Текст книги "Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны"

Автор книги: Владимир Снегирев

Соавторы: Давид Гай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

… Руслан попросил помочь ему пробиться на прием к высокому спортивному руководителю.

– Ты понимаешь, – объяснил он, – есть у меня земляк, борец вольного стиля. Сильный парень, а в сборную не берут. Я кому хочешь гарантирую, что он – готовый чемпион Европы.

– Руслан, – попробовал я его урезонить, – тренерам, наверное, виднее…

– Им свое виднее. А я тебе самого главного еще не сказал. Если тот парень, Ваха Евлоев, станет чемпионом, в его родном городе борьбой захотят заниматься все подростки. Им пример нужен, понимаешь? Город тяжелый, слава у него в наших краях нехорошая. Очень нужен ребятам кумир!

Убедил Руслан спортивное начальство: Ваха Евлоев поехал в Швецию и вернулся оттуда чемпионом Европы. Прямо из аэропорта Ваха примчался на Садовое кольцо, в общежитие военной академии.

Большой, зеленоглазый, взъерошенный, совершенно ошалевший от счастья, стоял он посреди комнаты, загромождая собой пространство. На груди – золотой кругляш чемпионской медали. Он даже дар речи потерял, просто смотрел на нас сияющими глазами, и все. И не требовалось никаких слов.

Потом Ваха рассказывал:

– Когда я вышел на финальную схватку с турком, то сразу вспомнил всех вас, кто в меня верил. Я сказал себе: «Если сегодня здесь не советский, а другой гимн прозвучит, ты не человек, Ваха».

Много позже я спросил Руслана: а вдруг Ваха бы проиграл?

– Нет, – убежденно ответил он. – Ваха скорее бы умер на ковре, чем позволил себя побороть. Ведь мы за него поручились. Его тогда никто не мог победить.

Из письма Р. Аушева: «Извини, что долго не писал. Работы по горло. Часто бываю в рейдах. В свободное время обучаю рукопашному бою разведчиков. Навыки, приобретенные в Москве, пригодились – так и передай там ребятам.

У меня здесь иногда спрашивают: зачем я снова вернулся в Афганистан? Находятся такие, кто намекает, будто мало мне славы. Понимаешь, когда мне вручили Звезду, жить по-старому я уже не смог. А тут еще стали называть моим именем пионерские дружины, трудовые бригады. Седые старики на родине вставали при моем появлении. Какая большая ответственность перед людьми! Представь себе теперь, что я поехал бы после академии в какое-нибудь тепленькое местечко. Что бы люди подумали? Где-то война, а этот лощеный майор отсиживается. Ну, сделал он когда-то что-то, а теперь?

А теперь я на передовой, то есть именно там, где обязан быть в данный момент».

Отряды Ахмад Шаха Масуда рано утром 16 октября скрытно вышли к перевалу Саланг и заняли позиции на высотах вдоль шоссе. Рядом с ними окапывались операторы западных телевизионных компаний: это для их съемок готовилось предстоящее уничтожение колонны афганских машин, которая транспортировала в Кабул топливо.

Под покровом ночи несколько сотен моджахедов просочились к Салангу, а после полудня 16 октября нанесли удар по длинной, растянувшейся километра на два, колонне наливников. Подбитый гранатометным залпом, сразу вспыхнул сопровождавший колонну бронетранспортер. Загорелись машины с установленными в их кузовах цистернами. Водители выпрыгивали из объятых пламенем кабин и попадали под смертельный град пуль, летевших с разных сторон. По камням текли ручьи бензина, смешанного с кровью.

Да, было что снимать кинооператорам.

… Руслан только что спустился с перевала в Чарикарскую долину. Его небольшой отряд стоял у моста через быструю реку, откуда начинается серпантин горной дороги к Салангу. Он увидел столбы черного дыма, которые поднимались над горами, услышал уханье гранатометов. В следующую минуту его командирский бэтээр, шесть других боевых машин и два танка рванулись к залитым ярким солнечным светом горам.

Километра через три они встретили несколько вырвавшихся из засады машин, вид их был жалок. За поворотом дороги увидели пылавший бэтээр.

