Текст книги "Возвращение (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

 Глава 2

Калач – главный пункт назначения, к которому стремились три советских танковых корпуса, в то же время являлся самым уязвимым местом немецкой обороны. Лишь несколько разрозненных подразделений, отряд полевой жандармерии и зенитная батарея, транспортная рота и ремонтные мастерские 15-й танковой дивизии немцев обосновались здесь на зимовку.

 Первые известия о серьёзных изменениях в ситуации на фронте поступили сюда 21 ноября в десять часов утра. Гитлеровские солдаты с удивлением узнали о том, что русские танковые колонны прорвались с северо-запада через румынские позиции и быстро приближаются к Калачу. Около пяти часов вечера стало известно и о прорыве южнее Сталинграда. Немцы не знали, что механизированный корпус Вольского уже приблизился к бывшему штабу 4-й танковой армии вермахта и находится всего в 30 километрах от посёлка.

 Части немцев, расположенные в Калаче, не имели конкретного боевого приказа и занимали крайне невыгодные позиции. На западном берегу Дона находились четыре зенитные батареи, и ещё два зенитных орудия были установлены на восточном берегу. Мост, по которому можно было попасть в посёлок, охраняли двадцать пять солдат из полевой жандармерии. В самом Калаче находился лишь неполный батальон тыловиков.

 Командующий 26-м танковым корпусом генерал-майор Родин приказал командиру 19-й танковой бригады подполковнику Филиппову захватить мост, ведущий в Калач. Колонна советских танков приблизилась к поселению с востока на рассвете 22 ноября.

 В 6 часов утра два трофейных немецких танка и бронетранспортёр с включёнными огнями, чтобы не вызывать подозрения, выехали на мост через Дон и открыли по охране беглый огонь. Шестнадцать советских танков спрятались в густом кустарнике на берегу реки.

 Несколько танков Филиппова было подбито, но в целом дерзкий план себя оправдал. Отряд, захвативший мост, открыл дорогу вёртким "тридцатьчетвёркам". Попытки немцев взорвать мост были предотвращены.

 Вскоре подоспела русская мотопехота и другие танковые соединения. Последовали две атаки, поддержанные огнём орудий и миномётов с другого берега Дона. К полудню советская пехота ворвалась в посёлок. На улицах царил хаос. Несколько тяжёлых орудий, имевшихся в распоряжении сводного батальона, огня так и не открыли. То ли были неисправны, то ли не было боеприпасов. Взорвав ремонтные мастерские, немцы погрузились в машины и спешно покинули Калач, устремившись к Сталинграду на соединение со своими частями.

 23 ноября в районе Калача встретились 4-й и 26-й танковые корпуса, наносившие удары с северо-запада, и 4-й механизированный корпус Вольского, шедший с плацдарма южнее Сталинграда. Сигнализируя друг другу зелёными ракетами, передовые части русских встретились в открытой степи около Советского.

 ***

 После смерти славянского друга Францл быстро изменился. Он стал значительно апатичнее и задумчивей. Майер часто заставал его уставившимся в пространство.

 – Когда мы обмениваемся взглядами, – отметил озабоченный Иоганн, – мне кажется, что я смотрю в глаза незнакомца.

 Стало бесполезно пытаться заинтересовать Францла чем-нибудь. Он просто существовал, а не жил. Создавалось впечатление, что он потерял всякую надежду. Однажды, когда товарищ спросил его напрямую, он слабо ответил:

 – Ой, Иоганн, не обращай внимания, это пустяки, – но через несколько мгновений добавил: – Старина, если я... ну, скажем, если что-нибудь со мной случится... черкани моим старикам пару строк, ладно?

 – Ты с ума сошёл?

 – Только сделай это поделикатней. – Улыбнулся грустный друг. – Я имею в виду, не выкладывай всё сразу.

 – Ладно.

 – У моей старушки слабое сердце.

 Время от времени он доставал одну фотографию, которую теперь всегда носил с собой, и сидел, смотрел на неё, как будто читал книгу. На ней был запечатлён солдат с бокалом вина в руке, в кругу семьи, и все смеялись – мужчины, женщины и дети.

