Текст книги "Свет мой светлый"
Автор книги: Владимир Детков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
В мужской компании – своя оценка. Тихая, скромница – это так. Шумных компаний сторонится, в разговор не втянешь, все норовит одна побыть. Даже на пляже присмотрела себе сосну подальше ото всех. Вроде и на людях, и сама по себе. А вот насчет робости – не скажи. Навязчивых ухажеров в два счета отвадила.
«Я вас очень прошу: не обращайте на меня внимания», – скажет, извиняясь, но твердо. И посмотрит дружески: мол, не обижайтесь, но мне не до вас. Вторая попытка вызывает более решительный отпор: «Какой вы, право… Мы же договорились», – оборвет прилипалу и так посмотрит…
Злые языки отвергнутых пытались принизить ее благородство, да им не верили. Но судачить судачили.
Он-то в пересудах не участвовал. Не до того было. В этот тихий уголок сбежал как на остров спасения – от друзей, от работы, от себя. Жизнь будто нарочно копила испытания, чтобы потом разом обрушить их на него. Неожиданный и потому особенно острый разрыв с женой… Предательство (тогда он расценивал это не иначе) друга. И как следствие – суровое упрямство холста, неверие в себя, апатия… Беда, как известно, себе подругу ищет.
Из дому отбыл тайно, с легким чемоданишком и пухлым детективом. Последний, правда, так и не открыл. Но остальными подручными средствами отвлечения и развлечения пытался воспользоваться в полную меру. Пропадал на реке, бродил по лесу, стучал на бильярде, высиживал в баре со случайными приятелями, слушал пространные хмельные речи, сам говорил и поражался: оказывается, и так жить можно. Тошно до веревки, но можно… И только по ночам в своей комнате чувствовал себя распятым на кресте сомнений и отчаяния.
Как-то в хмельном откровении один дошлый малый поучал его: «Баба, она как змея – и яд и лекарство. Одна притравила, а ты пожиже разведи и запей другой. Чего зря душу тратишь?..»
Но так думать о женщинах он не мог, даже обманутый, и потому плыл без весла… Томная брюнетка его лет сама подавала активные знаки внимания, забрасывая смелые словечки в его адрес. Но от одной мысли, что надо лгать человеку и себе в самые святые минуты, брала мерзкая оторопь. Романа в домашних туфлях он тоже не открыл.
Оставалось уповать на испытанную веками мудрость: «И все пройдет мимо, коль сам устоишь…» Стоял, как мог, перепробовал всевозможные опоры…
И вдруг это родниковое видение. Среагировал остро. Но тут же безжалостно остудил себя. Как несказанно далек он от этой юности! И дело совсем не в дюжине разделяющих лет. Нет, он запретил себе даже думать о ней.
Но легко сказать – запретил. А ты попробуй не думать, если глаза ее, казалось, неотступно следуют за тобой. И началось все с самой первой встречи. Как-то утром по дороге в столовую он увидел ее на развилке прогулочных троп. Она была в замешательстве, по какой идти, и прислушивалась, пытаясь определить по голосам верный путь. «Если вы проголодались, то держитесь правой», – сказал он, проходя мимо. Услышав голос, девушка вздрогнула и смутилась, словно он подслушал ее тайные мысли, и несколько секунд стояла, не смея поднять глаз. Ему даже неловко стало, что он так ее напугал внезапным вторжением, и уже хотел было извиниться, но девушка подняла на него большие ясные глаза и ответила: «Спасибо… Доброе утро!»
После такого взгляда утро и впрямь подобрело. А сердце в коротком всплеске отстучало свои ликующие точки-тире. В столовой он несколько раз ловил себя на том, что ищет ее взгляд, и ему казалось, что и она не спешит отводить глаза…
Потом при встречах она первая приветливо улыбалась ему, как знакомому и чуть замедляла шаг, если шла, и едва заметно подавалась вперед, если сидела или стояла, будто порывалась сказать что-то еще кроме обычного приветствия или ждала от него каких-то слов.
