Текст книги "Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны"

Автор книги: Владимир Снегирев

Соавторы: Давид Гай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

За что любили капитана

В этот рассказ, возможно, многие не поверят. Но все изложенное – истинная правда.

В. Снегирев: Предыстория моего знакомства с комбатом Ертаевым такова. Знаменитый афганский поэт, министр, общественный деятель Сулейман Лаек однажды в разговоре обмолвился, что одно из своих новых стихотворений хочет посвятить советскому офицеру по имени Бахтияр, с которым он познакомился во время поездки в далекий горный край. Бахтияр, пояснил поэт, это легендарная в тех местах личность, его почитают скотоводы и охотники, торговцы и ремесленники, старейшины племен и священнослужители. Местные жители якобы назвали его именем большое ущелье, а мулла воздает ему хвалу в своих проповедях.

Оказавшись некоторое время спустя в провинции Кунар, я выкроил время для того, чтобы увидеться с героем будущего стихотворения.

Глубокое, похожее на каньон, ущелье, образованное угрюмыми скалистыми хребтами. По дну бежит речка со сказочно-голубой водой. На левом берегу теснятся одноэтажные постройки городка, а ниже по течению, на камнях речной излучины, расположен аккуратный палаточный лагерь. Площадка для вертолетов. Парк боевых машин. Хозяйство Ертаева.

Все, о чем рассказывал Лаек, подтвердилось. Кроме одного: от рождения звали комбата – Бахитжан. Местные жители на свой лад переиначили его имя. Бахтияр – значит счастье.

Немного времени потребовалось, чтобы понять, отчего так любили горцы Бахтияра, почему с таким уважением говорили о нем.

Не всегда была голубой вода в горной речке – густо вплетались в нее кровавые струи. То Амин жестоко карал, по его мнению, «непокорных», то из Пакистана приходили лихие люди. Страшная судьба у городка Асадабад. Нет в нем ни одной семьи, которую обошли бы потери. Ни одной! Все стены домов и все заборы выщерблены пулями. Несколько раз переходил городок из рук в руки: то моджахеды брали, то правительственные войска.

Потом пришел и встал в речной излучине батальон Ертаева.

С чего начал комбат? В апреле вывел он весь личный состав на улицы – с песней шли, с оркестром, только вместо оружия несли с собой лопаты. После короткого митинга взялись за дело – кто арык расчищал, кто разбирал остатки разрушенных строений. Военные грузовики возили с речки камень – для отсыпки дорожного полотна. И часа не поработали, как к ним присоединились воины афганского полка.

Губернатор подоспел. «Надо бы, – говорит, – мечеть подправить». Ертаев командует: «Один взвод за мной – шагом арш!» Мулла вначале понять ничего не мог, испугался, потом исчез, а через некоторое время семенит обратно во главе процессии из самых почтенных старцев. Оказывается, привел их для подмоги в работе.

Вот так завоевывал авторитет у населения 28-летний комбат, казах по национальности, капитан Ертаев.

К нему потянулись вожди племен («Посоветуй, Бахтияр»), обиженные крестьяне («Защити, Бахтияр»), дуканщики («Помоги доставить товары, Бахтияр»). Он выучил язык фарси, местные обычаи. И про ущелье – тоже истинная правда, сам слышал, как называли ущелье именем Бахтияра.

Я сказал комбату о желании Сулеймана Лаека посвятить ему свое стихотворение. В ответ капитан протянул книжку стихов Лаека «Избранная лирика» с дарственной надписью автора на обложке: «Доблестному офицеру Советской Армии, прекрасному человеку Бахтияру Ертаеву. За победу и мир, за торжество социальной справедливости, к светлым горизонтам будущего!».

Но и хитер же был этот казах, ох, и хитер! Я прилетел в Асадабад с оказией в составе делегации высокопоставленных бонз из Кабула и Джелалабада, включая двух наших генералов и партсоветника. В первую же ночь недалеко от домика, где Ертаев всех нас уложил спать, поднялась такая бешеная стрельба, какой я отродясь не слышал. Автоматные очереди перемежались уханьем пушек, а потом и вовсе тошно стало: «Град» заговорил. Казалось, все окрестные «духи», прознав про приезд высокой делегации, решили свести с нею счеты, и вот теперь Ертаев вступил с ними в смертельный бой.