Руслан сразу отметил про себя, что огонь здесь такой плотности, под какой он ни разу за все годы не попадал. Главную опасность представляли бившие сверху гранатометы. Приказал подавить их командиру одного танка, а второму велел следовать вместе с ним вверх.

Ему казалось непонятным, отчего так мало машин вышло из зоны обстрела. Все остальные уничтожены? Это было невероятным, его афганский опыт противился такой мрачной догадке. Всегда большая часть машин прорывается, какой бы страшной ни была засада. Что же произошло?

Все объяснилось за следующим изгибом дороги, которая лепилась между скалами и пропастью. Трассу намертво перегородили две горевшие машины – оставалось только догадываться, как они встали поперек шоссе обе сразу, борт в борт, будто нарочно создав огненную баррикаду, которую ни пробить, ни объехать. Значит, остальные наливники там, выше, за этим костром, понял Руслан. Сгрудились, наверное, в кучу, а с гор бьют сейчас по ним, беззащитным, и водители ничего сделать не могут – ни себя спасти, ни машины. Надо было прорываться туда, любой ценой прорываться.

Руслан уперся обеими руками о броню, легко вытолкнул свое тело из люка. Спрыгнул на землю.

Пули, рикошетом отскакивая от камней, со стоном ввинчивались в воздух.

Космы черного дыма ветром несло на него.

Танк почти вплотную подошел к неожиданной преграде. Руслан подбежал к танку, поднял с земли камень, дважды стукнул им по броне. Из командирского люка по пояс высунулся старший лейтенант Кислица, его перепачканное гарью лицо было возбуждено, шлем сбился на затылок.

– Сбрось их в пропасть. Сможешь? – показал Руслан на чадящие машины.

Вместо ответа тот рывком захлопнул люк, и почти сразу танк дернулся, пополз прямо на огненную стену. Но, повозившись с минуту у наливников, отступил опять на прежнее место. Старший лейтенант вылез из-под брони – теперь лицо казалось виноватым.

– Жарко очень. Не выдерживает механик-водитель, – прокричал он.

– Надо, брат. Надо! Попробуй «рогом» и пушкой. Давай еще раз!

Кислица понял, о чем идет речь. «Рогом» в просторечии называют выступающую вперед часть танкового минного трала. Сам трал накануне был разрушен взрывом мощного фугаса. А «рог» остался. Если им да еще орудийным стволом попытаться столкнуть с дороги наливники?

Танк вновь почти наполовину влез в огненный вал. «Ну, давай же, давай!» – мысленно подталкивал его Руслан. Он опять, как и в первый раз, отбежал назад к своему бэтээру и из-под его левого борта следил за танком.

Нет, «рог» и ствол свободно протыкали полусгоревшие машины. Потом танк стал пятиться назад, и Руслан увидел, что на нем вспыхнули ящики с инструментом, брезент. Надо было спасать сам танк.

А время шло, и бой не прекращался ни на секунду.

Он помог танкистам загасить огонь. Оставалось последнее средство. Радикальное.

– Ну что, старлей, давай прямой наводкой.

Побежал от танка к укрытию. И почти сразу почувствовал тупой укол в спину…

Но еще надо было руководить боем. Добежать до своих. Отдать самые важные приказы. Надо было держаться. Он держался.

После госпиталя ему был предоставлен положенный в таких случаях внеочередной отпуск. На несколько дней Руслан приехал в Москву. Он сильно похудел, на висках появилась седина. Все остальное в нем осталось прежним.

Через несколько дней отпуск закончился, и он вернулся в строй.

Реквием

Тот, кто побывал летом 1988 года на концерте «Счет 705» в московском спорткомплексе «Олимпийский», наверняка не забудет «Реквием» Валерия Буркова, посвященный погибшим в Афганистане. В едином порыве поднялся и замер 16-тысячный зал, слушая музыку…

Бурков пишет стихи, песни, часто выступает с эстрады, но он не поэт и не композитор. Он провел в Афганистане полгода, пока не был тяжело ранен. У него особые счеты с этой войной: недалеко от Кабула погиб его отец, полковник. А сам Валерий лишился ног, перенес тяжелые болезни… И тем не менее не сдался обстоятельствам, вернулся в активную жизнь и не просто вернулся, а добился разрешения продолжить службу в ВВС. Окончил Военно-воздушную академию имени Гагарина.

