Текст книги "Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны"
Автор книги: Владимир Снегирев
Соавторы: Давид Гай
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
– Это Афган во всем виноват. Там мы научились курить наркотики и стрелять.
– И в детей? – спросила журналистка.
– Да, бывало, – ответил он.
И спокойно отвернулся, пошел к выходу.
Из колонии в Житомире освободили четверых. Из других мест заключения выйдут остальные, кого амнистия застала в «зоне». За колючей проволокой колонии остаются те, кто совершил преступления после того, как прошел афганскую войну и возвратился на Родину, кто совершил преступления на родной земле. Их амнистия не коснулась, даже если их преступления куда менее тяжкие. Закон есть закон. Каким бы мы его ни считали, он принят, он действует, он обязателен к исполнению. Так зачем я пишу об этом? Да просто затем, чтобы напомнить: это не последний принимаемый нашими законодателями закон. Может быть, не последний и об амнистии. У нас уже был опыт всепрощения оптом. До сих пор многие с ужасом вспоминают последствия амнистии 1953 года.
Но ведь даже священник отпускает грехи кающимся, каждому – отдельно».
В. С.:Вот именно – каждому отдельно. А в данном случае грехи отпустили оптом. Трудно с этим смириться, согласиться. Таковы издержки нашего юного парламентаризма.
Глава девятая
Опасные «контракты»
В. С.:Ты знаешь, Давид, хочу открыть тебе один маленький секрет. Я ведь в Афганистане начинал советником.
Д. Г.:Как? Разве ты попал в Кабул не корреспондентом «Комсомольской правды»?
В. С.:Дело было так. «Комсомолка» в самом начале 80-х годов не имела корпункта в Кабуле. Зато по линии ЦК ВЛКСМ очень активно развивались контакты с Демократической организацией молодежи Афганистана (ДОМА). Уже в 80-м году из Союза по просьбе руководства ДОМА направили группу советников, задачей которых было помочь в становлении этой новой общественной организации. В нее входили профессиональные комсомольские работники из Москвы и с периферии: специалисты по идеологии, оргвопросам, учащейся молодежи, пионерскому движению.
Д. Г.:Я ты оказался среди них?»
В. С.:Не совсем так. Я приехал позже, в марте 81-го. Афганцы образовали при ДОМА газету под названием «Дерафше джаванон» («Знамя молодежи»), и тут возник вопрос о советнике при ней. Такие советники, кстати, существовали при всех крупных газетах – партийной, профсоюзной, государственной, военной, при информационном агентстве «Бахтар», телевидении и радио.
Д. Г.:Извини, а что значит – возник вопрос? Кто его поставил, этот вопрос, – наши или афганцы? Кто вообще решал, где и сколько требуется советников?
В. С.:О, на эту тему можно написать специальное исследование, причем, держу пари, его автор очень скоро придет к выводу, что анализировать следует не афганскую ситуацию, как таковую, а феномен советской бюрократии, которая, подчиняясь каким-то неведомым «внутривидовым законам», способна к почкованию в невиданных масштабах.
Интересно, что при Тараки и Амине тоже существовала молодежная организация, а при ней наш советский советник. Один! Плюс переводчик. На втором этапе, когда за Афганистан взялись «всерьез», советнический аппарат повсюду был расширен. Скажем, при ДОМА стала работать группа примерно из двенадцати человек (четверо в Кабуле, остальные в провинциях – так называемые «зональные советники»). А теперь скажи мне: сколько, по-твоему, комсомольских работников расплодилось там спустя шесть лет? Отгадай?
Д. Г.:Человек тридцать – сорок?
В. С.:Вместе с переводчиками – около ста!
Примерно то же самое происходило и с советниками по другим линиям. Все это приобретало характер неуправляемой реакции деления.
Советы шлют советниковИтак, тема этой главы – советники. Кто же они были, что входило в круг их обязанностей?