На рассвете я поспешил на позиции батальона узнать, в чем дело. Меня поразило полное благодушие встреченных солдат и офицеров, их беззаботный вид. Будто и не было никакого жестокого ночного боя. Обескураженный, я нашел Бахтияра: «Что же это было?» Он плутовски улыбнулся: «Комиссии замучили. Представляешь, из самой Москвы сюда приезжают. Слух там, видите ли, пошел, что в Кунаре драгоценные камни прямо под ногами валяются. Вот и едут «проверять», а на самом деле поживиться. Тогда мы им в первую же ночь «концертик» небольшой устраиваем, и товарищи тут же отбывают».

И действительно, спутников моих и след простыл, спозаранку на первом же вертолете улетели.

Вот так жил и воевал капитан Ертаев Бахтияр.

Диалог авторов

Д. Г.:Характеры и обстоятельства… Точно ли мы назвали эту главу? Если да, то тем самым мы предполагаем взаимосвязь этих понятий. А ведь характер, если таковой имеется, проявляет себя вне зависимости от стечения обстоятельств, тем более на войне. Обстоятельства лишь корректируют поведение, и не более того. Или я ошибаюсь?

В. С.:По моему разумению, мгновенно меняющаяся ситуация во время боя накладывает отпечаток на поведение человека, порой попросту диктует его. Хотя, разумеется, трус не станет храбрецом как ни поворачивайся к нему фортуна, и наоборот. Впрочем, страх испытывает каждый, даже самый отчаянный смельчак – это общеизвестно.

Тема «человек и война» неисчерпаема – об этом говорит весь опыт мировой литературы, публицистики. Афганская война – не исключение. Думаю, журналисты, писатели, кинематографисты еще долго будут исследовать различные коллизии боев за Амударьей, характерные поступки людей, оказавшихся в невероятно тяжелых условиях необъявленной войны…

Д. Г.:Необъявленной и неправедной – так сказать будет вернее. Мне кажется, подсознательно наши солдаты очень скоро стали ощущать несправедливость того дела, в котором их заставили участвовать… Подчеркиваю: именно подсознательно.

Героизм, мужество – исконные воинские качества. А присутствовали ли они в Афганистане? Не вздергивай брови – мой вопрос в определенной степени правомерен. Неправедная война, казалось, не должна была рождать примеры, достойные подражания.

В. С.:Ты, надеюсь, не случайно сделал своего рода оговорку – «казалось», ибо сам не уверен в правоте выдвигаемого тезиса насчет героизма. Я же абсолютно убежден: все, на что способен человеческий дух, присутствовало в этой войне. Обратимся к некоторым судьбам погибших солдат и офицеров, посмертно ставших Героями Советского Союза. В безвыходных положениях они не сдались врагу, подорвали гранатами себя и «духов», добровольно выбрав смерть, а не плен. Так поступили рядовой Николай Анфиногенов, старшие сержанты Николай Чепик, Александр Мироненко, лейтенант Александр Демаков…

Д. Г.:Но давай откровенно: большинство-то участников войны отдавали себе отчет в ее бессмысленности. И тем не менее исполняли свой долг, то есть убивали. Что ими двигало?

В. С.:Постой, постой… По-твоему, их, бедолаг, заставляли убивать, они, подчиняясь присяге, воинскому долгу, делали это, а в глубине души были против. Так? Но это весьма упрощенный подход.

Да, война была грязной. Обе стороны не заботились о соблюдении хотя бы элементарных в цивилизованном мире правил ведения боевых действий. Да, нас афганский народ не звал на выручку, 40-я армия втянулась в сражения не с какими-то разрозненными бандами душманов («душман» в переводе означает «враг»), а с поистине всенародным повстанческим движением, сильнейшим стимулом для которого как раз и было наше военное присутствие на территории Афганистана.

Однако как относиться к тем, кто, отслужив там два страшных года и вернувшись домой, начинал бомбардировать военкоматы просьбами опять отправить их «за речку»? Думаешь, мало было таких? Сотни, а может быть, и тысячи! Как быть с теми, кто называл, да и теперь, несмотря ни на. что, называет службу там «лучшими годами своей жизни».

А если уж говорить о воинской психологии… О чем думали во время боев? Как выполнить поставленную задачу, как уцелеть самим и уберечь товарищей – и ни о чем больше. Ни о каких иных материях. Все иные мысли посещали до и после боя, а в процессе его – никогда. Сотни солдат и офицеров, с которыми довелось говорить, подтверждают это.