 – Я не имею ни малейшего понятия о том, кто эти люди. – Отвечал Францл на вопросы кто они ему.

 Собственно говоря, он нашёл фотографию где-то в центре Сталинграда, где земля полностью усеяна мёртвыми немецкими солдатами, через несколько дней после того, как был убит Фом.

 – Человек на фото похож на нашего казака!

 Рядом с одним из убитых солдат лежал чёрный распахнутый бумажник, как будто кто-то его выпотрошил, а потом выбросил за ненадобностью. Он был пуст, если не считать этой одинокой фотографии.

 … Вскоре установились сильные морозы, и вторая календарная зима Иоганна Майера в России началась необычайно сурово.

 – Пошли получать обмундирование. – Сказал ему однажды Францл. – Приехал грузовик снабжения.

 – О чудо! – иронично откликнулся Иоганн.

 – Нам, наконец-то, привезли тёплые шинели, перчатки и шапки-ушанки.

 – Неужели интенданты сообразили, что в России бывают морозы?.. Как раз вовремя, через месяц одежда нам не понадобится!

 Несмотря на утепление, все ужасно мёрзли в своих окопах. Даже взрывы снарядов отдавались новым, жёстким резонансом, а разлетавшиеся комья земли были твёрдыми как гранит. Отныне единственным всепоглощающим желанием Иоганна стало получить лёгкое ранение.

 – Теперь оставался только один выход, – думал он почти всё время, – реально осуществимый путь… Это надежда на то, что Небеса окажутся милостивы и устроят так, что я получу рану, не достаточную для того, чтобы умереть, но настолько серьёзную, чтобы меня отправили домой.

 Ранение в мягкие ткани не годилось. О нём позаботятся в полевом госпитале. Самым лучшим считался сложный перелом, если возможно, не такой, чтобы превратить тебя в калеку, не слишком болезненный, но, конечно, такой, который предполагает длительный период лечения.

 – Однако в этом нужна удача – самая большая в мире удача, – какая встречается не часто…

 С такими мыслями в голове Майер встретил чудовищный огневой вал русских и широкомасштабную атаку на немецкий клин между Доном и Волгой.

 – Они прорвались. – Ужасающая новость распространилась со скоростью лесного пожара.

 – Францл, что нам теперь делать? – спросил он друга.

 – Ничего страшного…

 – Ты в своём уме?

 – Окружение позволит нам побыстрее покончить с той затянувшейся игрой со смертью, в которую превратилась наша жизнь. – Задумчиво ответил Францл.

 Наступил день, когда все осознали, что прошло довольно долго времени после того, как один-единственный грузовик снабжения осмелился проехать на линию фронта. Русские части перекрыли все подступы.

 – Я слышу запах голода! – сказал вялый Францл.

 – Может до этого не дойдёт?

 – Будь спокоен, обязательно дойдёт…

 Сначала красноармейцы атаковывали машины только ночью, потом беспрерывно днём и ночью. На какое-то время колонны снабжения были объединены и двигались с охранением, по обе стороны их сопровождали подразделения бронемашин и мотоциклистов. Но даже это не помогало, и как-то Иоганн заметил с тревогой:

 – Русские стали слишком сильны.

 – Всё шло к этому…

 Отчаянные контратаки с огромными потерями ни к чему не приводили. Медленно, но верно тиски советских войск по сторонам немецкого клина упёршегося в Волгу становились шире, и германские дивизии были отброшены назад: с одной стороны далеко за Дон, а с другой – к востоку, обратно к этой огромной массе развалин, городу на Волге.

 – Сталинград стал огромным котлом, в котором нам суждено кипеть до полной готовности. – Францла потянуло на философию.

 – Больше жизни дружище! – подбадривал его Майер. – Ещё не всё потеряно…

 – Наша победа обернулась настоящей трагедией. – Покачал головой уставший товарищ.

 Медленно перемалывалась в труху целые дивизии. Битва без всяких перспектив на успех для немцев захлебнулась в море крови. Конец приближался быстро.

