Текст книги "Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны"
Автор книги: Владимир Снегирев
Соавторы: Давид Гай
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Глава шестая
Характеры и обстоятельства
Война, являясь противоестественной, враждебной людям – неважно, по какую сторону линии фронта они находились, – то и дело загоняла их в сложнейшие ситуации, в поистине дьявольские ловушки. Иной раз и выхода не было, только смерть приносила избавление. Но случалось и невероятное. Кто воевал там, знает.
… В 1986 году в полку под Гератом один из нас познакомился с рядовым первого года службы, водителем тягача по фамилии Поляк. Был он совсем мальчиком: пушок над верхней губой, на щеках румянец, лоб в веснушках, уши торчат. Мы с ним пили чай. Вася робко сидел на краешке табуретки, застенчиво ел конфеты. Его руки были со сбитыми ногтями, вьевшейся копотью, все пальцы в трещинах и заусенцах. Поймав мой взгляд, Вася смущенно спрятал руки под столом.
Кроме рук, вполне взрослыми были у него глаза: они смотрели внутрь.
Несколько дней назад этот мальчишка оказался забытым на поле боя. Скорее всего, посчитали, что он убит.
Вот как это произошло.
Ранним утром ему сказали, что надо срочно ехать к Герату – там, в окрестностях города, подбиты боевая машина разминирования (БМР) и бронетранспортер. Стало быть, предстоит их вытаскивать. Дело привычное. Завел Вася свой тягач, пристроился следом за бэтээром с мотострелками – поехали. Тягач – он, как танк, только без башни. Вместе с Васей были лейтенант и три солдата.
Не доезжая до города, свернули с шоссе налево и дальше двинулись по проселку. Место было плохое: слева, почти вплотную к дороге, тянулись глиняные дувалы, справа – заросший кустами арык. В таких местах только засады и устраивать.
Подъехали к подбитой технике. Развернулись. БМР наполовину утонула в арыке. Зацепили ее тросом, стали тащить. Но едва стронулись, как семитонные катки увязли в глине – и ни с места. Что делать? Решили пока, до подхода подмоги, с бэтээром управиться. Вытащили его, вернулись, сели обедать. Тянулись лицами к нежаркому ясному солнышку. Тишина, только птицы щебечут. Хорошо! Тут еще танк подошел с саперами, а они ребята хозяйственные – наломали сухих веток, костер разожгли, скоро и каша поспела.
Рядовой первого года службы Василий Поляк тщательно выскреб свою миску, запил нехитрый обед чаем и с удовольствием осмотрел окрестность. В Афганистане он находился всего месяц, пороху покуда не нюхал, но и страха особо не испытывал, было ему все любопытно – и арыки эти, и дуваЛы, и птицы диковинные. После танковой «учебки» оставляли его механиком-инструкто-ром в Союзе, но он хотел сюда, а потому слукавил. «Та я, – говорит, – в танках ничего не соображаю, отпустите меня «за речку». Отпустили. Ему интересно тут. Хочет понять, на что способен.
Стрельба началась сразу и со всех сторон. Ахнули гранатометы, бешено забабахали пулеметы. Вася и его спутник сержант Давыдов прыгнули в тягач, остальные укрылись внизу – за гусеницами, стали отстреливаться. Вася, придя в себя, взобрался на броню, сел за ДШК, [12]12
ДШК – крупнокалиберный пулемет Дегтярева – Шпагина.
[Закрыть]открыл ответный огонь.
А обстрел все плотнее, кольцо стягивается, и в пулемете кончаются патроны. Левую руку осколком обожгло. Давыдов бросил ему снизу мешочек с патронами, тут же и его ранило, он застонал и через нижний люк выбрался из тягача на землю к ребятам. Вася увидел: все они отползают к танку. Но тут внимание его было отвлечено тем, что на броне загорелся запасной бак с маслом: видно, зажигательная пуля попала в него, горящее масло потекло вниз, а это было очень опасно, и ему пришлось нырять в люк и гасить огонь собственным бушлатом. Потом снова припал к пулемету, его броневой щиток аж звенел от прямых попаданий.