Д. Г.:Насчет мыслей во время ведения боев – да, все верно. Но вернусь к тем, для кого афганские годы – «лучшие в жизни». Афганский синдром – в этом я вижу объяснение их позиции. Ребята так много пережили там, встречались глаза в глаза со смертью, теряли друзей… А вернувшись, оказывались в обыкновенной, не очень-то радостной нашей жизни, которая казалась им слишком пресной, в которой они с их-то обнаженными нервами остро – гораздо острее, чем сверстники, – ощущали фальшь, лицемерие, равнодушие, наглую сытость одних и нищее убожество других. Да еще ранило, что никому дела нет до их переживаний, физических ран и душевных мук. Вот тут-то и начиналась идеализация недавнего прошлого, вот и рвались – куда? Туда, где, по их представлениям, осталась «настоящая жизнь».

Афганский синдром – далеко не простой феномен, я взял лишь одну его сторону, а он многогранен, – так же, как, кстати, вьетнамский синдром американских военнослужащих.

В. С.:И все равно не могу с тобой до конца согласиться. Твои рассуждения хороши для сегодняшнего дня, для 1990 года. Не забывай, как далеко все мы ушли в своем мироощущении за десятилетие, какими стали раскованными, как легко теперь рассуждаем с позиции общечеловеческой, а не классовой морали.

В 1986-м, когда я работал редактором еженедельника «Собеседник», мы обратились с его страниц к бывшим воинам-интер-националистам с просьбой написать о том, как проходила у них служба, и о сегодняшем житье-бытье. В ответ получили множество искренних писем-исповедей. Знаешь, каким был лейтмотив почты? Его выражала фраза из письма, которую я очень хорошо запомнил: «Пока там будут голодом и пулями убивать детей, я не могу спокойно жить з д е с ь». Это написал парень, бывший десантник, через край, судя по всему, хлебнувший афганского лиха.

Такие письма, а также мои многочисленные встречи и разговоры с «афганцами», многолетняя дружба с некоторыми из них позволяют сделать вывод: ребята воевали в большинстве своем не из-под палки, не оттого, что им приказывали, не из-за страха нарушить присягу, нет! Они делали то, к чему их самих (а еще прежде – их отцов, дедов) готовила наша идеология, наша мораль да вся наша жизнь. Они, как им мнилось, оказывали братскую помощь соседнему народу.

Убежденные, что все беды этого народа (чудовищная, не поддающаяся описанию нищета, тотальный голод, отсталость) идут от душманов, они и били этих самых душманов. Ты послушай «афганские» песни – я имею в виду солдатский и офицерский фольклор, например песни «каскадера» Юры Кирсанова, других самодеятельных авторов. Звучит тот же мотив: пришли, чтобы помочь защитить народ от врага. Это не профессиональные поэты писали, не по заказу со Старой площади, и пелось это не по приказу командира: «Рота, запевай!», а звучала гитара в сокровенные минуты отдыха в горах, у костра, на «дембельской» вечеринке.

Умолчать об этом – значит в очередной раз слукавить перед правдой.

Для меня сказать это очень важно еще и потому, чтобы не подумали, будто нашей книгой я отрекаюсь от всего написанного прежде. Да, на многое я теперь смотрю другими глазами. Прозрение было долгим и трудным (что значит было? – оно продолжается), но вот с чем не могу согласиться, так это с тем, что всех стригут под одну гребенку, открыто называют «оккупантами» и «убийцами». Нет же! Нет!

Д. Г.:Я разделяю твое волнение, стремление всем воздать по справедливости. И надеюсь, ты не зачисляешь меня в ряды тех, кто считает всех «афганцев» убийцами? Ну, и хорошо. И все же, Володя, меня не покидает ощущение: слишком ты опрощаешь солдат и офицеров ОКСВ. Неужто они поголовно были столь наивными, что не понимали движущих сил войны? Не осознавали, почему растет сопротивление среди населения? Наконец, могли хладнокровно участвовать в разгроме и разграблении кишлаков и после этого с пафосом писать в редакцию о «голоде и пулях, убивающих детей»… Да чьи пули, позволь спросить? И какой голод? Именно во время войны экономическое положение афганского народа многократно ухудшилось…

Мы рассказали в этой главе о двух Валериях – Буркове и Радчикове. Схожие судьбы. И люди замечательные, истинные герои. Вроде бы в рассказе о них обозначили все узловые моменты. Но нет у меня покоя в душе, словно что-то недосказано. Почему, почему с таким исступленным желанием рвался тот же Радчиков обратно в Афганистан, что тянуло его туда, на бойню, где уже оттяпало ему ноги? Кому и что он пытался доказать и пытался ли? Сколько объяснений по этому поводу пришлось выслушать, и ни одно до конца не смогло удовлетворить.