Но он относил все это в разряд иллюзий, всячески удерживая себя от попыток остановиться и заговорить. Не последнюю роль в этом играл и опыт искателей легких знакомств. И лишь когда встретил ее в баре, в своем последнем убежище от соблазна, то понял, что подойдет…
«Недотрога» с соседкой по комнате скромно заказали по чашке кофе, в то время как он уже имел отменно «бодрый» вид. «Да, для храбрости выпито, пожалуй, более чем достаточно», – успел он трезво оценить обстановку и умышленно пропустил тот момент, когда можно было легко вклиниться в их одинокую компанию. Он прятал глаза и искал ее взгляд. Он волновался. Ему было чертовски неловко и так же хорошо. Что-то удалое расправляло в нем плечи и требовало выхода.
Климов улыбнулся, вспомнив, как он тогда по-петушиному, с вызовом оглядел бар: «Ну хоть бы один хам объявился и пристал к девушке!» Но все, как назло, вели себя в рамках приличия и не покушались на честь сероглазой. Он вздохнул с сожалением, и тут же его озарила лихая мысль: «Запреты созданы для того, чтобы их нарушать!» Оставив нетронутой очередную коньячную дозу, он решительно оторвался от стойки и направился к выходу, изо всех сил стараясь пройти как можно ровнее. Одними глазами улыбнулся ей на прощание. А в ее ответном жесте промелькнуло что-то совсем детское, непосредственное, – забывшись, она проводила его не только взглядом, но и повернулась вслед…
В ту ночь кошмары пощадили его.
На речном пляже ее сосна стояла особняком, ближе к лесу. И чтобы «случайно» оказаться возле нее, надо было пораньше свернуть с просеки и, окунувшись с головой в кустарник, пройти, как проплыть, в его душной густоте, разгребая руками упругие ветки, а потом вдруг вынырнуть на пляжной поляне, хлебнуть ветреного воздуха и словно крикнуть: «Вот и я!» В такие минуты невольно чувствуешь себя мальчишкой, совершившим очередное открытие, и потому тебе все нипочем. И уж конечно тебя не мучают сомнения первой фразы и не кажется ужасным вдруг получить в ответ традиционное «не обращайте внимания» или пуще того – «какой вы, право…».
«Ежели она и впрямь такая льдинка, то стоит ли даже в жару быть с ней рядом?!» – мысленно сострил он на случай неудачи и вышел из засады.
Она лежала к нему спиной, солнечная с головы до ног. Золотистые волосы ровно стекали на спину, почти сливаясь с нежной кожей, теплеющей прошлогодним загаром. Ярко желтел купальный костюм. По тому, как согнутые в коленях ноги безмятежно покачивались, прильнув друг к дружке, было видно, что девушка не слышит его приближения. Он заглянул через ее плечо в раскрытую книгу и прочел?
«…Там вы невзначай увидите, как ветер с океана сорвет зеленую шаль с красивой женщины, тонкой, как лилия… и унесет эту шаль в море…»
– Тоскуете по югу? – спросил он, опускаясь на траву. – Доброе утро!
Ноги пугливо припали к земле. И теперь все тело ее воспринималось одной рельефной линией, которая тут же запечатлелась в нем легким восхищением. Потом были глаза. Серебристые, словно камешки под водой. Они глядели приветливо. Потом возник голос. Сначала он подтвердил, что утро необыкновенно доброе, а затем ответил на вопрос:
– Нет, не тоскую… Радуюсь и завидую. Как можно так много увидеть и так щедро подарить другим… Вы читали?
Тонкая рука, вся испещренная мелкими свежими царапинами, бережно погладила прочитанную страницу и закрыла книгу. Светлая обложка в редких коричневатых крапинах глянула корой березки, а потом вдруг засверкала бликами речная гладь, как только глаз уловил черный излом камышинки. На корешке книги – Паустовский.
– Случалось…
– Необъятной души человек! – несколько возвышенно, но веско дополнила девушка и снова посмотрела так глубоко и открыто, что он не выдержал взгляда, взял книгу в руки и стал машинально ее перелистывать. «Недотрога», поджав под себя ноги, села напротив.