 – Но это не такой конец, на который мы все рассчитывали в начале войны. – Признался однажды Майер. – Ведь нам казалось невероятным, что мы позволим заманить себя, как мышь, в такую гигантскую ловушку.

 – А сыром в мышеловке оказался проклятый Сталинград!

 – Самый страшный город на Земле.

 По мере ухудшения ситуации среди солдат распространилась идея – и она мгновенно возобладала, – что всё это не катастрофа, а блестящий маневр Верховного командования. Говорили о новых танках, о наступлении с севера, о секретном оружии, превращающем всё в пыль.

 – Нас в любом случае спасут.

 – Фюрер не забыл нас!

 Правда доходила до них по мере того, как остатки одной дивизии за другой отбрасывались назад, терпя поражение со всех сторон, не говоря уже о напирающем противнике, который теснил немцев к центру Сталинградского котла.

 – Помощи ждать неоткуда! – постепенно эту истину поняли самые отъявленные оптимисты.

 Огромные колонны транспорта забили все дороги. Отступающие взрывали орудия и вооружение, включая танки, которые остановились из-за нехватки горючего. Нагруженные грузовики, застрявшие в снегу, горели.

 – Отрезанные от своих, солдаты в серой полевой форме, грязные и завшивленные, ковыляют с бессильно опущенными плечами от одной оборонительной позиции до другой. – Майер смотрел на своих новых товарищей и ужасался. – Как мы могли дойти до такого?

 Ледяной ветер необъятных белых пространств обжигал их сморщившуюся кожу, выдавливал слёзы из запавших глаз, которые  закрывались от перенапряжения, проникал сквозь форменную одежду и пробирал до самого костного мозга. Для тех, кто больше не выдерживал, всегда был наготове добрый снежный саван.

 – Менее чем в двух тысячах километров к западу остался другой мир. – Холодным зимним утром Иоганн еле разогнул скрюченную спину. – Там люди спят в мягких тёплых постелях; там во время обеда они садятся за стол, накрытый чистой белой скатертью.

 – Еды там сколько душе угодно... – вставил словечко Францл.

 – Дети смеются, и даже солдаты не обделены счастьем. – Майеру не верилось, что такое возможно.

 Однако здесь, лишённые инициативы, немцы позволяли себя гонять, как зайцев. Войска перемещались то вперёд, то назад, подчиняясь бессмысленным приказам, занимали новые позиции и оказывали сопротивление, лишённое всякого военного смысла.

 – Лучше уж плен! – признался вскоре Францл.

 – Ты думаешь, русские оставят нас в живых?

 – Они же не настолько дикие…

 Проявлением общего безразличия стали ночные вылеты самолётов люфтваффе снабжения, которые становились всё реже, и то, что единственной горячей пищей оказывалась жидкая похлёбка с редкими кусочками конины, и то, что им всё чаще приходилось довольствоваться парой кусков хлеба в течение всего дня.

 – Даже есть не очень хочется... – сказал апатичный Францл.

 – Нужно есть! – Иоганн почти силой заставил товарища подкрепиться.

 Периодически они стреляли в кричащую массу русских, вели огонь механически, как автоматы, до тех пор, пока гигантские советские танки, надвигавшиеся, как смерть, не вынуждали отступать в этот котёл, который с каждым днём становился всё меньше и горячее.

 – Нас непременно сварят в нём! – обречённо прокомментировал ситуацию лейтенант Штрауб.

 – Уже почти сварили всех… – сказал Иоганн, оглядев оставшихся товарищей.

 Подразделение Майера сократилось до жалких остатков. Люди один за другим выбывали, истекали кровью или замерзали в безжалостном белоснежном океане.

 – Мы с тобой остались вдвоём из десяти человек первого состава нашего отделения.

 – Если так пойдёт дальше, – угрюмо сказал Францл, – немцев вообще не останется.

 – Стоило ли тогда воевать?

 – Тем более русские оказались не такими уж слабаками…

 – Помнишь, как недавно в развалинах какого-то завода мы обнаружили тела двух групп разведчиков? – спросил товарища Иоганн.