Скажем сразу: во-первых, их было очень много. Ну, просто безумно много. Наш офицер стоял за спиной каждого афганского офицера – от комбата и выше. Гигантские штаты советников существовали при МВД и госбезопасности (точных цифр узнать не удалось, но речь может идти о сотнях человек по той и другой линии). Советники были во всех министерствах и ведомствах, на предприятиях, в транспортных компаниях, банках, конторах, учебных заведениях. Они подсказывали, что надо сообщить по радио, чему посвящать традиционную пятничную молитву, как играть в футбол и какие спектакли ставить в театрах.
К 1982 году большинство квартир в двух современных микрорайонах Кабула (четырех– и пятиэтажные панельные «коробки», построенные по советским проектам) занимали наши соотечественники – с женами и детьми школьного возраста. Посольская школа работала в три смены, но все равно классы были переполнены. Днем толпы праздных советнических жен шатались по дуканам, которые мгновенно расплодились в микрорайонах, вели нескончаемые торговые переговоры с лавочниками, пуская в ход не только свое красноречие, но и такие веские аргументы, как чеки «Внешпосылторга», советские рубли и мелкие подарки.
В старом микрорайоне находилась знаменитая «парванистка» [15]15
От словосочетания «парва нист» – то есть «все равно», «сойдет».
[Закрыть]– убогий рынок по продаже поношенной одежды, неведомо какими путями поступавшей сюда с Запада. На деревьях и на заборах были развешаны джинсы, куртки, кофточки, платья…
Видно, их посылали афганцам капиталистические филантропы в надежде прикрыть наготу здешних нищих. Но ничего подобного не происходило. Тряпье почему-то оказывалось на «парванистке», где за него энергично брались жены советских советников. Каждый день приходилось видеть удручающую картину: наши весьма неплохо одетые и совсем не бедные женщины с увлечением копошатся в пыльном тряпье, а выбрав подходящую вещь, долго торгуются с ободранным, одетым в лохмотья и галоши продавцом.
Как-то раз в посольстве спохватились и одним высоким чином был издан приказ, запрещающий советским гражданам посещать «парванистку» под страхом немедленной отправки на Родину. Даже пустили слух о том, что в одной из квартир близлежащего блока посажен специальный человек, которому поручено через окно фотографировать всех наших женщин, проявляющих нездоровый интерес к барахолке. И что вы думаете: вскоре среди покупательниц можно было увидеть супругу того самого чина, издавшего грозный приказ, а рядом с ней – жен других руководителей посольства.
Победить «парванистку» оказалось невозможным.
Все советники по ведомственному признаку относились к так называемым «контрактам». Если, придя в посольский магазин, вы хотели купить масло, тушенку, сахар или спиртное, продавец неизменно спрашивал: «Какой контракт? Фамилия?» Смотрел списки и отпускал продукты по строго лимитированной норме.
В Кабуле все годы войны можно было прожить довольно сносно. Зарплаты советников вполне хватало, чтобы покупать продукты в дуканах (а ассортимент там всегда был куда богаче, чем в московских магазинах). Из Союза регулярно прилетали самолеты, а с ними – свежая почта, посылки. В посольском клубе и в доме культуры «старого» микрорайона регулярно демонстрировались советские фильмы. И хотя существовал комендантский час и большая часть города оставалась недоступной для пеших прогулок, а по ночам стреляли, все равно наши специалисты чувствовали себя здесь в относительной безопасности. У каждого было личное оружие – пистолеты, а кое-кто таскал в кейсах даже «лимонки». Улицы усиленно патрулировались. Каждый дом в микрорайонах круглосуточно охранялся нарядом царандоя.
Иную жизнь вели советские специалисты и советники в большинстве афганских провинций. Вот уж кому досталось – тем более если они не отсиживались на виллах и за броней, а пытались честно отрабатывать свой хлеб.
