ясно, что Амин должен уйти, а партия должна жить. Первое со вторым не совмещалось. К этому решению мы подошли одновременно – и здоровые силы в НДПА, и советские товарищи.
– К какому решению: устранить Амина политически или уничтожить его физически?
– Убрать с дороги деспота, ликвидировать тиранию, от которой пострадали тысячи афганцев.
Хотел бы еще и еще раз повторить: я не имел контактов с советскими вплоть до самых последних дней перед возвращением в Афганистан. Я не приглашал к нам ваши войска. Возможно, их пригласили те четыре министра – Гулябзой и другие, которые скрывались от репрессий в СССР? Не знаю… Сам я прибыл в Афганистан, когда там уже находилась часть советских войск. Меня поставили перед свершившимся фактом.
– Еще один вопрос, который нельзя не задать, хотя, возможно, это и покажется вам бестактным. Сразу после убийства Амина по радио вас объявили генеральным секретарем партии. Как могли вас избрать, если не было ни пленума, ни съезда?
– Возникла совершенно особая ситуация, когда вступают в действие иные законы и правила. У меня произошли встречи с товарищами, которые ранее составляли руководящее ядро партии, а при Амине скрывались в подполье. В ходе этих встреч было подтверждено, что я должен встать во главе партии. Собственно, для моих соратников это стало ясно гораздо раньше – сразу после гибели Тараки.
Ф. А. Табеев: Бабрака Кармаля я впервые увидел в самом начале 1980 года. Тогда афганцы еще не решили, где будет резиденция нового руководителя, поэтому Кармаль принял меня в скромном особняке Совета Министров. Он сам к тому времени изъявил желание познакомиться с советским послом.
Конечно, перед встречей я пытался навести какие-то справки об афганском лидере: что за человек, чем знаменит? Был у нас в посольстве секретарь парткома, он долго работал в Кабуле, знал людей, так вот он мне рассказал, что Бабрак Кармаль – старый член партии, был депутатом парламента. «Но по характеру он вам не понравится», – предупредил наш товарищ. «Почему?» – «Увидите…»
Позже я, кажется, понял, что он имел в виду. Мы совершенно разные люди. Товарищ Кармаль хороший человек, но он не открытый, не всегда искренний. Он говорил мне как-то: «Вы, товарищ посол, не обижайтесь на меня. К афганцу ум приходит после обеда. Я не сразу с вами соглашаюсь, но, поразмыслив, всегда признаю вашу правоту. А если я допускаю ошибки, вы со мной не церемоньтесь, в условиях революции ошибаться нам нельзя».
У Бабрака Кармаля не очень крепкое здоровье, он не отличался высокой работоспособностью.
Но вернусь к первой встрече.
Мы обнялись, как здесь положено. Я поздравил его с избранием на высокие посты. Состоялся чисто протокольный разговор.
Потом он устраивался, приводил в порядок резиденцию (все тот же дворец Арк) и через неделю приступил к делам.
Сколько времени мне потребовалось для того, чтобы разобраться в ситуации? Года два, не меньше. Да, два года ежедневной, ежечасной, ежеминутной работы. Много читал (в том числе материалы царских архивов). Встречался с самыми разными людьми: представителями афганской интеллигенции, вождями племен, религиозными деятелями, купцами, военными. Афганцы видели, что я проявляю искренний, доброжелательный интерес к истории их страны, ее обычаям, и охотно шли мне навстречу.
А вот наша наука помочь ничем не могла. Так и не появилось трудов, которые показывали бы Афганистан во всей сложности факторов, определяющих жизнь этой удивительной страны.
С постижением реальной жизни приходили взвешенность, осмотрительность. В первые годы я, возможно, бывал излишне резок, особенно когда речь шла о внутрипартийных разногласиях в НДПА. Не вдаваясь в детали, говорил: «Не сметь!»