 – Очевидно, во время поиска они столкнулись неожиданно и схватились врукопашную.

 – Точно! – согласился он и добавил: – Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами… Наш солдат мёртвой хваткой, зубами ухватил палец рыжеволосого русского, да так и замёрз навсегда…

 – Если бы не их мундиры невозможно было различить, где наши солдаты, а где красноармейцы. – Задумчиво сказал Францл. – Смерть уравнивает всех…

 ***

 Спустя два месяца после начала операции окружения положение немцев оказалось на грани катастрофы. Почти каждый солдат 6-й Армии Вермахта потерял всякую надежду на то, что можно будет снова увидеть родной дом. В бесконечном бою наступило относительное затишье и боевые товарищи сидели, согнувшись в своём окопе в ожидании того, что будет дальше. Францл достал из своего бумажника фотографии и сказал, рассматривая их:

 – Это всё что у меня осталось.

 – Не говори ерунды!

 Одна из них была неизвестного солдата, а остальные фотографии своей семьи и друзей. Тогда и Иоганн достал открытку с загнутыми краями, на которой был изображён Дрезден, и они завели разговор о Родине.

 – Может нам всё-таки повезёт, и мы вернёмся домой? – спросил друга Майер.

 – Ты может быть, а я уже нет…

 Неожиданно возобновившийся ураганный огонь возвратил их к действительности, и они осознавали со всей мучительной остротой, какое сокровище потеряли.

 – Не гневи Бога! – сказал Иоганн и обернулся к напарнику.

 – Конец! – в ту же секунду выдохнул Францл и замолк.

 Безучастно прислонившись к его стенке окопа, он вдруг рухнул. Его колени подогнулись, и тело опустилось, как сдувшийся воздушный шар.

 – Францл! – крикнул Иоганн, не веря своим глазам.

 Даже когда Майер с ужасом увидел его простреленный насквозь глаз, он не смог поверить в страшную правду. Затем откуда-то изнутри у него вырвался пронзительный крик – такой громкий, что возможность такого крика вряд ли когда-либо приходила в голову учёным, работающим на войну.

 – Нет!

 Небо, и снег, и всё прочее, что сгубило их жизни, закружилось перед ним в безумном танце.

 – Я остался один из всего нашего пополнения. – Лихорадочно подумал Иоганн.

 Ярость потери гнала его вперёд. Он схватил пулемёт, неловко выбрался из окопа и побежал в том направлении, откуда кем-то был сделан роковой выстрел.

 – Я отомщу вам за друга!

 В утренней мгле Майер видел тёмные очертания людей, и стальной механизм, бешено бивший отдачей по бедру, косил их, как траву.

 – Ненавижу! – Он кричал и бежал всё дальше и дальше, не заботясь о возвращении назад.

 Иоганн стрелял и стрелял, пока что-то не обрушилось на его руку.

 – Как удар дубины… – отрешённо подумал стрелок.

 Шатаясь как пьяный, он повернул назад и доковылял до немецких позиций. Пули роем проносились возле ушей, а тёплая кровь хлестала из рукава.

 – Ну, когда же они попадут в меня?

 Майер упал без сознания рядом с родными траншеями. Сквозь пелену забытья он смутно видел, как грубые, привыкшие к крестьянскому труду руки ротного санитара перевязали рану и сделали уколы.

 – Эй, ты!.. Ты что, заснул, что ли? – Водитель санитарного фургона склонился над ним. – Давай залезай в кузов, ты здесь не один.

 Это был сон, и как во сне Иоганн вскарабкался в кузов машины, присоединившись к остальным. Раненые регулярно прибывали, их становилось всё больше и больше.

 – Когда нас повезут в госпиталь? – интересовались надеявшиеся выжить.

 Тяжёлый груз свешивался с плеча Майера. Он видел, что это его рука, сильно раздутая и страшная. Он совсем не мог шевелить пальцами, вся правая сторона шинели была тёмно-бурого цвета и твёрдая от запекшейся крови.

 – Почему я не чувствую боли?