Стало темнеть. Когда патроны у ДШК кончились, он спустился вниз. Услышал: танк завели, он тронулся с места, но далеко отъехать ему не удалось, потому что дорогу перегородила подбитая БМР. Вася перелез на место механика-водителя и тоже попытался завести мотор, однако ничего у него не вышло.
Стал смотреть в триплекс: видит – ребята у танка дали дымовую завесу и под ее прикрытием уходят. Стрельба стала стихать.
И Вася вдруг понял, что он остался один.
Стало совсем темно. Он тщательно задраил люки и приготовился… Умирать? Драться? Вступить в переговоры с врагом? К чему приготовился 18-летний мальчишка, оставшийся один против множества злых людей в чужой ночи? Что испытывал он? На что надеялся?
Задраив себя в броневой коробке, рядовой Поляк первым делом произвел ревизию арсенала. В тягаче оказалось три автомата, два магазина к ним по 45 патронов каждый, десять гранат и цинк запалов. Вася повеселел: жить было можно. Он нащупал в подсумке консервный нож, вскрыл им цинк и ввернул во все десять гранат запалы.
Услышав возбужденные крики на чужом языке, понял: подошли вплотную, празднуют победу. Стал смотреть в триплекс. «Духи» почти в упор стреляли из гранатомета по танку. Танк загорелся, горький запах дыма проник даже к нему под броню. Сейчас наступит очередь тягача, подумал Вася отрешенно, будто и не сидел сам в этом тягаче. Смотрит в триплекс, решил смотреть до конца, черт с ним, страшно, конечно, но и интересно тоже.
Человек тридцать окружили его машину – все в чалмах и шароварах, только двое в европейской одежде, у одного на голове спортивная шапочка с помпончиком. Вооружены до зубов. Есть молодые и седобородые. Вот они рядом, тычут стволами в стекло триплекса, гогочут, размахивают руками. Но не стреляют что-то. Ага, вон почему. Достали откуда-то кувалду, взобрались на броню, лупят по крышке люка. Все ясно, понял он, решили добыть живым.
Рядовой Поляк взял гранату, отогнул усики чеки – так, чтобы при желании легко можно было вырвать кольцо, крепко сжал ребристую «лимонку» в кулаке. Затем взял еще одну гранату, зубами отогнул чеку и сжал гранату в другой руке. А до этого еще пяток гранат распихал по разным карманам. И у ног разложил. Вскроют они тягач – он им такой фейерверк устроит… Так и сидел.
А те беснуются. С кувалдой у них ничего не вышло, броня крепка, тогда от злости стали из пулемета в упор стрелять. Звон пошел, грохот. А уши не заткнешь, руки-то заняты. Лишь зажмурился крепко Василий и от окуляра отпрянул: хоть и устроен триплекс так, что пуля сквозь него не залетит, а все равно – страшно.
Но и пулемет не взял нашу броню. Тогда они снова за танк принялись: жахнули по нему из гранатомета и попали, видно, в боекомплект, потому что там, внутри, сильно рваться начало, потом совсем ужасный раздался взрыв – такой, что даже танковая башня с места съехала. А когда там утихло, на танк взобрался один в чалме. В руках он держал веревку, но тот, который в спортивной шапочке, что-то недовольно закричал, и малый с веревкой споро прибежал к тягачу, полез на него. Похоже, повесить меня хотят, подумал Вася.
С приходом ночи «духи», вроде, угомонились. Надолго ли?
Он был один. Броня, еще недавно казавшаяся такой надежной, делала его невидимым, но не могла гарантировать спасение. Машину можно было облить горючим и поджечь. Ее можно было взорвать фугасом. Прожечь выстрелом из гранатомета. В любом случае – верная гибель. В любом.
И никто не узнает, как, при каких обстоятельствах пропал рядовой первого года службы Василий Поляк.
Время тянулось мучительно вяло. Услышит Вася снаружи какие-то звуки – отогнет чеку, приготовится дать последний бой, а станет тихо – и у него передышка.