«Боже мой, и чего это ты вдруг разволновался! Девчонка как девчонка, и нос вон почти курносый, и весна задержалась на нем мелкой крапушкой, и руки все исцарапанные, небось ежевикой лакомилась, и гордячка наверняка, – начиталась романтических книжек и ждет своего принца…» – урезонивал себя, делая усилия, чтобы внезапная внутренняя дрожь не проступила в руках и не выдала его. А сердце не слушалось лукавых доводов и знай твердило свое:
«Во-первых, не сказала «оставьте»… Во-вторых, не льдинка вовсе, раз солнышко играет на носу, и не гордячка, если в заросли колючие забралась, а сластена. В-третьих и в остальных – тебе надо знать свое место и не зарываться», – одернул себя и, маскируя волнение, перешел на пляжный тон:
– Моря-океаны… Это, конешно, здорово…
Но мы люди маленькие,
сидим на завалинке,
на югах бывали,
да мало что видали…
Позвольте представиться: неудавшийся поэт-пятиклассник, ныне – главбух дядя Гриша. А вы, кажись, студентка?
Девушка по-доброму улыбнулась его паясничеству и назвала себя:
– Светлана. Уже не студентка. Библиограф.
– О, значит, мы с вами в некотором роде коллеги! Только на ваших по́лках – полки́ героев, а на моих – кладбище цифр, – воскликнул он, входя в новую роль. – О них и мертвых никто доброго слова не скажет: лишены поэзии, работяги. Хотя как сказать! Я еще верю, что найдется пиит, который оригинальности и справедливости ради воздаст главбуху Григорию за его труды хлопотные рифмой:
И, не питая к цифрам злости,
он с вожделеньем двигал кости…
– Вы что, все еще на счетах практикуете? – хитровато прищурившись, спросила Светлана.
– О нет! Счеты для нас что гусиное перо для борзописца – реликвия! Нам теперь «Веги-неги» подавай. Говорят, прогресс одних художников обошел. У них все те же кисточки, только серийного производства и с характерной болезнью века – лысеют быстро…
Светлана как-то естественно и легко приняла его насмешливый, иносказательный тон, участливо следуя любому ходу мысли. И случилось так, что все свои беды он, сам того не желая, выплеснул эзоповским языком…
Говорил о близорукости и доверчивости главбуха, у которого под носом творились темные дела, а понимать надо было – жена…
Язвил в адрес неподкупного ревизора с рыльцем в пушку, а слышалось горькое признание о предательстве друга.
Подбивал невеселый баланс с прорехами растрат и буйством цифр… А значило это – нет больше веры в себя, нет любимого дела…
И самая острая боль прорвалась уже в открытом признании – «отвратило!». Говорил о цифрах, а понимать надо было, – краски…
– Раньше жили они. Играли, пели. Каждая мысль будила, душу бередила. А теперь точно холодные светлячки, Раздражают фальшивой нарядностью…
Замолчал, поймав себя на том, что давно уже сошел с разухабистой пляжной тональности и самым грешным образом изливает душу этой милой, но совершенно случайной собеседнице… А тело охвачено нервным ознобом… И все это уже почувствовала Светлана. Встревоженная, гладит она легкими пальцами его руку и приговаривает, как мама: «Все будет хорошо, все будет хорошо…» И от этого действительно делается хорошо, как будто он погружается в сладкий сон. И, как всегда бывает во снах наяву, он понимает его ложность и пытается протестовать. Ему надо бы отдернуть руку… Сейчас же… Но он не делает этого, хотя знает, что в следующую минуту смущение обожжет ее светлую кожу… И надо скорей придумать какой-то удобный обоим ход…
Но он не успел прийти к ней на помощь. Она подняла глаза и заговорила быстро-быстро:
– Хотите, я вам погадаю? Не смотрите, что я на цыганку не похожа. Я исповедую белую магию. Она о счастье. Вот увидите…
И она снова склонилась над его ладонью и, как истая гадалка, заговорила о дальней дороге и трефовых хлопотах, о бубновой даме, которая ждет и надеется, об интересе, что скоро даст о себе весточку… И печаль, что на сердце лежит, развеется, а мечты и думы добрые все сбудутся.
После каждого распутанного узелка судьбы она, как заклинание, шептала: «Верьте мне, верьте!»
И ему хотелось верить и верилось. Верилось не словам. Они ведь были заряжены шуткой. Он верил в святое волнение ее голоса, так страстно убеждающего судьбу быть доброй… Доверял трепету чутких пальцев, незаметно унявших его боль… Боготворил зоревую чистоту румянца, который проступал даже сквозь павшую на лицо прядь волос…
– Какая счастливая линия, смотрите! – воскликнула неожиданно Светлана.