 Всё представлялось ему совершенно нереальным. Иоганн опять отрубился и пришёл в себя только когда увидел главный перевязочный пункт.

 – Когда меня доставили сюда? – он схватил за рукав проходящего санитара.

 – Тебе какая разница?! – отрезал тот и даже не взглянул на раненого.

 Походный госпиталь освещал тусклый свет мигавших ламп, и в нём стоял бьющий в нос неприятный запах эфира, пота и гниения.

 – Странно, что я чётко различаю запахи. – Безразлично подумал Майер.

 Гудел электрогенератор, создавая фон, безразличный к крикам боли, проклятиям, стонам и пронзительным воплям людей с оторванными руками или ногами, с раздробленной челюстью или грудью, с вываливающимися кишками, с обожжёнными лицами.

 – Откуда вас столько?

 Среди всего этого кошмара стоял бледный хирург в забрызганном кровью прорезиненном халате и орудовал блестящими инструментами так быстро, как только возможно, и через минуту или две натужно кричал санитарам:

 – Следующий!

 Иоганн увидел молодого сержанта с покрытой красными пятнами крови повязкой на голове, который на мгновение потребовал от всех полной тишины – даже хирург оторвался от работы, – и тогда он встал с носилок, широко развёл костлявые руки и запел: «Германия превыше всего».

 Он явно хотел допеть, но голос оборвался, и он рухнул, всхлипывая.

 – Этого не может быть! – Он забился на полу в судорогах. – Этого не должно было случиться с нами…

 – Успокойтесь сержант!

 Офицер в меховом пальто, проходя, взглянул на Майера и отрывисто буркнул:

 – И его возьмите, он может сидеть.

 Иоганн едва расслышал эти слова, он временами впадал в забытьё и плохо представлял себе, где находится. Внезапно он очнулся – кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял измождённый на вид врач и протягивал ему свёрнутую вчетверо школьную географическую карту.

 – Я слышал, Вы улетаете последним самолётом, – с натугой произнёс врач, – поэтому прошу передать это моей жене.

 – Кто Вы? – сипло спросил Майер.

 – Я бывший пастор и врач 16-й танковой дивизии Курт Ройбер.

 – Зачем Вашей жене эта карта?

 Средних лет мужчина молча развернул полотнище с изображение СССР и перевернул её обратной стороной. На Иоганна в упор смотрели скорбные глаза Богородицы, которая крепко обнимала своего божественного сына.

 – Я нарисовал этот рисунок в Сталинграде в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года. – Тихо сказал Курт. – Рисовал в землянке, а рядом, в госпитальном бункере, умирали от голода и ран мои однополчане. Когда утром открылась дверь и вошли мои товарищи, они остановились как вкопанные в благоговейном молчании, поражённые висящей на глиняной стене картиной, под которой горел огонёк на вбитом в земляную стену полене.

 – Я слышал об этой иконе, – сказал изумлённый раненый лежащий на полу рядом с ними. – У нас в полку её называли «Сталинградская мадонна».

 – Это всего лишь рисунок! – смутился Ройбер и покраснел как девушка на первом свидании.

 – Нет! – усмехнулся раненый. – Мне рассказывали солдаты, которые первыми увидели икону. Весь рождественский праздник для них прошёл под впечатлением от рисунка и слов, обрамляющих его: свет, любовь и жизнь.

 – Но многим это не помогло… – с горечью признался Курт.

 – Именно 25 декабря, в католическое Рождество, кольцо вокруг нас намертво сомкнулось... – подтвердил заинтересованный Иоганн, – но я обязательно передам этот рисунок Вашей жене.

 – Спасибо! – поблагодарил врач и отошёл.

 Вскоре раздалась команда загружаться во чрево транспортного самолёта. В своем последнем дурном сне наяву Иоганн видел огненные хвосты ракет, пронзавших чёрное как смоль ночное небо, и вспышки там, где «Катюша» ударяла о землю.

 – Неужели до сих пор идёт бой?

 Ввысь ушли сигнальные красные огни, возвещавшие об очередной атаке, и новые залпы шквального огня артиллерии прогремели, как раскаты грома.