«О чем думал? Что вспоминал?» Вася отвечал односложно. «Ну, о хуторе нашем думал – он в Ровенской области. Родители писали, зима морозная выдалась, снегу много. Ответ им сочинял. Мол, жив-здоров, погода хорошая, служба идет как у всех. – Помолчал. – Еще думал, что с рассветом наши придут, меня выручат».
С рассветом увидел: копошатся прямо у тягача, под днище лезут. Ясно: взорвать решили. Потом отошли, и почти сразу грохнуло, машину подбросило вверх, Вася ударился обо что-то головой и потерял сознание. Очнувшись, подумал: ну, гады, так они все катки повыбьют, это же сколько ремонтировать потом. И сам улыбнулся этой сумасшедшей мысли.
А радоваться между тем причин не было. Уцелел сейчас? Так глянь-ка в окуляр, посмотри, что они теперь удумали: тянут провод, волокут какие-то ящики. Явно фугас ладят. А против фугаса даже танковая броня не устоит. Все, Вася. Не дождешься ты наших.
Наступило оцепенение. Потом, вспоминая эти утренние часы, он никак, не мог сказать, что чувствовал, о чем думал тогда. Очнулся около полудня, услышав прямо над головой гул вертолетов. Снова началась пальба. «Вертушки» дали залп ракетами, он увидел, как «духи» разбегаются в разные стороны. Но никакой радости он не чувствовал. Сил для этого не было.
Спустя полчаса подощли танки. Он открыл люк.
Его окружили и смотрели на него так, как смотрят на явившегося с того света. Рядом ударила мина. Все присели, а кое-кто и упал, хоронясь от осколков. Один он остался стоять. «Ты чего, Вася?» – дернул его за рукав лейтенант. Он не ответил. Он пошел к шоссе – прямиком через минное поле. Он знал, что теперь до самого последнего дня его службы в Афганистане с ним ничего не случится. Ни-че-го.
Так и было.
Герой под номером «один»Если не считать тех, кто получил Золотую Звезду за штурм аминовского дворца (были и такие), то следующим Героем (из живых) стал офицер-десантник Сергей Козлов.
В Афганистан он попал в январе 80-го в должности командира роты. До этого, еще мальчишкой, определил выбор будущей профессии: армия, служба в воздушно-десантных войсках. Чтобы на избранном пути избежать подножек судьбы, стал упорно и всесторонне готовить себя к жизни офицера-десантника, выковывать характер таким, какой по его представлениям должен иметь настоящий воин.
А дальше – учеба в Московском суворовском училище (поступил, выдержав огромный конкурс – десятки человек на одно место), в Рязанском училище десантных войск, служба в одном из самых отдаленных гарнизонов (попросился туда сам, чтобы провериться на прочность).
Взвод, которым он командовал, был лучшим в роте. Его рота стала передовой в батальоне. А став комбатом, Козлов мог похвастаться (если бы умел), что в его батальоне больше всего награжденных орденами и медалями. Но это было уже потом, в Афганистане.
… 12 февраля 1980 года, тогда еще ротный, Сергей выслушал приказ дополучить боеприпасы и быть готовым к рейду. Придали ему еще взвод гранатометчиков и два десятка десантников. Показали на карте мост в районе населенного пункта Коджагар, это к северо-востоку от Кундуза, в 12 километрах от советской границы. Мост соединял берега горной реки Кокча, впадающей в Пяндж. Задача была такой: путем десантирования с вертолетов Ми-8 двумя группами высадиться на берегах реки, отбить у моджахедов мост, ни в коем случае не допустив его подрыва. Мост, объяснили Козлову, имеет стратегическое значение, он связывает две важных провинции. По нему на северо-восток проследует наша бронегруппа – надо обеспечить ее проход и ждать обратного возвращения.
Что еще? Если верить карте, длина моста 25 метров, ширина– 3 метра, грузоподъемность – 2,5 тонны. Если верить разведке, охраняли его «духи» числом до 150 человек.
Их– 150, наших– 135, нормальное соотношение, прикинул ротный и, козырнув, попросил разрешения «убыть».
В 9.10 Козлов с первой группой из 60 десантников высадился на левом берегу, в полукилометре от моста. Уже при высадке их обстрелял крупнокалиберный пулемет, а с гор по ним «работала» пушка.