Да, жестковато иногда действовал. Помню, в 82-м Бабрак Кармаль решил прогнать с занимаемых постов нескольких видных министров. Ко мне пришел Маздурьяр: «Только вы можете нас спасти. Ведь если Кармаль на это пойдет, мы вынуждены будем предпринять серьезные контрмеры».
Понятно, на что он намекал. Нельзя было допустить новой крови, следовало действовать немедленно. А то они опять наломали бы дров. Ночью еду к товарищу Кармалю, спрашиваю его без лишних церемоний: «Что случилось?» Он глаза отводит: «Ничего». – «Но вот у нас есть сведения… Они соответствуют действительности?» – «Да». – «Не надо этого делать».
Конечно, я при этом оговорился, что мы не хотели бы вмешиваться в ваши внутренние дела, товарищ Кармаль, дескать, упаси бог, но все-таки лучше вам подумать хорошенько. Он мне: «Напрасно вы их защищаете». «Товарищ Кармаль, – отвечаю я твердо. – Ради единства партии, ради нашей дружбы послушайте меня».
И такое бывало. Знаю, обижался на меня Бабрак Кармаль, особенно в первые годы. А куда денешься…
Бабрак Кармаль: Став первым руководителем страны, восемьдесят процентов своей энергии я тратил на борьбу с советскими официальными лицами. Я требовал уважительного отношения к себе. Посол Табеев порой разговаривал со мной в неподобающем тоне, очень часто он не советовал, а приказывал. Я ему возражал: «Вы должны согласно международной практике общаться со мной через МИД. Что вы себе позволяете?..»
А чего стоили ваши советники при Политбюро ЦК НДПА! Они развалили дело у нас, потом, вернувшись в Союз, продолжали добивать свою собственную партию. Ваши советники были везде. Ни одного назначения на сколь-нибудь заметную должность в Кабуле и в провинциях нельзя было сделать без их согласия.
А сейчас генерал Варенников во всем обвиняет меня. [4]4
Имеется в виду интервью В. И. Варенникова журналу «Огонек», № 6, 1989 г.
[Закрыть]Он утверждает, что именно Бабрак Кармаль проявил напор, втягивая Советскую Армию в войну. Вешает мне ярлык демагога и фракционера. Ложь! Да я шагу не мог ступить без ваших советников! Они диктовали, что надо делать, – и в партии, и в государстве, и в армии.
– Позвольте один вопрос. В вашей резиденции только внешняя охрана (за пределами забора) состояла из афганских гвардейцев. На территории дворцового комплекса были советские десантники, а сами помещения находились под контролем специальной охраны КГБ. Вас, руководителя суверенного государства, это не смущало?
– Я много раз возмущался по этому поводу. Я десять раз подавал в отставку. Беда в том, что я не являлся руководителем, как вы говорите, «суверенного государства». Это было оккупированное государство. Реально правили в нем вы.
В. Снегирев: Мне довелось не раз встречаться и подолгу разговаривать с Б. Кармалем. Я воспринимал его как человека интеллигентного, мягкого, чуточку неуверенного в себе. Иногда было у меня и такое ощущение, будто ему неуютно в роли главного руководителя, словно он надел костюм с чужого плеча. Хотя внешне это почти никак не проявлялось. Тут дело скорее в интуитивном восприятии.
Наша первая встреча связана с обстоятельством, воспоминание о котором до сих пор бросает меня в дрожь. Было так.
26 апреля 1981 года Бабрак Кармаль пригласил к себе на беседу группу молодежных советников и приехавшего на празднование годовщины Апрельской революции секретаря ЦК комсомола Виктора Мишина. К назначенному часу мы собрались на первом этаже резиденции во дворце Арк. Затем в сопровождении знакомого мне охранника из 9-го управления КГБ стали подниматься по широкой лестнице. И вдруг я с ужасом вспомнил, что вопреки инструкции забыл сдать на хранение свой пистолет. Он у меня остался па своем обычном месте, засунутым сзади за брючный ремень. Пиджак хорошо маскировал пистолет, и только на ощупь можно было обнаружить его.