 – Человек не в силах выдержать этот ад.

 Затем рёв авиационных моторов перекрыл остальные звуки. Самолёт нёсся над снегом с возраставшей скоростью. По слабому покачиванию Иоганн определил, что он оторвался от земли.

 – Неужели я улетаю из этого проклятого места? – изумился Майер и потерял сознание.

Глава 3

Вечером 10 декабря пришёл приказ Гитлера «Об освобождении окружённой группировки под Сталинградом», а уже 12 числа после непродолжительной артподготовки танки Гота двинулись на север. Немецкие солдаты, находившиеся в «котле», с радостными лицами прислушивались к отдалённой канонаде. Сердца их наполнялись безграничной верой в скорое спасение.

 – Манштейн идёт! – говорили они друг другу.

 Для тех, кто был предан Гитлеру всей душой, далёкие залпы стали лишним подтверждением того, что фюрер всегда держит слово. Гитлер, однако, не имел ни малейшего желания выводить 6-ю армию из окружения. Во время полуденного совещания в ставке он сказал Цейтцлеру, что отход от Сталинграда невозможен, потому что в этом случае вся кампания теряет смысл.

 – К тому же подобный прорыв будет стоить вермахту большой крови.

 Как и предупреждал Клюге, у Гитлера не шли из головы события прошлой зимы.

 – Как только армия побежала, её уже не остановить, – внушал он начальнику генерального штаба.

 Утром 19 декабря части Манштейна после сильной артиллерийской и авиационной подготовки атаковали 51-ю армию русских. Им удалось прорвать оборону в районе Верхне-Кумской и к 15 часам выйти передовыми частями 17-й танковой дивизии к переднему краю обороны 300-й стрелковой дивизии и 98-й стрелковой дивизии 1-го гвардейского стрелкового корпуса РККА. Однако все попытки противника форсировать реку Мышкова были сорваны.

  Стремительное наступление заставило Ерёменко всерьёз испугаться за судьбу армии, которая удерживала юго-западный сектор "котла". Когда стало известно о наступлении немцев, Хрущёв и Василевский находились в штабе 51-й армии.

 Василевский попытался дозвониться до Сталина, но Москва не отвечала. Тогда он, чтобы не терять времени, связался с командующим Донским фронтом генералом Рокоссовским и сообщил, что хочет перебросить 2-ю гвардейскую армию генерала Малиновского в расположение Сталинградского фронта, чтобы блокировать наступление Манштейна.

 Рокоссовский бурно запротестовал, и Василевскому пришлось отложить разговор до получения указаний из Москвы. Когда, наконец удалось дозвониться до Кремля, Сталин, узнав о наступлении немцев, пришёл в ярость и отказался дать Василевскому чёткий ответ. Генерал провёл очень беспокойную ночь.

 Тем временем Ерёменко отдал приказ 4-му механизированному и 13-му танковому корпусам остановить продвижение немецких танковых дивизий. К этому моменту 6-я танковая дивизия противника прошла уже тридцать километров и форсировала реку Аксай. Только два дня спустя, после длительных совещаний в Кремле и напряжённых разговоров с Василевским, Сталин дал разрешение перебросить 2-ю гвардейскую армию на опасный участок.

 20 декабря Манштейн неоднократно повторял атаки на этом направлении при поддержке огня артиллерии и ударов авиации. Десять «Тигров», впервые появившиеся на Восточном фронте, существенно усилили наступательную мощь танковых войск. Их броня и эффективное вооружение создавало им превосходство над Т-34, поэтому они могли господствовать на поле боя, обеспечивая при этом защиту более слабым танкам. Они подняли наступательный дух, но не оправдали надежд, которые возлагало на них немецкое Верховное командование, так как их количества было недостаточно.

 Кроме того, вскоре стало ясно, что тяжёлые «Тигры» слишком «неуклюжи» для обычной мобильной тактики танковой дивизии. Они имели массу, но не лошадиные силы, и они не могли приспособиться к стремительному бою. Приказ о том, что они не должны попасть в руки врага, сдерживал их применение.