Через полчаса на противоположном берегу вертолеты оставили вторую часть роты. По команде Козлова десантники развернулись в цепь и короткими перебежками стали продвигаться к мосту.
Тут обнаружились некоторые «неувязочки». Мост на самом деле оказался гораздо больше, чем следовало по карте. Бетонный, почти новый, он тянул в длину метров на сто, не меньше. И шириной отличался приличной. Словом, это был не какой-нибудь там деревенский мосточек, а самый что ни на есть стратегический объект, потеря которого сильно усложнила бы будущие наступательные операции.
Ну, ладно, карта ошиблась – какой с нее спрос. Однако вторая «неувязочка» была посущественнее. Обнаружив ее, Козлов крепко выругался, не стесняясь близкого соседства рядовых бойцов, а надо сказать, обычно он себе этого не позволял. Выйдя к самой воде, осмотревшись и выслушав по радио доклады командиров взводов, он понял: их бросили на группировку численностью никак не меньше полка (позже выяснилось, что мост и прилегающую к нему территорию обороняло формирование из полутора тысяч моджахедов).
Теперь наступило время принимать решение. Лежа за валуном, на присыпанной легким снегом земле, Сергей вдруг остро понял: от того, какое решение он сейчас примет, зависит и жизнь вот этих ребят, и его собственная.
Рота против полка? Да к тому же «духи» в обороне, у себя дома… Будут драться, как дьяволы. А у него – необстрелянный молодняк.
Валун надежно скрывал его от пуль. Он смотрел на мост и противоположный берег. Под пролетами моста копошились люди в чалмах, тянули провода, закладывали взрывчатку.
Одним своим концом, там, на противоположном берегу, мост почти упирался в довольно высокую глиняную башню, превращенную теперь в дот: из каждого окна – по вспышкам было видно – оттуда стреляли пулеметы и «Калашниковы».
Он смотрел. Пули ковыряли валун рядом с его головой. Он смотрел и жадно пропускал через себя все увиденное. Он впервые наблюдал противника так близко. А противник и не думал ретироваться при столкновении с советским подразделением, решив дать бой. Сейчас ничто не должно было от Сергея ускользнуть, любая мелочь могла решить исход будущего боя.
На том берегу, как стало теперь ясно, существовала подготовленная по всем правилам система обороны – с окопами, ходами сообщений, дотами. На этом берегу основной очаг сопротивления обнаружился в бывшем автопарке, слева от моста. Через 40 минут штурма, сделав гранатами проходы в саманном заборе, автопарк взяли, об этом Козлову сообщили по рации.
И тут же – плохая весть: в группе, десантировавшейся на правом берегу, убит се командир взводный Евгений Любин. Ах, Женя, Женя… Только училище окончил… Правдоискатель, упрямец… В первом же бою…
Новое сообщение, опять оттуда же: наша атака захлебнулась. Есть раненые. Пора было на что-то решаться. От него ждали приказа. Действия.
Идти на мост цепью – значит оставить убитыми и ранеными не один десяток человек. Да и поднять ли их в цепь? Страшно даже чуть-чуть высунуть голову из-за камня: так густо летит свинец. И будет ли оправданной победа, добытая путем таких жертв.
Ключ к мосту – это теперь абсолютно ясно – трехэтажная башня – дот, из которого ведется интенсивный огонь. Значит…
Другу своему, командиру третьего взвода Араму Авакяну, которого никто не звал Арамом, а все звали почему-то Володей, сказал (именно сказал, а не скомандовал – чтобы было доходчивее): «Я сейчас пойду к башне, а ты в это время организуй огонь из всех стволов по окнам. Из всех, особенно из пулеметов, понял? Чтобы ни один тип высунуться не смог, понял?»
Маленький бородатый Авакян кивнул и, пригнувшись, бросился было к своему взводу, но тут же вернулся, очумело уставился и переспросил: «Командир, я не понял: кто пойдет к башне? Какой взвод?» – «Я пойду. Действуй!» – «А-а», – опять ничего, кажется, не понял Авакян, но переспрашивать уже не стал.
«Готовы?» – через несколько секунд крикнул Сергей. Впрочем, он видел, что готовы.