Нет этого единственного ответа и у меня. Знаю только одно: снова сражаться, находиться в армейских рядах означало для таких, как Радчиков или Бурков, категорическое непризнание того чудовищного, убийственного факта, что инвалидами они стали в результате бессмысленной, никому не нужной войны, то есть пострадали понапрасну. С таким ощущением нельзя жить.

Офицеры на протезах, но действующие, реально существующие, они своим возвращением как бы бросали вызов, выражали презрение безумной бойне, которой не удалось сломить их морально и, что главное, физически. Они остались профессиональными военными, а не беспомощными калеками, и в этом, и только в этом видится сокровенный смысл их возвращения в строй, ибо у Радчикова и у Буркова отношение к войне однозначно отрицательное.

Таково мое личное мнение. С ним можно не соглашаться, но такая мотивировка поступков двух офицеров представляется психологически наиболее оправданной.

В. С.:Сложную тему ты поднял. Прозрение… К одним оно приходит раньше, к другим – позже. Мне лично по душе не тот, кто горланит «Долой!», а тот, кто старается понять противоположную позицию, найти возможность для диалога и, если хочешь, компромисса.

Помню, с каким неприятием в начале 80-х годов встречал политработник Леонид Иванович Шершнев мои рассказы о Руслане Аушеве. «Да что ты им восхищаешься? – укорял он. – Знаю я этих мотострелковых офицеров – без разбору уничтожали все живое. Руки у них по локоть в крови». Потом я их познакомил. И что же? Оказалось, в их взглядах обнаружилось много общего. Они сблизились и теперь весьма уважают друг друга.

Тот же Шершнев показал мне письмо, полученное им от знакомого офицера, подписавшегося «Юр. Ф., комбат». Бывший «афганец», обращаясь к Леониду Ивановичу, сетовал, что поделиться мучающими его мыслями не с кем, «все заняты своими личными заботами, а про Афганистан не хотят ни слушать, ни думать».

Что же мучило комбата? Вот отрывок из того письма, процитирую: «…Поневоле задаешь себе вопрос: а что же дальше?

Жалко людей – и наших, и афганский простой народ. Вы вправе задать вопрос: ты военный и притом кадровый, почему же тебе жалко? Отвечу: жалко напрасных жертв, жалко средств, затраченных впустую. Оправдается ли когда-нибудь это?

Меня все чаще и чаще просят рассказать о событиях там. С каждым годом интерес к Афганистану все больше возрастает. И я вижу, что положение там не улучшается, а, наоборот, ухудшается. И люди, вполне естественно, задают вопрос: а почему так?

Дальше я не хочу говорить об этом. Вы умный человек и понимаете, как иногда трудно ответить на прямо поставленный вопрос…»

Д. Г.:Вот видишь… И сколько таких комбатов (и не только комбатов) глядят теперь на войну совсем иначе, нежели раньше. Не станем их нравственно судить за прошлые деяния (нет у нас на то морального права – окажись в их шкуре, наверняка, делали бы то же самое мы, послушные дети системы), но не станем и возвеличивать. Миллион погибших афганцев призрачными тенями встает перед глазами.

И если пишем в этой главе о героях, превозмогших себя, то это те люди, чьи руки не обагрены кровью ни в чем не повинных. Я в этом убежден.

Характеры и обстоятельства…

Глава седьмая
Тыл на линии огня

Война – совсем не фейерверк, а просто трудная работа, – писал полвека назад едва понюхавший пороху поэт. Производные, а лучше сказать, ее составляющие – кровь, пот, неимоверная усталость – многократно описаны, засняты на фото– и кинопленку. А война афганская? Доселе сказано об этих ее атрибутах крайне мало, скупо. А ведь девятилетняя, самая продолжительная за годы Советской власти война была особенной, ни на что не похожей. И досталось нашим ребятам не меньше, чем в Великую Отечественную, а в чем-то и больше, учитывая непривычный климат Афганистана и прочие особенности этой горной страны.