Удивительное «судеб скрещенье»: отец и сын, оба штурманы, офицеры, без сомнений и колебаний, по нравственному долгу ввергли себя в военное пекло. Что же двигало ими, с чем столкнулись они в Афгане? Рассказать об этом теперь может, к великой печали, только сын…

Валерий Бурков, подполковник: Корни наши из Сибири. Прадед по отцовской линии крестьянствовал, воевал в первую мировую и гражданскую. В семье нашей было все, как у всех: одни – за красных, другие – за Колчака, некоторые погибли. Потом раскулачивание, словом, хлебнули лиха.

Дед в конце 30-х был призван на сборы, с тех прр и началась его военная эпопея. Халхин-Гол, финская, потом Великая Отечественная. Был артиллеристом-топографом, имел ранения, стал инвалидом второй группы. В сорок первом попал со своей частью в окружение, тринадцать человек их только и смогли выйти к своим. Рассказывал, как коней ели, седла… В мирные годы работал лесником под Новосибирском, Барнаулом…

Отец мой, Анатолий Иванович, родился в 1934 году, тоже в селе, совершенно не собирался стать военным. Но проходил медкомиссию перед призывом в армию, показал отменное здоровье, ему предложили поступить в летное училище, что он и сделал. Выучился на штурмана, служил в основном на Урале. Потом был списан с летной работы, окончил Военно-воздушную академию имени Гагарина, был оставлен в адъюнктуре, после чего уехал в Челябинск преподавать в то самое училище, которое когда-то сам окончил. Затем перешел на оперативную работу в штаб ВВС округа. В 1981-м написал рапорт с просьбой направить его в Афганистан. Было ему тогда 47 лет.

Я к тому времени тоже уже окончил летное училище, служил на Дальнем Востоке. Мы переписывались. Чем отец мотивировал свое решение? В письмах он на эту тему не распространялся. Узнал я о его планах во Львове, будучи в отпуске. Отец позвонил в гостиницу и сообщил, что уезжает служить на юг. Я сразу не врубился, потом понял. Отец спросил меня: «А ты готов туда поехать?» «Конечно, – ответил я». «Конечно – да или конечно – нет?» – переспросил батя. «Конечно – да». – «Тогда не затягивай с отпуском, езжай в Москву, вот тебе телефон, о тебе там знают, помогут оформиться…» Такой вот разговор.

Думаю, желание отца диктовалось чисто человеческим стремлением помочь тем, кто воюет в Афганистане. Тем более что сознание наше формировалось под влиянием официальной пропаганды: народ там совершил революцию, а проклятые «духи» и американцы мешают ему зажить лучшей жизнью.

Я разделял взгляды и позицию отца. Тогда летал вторым штурманом на ТУ-16. Ребята однажды подшутили надо мной: дескать, весь экипаж полетит в Афган, а меня как самого молодого и не имеющего достаточного опыта не возьмут. Как я переживал, не могу передать…

Воспользовавшись советом отца, поехал в Москву, в управление кадров ВВС, там мне сказали: «Ждите вызова»…

В январе 1982 года я снова говорил с отцом по телефону. Он уже служил в ДРА, в должности начальника оперативного отдела ВВС 40-й армии. После одной высадки в горах почувствовал себя плохо, его срочно доставили в Свердловск и сделали операцию на желудке. А у меня обнаружился туберкулез легких, я тоже лег в госпиталь. По телефону из Свердловска отец ничего особенного про Афганистан сказать мне не мог. Но разговор наш тем не менее касался именно этого. Тут я должен сделать маленькое отступление.