Он резко подался вперед, словно боясь, что та линия исчезнет с его ладони прежде, чем он успеет рассмотреть ее, и больно стукнулся бровью о голову «вещуньи».
– О-о! Я вижу ее. Она искрится, как бенгальский огонь, – шутливо простонал он и замотал головой из стороны в сторону.
А Светлана, потирая ладошкой ушибленное место, весело повторяла:
– Я же говорила! Я же говорила! Хоть мы и не разбились, но это к счастью… Идемте скорее в воду – примочки делать.
Она легко поднялась на ноги. К левому бедру ее узором пристыли бурые сосновые иглы. Она стряхнула их, и узор порозовел и ожил, как только она сделала первый шаг.
Светлана шла чуть впереди, подставляя лицо солнцу. Кожа ее отдавала таким нежным глянцем, что рука сама тянулась погладить ее… И пока они шли к воде, он боролся с этим желанием и робел, как в юности.
Это неожиданное чувство что-то довершило. Ему вдруг и в самом деле стало легко на душе, будто белая магия уже вступала в силу. Лишь на миг догнал его голос сомнений своим ханжеским ворчанием: «Как ты можешь… после всего, что случилось…» Но он отмахнулся от него и, желая поскорее отделаться насовсем и дразня его, ускорил шаг, едва уловимым движением пожал руку Светланы и метнулся к обрыву. Взлетел над водой высоко и круто ушел в глубину.
Вода отняла мир звуков. Приглушила свет. Сдавила грудь. Размытые, акварельные видения. Гривастые водоросли мерно качают свет тусклых окон дна. В одном – настороженная стайка мальков. Движение – и, блеснув серебристо бочками, пали они на дно. Смотрят глазками перламутровых ракушек. Все здесь как во сне: медлительное, таинственное.
Чудаки фантасты и сказочники! Чем головы ломать досуже, ныряли бы с открытыми глазами. Вот тебе модель неведомых миров, и сам ты как астронавт: нем, одинок, стократно ценишь каждое мгновение (ведь на земле его лишь сутками измеришь). И ты нацелен весь – увидеть, насладиться, отобрать.
Потом впечатления и мысли стали мутнеть – грудь распирало удушье. Но он упрямо плыл дальше, пока в висках угрожающе не заметалась кровь, требуя кислорода. Сделав еще несколько энергичных гребков и резко оттолкнувшись ногами ото дна, бросил тело вверх и расслабился.
Светлана, стоя по пояс в воде, глядела из-под ладони на сверкающую гладь реки, обеспокоенная его долгим отсутствием. Их взгляды встретились. Он призывно махнул рукой и, запрокинувшись на спину, засмеялся тихим счастливым смехом.
Прямо над рекой огромная синюшная туча, не боясь обжечься, протягивала к солнцу свои пухлые лапы… А солнце противилось и сияло особенно ярко. Схватив коротким взглядом светило и оплавленный край тучи, он зажмурился. Но оно еще несколько секунд горело в полный накал, а мозг, ослепленный и усталый, напряженно пытался что-то осмыслить. Наконец он понял, что мучительно отбирает краски, прежде чем коснуться ими холста…
Голова Светланы покачивалась над водой уже совсем близко.
– И никакой я не главбух, Светлана! Я ловец жемчуга! – крикнул он и снова ушел ко дну. Отыскал перламутровый осколок ракушки и стал медленно всплывать. Над головой в искристом дрожании света – широкий охристый мазок плывущего тела. Это какое-то среднее состояние между танцем и полетом. Движения плавны, грациозны.
Вспомнилось, как мальчишками любили пугать девчонок. Поднырнешь скрытно, ухватишь за ногу – и наутек. Пронзительный визг жертвы настигает тебя даже под водой. И потому он с особой осторожностью, как бы ненароком не задеть и не напугать Светлану, всплыл перед ней. И снова глаза. Близко-близко. Теперь они в прищуре мокрых ресниц темнели веселой синевой и радовались. Он протянул ей добычу и ребячливо известил:
– А теперь я чемпион по плаванию. Финиш – первая лилия. Старт! – Отчаянный тарзаний кроль перенес его в тихую заводь.