Ну и дела! Я мигом взмок. До порога зала, где нас встретит глава государства, всего несколько шагов, а тут вооруженный гость. Слава богу, охранник до этого встречался мне в посольстве, мы даже здоровались. Ну, а если другие охранники засекут, незнакомые? Ведь на месте пристрелить могут. Ребята они крутые, и инструкции у них соответствующие.
Я к охраннику: «Что делать? У меня пистолет. Забыл сдать…» А уже входим в зал, и прямо у входа нас встречает хозяин. Ни один мускул не дрогнул на лице телохранителя. «Спокойно! – не повернув головы, сквозь зубы процедил он. – Не дергайся. Делай вид, что так и надо. Потом разберемся».
Бабрак Кармаль принял всех нас сердечно: каждого обнял и поцеловал. Мы уселись за длинным столом в правой части зала, Кармаль жестом пригласил разливать из маленьких чайников чай, приветливо и, как показалось, грустно улыбнулся:
– Вы находитесь в стране, которая характерна истинным гостеприимством.
…Принесли и поставили на стол пепельницы, но достать сигареты никто не решился, поскольку охранник перед встречей предупредил: Кармаль предпринимает очередную попытку бросить курить. (Будущее, впрочем, показало, что эти попытки окончились неудачно.)
Затем афганский руководитель разразился короткой, но энергичной речью, которую я записал в свой дневник. Он говорил о том, что молодое поколение Афганистана должно руководствоваться учением марксизма-ленинизма – именно оно определяет путь в будущее. С другой стороны, будущее Афганистана и афганской молодежи полностью зависит от СССР, сказал Кармаль. Мы сейчас не произносим слово «комсомол», но здесь, в этой аудитории, я утверждаю, что нашим афганским комсомольцам нести факел революции.
Воспользовавшись паузой, я объяснил, что представляю в Кабуле популярную советскую газету «Комсомольская правда» и прошу товарища Кармаля дать этой газете интервью. Он без колебаний принял от меня заранее отпечатанные вопросы и сказал, что, подготовив ответы на них, встретится со мной еще раз.
Далее произошел диалог афганского руководителя с нашим комсомольским секретарем, характерный фрагмент которого я приведу.
Кармаль: Я хочу спросить, по правильному ли пути идет ДОМА? [5]5
ДОМА – Демократическая организация молодежи Афганистана.
[Закрыть]Не отклонилась ли организация куда-то в сторону? У нас должен быть критический подход. Не будем льстить друг другу, что все очень хорошо.
Мишин: Партия учит тому, чтобы мы были откровенны. Мы почувствовали, что ДОМА – организация по-настоящему молодежная, марксистско-ленинская. По-моему, под руководством НДПА она будет идти правильным путем.
Кармаль: Ощутили ли вы, что вместе с марксистско-ленинским воспитанием ДОМА прививает своим членам любовь к Советскому Союзу?
Мишин: Да, мы чувствуем, что ДОМА стремится воспитывать и патриотов, и интернационалистов.
Кармаль: А отрицательные стороны?
Мишин: Мало было времени, товарищ Бабрак Кармаль, чтобы их заметить. Нам понравилось, что, несмотря на сложности и проблемы, ребята стремятся сделать свою организацию все более и более массовой.
Кармаль: Ряды партии должны на 80 процентов укрепляться за счет ДОМА. Даже больше, чем на 80 процентов. Я также хочу сказать об одном важном моменте, важном как для наших советских помощников, так и для руководителей ДОМА. Этот момент заключается в том, что пионеры, молодежь должны перенимать опыт старших, а старшим товарищам следует быть безупречными во всех отношениях. Не вести себя вызывающе, не оскорблять местных традиций и религии, национальных устоев. Уважать свои семьи, своих родителей.
У нас уже есть горький опыт в этом.
Наряду с героизмом и мужеством должна быть и этика. Этика постижения и использования революционных знаний. Пионеры, члены ДОМА должны быть примером во всем. Вспомним Матросова – вот у кого училась советская молодежь.