У меня возник конфликт со старшим штурманом. Однажды я сказал ему в присутствии других офицеров, что он лжец и сплетник. Основания для такой оценки имелись более чем веские. Естественно, он затаил зло. А тут подоспел на меня обещанный вызов из Москвы. Я в те дни находился в командировке. Как положено, потребовалась служебная характеристика. Составил ее старший штурман. Можете себе представить, что он написал. В тюрьму с такой характеристикой не приняли бы. Я и пьяница, и разгильдяй, и неумеха… В вызове-то не говорилось, что меня в Афган направляют. Указывалось – «за границу», а куда конкретно – не говорилось. Полагаю, что если бы штурман знал, что лечу я в ДРА, он не стал бы подличать. А так у него возникло желание насолить, не дать мне возможность полететь «за границу».

Компрометирующая бумага ушла в Москву (я и не знал о ее существовании). Там ахнули, позвонили в Кабул бате, прочитали ему текст. Тот взъярился, хотя по натуре был мягкий, интеллигентный, демократичный, совсем не вписывался в традиционный образ военного, я в этом смысле, похоже, в него.

И вот я получаю от бати письмо. Начинаю читать и глазам не верю. «Здравствуй, Валерий Анатольевич!» Ничего себе, думаю, начало, с каких это пор батя меня по имени отчеству начал величать? Дальше – больше. Разнес, расчехвостил меня батя, не уставая цитировать характеристику. Тут я начал соображать…

У командира отряда выяснил, по чьей милости батя на меня смертельно обиделся, посчитав, что я опозорил род Бурковых. В общем, все обошлось, недоразумение с отцом было улажено. На меня написали новые характеристики – служебную и комсомольскую. И я стал ждать нового вызова. Кстати, туберкулез полностью залечил. Как сказал мой лечащий врач, «все прошло, как с белых яблонь дым».

Отцу не советовали после операции возвращаться в Кабул. Он настоял на своем. За время службы облетал весь Афганистан, даже ходил авианаводчиком, многое на собственной шкуре испытал. И тем не менее стремился в ДРА, считая своим долгом быть там, где трудно.

Изменились ли его взгляды на войну? Несомненно. «Что мы тут делаем?» – обронил он как-то в разговоре с сослуживцем. Об этом я узнал позднее от друзей бати. И тем не менее снова оказался в действующей армии.

Погиб он в начале октября 1982-го. Шла армейская операция в «зеленке» между Кабулом и Баграмом. Поочередно туда летали на вертолетах командующий ВВС армии и отец. В один день были сбиты сначала «восьмерка», а потом и «двадцать-четверка». Надо было срочно спасать экипажи. Положено так: кто первый заметил сбитый вертолет, кто ближе всех к нему, тот и должен спасать. Отец оказался ближе всех. Ми-8, в котором он находился, начал снижаться, тут его и шибанули из ДШК, отбив балку. Неуправляемое падение, пожар, завалились на бок. Экипаж выскочил через боковушки, батя попытался через задний отсек, где стояли баки с топливом, и тут грохнул взрыв. Очевидцы рассказывали: отца обдало керосином и отбросило взрывной волной. Он обгорел полностью, только, как говорится, белая полоска под портупеей осталась. Спасти его оказалось невозможно…

Реакция на горе, несчастье, беду у людей разная бывает: один падает в обморок, другой приходит в шоковое состояние. А у меня появляется улыбка. Да, улыбка. Я уже оформил документы, прошел медкомиссию, собрал чемоданы, чтобы отбыть в Кабул. Попросили напоследок сходить в наряд. Пришел после полуночи в гостиницу, где жил, мне сообщили: «Тебя ждет на почте срочная телеграмма». Позвонил туда. Мне прочитали текст маминого сообщения. Первое ощущение – пустота и неопределенность, будто нарушился незыблемый ход вещей. И еще мысль: вот чем может окончиться Афганистан. Навстречу попался друг – Алик Сибагатулин, я ему: «Батя погиб…» – и улыбаюсь. Со стороны дико было глядеть.

Прилетел я в Свердловск на похороны. Гроб не открыли, хотя я настаивал. И вновь точило изнутри: вот чем это заканчивается. Оказывается, мы там не одни цветочки выращиваем, как показывают по телевизору. И еще большее стремление, желание появилось – заместить в Афганистане отца. Оно как наваждение стало преследовать меня.