В. Снегирев: Попав впервые в Герат и несколько дней проработав рядом с молодежным советником Геной Кулаженко, я понял, почем фунт лиха. Вот короткая запись из дневника, передающая одно из впечатлений тех дней: «Все время, когда ты вне каменных стен, кажется, что тебе целят прямо в затылок. Выстрелы звучат здесь круглые сутки. К вечеру от этого устаешь неимоверно».
По Герату советским специалистам было разрешено передвигаться только на бронесредствах. Но разве напасешься бэтээров? А ждать оказии некогда. Да и не мог Гена – даже ради собственной безопасности – то и дело прятаться за броней: что бы тогда подумали о нем те, кого он вполне искренне называл своими братьями, – молодые ребята из ДОМА, у чьих домов не стояли броневики?
Провинциальный комитет выпросил в ХАДе трофейную легковушку неизвестной модели, дряхлую, с прикрученным проволокой бампером и незакрывающимися дверями. Меня в этой машине больше всего поразили дыры от пуль в стеклах и на спинках сидений: «В стеклах свежие, – пояснил Гена. – Обстреляли нас в старом городе почти в упор».
Ездили на этой машине так: уполномоченный ЦК ДОМА по гератской зоне Халиль – за рулем, секретарь комитета Кадыр с автоматом следил за левой стороной, Гена – тоже с автоматом – за правой, а переводчик контролировал тыл. Надо ли говорить, что автоматы не выпускали из рук…
Не уберегся-таки отчаянный парень Гена Кулаженко. Но об этом я расскажу чуть ниже.
И броня часто не спасала советников: при подрывах люди, находившиеся внутри бэтээров, обычно гибли или получали тяжелые увечья, да и гранатометами моджахеды насквозь жгли наши броневики. Там же, в Герате, я встретил Валерия Басалаева, с которым когда-то учился в суворовском училище. Мы расстались еще детьми: я спрыгнул с военной колесницы, избрав сугубо гражданскую стезю, а он остался при погонах и теперь стал подполковником, тянул лямку советника при особом отделе афганской дивизии.
Два года он промучился в этом чертовом городе, до замены оставалось всего несколько дней. Как бывало в таких случаях, на рожон не лез, судьбу не испытывал, сидел тихо, дожидаясь заветного часа, когда приедет сменщик. И вот в один из самых последних дней возвращался Басалаев из дивизии в городок советников и прямо на главной улице средь бела дня их бэтээр обстреляли. Водитель-афганец с испугу так резко крутанул руль, что бронетранспортер упал в глубокий кювет и…
…И все. Когда соберутся бывшие «кадеты» из Оренбургского суворовского училища на свой традиционный сбор, среди них уже не будет сибиряка Валерия Басалаева. Никогда не будет.
Угнетали бытовые трудности: отсутствие электроэнергии, воды, привычных продуктов. Приходилось нашим советникам и специалистам, работающим в глубинке, месяцами жить без газет, без телевидения. Далеко не всегда удавалось поселиться в доме с кондиционером. Во многих местах пищу готовили сами – из того, чем удавалось разжиться на местном базаре или в ближайшей воинской части.
Несколько слов о спиртном. Пили в Афгане часто, и водка там воспринималась совсем по-другому, чем дома. Когда говорят, что она снимала стресс, то к этому надо относиться без всякой иронии. Действительно, снимала. Ведь страшно-то было почти все время. А поскольку официально в Афганистане существовал «полусухой» закон (в посольском магазине полагалась одна бутылка в месяц на человека, а в армейских «Березках» спиртное вообще не продавалось), то алкоголь скоро стал предметом спекуляции.
Нашим гератским ребятам в этом смысле повезло. Близость к Кушке (каких-нибудь сто километров) снижала для них остроту проблемы. Всегда можно было послать гонцов, и если они не нарывались на засаду, часов через шесть накрывался стол.