Через «не могу»

ИЗ СПРАВКИ: «Влияние климатических условий Афганистана на здоровье человека.

С учетом высокогорья и температуры внешней среды акклиматизация в условиях Афганистана имеет свои особенности. Непосредственные реакции организма на воздействие высокой температуры проявляются в виде повышения температуры тела, увеличения числа сердечных сокращений, дискомфорта и общего недомогания. В то же время длительное воздействие высоких температур вызывает ряд изменений в организме: со стороны кровяного давления, сердечной деятельности, снижения общего содержания жира.

Оказывают влияние и повышенная солнечная радиация, сухой горячий ветер («афганец»). Они могут вызвать синдром истощения (катехоламиновый дефицит), при котором люди страдают от гипотонии, апатии, депрессии, утомления, неуверенности.

Климатические условия могут вызвать и так называемый притационный синдром (бессонница, возбуждение, головная боль, сердцебиение, головокружение, одышка, ренит, конъюнктивит, фарингит)»…

В большинстве своем наши воины прочувствовали на себе все эти афганские «прелести»…

Солдат не только воюет. Он должен где-то и на чем-то спать, что-то есть, иметь возможность помыться, постирать. Боевая техника, которой он пользуется, должна быть исправной, иметь запас всего необходимого, от патронов до бензина и солярки. В Афгане снабжение армии приобретало решающее значение. От этого зависела ее боеспособность.

ИЗ ДОКУМЕНТА: «…Построить силами войск полевые военные городки для размещения личного состава и техники… Строительство выполнять только по типовым решениям с применением сборных элементов, изготовленных на базах снабжения.

…Поставить 13 тысяч печей чугунных переносных»…

Это фрагмент плана мер по обустройству наших войск, подписанный 21 января 1980 года первым заместителем начальника Генерального штаба генералом армии В. Варенниковым и заместителем министра обороны, генерал-полковником – инженером Н. Шестопаловым.

Последний пункт плана гласил: «Подготовить обращение в ЦК КПСС и Совет Министров СССР… о поставках союзными республиками, министерствами и ведомствами индустриальных конструкций в сейсмическом исполнении (сборных конструкций домов и коммунально-бытовых сооружений)».

Мы, кажется, готовились обживаться, обустраиваться в ДРА на широкую ногу, основательно и капитально. Собственно, по иному было нельзя – 40-я армия требовала каждодневного внимания.

Тыл в привычном армейском понимании насчитывал 12 с половиной тысяч солдат и офицеров. В Афганистане действовало 145 тыловых соединений, частей, учреждений и подразделений. Нешуточные силы были брошены на обеспечение 40-й всем необходимым. И тем не менее многие проблемы были так или иначе решены лишь к 1985 году, а некоторые так и остались нерешенными до самого конца войны.

ИЗ ДОКУМЕНТА: «Тыл сухопутных войск подразделяется на тыл центра, оперативный тыл и войсковой тыл. Материальные средства тыла центра размещены в Кабуле. Для пошива военной одежды, белья и палаток имеется военная фабрика, производительность которой 900—1000 комплектов обмундирования в сутки.

…Мясокомбинат производит до 10 тонн мяса в сутки и обеспечивает только Кабульский гарнизон.

В состав тыла центра входят: управление тыла, склады снабжения, автотранспортная часть, медицинские части и учреждения, ремонтные и производственные предприятия…»

Далее в цитируемом документе говорится о наличии центрального склада ГСМ (горюче-смазочных материалов) в Кабуле, строительство которого завершилось в марте 1980 года, о двух других складах – в Джелалабаде и Гардезе, двух заправочных пунктах. Завоз топлива для боевых машин шел из Термеза и Кушки, в соотношении три к одному.

Планировалось обеспечить нужды армии в обуви на 60–70 процентов за счет собственного производства в Кабуле. Планировалось начать строительство новой швейной фабрики для обеспечения полной потребности армии в одежде. Планировалось обеспечить дивизии и отдельные части холодильными камерами, что «создаст благоприятные условия снабжения войск мясом и скоропортящимися продуктами». Планировалось многое, но, увы, реальная картина оказалась совсем иной.

Да не посетуют на нас читатели за обильное цитирование скучных интендантских донесений, справок и прочих служебных бумаг. Цена их сейчас весьма высока: приобретая силу и неопровержимость документов, они позволяют высветить многие наши огрехи, несуразицы, нелепости, которые тяжким бременем легли на плечи солдат и офицеров в Афганистане.