…Диалог, достаточно характерный для встреч афганских и советских руководителей всех уровней. Такие обороты, как «марксизм-ленинизм», «советский опыт», «учиться у советских друзей», «быть настоящим коммунистом», мелькали в этих разговорах постоянно, будто встречались не представители двух абсолютно непохожих государств, а люди из соседних советских республик. Так было.
…А история с пистолетом обошлась для меня без последствий.
В Кабуле еще раза три-четыре мне приходилось разговаривать с Б. Кармалем, и каждый раз это происходило за толстыми крепостными стенами его резиденции. В те годы он очень редко покидал хорошо охраняемый дворец Арк и всегда вблизи него находились советские телохранители.
Мы увиделись вновь спустя несколько лет в довольно неожиданном месте. Это был дачный поселок вблизи Москвы, где Кармаль жил после смещения в 1986-м со всех высших партийных и государственных постов.
– Салам алейкум, рафик [6]6
Рафик – товарищ.
[Закрыть]Кармаль, – непроизвольно произнес я, увидев его гуляющим под кронами сосен.
Он с готовностью сделал шаг навстречу, мы пожали друг другу руки и по обычаю трижды обнялись. Кармаль был одет в костюм и легкий свитер. Несмотря на изменение его положения, он сохранил прежнюю горделивую осанку, подобающую первому лицу. Но в его манерах уже не сквозило то превосходство, которое способен себе позволить только очень значительный человек. Приглядевшись, можно было заметить в его глазах грусть.
Кармаль был не один: рядом прогуливался крупный молодой афганец, как потом выяснилось, муж его дочери, а чуть поодаль топтался человек с невыразительным лицом, профессиональная принадлежность которого выявилась, едва мы начали разговаривать: он придвинулся ближе и, вытянув шею, стал вслушиваться в каждое слово.
– Я не понял, рафик Кармаль, – сказал я, кивнув на любознательного субъекта. – Это он вас охраняет или вы у него под арестом?
– Сам не пойму, – печально улыбнулся бывший генсек. – Только он от меня ни на шаг.
– Ну, а если я приглашу своего старого знакомого к себе на дачу на чашку чая? – обратился я к «топтуну».
– Только со мной, – отрезал он и со скучающим видом отвернулся.
Бедный Бабрак Кармаль… У себя на родине он был заложником наших советников и генералов и даже в изгнании не может освободиться от назойливой опеки.
В тот раз мы обменялись телефонами, договорились о новых встречах. И эти встречи были – на даче, где жил Кармаль. Фрагменты бесед, состоявшихся зимой и летом 1990 года, включены в нашу книгу. Почему они так скупы? Об этом просил сам Кармаль: он считает, что для обнародования всего, что было, еще не настало время.
Но соответствует ли истине то, что под шепог сосен рассказывал смещенный генсек? Он высказывал свою личную оценку минувших событий. Право читателей – принять ее или усомниться в ней.
«Пишите, что проситесь добровольно…»– Знали вы тогда, зачем и почему вошли с оружием в Афганистан? – спрашивали мы у многих москвичей, кто в числе первых солдат оказался на территории суверенного соседнего государства. – И вообще, чем памятен лично вам ввод войск, что вы при этом ощущали?
Андрей Лагунов, рядовой: В 1979 году я окончил Московский радиотехнический техникум, защитил диплом – и в армию. Попал в мотострелковый полк. Еще в ноябре прошел слух – пойдем за границу. Слух, он и есть слух… Тем не менее полк доукомплектовали до полного состава, в начале декабря погрузили в эшелоны и отправили в Термез. Нам заменили обмундирование, оружие – вместо автоматов АК-47 выдали новенькие «Калашниковы», калибра 5,45 мм.
Недели три стояли. Ребята полагали: предстоят учения, маневры. Приехали в расположение части какие-то генералы. Нас построили. Один генерал что-то прокричал, толком мы и не разобрали. Вроде идем выполнять интернациональный долг в Афганистан.