Сергей махнул Авакяну рукой и, едва шквал огня обрушился на башню, поднялся во весь рост и побежал вперед. Один.
Если верно поется, что смелого пуля боится, то здесь был как раз тот самый случай. И еще невероятное, фантастическое везение.
Козлов бежал по мосту, открытый со всех сторон, бежал так, как никогда не бегал в своей жизни, и сотни глаз следили за этим бешеным спринтом – одни с надеждой, другие – сквозь прицелы автоматов и «буров» – с ненавистью. Когда потом Сергея спрашивали, что он чувствовал, обдуваемый свинцовым ветром, он отвечал: «Было очень жарко, спина вмиг стала мокрой». А дело, напомним, происходило зимой, шел снег, стоял мороз градусов десять.
В карманах ватника у него имелось шесть гранат, в подсумке – четыре запасных магазина к автомату да еще нож десантный. Добежав целым и невредимым до траншеи за мостом, он забросал ее гранатами, в три прыжка оказался прямо у подножия башни и остальные гранаты, не мешкая, швырнул в ее нижние окна: там, внутри, послышались взрывы, вопли, еще взрывы, видно, боеприпасы сдетонировали. Тут Калимулин оказался вдруг рядом, рядовой, он вслед за командиром побежал. Калимулин еще гранат принес, они тоже в башню полетели без промедления. Потом Климулин решил еще ближе к окнам подобраться, две перебежки сделал, а на третьей пуля его свалила.
Башня уже внутри горела, дым из всех щелей валил, а оттуда все равно стреляли. Потом всю ее сотряс страшной силы взрыв – запасы тола, хранившиеся там, довершили дело. Г руда дымящихся развалин осталась от башни…
Бойцы, «заведенные» дерзостью своего командира, довольно быстро подавили сопротивление других очагов обороны, вытеснив оставшихся моджахедов в горы. К 14.00 все было закончено. Потери у Козлова составили семь человек убитых и двое раненых.
А мост был подготовлен к взрыву и мог взлететь на воздух в любой момент. Дерзкий бросок Козлова опередил взрыв! Конечно, он действовал «не по правилам», не так, как учили, и после боя некоторые «умные головы» ему по этому поводу выговаривали: «Зря ты высунулся, не командирское это дело».
Сам Сергей после боя долго не мог уснуть. Проверив посты, ходил почти всю ночь по позициям роты, мучаясь вопросом: правильно ли поступил в той обстановке? А еще больше мучаясь от того, что потерял своих ребят. Это были первые жертвы в его роте…
В конце концов, все обдумав и взвесив, Козлов счел свои действия единственно правильными в той конкретной ситуации. «Бойцы ведь были совершенно необстрелянные, – объяснил он сам себе. – Если бы я не рискнул, потерь было бы много больше».
С тех пор прошло много лет. Козлов ушел из десанта, судьба его складывалась не гладко. О том, что случилось 12 февраля 1980 года, он вспоминать не любит.
Он вернулсяРуслан Аушев был тяжело ранен 16 октября 1986 года в районе перевала Саланг. Автоматная пуля прошила его тело навылет, по пути задев оболочку легкого и повредив печень.
За те почти четыре года, что он провел в Афганистане, Руслан много раз видел, как свинец сбивал с ног людей. С ним этого еще не случалось. Он не считал, что заговорен от пуль, и не тешил себя напрасными иллюзиями. Напротив, он отчетливо сознавал: рано или поздно это, по-видимому, случится. Иногда он пытался представить себе, как это может быть. Он знал, что плохо бывает тому, кто живет ожиданием пули, чей мозг ослаблен этим выматывающим ожиданием. Поэтому он редко позволял себе роскошь думать об этом. В бою же размышлять о таких вещах было вообще недосуг: настоящий командир под огнем заботится не о себе, а о своих подчиненных.
Сказать по правде, Руслан знал, что когда-нибудь пуля достанет его. У войны свои законы, и у него было достаточно времени, чтобы их усвоить.