Хуже было тем, кто жил в Кандагаре или в таких медвежьих углах, как Фарах, Асадабад, Лашкаргах… Самые изобретательные гнали самогон, другие покупали водку или «кишмишовку» у местных торговцев (в дуканах можно было купить все, что пользовалось спросом у советского человека). Прибегали также к услугам спекулянтов из среды наших военнослужащих. В основном, это были летчики транспортной авиации, часто летавшие в Союз. За бутылку водки спекулянты просили от 25 до 40 чеков или эквивалент в афгани. В праздник цена поллитровки, случалось, подскакивала и до пятидесяти чеков.
Вот еще один малоизученный афганский феномен: со спиртным повсюду были проблемы, однако же это не мешало иным «контрактам» спиваться напрочь. Однажды два допившихся до чертиков советника (один по вопросам спорта) устроили в «старом» микрорайоне, в доме, где жили, форменную перестрелку, в ходе которой пролилась кровь.
Один из нас, приехав в Джелалабад, в первый же вечер попал за стол, где веселилась местная «головка»: военное начальство и офицеры госбезопасности. Подполковник Виталий К., похожий на батьку Махно, каким его изображали в фильмах эпохи соцреализма, при попытке журналиста покинуть затянувшееся застолье кликнул ординарца, а когда тот вошел, приказал ему заплетающимся языком: «Видишь этого корреспондента? Он не хочет с нами пить. Выведи его за дверь и расстреляй».
Солдат растерянно хлопал глазами. Тогда «батька Махно» просто взревел: «Иначе я тебя самого расстреляю!»
Корреспондент помог бедному парню: встал из-за стола и вышел вместе с ним прочь. «Не обращайте внимания, – виновато произнес солдат. – Утром товарищ подполковник все забудет».
Но хватит о водке. Далеко не все были таковы, как этот бесноватый советник. Расскажем сейчас о тех, кто жил по соседству с ним, наших специалистах, в основном из Узбекистана и Закавказья, – агрономах, гидротехниках, механиках, проектировщиках, строителях, агрохимиках, которые помогали обслуживать знаменитый Джелалабадский ирригационный комплекс (ДИК).
Построенный в тяжелейших почвенно-климатических условиях с помощью Советского Союза, комплекс был, возможно, самым важным народнохозяйственным объектом страны. Судите сами. Его обслуживанием занимались около 6 тысяч рабочих и служащих. А объекты какие! Плотина и магистральный 70-километровый канал, гидроэлектро– и насосная станции, ремонтно-технический и деревообрабатывающие заводы, консервная фабрика, полигон ЖБИ, автобаза и, наконец, то, ради чего все это было построено, – четыре крупных государственных фермы, которые специализировались на выращивании цитрусовых, маслин, овощей, производстве молока, мяса.
Считалось, что как сельскохозяйственный комплекс ДИК не имел себе равных в развивающихся странах Азии, Африки, Латинской Америки. Это действительно было чудо, цветущий оазис посреди камней и истрескавшейся под беспощадным солнцем почвы. Его возвели наши специалисты, и они же продолжали помогать афганцам поддерживать комплекс в образцовом состоянии.
Легко сказать – поддерживать. Кругом-то полыхала война. Джелалабад, расположенный неподалеку от пакистанской границы (меньше часа езды на машине по отличному шоссе), постоянно находился в центре боев. Около Самархеля были расквартированы две наших бригады. Между Самархелем и городом, как раз в районе госферм, находился военный аэродром – лакомый кусок для моджахедов. Да и сами фермы стали объектом их постоянных нападений. Проселочные дороги между садами и поселками минировались, поэтому утром наши специалисты отправлялись на работу одним путем, а вечером возвращались другим. Им постоянно угрожали. Не проходило дня и без потерь в афганском персонале: то обходчика убьют, то агронома уволокут с собой, то трактор вместе с механизатором сожгут…
Наши специалисты – а было их семьдесят восемь – так собирались на работу: автомат на плечо, подсумок с запасным магазином и гранатами на пояс. Между тем люди там в основном работали пожилые, семейные, и профессии у них сугубо мирные. И ехали не воевать – пахать, сеять. Главный эксперт ДИКа Б. Н. Миланов, технический руководитель управления эксплуатации канала П. Н. Алиев, техник Е. В. Ступин, технический руководитель фермы «Хадда» А. Г. Мухамедов, агроном-цитрусовод О. X. Мурадишвили и многие, многие другие… Надо бы всех семьдесят восемь назвать – достойны. Земледельцы, неожиданно оказавшиеся на линии огня.