Объявили готовность номер один. Пересекли Государственную границу. Я находился в составе зенитно-ракетной артиллерийской батареи. Были у нас зенитные четырехствольные установки, в них – локационные устройства, я выполнял функции старшего мастера счетно-решающего прибора. Шли до Кабула, не торопясь. Что происходит в Афганистане, почему мы здесь – ничего не знали. Никто нам не рассказывал, не объяснял.
Местное население не проявляло никакой враждебности. Пацаны мал-мала меньше подбегали к машинам, выкрикивали: «Шурави, шурави!», попрошайничали. Мы раздавали жителям кишлаков хлеб, консервы. Бросалась в глаза страшная бедность.
Николай Ковтун, младший сержант: Был я еще в учебке. Помню ротную шутку: «Пойдешь служить, куда Макар телят не ганивал»… Так и вышло.
Стал я механиком-водителем танка. Два месяца прослужил, участвовал в дивизионных учениях. В декабре стали формировать полк средних танков. Кто-то обмолвился: «На юг пойдем». «Скоро не ждите писем», – сообщил я домой. Никто ничего нам не объявлял – куда, зачем, по какому поводу.
На берегу Амударьи неделю стояли. Автоматы нам заменили, дали новые, с откидными прикладами, десантные, также гранаты, пулеметные кассеты. Велели закрасить все опознавательные знаки на машинах, экипировали нас в форму без лычек и погон.
Командир полка зачитал приказ: «Совершаем марш в Демократическую Республику Афганистан для выполнения интернационального долга». Приказ есть приказ. Никто не сомневался, что так надо. Подробностей, однако, никаких не знали. Опять же слух прошел: «Если мы не войдем первыми, войдут американцы. Во что бы то ни стало надо их опередить».
Илья Герасимато, младший сержант: Хочу отметить: настрой у нас был боевой. Я отслужил уже год, в Афганистан вошел в составе мотострелковой части. Хотя мы и не знали, какие политические цели преследует наше государство в Афганистане, но понимали, что от нас требуется. Мы выполняли солдатский долг, и этим все сказано.
Но вот не могу забыть… Перед самой отправкой в Афганистан собрал нас замполит и напутствовал: «Мы пройдем по Афганистану огнем и мечом». А комбат добавил: «На один выстрел отвечайте всеми стволами». Если правду писать, надо и о таких офицерах говорить.
Алексей Прилип, сержант: Служил я в пехотном полку командиром отделения разведки. Если откровенно, как на духу, то в суматохе и сумбуре войну я поначалу никак не воспринял. Провожали нас из города, где стояли, торжественно, с музыкой и плачем. Так и запомнилось – бравурная музыка и слезы женщин. Дивизия наша была доукомплектована, мы ее резко начали разворачивать. Куда, зачем? Никто ничего не знал. Погрузили в эшелоны, 7 суток до Ташкента – выгрузили на голую землю. Кто сумел захватить матрацы, кто их не взял или потерял. Переспали кое-как в палатках. Дивизия ушла через границу, а нас, разведчиков, отобрали 38 человек и отправили в Кушку. Посадили в бэтээры, более суток шли по афганской земле без сухпая – так мы сухой паек называли. Забыли выдать, что ли…
Игорь Грошенков, старший сержант: Призвался я в десантные войска. Здесь особая дисциплина, особая подготовка.
С июля стали «сажать» полк на повышенную боевую готовность. В ноябре особенно сильно стали гонять: всесторонняя физическая подготовка, стрельбы, приведение в отличное состояние БМД – боевых машин десанта. Еле ноги таскали, а мы ребята крепкие.
В начале декабря заменили оборудование. Отобрали тельняшки, дали другое нижнее белье. Десантные эмблемы стерли с техники, взамен – эмблемы летчиков.
Несколько раз объявляли боевую тревогу. Загружали в самолеты технику, садились сами. Потом давался отбой. Но иногда даже спали с автоматами. Напряжение ощущалось большое.