Вернулся с похорон – новый сюрприз: «твоя загранкомандировка отменяется, звонили из Москвы». Ну, понятно, отец погиб, теперь сын лезет в пекло, потому и пожалели меня в кадрах ВВС. Я начал бомбить рапортами свое и московское начальство. И – нашла коса на камень. Нет и нет. Только через год разрешили. 3 января 1984 года я все-таки попал в Афган.

В штабе армии старшего лейтенанта Буркова спросили, кем бы он хотел служить. Валерий попросился в авианаводчики. Вспомнилась фраза из того давнего «гневного» отцовского письма: «Был бы ты авианаводчиком, узнал бы, почем фунт лиха. А пьяниц и здесь хватает, из-за них люди гибнут»… Пьяницей Валерий сроду не был, а вот авианаводчиком стал.

Место пребывания группы боевого управления, куда входил Бурков, – Кандагар. Но там он бывал редко – мотался по всему Афганистану, участвовал в операциях и рейдах вместе с батальонами и полками. Толком он вначале не знал, что такое авианаводчик.

Начал спрашивать. От него отбояривались такими словами: «Посмотришь – поймешь. Главное, в бою ориентируйся на старослужащих солдат, как они делают, так и ты». И еще. «Когда тихо, особо вперед не суйся, когда стреляют – не высовывайся». Вот и вся наука. Потом Бурков убедился: все советы верны, кроме «не высовывайся». Как раз авианаводчик и должен, обязан «высовываться».

В Кандагаре на постановке задачи стали определять, кто куда пойдет. Бурков рванулся идти с десантниками. Его остановили – больно прыток. Для начала направили в мотострелковый батальон.

Поздно вечером возвращался Бурков в расположение группы боевого управления и услышал какой-то шум. Его предупредили: «Иди в обход, там ДШБ гуляет». И впрямь гулял (естественно, с водочкой) десантно-штурмовой батальон. Потом Валерий не раз сталкивался с этим – перед операцией ребята «употребляли». Такова была «традиция».

Незадолго до выхода «на боевые» разговорился Валерий в одной палатке с солдатами. Поинтересовался их мнением относительно войны. Сержант, спокойный такой, рассудительный, ответил за всех: «Мы понимаем – надо, и мы воюем…»

– За три дня, предшествовавших операции, я вывел следующие закономерности, – вспоминает Бурков. Во-первых, никто мне ничем не поможет, придется до всего доходить своим умом. Во-вторых, обстановка здесь достаточно вольная, не то что в Союзе, и по части дисциплинки, и по другой части. И в-третьих, ребята томятся отдыхом, многие хотят скорее уйти на операцию, в рейд.

И вот первая, самая, пожалуй, памятная Валерию операция. Пока залез в бэтээр, с непривычки набил кучу шишек. По натуре дотошный, начал интересоваться: а этот рычажок зачем, а этот для чего? Колонна двинулась. Ощущение у Валерия было как перед прыжком с парашютом: знаешь, что риск есть, оттого и внутреннее волнение.

Бурков постоянно слушал эфир. Где-то впереди начался обстрел. Появились первые раненые, убитые. Пули застучали и по броне его бэтээра – как горсть гороха…

Преодолев опасный участок «зеленки», вышли в спокойное место, поели и расположились на ночлег. Первый день закончился.

На утро вышли к кишлаку, который должны были прочесать. Эфир был спокойный, обстрелов не было, подрыв на мине всего один.

По мере подхода к кишлаку перед Валерием поочередно открывались река, дамба, по ту сторону горный хребет, а перед ним тянулись кишлаки. Появились «вертушки», в эфире стал работать наш авианаводчик. У Валерия уши топориком – пробовал понять, как коллега это делает. А радиостанция неудобная, тяжелая – 23 с половиной кэгэ.

Пересекли дамбу, замкнули кишлак кольцом. Мотострелки начали прочесывание. Вскоре вывели из кишлака группу мужчин. Те показали: в кишлаке ночевали две банды, но, узнав о приходе «шурави», ушли: одна – на север, другая – на юг.