Вместе с букетом тягучих лилий он извлек из воды охапку водорослей и пошел навстречу Светлане.
– Женщине, тонкой и светлой, как лилия, зеленую шаль возвращает океан, – шутливо и вместе с тем волнуясь, произнес он и набросил на плечи девушки липкую зелень. На мгновение его руки задержались на плечах. Сквозь прохладную влагу зелени ему почудилось, как плечи, сделав едва уловимое движение, прижались к ладоням… Лицо Светланы заострилось. Она растерянно и мило моргала, всерьез воспринимая происходящее.
Туча, отчаявшись проглотить солнце, сыпанула коротким ливнем. От неожиданности Светлана качнулась вперед и прислонилась плечом к его груди. Он поддержал ее за руку и уже не отпускал ее. Крупнокалиберными очередями дождь прошил реку и накрыл пляж. Пестрая толпа купальных костюмов инстинктивно сбилась под тентами и деревьями. И только пловцы спокойно наслаждались игрой воды и света.
Дождь был теплый, пронизанный солнцем. Он плясал по реке, вбивая и тут же озорно выдергивая прозрачные гвозди.
– С чем бы вы сравнили дождь на реке, Светлана?
– Это хрустальный звон, только для глаз…
– Вы романтик. А я вот главбух до мозга костей. Даже эта хрустальная рапсодия представляется мне обыкновенной россыпью канцелярских кнопок… жалами вверх…
Девушка улыбнулась его грустной шутке и лукаво заглянула в глаза:
– А я вот пойду по вашим кнопкам босиком. – И, выскользнув из рук, она побежала по мелководью, вздымая искрящиеся снопы брызг. Лилии и волосы метались из стороны в сторону…
Климов сидел, прищурив глаза, и не заметил, когда сосед вышел из купе. На этот раз он так осторожно обошелся с дверью, что Климов услыхал лишь заключительный цок дверной защелки и оценил заботу тактичного спутника. Он еще с минуту посидел без движений, желая вернуть видение бегущей Светланы, но оно не возвращалось, и он с сожалением открыл глаза. За окном день угасал, кое-где в отдалении окна домов заслезились ранними огоньками. Климов перевел взгляд на полку соседа и увидел ее – книгу с обложкой «березка-реченька» – и с такими светлыми и полными веры в большое добро историями, что жизнь сама, казалось, писала им продолжение его судьбою.
«…Что-то случилось, что-то случилось… – билась в нем неотступная мысль. – Случилось там, на реке. Или чуть раньше, когда он, точно мальчишка, продирался сквозь кустарник, чтобы «случайно» пройти мимо… А может, с самого первого «доброго утра», сказанного удивленным взглядом?» – думал он за обедом, то и дело поднимая глаза в ту сторону, где сидела Светлана, и каждый раз она встречала ответным взглядом…
Да, что-то случилось… Его безраздельно тянет к этим доверчивым, с невысказанной тайной глазам. И он уже не может да и не хочет противиться той тяге…
Не сговариваясь заранее и не подыскивая повода быть вместе, они просто вышли из столовой и зашагали рядом по первой же тропе, что спадала к реке. Ливень рассыпал по деревьям и травам тяжелые росы, и солнце бесчисленно помножилось в них. Говорили о дожде и привычках, ловили неожиданности и тут же делились ими. Он перестал разыгрывать роль главбуха и касаться минорных тем. А Светлана тактично предала их забвению. И в благодарность за все вместе: за то, что она рядом, за ответную улыбку, за этот светлый росный день, который продолжался, – он распахнулся. Говорил без умолку, острил, вспоминал жизнь студенческую в ее комических и радужных тонах, фантазировал, как целая компания подростков… Даже втянул Светлану в спор на «американку», то есть любое желание. Старый студенческий трюк. «Спорим, – говоришь, – что я выше любого дерева подпрыгну?» Естественно, человек сомневается. Ты легким прыжком отрываешься на самую малость от земли и победно заявляешь: «А теперь пусть дерево подпрыгнет!» И ничего не поделаешь, все по грамматике – проспорила.