В один из дней полк вновь подняли по тревоге. Мы выдвинулись на аэродром. Бежим, а сами посмеиваемся: опять, наверное, отменят. Сколько раз уж так было. Помню, старушка на пути попалась: «Что, сынки, никак война началась?» Мы ей в ответ шутливо: «Не дрейфь, бабуся»… В общем, всерьез ситуацию не воспринимали.
Загрузили технику. Сели сами. Заработали двигатели. Взлетели. Да, это уже серьезно. Приземлились мы в Кабуле. Уже темно было, прохладно. Встретил нас человек в форме офицера афганской армии, прекрасно говоривший по-русски. Догадались – наш советник или кто он там… Он отдал распоряжение занять позицию на въезде в Кабул.
В первую ночь слышали стрельбу, взрывы. Бросилась в глаза страшная неразбериха. Никто из начальства, которое мы видели, ничего толком не знал. Приказы отдавались и тут же отменялись.
Спали мы первые ночи в ямах, над которыми растянули брезент. На дно стелили матрацы – вот и все. И постоянно слышали: «На несколько часов опередили американцев»… Тогда мы всему верили – информации извне не получали никакой.
Сергей Горбачев, сержант: Я осеннего призыва 1979-го. Тоже десантник, командир БМД. Базировался наш полк в Средней Азии. Решили из нас, новобранцев, создать новое подразделение: ДШБ (десантно-штурмовую бригаду). Цель– внезапный захват плацдарма противника с помощью вертолетов до подхода основных сил.
И декабря около трех часов сыграли тревогу. Нам ничего не объяснили. Полностью выдали новенькую амуницию. Накануне мы приняли присягу, получили оружие. Продержали нас на аэродроме целый день без еды. И только к ночи отправили обратно в казарму. Мы, признаться, обрадовались – тревога-то учебная.
На следующий день – в вертолеты. Куда-то летим. Опять без еды. Сели в Туркмении. Здесь уже вечером наконец-то получили сухпай.
На следующий день (извините, чго так монотонно рассказываю) опять в вертолеты – и на границу. Пустыня, песок с глиной. Только здесь просочилось: идем, вернее, летим в Афганистан.
Ситуацию воспринимали по-детски, даже с радостью. Все нам, зеленым юнцам, было внове, интересно: и как лопатой насыпали патроны в рюкзаки, и как получали гранаты с «рогатками» – хитрыми такими штуками, оказалось, запалами.
В пустыне наконец начали интенсивно заниматься, обучаться военному ремеслу. Ушло на это недели две с половиной. Срок, сами понимаете, ерундовый. Однако и за эти дни намучились. Дело даже не в резко возросших физических нагрузках, а в том, что помыться было негде. Спали в одежде, на ветках саксаула, в палатках. Но настроение было хорошее – мальчишки играли в войну.
1 января в 6.00 подняли по тревоге. Полетели через границу в Герат. Там уже были наши войска. Оттуда – в Кандагар. Армада Ми-6 и Ми-8 приземлилась на окраине этого города, где мы оказались первыми советскими солдатами. Игры кончились. Начиналась настоящая война.
Валерий Сергеев, рядовой: В Кабул прилетели 27 декабря примерно в 16 часов. Аэродром, если мне не изменяет память, еще не охранялся нашими частями. А десантники продолжали прибывать. На нас, похоже, делалась основная ставка. Не обошлось без ЧП. При подлете к Кабулу потерпел аварию ИЛ-76, на борту которого находилось около семидесяти ребят. Говорили, все погибли…
Что я чувствовал тогда? Ничего особенного. Как военный, я был готов к выполнению задач, а душа ко всему этому не лежала.
Михаил Мусатов, сержант: Наша отдельная саперная рота входила в Афганистан через Памир, минуя перевалы. Если говорить об этой «необъявленной войне» как ее тогда еще не называли: был приказ, мы исполняли воинский долг. Не в оправдание говорю, ибо оправдываться нам не в чем. Мы ведь солдаты. Спрашивать надо с тех, кто нас посылал.