… Пуля тупо уколола спину, когда он, пригнувшись, бежал от танка к укрытию. Останавливаться было нельзя, он как раз находился на самом опасном, простреливаемом со всех сторон участке дороги; следовало бежать, и он бежал, зная уже, что ранен и, похоже, тяжело.
Добежав до бэтээра, упал под левым бортом, рядом с радистом, который держал связь между подразделениями. Надо было руководить боем. Обернулся, глянул туда, где был всего минуту назад.
Обе машины продолжали гореть одним гигантским костром – пламя с гулом взметывалось метров на двадцать. Горели не только цистерны, чадно пылала резина, летели искры от головешек кузовов, даже металл, казалось, горел тоже.
Танк медленно сдавал назад от этого чудовищного костра, а ствол его пушки тянулся, целился прямо в ревущее пламя.
Стрельба усилилась. Автоматные и пулеметные очереди, умноженные горным эхом, метались между скал, сливаясь в один, почти непрерывный грохот.
– Передай разведчикам, чтобы пробивались к нам сверху, – сказал он радисту.
Хотел сказать по обыкновению быстро и громко, но не получилось. Пришлось останавливаться, чтобы собрать силы, едва ли не после каждого слова.
Радист послушно кивнул и склонился к микрофону. «Ничего не заметил», – понял Руслан. Он подумал об этом с некоторой досадой, потому что уже знал: долго ему не продержаться, надо было, чтобы кто-то помог, а для этого требовалось сказать о ранении. Как сказать? Кому? Идет бой, и все ждут от него четких и верных команд. Надеются на его опыт. Знают о его хладнокровии. Да что там говорить, для многих важен просто сам факт его присутствия здесь, рядом с ними.
Танк почти в упор выстрелил по горящим машинам. К небу взвился и почти тотчас опал столб клубящегося пламени. Лязгнув гусеницами, танк пошел на остатки наливников – прямо в тот адов огонь и скрылся в нем. Руслан сел, прислонившись к теплой резине колеса. Откинул голову. Дышать становилось все труднее. Ловил воздух широко открытым ртом. «Танк прорвался сквозь этот проклятый костер, – понял он. – Значит, и боевые машины должны пройти. Дело сделано».
Кто-то из офицеров вопросительно склонился над ним. Надо сказать. Теперь можно. Только бы хватило сил, чтобы сказать…
– Кажется, меня зацепило, – с расстановкой произнес он, сам удивляясь тому, насколько непослушными стали губы и чужим – голос.
Через нижний люк его втащили в бэтээр. Сняли куртку. Стали перевязывать. Ну, теперь все. Осталось только одно: передать кому-то командование…
– За меня остается майор Паперник, – прохрипел, с трудом выдавил из себя слова.
Бэтээр в несколько приемов развернулся на узкой горной дороге и помчался вниз.
В. Снегирев: Хорошо было бы написать: нас свел Афганистан. Но это неправда. Он мог нас свести, потому что мы оба – и Руслан, и я – в одно время находились там. Аушев был комбатом, я – собственным корреспондентом «Комсомольской правды». Много раз наши курсы могли пересечься, но по какой-то прихоти судьбы этого не случилось.
Весной 83-го нас свел шестой этаж «Комсомолки». Руслан оканчивал первый курс Военной академии имени Фрунзе. Мы пригласили Героя Советского Союза поехать в составе «десанта» газеты на ударную стройку в Экибастуз. Он пришел после занятий, чтобы уточнить детали предстоящей командировки. Высокий, красивый, с пышными усами, знающий себе цену и в то же время застенчивый до румянца, он сразу расположил к себе всех, кто был рядом.
Кажется, с того самого дня мы стали друзьями.
Руслан наведывался и в редакцию, и ко мне домой, а я был частым гостем его скромной комнатки в общежитии на Садовом кольце и дважды приезжал в Грозный, где живут его родители. Случалось, мы вместе отправлялись в командировки – на встречи с читателями газеты. Тренировались в одной спортивной секции. На хоккейных матчах болели за одну команду. Обменивались книгами. Иногда жестоко спорили. Когда после окончания академии он вновь настоял на том, чтобы его направили в Афганистан, нас продолжали связывать письма.