Вспомним и еще один «контракт», объединивший скромных и беззаветных тружеников. На Южном Саланге, в городке Хинжан, находилась группа гражданских специалистов, обслуживавших высокогорный перевал и уникальный тоннель. Руководил группой невысокий худощавый человек, коренной ленинградец по фамилии Ерухимов – с кавказским смуглым лицом, живой и умный.
Чем тогда была эта дорога, связывающая СССР с центром Афганистана, с Кабулом? Как ее назвать? Пуповина? Артерия? Главный нерв? Тысячи машин шли по ней безостановочно в обе стороны: с севера – груженные боеприпасами, горючим, продовольствием, сырьем для афганских фабрик, с юга – в основном порожняком. Какой титанический труд требовался, чтобы держать высокогорную трассу в рабочем состоянии!
Один из нас в аккурат попал на проводы Ерухимова: Виктор Анатольевич уезжал домой после нескольких лет работы в горах Гиндукуша. Работы, отмеченной афганским орденом. В Кабуле, вручая ему награду, сказали: «Вы – герой Саланга». «Нет, это не я герой, – возразил Ерухимов, – это весь наш коллектив герой». Тогда старый министр, входивший в правительственный кабинет еще при короле, ответил: «Если родник чист в истоке, то и далее вода будет свежей».
Из сотен наших советников, работавших в Афганистане, многих можно выделить, многие оставили по себе добрый след. Среди тех, кого здесь вспоминают с особым теплом, – Лунин.
Д. Гай:Александр Федорович Лунин, советник ректора Кабульского политехнического института (КПИ), руководитель коллектива советских преподавателей вуза, москвич, доктор химических наук, профессор, до заграничной командировки работал в Московском институте нефти и газа имени Губкина. 50-летие отметил в Кабуле, где провел четыре последних года войны.
Кабульский политехнический заслуживает отдельного разговора. Чуть больше четверти века назад был заложен первый камень КПИ. Двадцать лет назад институт распахнул двери, став даром советского народа дружественному афганскому. В КПИ три факультета: строительный, горно-геологический и электромеханический. Две с половиной тысячи студентов осваивают одиннадцать специальностей.
Кроме того, есть подготовительный факультет, где будущих студентов обучают русскому языку и «дотягивают» до уровня наших десятиклассников. Ничего не попишешь – в этом отношении афганская молодежь все еще сильно уступает советской. Существует и рабфак, принимающий выходцев из неимущих семей. Они получают большую, по афганским меркам, стипендию, бесплатную одежду, питание.
Одним словом, не случайно КПИ считают советским институтом.
Ну, а для оппозиции он был как кость в горле. И теракты проводили, и обстреливали его постоянно, и бомбы подкладывали, и мины-секреты… Не обошлось и без жертв, но об этом дальше. Бог миловал Лунина, хотя хадовцы не раз предупреждали Александра Федоровича о грозящей ему опасности, советовали не выходить на улицу, сменить машину, не бывать там-то и там-то.
– В КПИ более ста советских преподавателей. Так вот, ни один из них не испугался, не попросился назад, – рассказывал Лунин во время нашей встречи в мае 88-го. – Ни гибель коллеги, ни взрывы, ни угрозы не в состоянии запугать. Иногда приходится слышать: вас деньгами удерживали, зарплатой высокой. Да, платят, учитывая обстановку, советским специалистам за рубежом, особенно в Кабуле, больше, нежели дома. Но рублями не измерить суть нашей работы здесь, в горячей точке. У меня есть свой ответ, почему никто не уезжает. Попав в Афганистан, человек как-то незаметно для себя начинает жить местными проблемами. Они становятся его личным делом, глубоко затрагивают каждого. Это, мне кажется, черта советского характера.