Когда входили, нас встречали одетые буквально в рубища жители кишлаков. У каждого в руках был китайский фонарик или какой-то другой предмет – для обмена. Такой, с позволения сказать, «обмен» начался между нами и афганцами буквально с первых дней.
Андрей Щербаков, рядовой: Не было ощущения, что идем на войну. В феврале 80-го подняли нас по тревоге. Спешка, суета, многие машины не завелись. Видимо, проверяли нашу боевую готовность.
Когда ехали в эшелоне в Термез, на остановке мой «Урал» (я водителем был) неожиданно упал на рельсы. Плохо закрепили, очевидно. Потаскали меня куда следует – не «враг ли народа»?
Наш автобатальон доставлял частям керосин, бензин, солярку. По несколько суток в пути. Возили горючее сначала из Термеза, потом из Хайратона, Пули-Хумри. У водителей своя жизнь, свой быт, довольно сложный. И все же поначалу не было такого напряжения, как у тех, кто на боевые операции ходил. Это потом «духи» стали дороги минировать, обстреливать автомашины.
Александр Рыбаков, сержант: Попал я в отдельный батальон материального обеспечения авиации. Стояли в Баграме. Загружали боеприпасы, складировали бомбы. С самого начала было ясно: авиация будет наносить «духам» большой урон. Но понимал я и другое: сверху не всегда видно, где «духи», а где мирные крестьяне. Особенно в кишлаках. Последующее подтвердило мое предположение.
Виктор Овсиенко, рядовой: У нас, десантников, многое было иначе, чем у остальных. Особые войска. В декабре 79-го в учебке вызвали меня и других к командиру: «Пишите, что проситесь в Афганистан добровольно». Попробуй откажись.
Так рассказывали нам о вступлении в Афганистан и другие московские парни, родившиеся в 1959–1960 годах и волей судеб оказавшиеся в первых рядах ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Ограниченного контингента, ставшего армией под номером 40.
При всей разнице ощущений много схожего в их воспоминаниях, оценках того периода, отделенного от нас десятью годами. Большинству выдали новое оружие и обмундирование. Многие подразделения, в основном десантные, засекретили, даже форму и эмблемы изменили. Никому ничего не сообщали, не говорили – ноль информации. Были и неразбериха, и суета. И всем наигранно-горделиво твердили: «Вы молодцы, вы опередили американцев, стремившихся установить на отрогах Гиндукуша ракеты, нацеленные на СССР…»
Кто первый придумал эту «мулю», как выразился на современном молодежном жаргоне один из воинов-«афганцев»? В чьих дальновидных головах родилась идея укрепить боевой дух солдат и внедрить в их неокрепшее юношеское сознание мысль об исключительной важности выполняемой ими миссии? Опередить американцев – это и впрямь стоило многого. Даже собственной крови. И ведь верили, верили! А как не поверить, если признаком американской (а равно любой другой угрозы – той же китайской) пугали и стар, и млад, если сверхидея глобального противостояния буквально пропитала все клетки нашей идеологии. Чуть не доглядишь за теми же американцами, а они уже тут как тут, вершат свою агрессивную политику в регионах, где люди вполне могут исповедовать марксизм-ленинизм.
Да, бесспорно, у американцев были и есть свои интересы в Афганистане и других примыкающих к нему государствах.
Об этом уже говорилось на страницах книги. Добавим следующее. Уже в мае 1978 года в Пакистане с помощью ЦРУ была создана первая база по подготовке формирований афганских контрреволюционеров. Вскоре появились и другие базы. В них преподавали инструкторы из США.
Если же говорить о чисто политических целях, то прав генерал-майор, доктор философских наук К. М. Цаголов: «Думаю, что в глобальной стратегии Афганистан привлекал внимание США не как отдельный объект с точки зрения его внутреннего развития, а как страна, занимающая определенное геостратегическое положение в общем поясе исламских государств, которым можно было бы придать антисоветский характер».