И в этот второй день операции практического дела у Валерия не было. В кишлаке он угостил детишек сахаром. Те боялись брать, тогда он надкусил и проглотил кусочек. Дети взяли. Там же он узнал: из-за неверного наведения Ми-24 один неуправляемый реактивный снаряд попал в дом, несколько жителей погибли, были раненые. На него это подействовало удручающе. Понял, насколько важна работа авианаводчика. Пока не убедишься, где кто, где свои, где «духи», а где мирные жители, ни в коем случае не наводи. Даже если тебе приказывают (этому правилу Бурков следовал затем неукоснительно).

По натуре аналитик, Бурков как бы заново пережил этот спокойный, внешне ничем не примечательный день. Наблюдательный глаз его из череды незначащих событий вытянул, точно штопор пробку, два. Прочесывая кишлак, солдаты в одном доме разворошили сено в поисках оружия. Ничего не нашли, а сено так и оставили разворошенным. Они же угостили Валерия арахисом и подарили ему симпатичную штучку типа брелочка с пилочкой для ногтей и маленькими ножничками… Тогда он не придал этому значения, а вечером, поразмыслив, пришел к выводу: ребята, по-русски говоря, стырили это в кишлаке у афганцев. И только ли одни эти мелочи?

Кому-то покажется: нашел о чем думать старлей, нам бы его заботы. Но ведь истекал второй день операции, а всего этих афганских дней у Буркова пока было пять или шесть, то есть совсем мало, оттого-то удивило, поразило его сделанное открытие – подразделения наши могут делать в кишлаках все, что им заблагорассудится. И воровать, мародерствовать в том числе, начиная с мелочей вроде невинного брелочка, а кончая… Об этом Бурков мог только догадываться.

– С тех пор ни разу ни от кого ничего не брал и сам лично рук не замарал, – говорит Валерий. – Но я был очевидным исключением…

Все началось для него в третий день. Батальон вернулся в ту самую «зеленку», где его обстреляли в начале пути. Две роты десантировались на близкие горушки, а мотострелки должны были прочесать «зеленку». Бурков попросился в одну из рот, комбат не отпустил.

Едва первые взводы вошли в «зеленку», поднялась сильная стрельба. Связь с пехотой была выведена прямо на бэтээр Буркова, громкоговорящая. Через динамик Валерий слышал взволнованные голоса: «Мужики, нас зажали, головы поднять не дают, выручайте…» Бурков тут же вызвал пару вертолетов. Наведение было крайне сложным и даже рискованным: он не видел реальной картины боя, а, судя по всему, «духи» и наши находились совсем рядом. Ориентировался исключительно по карте. Навел Ми-24, весь напрягся, сплошной комок нервов: только бы не по своим… После первого удара передали по рации: «Отлично навел, молодец»… Чуть отлегло… Мысленно сказал «спасибо» комэску. Видать, опытный парень.

(Кстати, потом они вместе поступали в Военно-воздушную академию, Валерий – на очное отделение, комэск – на заочное. Тогда только-только вышел Указ о борьбе с пьянством. Комендант Монинского гарнизона зашел в номер гостиницы, где жил комэск и его товарищ, и увидел у них на тумбочке не распечатанную бутылку водки. Поднялся крик, и их выгнали, не дав сдавать экзамены. Буркова это тогда взбесило. Они же даже не пили. Пошел качать права, но разве кому-нибудь докажешь…)

Благодаря вертолетчикам и авианаводчику бойцам удалось выйти из «зеленки». Двадцать пять убитых, сорок восемь раненых. Большие потери. И всего-то за два часа боя.

Генерал, руководитель операции, только-только прибывший из Союза, требовал, чтобы на следующий день десантно-штурмовая бригада вновь пошла прочесывать «зеленку». Комбриг, собаку съевший на таких операциях, отговаривал его: «Будет много крови». Но генерал был неумолим. Бурков случайно стал свидетелем этого разговора на повышенных тонах и сделах умозаключение (анализ и еще раз анализ): как, оказывается, легко распоряжаться чужими жизнями.