Положено было иметь, по раскладкам специалистов тыла, 1187 наливников, а имелось 227. Кухонь походных вместо 1260 действовало 599. Рефрижераторов соответственно 66—4. Автоцистерн 572–185. А ведь речь шла о жизненно необходимых вещах, без которых не то что воевать – жить оказывалось невозможно. Однако жили, воевали, через «не могу», ценой потери сил и здоровья.

Особенно много сложностей было с автотранспортом. Уже в самом начале появилась масса неисправных машин, ремонт их шел с превеликим трудом.

«В частях армии списывается значительное количество автомобильной техники. Однако разбраковка ее и учет пригодных агрегатов, механизмов и запасных частей организован плохо, вследствие чего годные имущество, механизмы и агрегаты утрачиваются, расхищаются и слабо используются для восстановления другой автомобильной техники», – докладывал 7 марта 1981 года начальник автотранспортной службы Министерства обороны генерал-майор В. Петров.

Так обстояло дело в начале войны. Немногим лучше было к ее концу.

Автомобили стали основным «тяглом» войны, а трасса из Термеза в Кабул и далее на юг и юго-восток в полном смысле «дорогой жизни», минируемой, обстреливаемой и все-таки действующей. Сколько раз ёкало сердце у советских и афганских водителей, когда подбирались они к перевалу Саланг! Зимой движение здесь выглядело не ездой в привычном понимании, а скорее цирковой эквилибристикой. Ежесуточно Саланг пропускал тысячу машин, летом – еще больше.

И. Цыганков, бывший начальник автотранспортной службы 40-й армии, подполковник:

Наша задача формулировалась коротко: обеспечить доставку материальных средств. Чем? Авиация большей частью снабжала госпитали медикаментами, скоропортящимися продуктами. Был еще путь по воде от Термеза до Ширхана. Это, конечно, не решало проблем. Основную нагрузку принял на себя автомобильный транспорт.

Топливо было самой сильной нашей головной болью. Бензин возили наливниками, солярку и керосин качали по трубопроводу Термез – Пули-Хумри. Шли вдоль автотрассы две трубы, на которые впору было молиться. «Духи» постоянно их взрывали, портили, охрана порой не справлялась со своими обязанностями, да и гибло ребят немало. Приходилось то и дело чинить, латать, потери топлива составляли до 25 процентов. Тем не менее трубопровод свою роль сыграл.

Не могу отдельно не сказать о водителях наших. Вот кому досталось! За баранкой в 40-градусную жару (а в кабине и того жарче), песок, как пудра, забивал нос, рот, дышать нечем, положенные бронежилеты (о касках я и не говорю) снимали, вешали на боковые стекла слева и справа, в зависимости от того, откуда могли «духи» пальнуть. И так по нескольку суток…

Все знали самые опасные участки, скажем, на трассе Термез – Кабул первый перевал в районе Айбака, подходы к Салангу, далее на юг и юго-восток от Кабула в направлении Газни, Гардеза, Джелалабада. Тут постоянно обстреливали наши колонны, минировали дороги. Не легче было тем, кто вел машины из Кушки в сторону Герата, Шинданда, Кандагара. До Кандагара, как правило, не доезжали сорок километров, уходили в пустыню и в обход дороги, по пескам, иначе добраться не было возможности.

Проход каждой колонны тщательно готовился. «КамАЗы» двигались «под эскортом» машин обеспечения: с зенитными установками (они хорошо «работали» по склонам ущелий, где обычно устраивались засады), радиостанциями, техпомощью, водовозками, кухнями. И БТРами, когда в них имелась нужда. Зенитные установки помещались на кузовах «КамАЗов». Расчет состоял из командира и двух операторов. Вначале они сидели в кузове открыто, а с 1985-го стали их «укрывать» броневыми листами. Полагалось по три такие установки на колонну. «Духи» называли их «шайтан-арба» и стремились выбить первым делом.

Как ни пытались уберечь водителей, а гибли они по нескольку сотен в год. «Пик» был в 1984—1985-м. Подрывались на минах, падали в пропасти, попадали под обстрелы. На моих глаза взлетела машина, подорвавшись на фугасе. Ничего от нее не осталось…

Первыми на дороги с рассветом выходили саперы. Только после их осмотра выпускали транспорт. Это на постоянных маршрутах. А на временных впереди колонн шли саперы с миноискателями, щупами, специально обученными собаками. И все равно водители часто подрывались.