Проблемы проблемами, характер характером, но что-то было необходимо делать для безопасности института. И Лунин придумал. КПИ перешел на самоохрану. Самые преданные студенты, члены НДПА, на три месяца по очереди освобождались от учебы и бдительно с оружием несли охрану.
Но Лунин не был бы Луниным, если бы основную свою деятельность направил только в это русло, пусть жизненно необходимое. Он ведь прежде всего ученый. И вот здесь Александр Федорович развернулся во всю.
Шестнадцать лет до него КПИ выпускал инженеров по нефтехимии. И это в стране, где нет ни одного завода по нефтепереработке и нефтехимии. А дипломированных инженеров плодили, плодили. Занимались они после окончания вуза чем угодно, вплоть до торговли в дуканах, только не прямым своим делом. По собственной инициативе Лунин начал объезжать афганских министров.
– Зачем выпускаются такие специалисты? – спрашивал он. – Они же не нужны.
Министры пожимали плечами.
Последний разговор состоялся у Лунина с тогдашним министром легкой и пищевой промышленности.
– Почему в Афганистане отсутствуют инженеры по легкой и пищевой промышленности? – задал он вопрос министру.
– Вы первый, кто спрашивает об этом, – оживился тот. – Действительно, почему? Ведь это традиционные наши отрасли.
И тогда Лунин предложил полностью переориентировать специальность «химическая технология» на пищевое производство. Легко сказать – переориентировать. А где взять средства на новое оборудование лаборатории? Они в Афганистане весьма ограничены. Выход был найден – ничего не переоборудовать, а начать готовить инженеров «поштучно», с учетом нужд больших и малых предприятий.
Ну, а что же сам Лунин? Превратился в администратора, и только?
В Афганистане как ученый он сделал, по его выражению, «немыслимо много». В отделе экономики ЦК НДПА Александр Федорович выступил почти с четырехчасовым докладом. Он убедительно обосновал необходимость развития химической технологии на базе нетрадиционных видов сырья, попросту говоря, растительных видов, коих в Афганистане хватает с лихвой. Незачем импортировать различные изделия, те же синтетические моющие средства, высококачественное мыло, тратить валюту, когда многое можно вырабатывать самим, и не из дефицитных нефти, газа, угля, а из местных сельскохозяйственных культур: хлопка, сахарной свеклы, винограда. Предложение поддержали. Химики занялись его реализацией.
– Знаете, почему мы уважаем Лунина? Потому что он приносит нам пользу, – бесхитростно-откровенно высказался один из работников Совмина Афганистана, с которым довелось беседовать.
Сменив в Кабуле советника, имевшего скверную репутацию, Лунин смог завоевать доверие коллег. Очень непросто было это сделать. Коллектив лихорадило, друг на друга сыпались анонимки. Словом, «нормальная» советская колония за рубежом. Лунин поборол недуг, мобилизовав всю свою интеллигентность, такт, доброжелательность, уважение к личности и… честолюбие. Да, честолюбие. Такой он человек – всегда хотел быть первым, добиться большего, нежели другие. Он желал видеть коллектив КПИ не в раздоре, ссорах и склоках, а в нормальном рабочем состоянии. И смог добиться этого. А что плохого в честолюбии, скажите на милость? Всем бы нашим советникам такую черту, если идет она во благо, а не подогревает амбиции…
Большинство наших советников жили в тяжелейших условиях, делили с афганцами тяготы их быта, ежедневно, а то и ежечасно подвергались смертельной опасности. Самыми уязвимыми были, конечно же, военные, особенно в невысоких чинах – майоры, подполковники, находившиеся непосредственно в боевых порядках афганских вооруженных сил.