Но это произошло в самом конце дня. А пока… Пока последовал приказ: всех снова в «зеленку». Даже водителей бэтээров спешили. И, естественно, сразу попали под обстрел. Две «вертушки» продолжали летать над «зеленкой» и слушали наводку Буркова. Теперь он уже наблюдал обстановку собственными глазами.

В один из моментов его едва не подстрелили. Спасаясь от пуль, пришлось искупаться в арыке, а ведь шла зима. Прошел таким образом Валерий и крещение ледяной купелью.

Испытал он и удар НУРСов с наведенных им на цель «двадцатьчетверок». В шестидесяти метрах от него поднялся столб пыли и огня. Попадание было исключительно метким. А если бы вертолетчики чуть смазали или его наводка оказалась не совсем точной? Об этом не хотелось думать.

Д. Гай: Мы беседуем в квартире подполковника Буркова в Крылатском. Сын-трехлетка то и дело забегает в комнату, Валерий, деланно сдвигая брови, вытуривает его, тот не слушается, опять вбегает: «Дядя, запишите меня»… Так на пленке и остался его звенящий, как вода по камушкам, голосок… Жена Валерия стряпает на кухне, в комнату проникают вкусные запахи.

Мир и покой царят в доме Буркова. И не нужна сверхнаблюдательность, чтобы убедиться, как счастливы его обитатели. Может, чтобы испытать такое счастье, надо пережить то, что пережил Валерий?

– Изменился ли ваш взгляд на ту войну? – спрашиваю я его.

– В целом нет, не изменился. Будучи в Афганистане я говорил: «Если бы на мою Родину пришли такие «интернационалисты», я бы взял автомат и ушел в лес». Передаю дословно. Примеров мародерства и даже убийств ни в чем не повинных мирных людей было предостаточно.

Вот только один эпизод. Однажды батальон ДШБ подошел к кишлаку. Появились старики. Начались переговоры. Договорились, что батальон беспрепятственно пройдет через кишлак, то есть обойдется без его прочесывания и стрельбы. И вот когда хвост колонны выходил из кишлака, откуда-то вдруг раздался выстрел. Комбат немедленно дал команду развернуться и из всех стволов ударить по кишлаку. Что от него осталось, можете себе представить.

Когда я обронил в разговоре с бойцами, что так поступать не следовало, те напали на меня: «Почему вы их защищаете? Они же первыми выстрелили». «Да, первыми, – согласился я, – но на свинство разве обязательно отвечать свинством? У нас должны быть чистые руки и чистая совесть». Ребята не приняли мою аргументацию. Я их понимаю: «духи» убили многих их товарищей. И все-таки остаюсь при своем мнении: мы должны были вести себя в Афганистане иначе.

Другой пример. Как известно, афганцы часто хранят деньги в чалмах. Молодой «летеха», лейтенант, значит, заходит с автоматом в дом. Сидят два старика. «Летеха» сдергивает у них с головы чалмы и находит пятьсот афгашек. Копейки в общем. Старики возмутились. Тогда офицер дает команду солдату: «Отведи их в сушильню и кончай». Тот так и сделал. В этот момент к дому подходят бойцы афганских правительственных войск. Слышат выстрелы. В чем дело? Бегут в сушильню и видят нашего солдата и трупы стариков. В итоге афганский батальон едва не взбунтовался, его вынуждены были вывести из боевых действий. «Мы все равно убьем тех ваших двоих», – пообещали афганские бойцы.

Вот тогда я и сказал ту фразу: «Если бы ко мне пришли такие «интернационалисты», я бы взял автомат»…

Мне часто задавали вопрос: ехал ли я в Афганистан мстить за отца? Нет, конечно. В бою – да, встречусь лицом к лицу с «духом», буду стрелять. И убью. Либо он меня, либо я его. Это война. Но – мстить, притом специально, сознательно?

Однажды мой приятель «особист» Игорь предоставил мне возможность «подопрашивать с пристрастием» пленного афганца, притом чистого душмана. Пока мы ехали к хадовцам, державшим того «духа», у меня начался мандраж. Трясло всего. А как увидел, что творили хадовцы, а они, надо сказать, звери были, сел на бэтээр и поехал назад. Есть же какой-то предел, порог, который человек не имеет права перейти.