 Частые запросы из ОКБ наводили на мысль, что Гитлер слишком многого ждал от этих рот «Тигров». При сильных морозах собственный огромный вес создавал для них опасность соскальзывания на обледенелых склонах. Если такое случалось или если они обездвиживались в результате попадания снаряда, то для того, чтобы их вытащить, требовалось два других «Тигра».

 Обстановка продолжала оставаться напряжённой. 21 декабря противник продолжил наступление в районе Громославки, сосредоточив на этом направлении до полка пехоты и 100 танков. Части 98-й стрелковой дивизии к 13 часам дня отразили три атаки немцев. Пехота, прорвавшаяся к южной окраине населённого пункта, была отброшена контратакой дивизионного резерва.

 Яростная схватка длилась три дня и стоила больших жертв обеим сторонам. Войскам Манштейна оставалось пройти всего пятьдесят километров до встречи с окружёнными под Сталинградом. Однако последующие события показали, что эти кровопролитные бои имели лишь косвенное отношение к выводу 6-й армии из окружения. Судьба армии Паулюса решалась совсем в другом месте, в 125 километрах к северо-западу.

 Сталин быстро понял, что Жуков и Василевский правы. Лучшим способом пресечь попытку 6-й армии прорвать кольцо окружения была блокировка ударной группы генерала Гота. Главный же удар следовало нанести в другом месте. Сталин полностью одобрил план операции "Сатурн" и дал согласие на некоторую отсрочку наступления.

 В первый день сражений у Верхне-Кумского были отданы соответствующие приказы, предписывавшие командованию Воронежского и Юго-Западного фронтов подготовить новую версию операции, которую переименовали в "Малый Сатурн". Суть это плана состояла в том, чтобы смять 8-ю итальянскую армию и выйти на линию реки Чир. Удар в направлении Ростова исключался. После полного разгрома 1-го румынского корпуса угроза выхода советских войск в тыл группы войск «Дон» стала реальностью.

 22 декабря противник, убедившись в бесполезности атак, начал отводить свои главные силы на юг, оставив часть сил танков и пехоты на рубеже Громославка, Ивановка. Используя обходные маневры, 70-й стрелковый полк РККА в полдень овладел Верхне-Кумским. В это время 7-й танковый корпус вышел на подступы к Котельникову с севера. Туда же начали подтягиваться и другие соединения 2-й гвардейской армии.

 Командир корпуса решил силами 33-й гвардейской стрелковой дивизией нанести удар на Котельниково со стороны Нижне-Яблочного. Атака началась в 4 часа утра 29 декабря с артиллерийской подготовки. Противник открыл сильный ответный огонь, но из-за темноты удары его артиллерии были малоэффективными. Под прикрытием мрака советские части ворвались в город с запада.

 Разгром котельниковской группировки немцев имел очень большое значение. Он означал, что попытка германского военного командования выручить окружённые войска потерпела полный крах. Линия внешнего фронта окружения войск Паулюса проходила теперь в 200 километрах от Сталинграда.

 ***

 В походном госпитале Григория быстро вылечили, а вернее фронту срочно требовались солдаты и поэтому врачи сильно не заморачивались.

 – «К строевой службе годен». – Гласило их заключение.

 – Заживает всё как на собаке! – огорчался он, направляясь в родную дивизию. – Можно было поваляться и подольше…

 33-й гвардейской стрелковая дивизия к тому моменту числилась в составе 2-й ударной армии Малиновского и стояла в армейском резерве. Дивизия входила в 1-й гвардейский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Миссана.

 – Хотя бы отдохну в тылу! – радовался Шелехов, добираясь на попутках в часть, к которой был приписан.

 В день прибытия выздоровевшего бойца шёл обильный снежок. В Сталинграде «фрицы» притихли в ожидании дальнейший действий советских войск. Где-то севернее шла интенсивная перестрелка из орудий и пулемётов. Потом и там, на короткое время затихло.

 – А может, не придётся боле воевать… – подумал Григорий, вслушиваясь в долгожданную тишину.