В. Снегирев: Как-то я присутствовал при проведении масштабной войсковой операции в провинции Нангархар. Предстояло разгромить крупный отряд мятежников, окопавшихся, как считалось, на склонах гряды гор, неподалеку от пакистанской границы. Расположившись рядом с нашими генералами на командном пункте, я наблюдал за ходом операции.
Вначале все шло как по писаному. Ровно в назначенное время начался артналет. Размещенные рядом с нами гаубицы и реактивные установки «Град» обрушили на предполагаемые позиции моджахедов сотни снарядов. Потом за дело взялись «грачи». [16]16
Так называли самолеты-штурмовики.
[Закрыть]Встав над горой в круг, они завертели на наших глазах поистине адскую карусель: пролетая над указанным районом, один за другим самолеты сваливались в пике, а чуть погодя над склонами вырастали огромные грибы взрывов. И так много раз. Ума не приложу, что живого могло там остаться? Генералы довольно потирали руки: ну, теперь не уйдут, голубчики.
Далее предстоял «коронный номер» программы: крупный вертолетный десант. Зрелище и вправду было хоть куда: несколько десятков вертолетов Ми-8 пошли к горам, причем в целях маскировки и внезапности не «по небу», а по каким-то оврагам, буеракам, ложбинам, прижимаясь к земле. Высадив в предгорье десант, состоящий из советских и афганских мотострелковых подразделений (где-то около тысячи человек), вертолеты благополучно вернулись обратно.
Теперь предстояло самое главное – довершить разгром силами десанта, захватить трофеи и пленных.
На командном пункте напряжение достигло апогея: ждали сообщений из атакующих цепей. И вдруг, как гром среди ясного неба, оттуда приходит депеша: афганский батальон отступает. Что случилось? Противник насел? Большие потери? Нет. Оказывается, близился вечер, в горах стало холодать, и афганцы сочли за лучшее повернуть назад.
И вот тут случилось неожиданное, во всяком случае для меня. Руководивший операцией генерал-лейтенант молниеносно отдал приказ: «Открыть заградительный огонь!» И вновь рявкнули возле нас тупорылые гаубицы, послав снаряды теперь чуть ли не по своим. По радио афганскому батальону было сообщено: в случае отступления он напорется на этот огонь. Почту тут же с горы пришла весть: «Афганский батальон опять перешел в наступление».
Вдруг меня осенило: мать честная, да я ведь сегодня утром в этом батальоне чай пил у двух наших советников. А сейчас они там, на горе, с афганцами, в пиковой ситуации, матом нас, небось, кроют.
Я обратился с мучившим меня вопросом к генерал-лейтенанту, но он только рукой махнул – зло и горько. И промолчал.
Эх, война…
Пусть и обвинят меня в предвзятости, но все равно буду стоять на своем: из всех советников в Афганистане лучшими были попавшие сюда от комсомола. Что значит «лучшими»? Хочу сказать, что они и дело делали, и вели себя, за редким исключением, достойно. Немаловажное обстоятельство: все эти ребята были добровольцами. Более того – с годами желающим «отведать Афганистан» приходилось участвовать в самом настоящем конкурсном отборе. Конкурс был жестоким. А желающих находилось много: заявления. поступали и от первых секретарей обкомов, и от работников ЦК, и от рядовых членов комсомола.
Почему хотели попасть в Афганистан? Возможно, кто-то сейчас криво ухмыльнется: «Что, дескать, за вопрос? Ехали потому, что деньги там платили бешеные».
Да, в последние годы войны советники действительно получали куда больше, чем наши министры. Но ведь и рисковали они не так, как министры. И гибли, и инвалидами становились. Нет, деньги – это не объяснение.
Сам я в марте 81-го приехал в Кабул, абсолютно не представляя размеров своего будущего жалования. То же самое мне говорили те двенадцать первых комсомольских советников, что прибыли сюда годом раньше. Зарплата для большинства не была главным. Тогда что же?