Был у меня эпизод, когда комбат хотел расстрелять одного афганца. Приняли его за «духа», якобы прятавшегося в дупле. Начал комбат его допрашивать. Молодой парень, ничего не знает – ни где бандиты, ни где оружие. Потом выяснилось – вовсе и не в дупле он сидел, а просто встречал наш батальон.

Тогда комбат говорит бойцу одному, Андрюхе:

– А ну, врежь ему как следует.

Андрюха врезал. И враз изменились глаза у афганца: доверчивые, наивные, вмиг стали злыми.

Комбат говорит: «Андрюха, кончай его». Ну, повел его Андрюха в сушильню. Одна-две минуты, выстрела нет. Возвращает его комбат: «Ладно, передадим его комбригу».

Двое суток мотался он с нами. С ним брйцы наши подружились. Видно было, что он обычный крестьянин, а никакой не «дух». К слову сказать, я спросил потом Андрея: почему он не расстрелял того парня? То ли «покрасоваться» захотел Андрей, то ли правду сказал: «Я зарезать его хотел. Убивать – убивал, а резать еще не приходилось…»

Так вот, спустя двое суток комбат передумал передавать афганца комбригу. Подозвал Андрея и что-то зашептал ему на ухо. Я смекнул, подошел к комбату (а человек он был трусливый и неумный, с непомерным самомнением) и говорю: «Слушай, комбат, я тебе не дам расстрелять этого парня». «А я тебя и спрашивать не буду, кто ты такой?» – вызверился он на меня. «Я для тебя никто, и ты для меня никто, а расстреливать не дам». А афганец улыбается, не подозревает, какая беда рядом ходит.

В общем, отпустили парня. Мечта у меня встретиться с ним теперь. Кишлак-то я хорошо помню. Интересно, как сложилась его судьба?..

Разговор заходит об опыте ведения войны.

– У нас там было три типа операций: армейская, частная и реализация. В них соответственно участвовали дивизия или бригада и батальон. Сначала я был авианаводчиком, потом стал начальником группы боевого управления. Ходил при командире дивизии, бригады. Выделялся нам обычно полк авиации, иногда несколько эскадрилий.

Те же американцы усовершенствовали опыт Второй мировой войны – ведь уже тогда появились авианаводчики. А мы, как водится, похерили его. И пока в Афгане петух жареный не клюнул, мы не обращали внимания на эту военную специальность. Авианаводчиками у нас кто ходил? Командиры полков. Одно это уже показывает степень ответственности. Человек должен соображать и в пехоте, и в авиации, быть и тактиком, и оперативным работником и управленцем. С земли надо полностью сделать схему атаки летчика, идущего по вызову.

Я стремился нарабатывать собственный опыт, систематизировать, обобщать опыт коллег. Как наводить самолеты и вертолеты, какие факторы учитывать, что считать наиболее важным? Ошибки тут должны быть исключены. А на практике… На практике родимые СУ-17 однажды так грохнули по нашему батальону… Четыре трупа, восемь раненых. Я тогда отматерил старшего авиационного начальника, который летал и сверху руководил воздушным боем. Ведь едва «Сухие» прилетели, я спросил его по рации: «По каким целям будете работать?» А он мне: «Не твое дело, мы все знаем…» То есть как не мое, когда они рядом со мной будут бомбить? Вот и результат.

Мы постоянно экспериментировали для достижения большей оперативности. Стали готовить внештатных авиационных корректировщиков непосредственно из пехоты, а наводчика сажали на КДП, ставили ему радиостанцию, обеспечивающую связь, и он начинал руководить… В инструкциях это записано не было, сами придумали. Ведь главное – повысить уровень управления воздушным боем. От этого все и зависит.

В академии я написал несколько работ по авианаведению, включая учебное пособие. Какая у них судьба? А никакая. Зам. начальника академии по науке, помню, сказал мне: «Кто вам поручил это? Мы все делаем по плану, ваших работ в плане нет». Вот так, коротко и ясно. Я на партсобрании выступил, поименно назвал всех, кто мешает моей работе. Дело легонько сдвинулось.