Уникальна единственная на весь Союз сама семья Аушевых. У Султана Юсуповича и Тамары Исултановны пятеро детей. Трое из них – Адам, Руслан, Багаудин – офицеры. Все трое служили в ДРА.
Все трое были ранены, причем Адам и Руслан – тяжело. На троих братьев – тринадцать орденов и медалей.
В ингушских семьях мужчинам не принято открыто проявлять эмоции – какими бы сильными они не были. Когда сыновья приезжают в отпуск, Султан Юсупович свою радость выражает только тем, что надевает но этому случаю праздничный пиджак с трудовыми медалями на лацкане. Всякие объятия и радостное многословие здесь исключены. Таковы традиции, которых крепко держатся в этом обвитом виноградной лозой доме.
Тамара Исултановна как-то призналась:
– В восемьдесят третьем году Адама ранили. Он не писал об этом. А я ночей не спяла, сердцу скучно было. Потом Адам приехал в отпуск – с палочкой ходил, худой, бледный. Молчал. Я его спрашиваю: «Сын, ты почему хромаешь?» А он глаза отводит: «Упал я, ушибся».
Отец меня успокаивал: «Что ты маешься? Не только наши там. Русские, грузины, азербайджанцы, узбеки – все долг выполняют». А вижу, отец переживает еще больше, чем я. По утрам к почтовому ящику спешит – все газеты перетрясет: может, есть письмо из Афганистана…
Три эпизода, связанные с Русланом Аушевым.
… Таксисты грозненского таксопарка записали его в свою бригаду. Заработанные деньги они перечисляют в Советский фонд мира. Руслан каждый раз, едва приехав, спешит в таксопарк. Он понимает цену этому безвозмездному поступку. В последний приезд таксисты ему говорят:
– Слушай, Руслан, помоги, а? Достань нам адрес того кишлака, который недавно по телевизору показывали.
– Зачем вам? – не понял Руслан.
– Как это зачем! – обиделись таксисты. – Там люди с голоду умирают. Мы на собрании решили помочь деньгами и продуктами.
…Горбоносые старики в каракулевых папахах, в сапогах с галошами горделиво и молча сидят на лавочке. У них красные, натруженные шеи, узловатые руки.
Пахнет дымом и шашлыком.
Они заслужили право вот так невозмутимо смотреть на всю оставшуюся жизнь.
При виде Руслана старики встают и тянут правые руки к тому месту, где сердце: «Салам…»
Руслан смущен до слез. Это неслыханно, чтобы почтенные старики вставали перед 30-летним парнем.
Но, может быть, они всю жизнь ждали такого парня?
… Во время выступления в одном столичном учреждении Руслана спросили: что крепче всего запало ему в душу, когда служил в ДРА? Помедлив, он достал из кармана конверт. Вынул оттуда исписанные прыгающими, почти печатными буквами листки со штемпелем полевой почты.
– Зачитаю вам письмо, которое получил от Саши Лиза, лейтенанта из моего батальона.
Война войной, а базары в столице всегда были вот такими.
Превращенный в кладбище холм на окраине Кабула за эти годы весь был изрыт могилами
Самый популярный командир моджахедов «король Панджшера» Ахмад Шах Масуд.
Пленные… Война была необъявленной, незаконной, поэтому и с пленными обращались как хотели.
Те самые «духи»…
…и те самые тележурналисты Д. Хармон и А. Линдсей.
К. Цаголов (в центре). Справа от него– политобозреватель Гостелерадио А. Каверзнев.
Леонид Иванович Шершнев.
Два Героя – Сергей Козлов (вверху), Руслан Аушев.
Глухим, прерывающимся от волнения голосом, часто откашливаясь, стал читать. Письмо писалось на госпитальной кровати человеком, который едва пришел в себя после тяжелой операции:
«Хочу рассказать вам, Руслан Султанович, о людях, которые первыми пришли мне на помощь, когда меня ранило. Я лежал на открытом месте, передвигаться самостоятельно не мог, и бандиты просто издевались надо мной. Они так стреляли, чтобы пули ложились в 10–15 см от меня. И тут приполз рядовой Мамедов из взвода обеспечения. Я ему приказал оставить меня, а самому уйти в укрытие, находившееся метрах в двенадцати. Он не послушался. Вслед за ним приполз рядовой Кочиев, и вдвоем они стали тащить меня к укрытию. Когда до него оставалось метра три и душманы поняли, что мы можем уйти, они перенесли огонь прямо на нас. И тогда Мамедов лег на меня, закрыв меня своим телом. Одна пуля пробила его руку и уже на излете застряла у меня в бедре. Они меня спасли от верной гибели.