Думается, я имею право – на основании собственного опыта, личных впечатлений, долгих откровенных разговоров со своими друзьями – утверждать: чаще всего ехали потому, что невмоготу было им, энергичным, молодым, жаждущим самостоятельности, невмоготу было им годами выполнять рутинную работу, погрязать вместе со всеми во лжи, лицемерии, фанфаронстве, трубить о несуществующих успехах, славить мудрого генсека и родной Ленинский комсомол. Убегали от застоя, надеясь в Афганистане подышать свежим воздухом, ехали навстречу настоящей мужской работе. Ехали, начитавшись газет, с чистосердечным желанием помочь афганскому народу, поддержать демократическую революцию.
Комсомол, к тому времени уже выхолощенный, бездушный, почти не оставлял им возможности проявить себя дома, реализовать свою энергию, свои творческие способности, наконец, свое мужество. Надеялись в Афгане пожить по-настоящему.
Там война, там не место формализму и подлости. Там ты либо герой, либо дерьмо.
Ехали, чтобы собственными глазами увидеть, что же это такое – революция, гражданская война, чтобы через Афганистан найти ответы на множество мучивших вопросов о прошлом, настоящем и будущем своей родной страны.
Ехали потому, что надеялись за Амударьей найти свой интерфронт. «Чтоб землю в Герате крестьянам отдать».
Не надо скептически улыбаться и противопоставлять такому вот романтическому порыву позицию тех, кто предпочел тюрьму и ссылку за протесты против развязывания афганской бойни. Честь и хвала тем, кто прозрел раньше. У каждого был свой путь к постижению истины. Многие мои друзья уезжали в Афганистан от самих себя. Да, он казался спасением – даже если там был риск погибнуть.
Главной заботой молодых наших советников, особенно на первых порах, было найти с афганскими сверстниками общий язык, подружиться с ними. Это было важно вдвойне, когда речь заходила о совместной профессиональной работе.
Из дневника:
«К моему любимцу в газете «Дерафше джаванон» Фаруку – юному скромному пуштуну – из Джелалабада приехал отец. Он рассказал, что в их дом недавно нагрянули моджахеды. Узнав, что Фарук стал работать в газете, требовали выдать им его для расправы. Отец специально приехал в Кабул, чтобы предупредить сына: «Не вздумай пожаловать в гости».
Фарук – молодец. Он лезет в самое пекло. По вечерам после работы надевает национальный пуштунский костюм и идет на окраину Кабула – туда, где стоят шатры кочевников. Как-то я сказал, что не худо бы нам добыть репортажи из отрядов контрреволюции. Фарук сразу вскинулся: «Я готов». И вот теперь он ходит к кочевникам. Там завязано много ниточек, если хорошо потянуть, такой клубок можно будет распутать…
Недавно он сам – пока это уникальный случай для местной журналистики – поехал в командировку на север страны, побывал в наиболее опасных районах. Правда, хороших статей не привез. Не умеет еще писать. И страшно переживает из-за этого. Мой переводчик сегодня рассказал: «Был у меня дома Фарук и жаловался: вот, дескать, Снегирев ставит нам в пример своих друзей – знаменитых советских журналистов, но я тоже хочу стать таким. И… не могу. Не умею».
Важно, что он хочет, важно, что когда я рассказываю что-то, распекаю его за что-то, он смотрит на меня широко открытыми юношескими глазами, и в этих глазах я вижу энтузиазм, преданность избранному делу, мучительное желание понять, овладеть…
Абсолютное отсутствие профессионализма – общая беда для всех ребят газеты. Они на ходу учатся элементарным вещам. Каждый мой визит в редакцию всегда превращается в длинную лекцию или «пресс-конференцию» о принципах макета, верстки, о планировании, об организационной работе, жанрах, иллюстрациях, о конкретном сборе материала…
В первое время, не в силах сдерживаться, я их часто ругал – они казались мне беспросветно ленивыми. С течением времени убедился: не ленивые, нет – просто носят на себе печать многовекового восточного уклада. А ребята хорошие – научатся, обязательно научатся».