Наливники – те шли в отдельных колоннах. Их старались не смешивать. Заправлялись «под завязку» – каждый литр топлива был дорог. Емкости изготавливались из сплава, который не искрил при попадании пуль. Автоматы наливникам не были страшны. Если образовывались дырки, водители затыкали их самодельными пробками. А вот когда «духи» использовали гранатометы, тогда…

В основном они и охотились за наливниками. Помню, возле Шинданда попала колонна наливников в засаду. Водители молодые, всего три месяца в Афгане, впервые оказались в такой переделке. Но молодцы, сутки продержались. Никто в плен не попал, но десять человек убитых и раненых, 12 сожженных машин. Лейтенант наполовину седой стал. А выражение лиц у ребят… Вовек не забуду. Тогда же погиб командир автобатальона. На зенитной установке вырвался он из кольца, добрался до ближайшей заставы, взял три танка – и назад, в самое пекло. Попал в его танк снаряд…

В. Дьяченко, тыловой работник, полковник:

Один из самых тяжелых маршрутов – из Кундуза до Файзабада. Один-два раза в год, по полному бездорожью. Практически шли по горным тропам, подвесным дорогам в скалах. Порой колеса «КамАЗов» зависали над пропастью. Какое же умение и какое мужество требовались от водителей!

Характерный пример боевых действий по проводке большой колонны – операция по обеспечению материальными средствами гарнизона и населения провинциального центра Чагчаран в августе 1985 года.

Для проведения операции были выделены четыре мотострелковых батальона, пять разведывательных рот, два танковых взвода, артиллерийская батарея, подразделения обеспечения и обслуживания. Действия советских войск поддерживались 32 вертолетами и самолетами. Материальными средствами для гарнизона было загружено 250 автомобилей. Помогали нам и афганские подразделения. Грузы для населения везли несколько сотен государственных и частных автомобилей.

Уже одно это перечисление говорит о масштабах и ответственности перевозки.

Планом предусматривалось совершить в Чагчаран шестисуточный марш по южной дороге. Северная, хотя была лучше и короче, оказалась на многих участках блокированной противником, который имел данные о намерении провести колонну.

Марш проходил в исключительно трудных условиях. На многих участках маршрута тяжело груженные афганские машины буксировались нашей боевой техникой. Первые три дня блокировать дорогу не пришлось, так как «духов» не было, но мины, поставленные ими, встречались часто. Истребители-бомбардировщики прикрывали колонну и наносили профилактические удары по господствующим высотам. Общая скорость марша не превышала пяти километров в час (мешала и плохая дорога).

В последующие три дня стало необходимо выставлять на отдельных участках дороги блоки, так как противник начал подтягиваться. Авиация продолжала наносить удары по горным вершинам и ущельям, а артиллерия вела огонь по районам, в которых были возможны засады.

К исходу шестого марша (20 августа) колонна подошла к Чагчарану и встала под разгрузку.

21 августа подразделения занимались обслуживанием техники и подготовкой к боевым действиям в районе восточнее Чагчарана. Эти боевые действия были проведены. В ходе их уничтожили и захватили 63 мятежников, 11 ДШК, различные склады.

С утра 25 августа войска двинулись в обратный путь и через семь суток сосредоточились в пунктах дислокации. Все время обратного марша колонны войск прикрывались авиацией.

А вот статистика. За время проводки колонны было уничтожено 137 мятежников, 11 ДШК, 1 миномет, 1 орудие, 21 огневая точка, 5 различных складов. Снято 72 мины и фугаса.

Потери наших войск составили – 2 человека убитыми.

ИЗ ОТЧЕТА О ПРОВЕДЕННОЙ ОПЕРАЦИИ: «Совместный марш советских и афганских колонн в Чагчаран еще раз подтвердил низкую дисциплину водителей-афганцев, особенно частников. Они самовольно останавливались (пить чай и молиться), пытались выйти из-под охраны и прекратить марш, ссылаясь на поломки машин (деньги за доставку грузов они получили в Герате, а не в Чагчаране, как это надо было сделать). Колонна постоянно растягивалась, что могло привести к ее разгрому. Только настойчивость советских военнослужащих, которые буквально заставляли двигаться афганцев, а на многих участках буксировали их машины, помогла завершить марш успешно…»