Очень скучаю по нашему батальону, так мне хочется обратно… Если бы сейчас все заново начать, то я бы, не задумываясь, пошел той же дорогой – так и передайте всем нашим ребятам».
Уже одних только этих слов было достаточно, чтобы комок у него встал в горле. Ведь речь-то шла о ребятах из родного батальона, каждый из них был близкий человек – и лейтенант Лиз, и Мамедов с Кочиевым – рядовые. Но это было не все. Теперь, после этих щемящих слов, написанных нетвердой рукой тяжелораненого лейтенанта, Руслану предстояло сказать о нем следующее: 23-летнему Саше Лизу высоко ампутировали ногу.
– Письмо своему комбату, вот это письмо, – Аушев покажет залу конверт без марки, – было первым, которое Саша написал после операции. А вторым стал рапорт министру обороны с просьбой оставить его в кадрах армии.
Ехать вместе с ним в одной машине по дорогам Северного Кавказа – значит подвергать себя нешуточному риску. Стоит кому-нибудь из водителей, следующих в попутном направлении, его узнать, как они тут же стараются любыми путями привлечь к себе внимание, выразить свой восторг, организовать почетный эскорт и так далее.
Едем из Орджоникидзе в Грозный. Вдруг на бешеной скорости нас впритирку обгоняет «Жигуленок», водитель которого широко улыбается Руслану и машет ему рукой, как старому другу.
– Кто это? – преодолев испуг, спрашиваю я.
– Земляк, – неуверенно отвечает Руслан. – Но этого вполне достаточно, чтобы он пригласил нас в гости.
И действительно, наше сдержанное ответное приветствие приводит водителя «Жигуленка» прямо-таки в экстаз. Он бросает руль и машет руками, как болельщик на стадионе. Обогнав нашу машину, он резко тормозит на обочине. Поневоле приходится останавливаться и нам. Далее Руслан неизбежно попадает в объятия, сопровождаемые водопадом невнятных, но восторженных восклицаний.
Просто земляк.
… Рассказал Руслану о незаметной стенографистке из нашей редакции Екатерине Константиновне Благодаревой, которая многие годы собирала фотографии односельчан, погибших во время Великой Отечественной войны, скупые сведения об их ратном труде. Стараниями нашей Кати выражение «никто не забыт» обрело в той деревне, где прошла ее юность, особый смысл: накануне 9 мая на деревенской площади люди сообща воздвигали обелиск, на котором были высечены имена всех не вернувшихся из боя. Открытие памятника было назначено на День Победы.
Я знал, что Руслан в тот день уже получил множество приглашений (выступить, поприветствовать, встретиться, участвовать, посетить…), и поэтому не надеялся уговорить его поехать со мной. Деревня-то от Москвы не близко. Он сам предложил: «Давай сделаем этой женщине сюрприз. Приедем туда и принародно скажем ей «спасибо». Как ты думаешь, ей будет приятно?» «Спрашиваешь!..»
Мы немного опоздали. Митинг уже был закончен. Районное начальство, отговорив речи, немедля уехало по другим делам, на другие мероприятия. Но жители этой типичной подмосковной деревни из полусотни черных бревенчатых изб не расходились, для них все только начиналось. Теснились вокруг памятника своим отцам, братьям, племянникам. Женщины плакали, мужики хмурили лбы и в кулак курили папиросы. А рядом был устроен самодельный стенд, и с фотографий глядели на односельчан из сорок первого года родные лица.
Екатерина Константиновна стояла неподалеку в белой кофточке, пунцовая от волнения.
Молодой майор в парадном мундире с геройской Звездой подошел и низко склонил перед ней непокрытую голову.