 Следующим утром в избу, где квартировал взвод Шелехова пришёл адъютант командира дивизии и сказал взводному:

 – Нужно выделить двух автоматчиков!

 – Шелехов возьми напарника, и поступаете в распоряжение капитана.

 – Слушаюсь!

 Вскоре из штабной избы, рядом с которой они присели на пенёк, вышел злой командир дивизии. Рядом с ним находился незнакомый подполковник – высокий, лет под пятьдесят, похожий на цыгана.

 – А это ты Шелехов! – узнал Григория Утвенко.

 – Здравия желаю!

 – Поедем снимать бездельников! – сказал ему генерал-майор.

 Лихой вороной, с белыми чулками рысак нёс лёгкие санки по просёлочной дороге, ведущей к станции Котельниково. Рослые Утвенко и его спутник, два ручных пулемёта с ящиком запасных дисков к ним полностью заполнили санки.

 – Вашу  мать! – тихо матерился Григорий.

 Он еле держался за заднюю перекладину санок, иногда бороздя по глубокому снегу на дороге изношенными валенками.

 – Скорей бы приехать! – Мысли в голове перетряхивались на ухабах.

 Слева показался вагон-товарняк, покосившийся немного набок. Железной дороги не наблюдалось – немцы для своих нужд уволокли рельсы. Снег лежал огромными сугробами, словно невидимый великан специально сдувал его в кучи.

 – Шелехов крикни хозяев.

 – Есть!

 Все сошли с саней, передав коня испуганному часовому. Григорий вызвал из темноты вагона командира полка, низкорослого испуганного подполковника. Он вылез – толстенький боровок, какой-то мягкий, не военный, похожий на заведующего столовой.

 – Кто ещё в вагоне, – грозно приказал Утвенко. – Вылезай!

 Вышли две молоденькие связистки или санитарки, застеснялись.

 – Так, – сказал грозно генерал. – Батальон в окружении бьётся вот уже полсуток, а ты, сволочь, прохлаждаешься… с этими.

 Он кивнул на девчат, которые так и замерли на месте, боясь дышать. И генерал, размахнувшись, ударил подполковника в ухо так, что тот кувырком завалился в снег!

 – Рядовым в штрафбат пойдёшь!

 – Да я отдыхаю после контузии…

 – Там тебя полечат!

 … Новым командиром полка был назначен Новиков – длинный и упитанный, неуклюжий и нескладный подполковник, только что призванный из тыла, с «гражданки». Но вредный, упрямый, самолюбивый и безграмотный как военный.

 – Нам выпала великая честь сдержать наступающие армады Манштейна. – Ораторствовал он, выпив для храбрости.

 Комполка стоял перед строем, одна пола полушубка на четверть короче другой, но он этого не замечал. От волнения он говорил что-то невразумительное. Григорий огорчённо подумал:

 – Да, с энтим командиром из московских мещан нам явно не по пути.

 В ближайшее время больше думать не пришлось. Полк продвигался вперёд круглые сутки. Впереди боевые охранения, позади обоз, полковая артиллерия и другие службы.

 – За двое суток нужно пройти восемьдесят километров.

 – С ума сойти!

 Впереди первого батальона, ползи сани с большой будкой, из которой торчала железная труба и нещадно дымила. Внутри будки сидели комполка и его замполит – слащавый, лет тридцати, тоже полувоенный, с розовыми щеками и холёным лицом.

 – Остановка – двадцать минут. – Высунув в дверь нежное лицо, крикнул комиссар.

 Идущая рядом с Григорием медсестра резко опустила руки и, закрыв глаза пошла как слепая. Свернув с дороги, девушка побрела по сугробам, уткнулась лицом в снег и мгновенно уснула.

 – Замаялась бедная! – пожалел её пожилой усатый солдат.

 – Люди измотаны донельзя!

 Переутомлённые люди тут же легли на дорогу и мертвецки заснули. «Пара верховных», как солдаты прозвали Новикова и замполита, неохотно вышли по нужде и снова спрятались в будку с железной печкой, которую тянули две лошади.

 – Подъём! – вяло сказал комиссар.