Тропа вела вдоль реки по обрывистому склону. Она то карабкалась вверх, петляя меж кустарников, то ныряла в глубокие промоины. Всякий раз в трудных местах он с удовольствием брал ее за руку, помогая преодолевать преграды, и с сожалением отпускал. А потом забыл отпустить. И она не напомнила, не попыталась освободиться. Пальцы привыкли друг к другу и затеяли свой особый разговор…
«Случилось, случилось!» – уже утверждало и, радуясь, отстукивало сердце.
Тропа подвела к ручью и запрыгала дальше средь шумящей воды по окатанным скользким камням. Но они не пошли за ней следом, а решили пробираться к истоку ручья, о котором Климов на правах старожила пересказал Светлане легенду, услышанную на обзорной экскурсии.
Было это, как водится, давным-давно. Шли однажды божьи странники – старик со старухой – в святые места грехи замаливать и остановились у родника передохнуть. Старик-то совсем плох был. Сел на камушек у воды, руки-плети свесил, носом в грудь клюет, дремлет от немощи. Поглядела старуха на благоверного, покачала головой жалостливо и пошла хворост собирать, чтоб огонь развести да косточки погреть. Недолго и ходила. Тогда в лесу-то всякого здесь видимо-невидимо было – и пешему и конному хватало, не то что нынешнему туристу… Собрала она, значит, с полдюжины веток, что посуше да полегче, и назад возвращается. Глядь, а навстречу ей добрый молодец идет, силой и здоровьем сияет, точно месяц в медовую пору. «Ну что, старая, – говорит, – ты одних прутиков набрала? Сейчас я тебе целый воз дров приволоку». И голос-то вроде знакомый. Пригляделась получше – «свят, свят, свят»! Так это ж ее Иван, каким он полвека назад был. А тот смеется: «Что, старая, не признала? Чудо свершилось! Испил я водицы из родника, а она, вишь, волшебная. Да ты ступай, отдохни, теперь уж я похлопочу в охотку». И подался себе в лес, песенку насвистывая.
Набрал Иван сучьев, что потяжелей и потолще, играючи взвалил на плечо и к роднику воротился. Огляделся: а где ж старуха? Нет ее. Только у самой воды дитя грудное в тряпице копошится… Старуха-то жадной была.
Светло, весело смеется Светлана. И ему весело и светло, будто сам испил той водицы. Только не годы сбросил, они еще не лежат тяжким грузом, а душу от черной хвори исцелил.
«Родничок ты мой волшебный, – с нежностью подумал он о девушке и тут же получил укол: – Не слишком ли ты поддаешься порыву? Сегодня все выплеснешь, а завтра опять пустота? Не худшее ли это опьянение – иллюзиями?»
Только нелепыми кажутся эти предостережения, когда рядом ее восторженные глаза, когда рука ее греет твою ладонь, а лес, освеженный дождем и пронизанный теплыми лучами солнца, курится легким паром, пахуч и светел. Прибавилось радости в птичьих перекликах, говорливее стал ручей. Вот он переплескивает, хлюпая, на перекате, урчит, вздыхая, в промоине, чмокает, сосет нависшую корягу, шумит водопадом где-то вверху… Вода проносится сквозь причудливые джунгли. Промытые корни выглядят танцующими человечками. И в их застывших движениях, как на электрическом табло, воображение высвечивает неожиданные фигуры. У одного такого экрана с фоном разноцветных глин они затеяли игру, поочередно оглашая свои находки: «леший», «пирога», «трубка мира», «Каштанка», «распятие», «трезубец без… Нептуна», «крокодил»…
– А летящего демона видите?
– Нет, не вижу.
– Он, правда, несколько похож на пикирующего, но спокоен… Без паники с землей сближается, знает, что боги не допустят аварии.
– Не вижу.
– Но как же! Спина вашего крокодильца – его главная устремляющая. А пикирует он прямо вон на тот каменный зуб.
– Крокодила вижу, каменный зуб вижу, а демон не летит, – растерянно повторила Светлана.
– Да смотрите же! – Забывшись, он сделал шаг вперед, чтобы очертить рукой свою находку, и ухнул по колено в ручей.
– Ой, не надо! Вижу, вижу! – сквозь смех запоздало кричит Светлана и тянет его из ручья.
А он как ни в чем не бывало тряхнул мокрой ногой и заявил:
– Вода холоднющая, значит, родник близко.
И верно, миновав два уступа ручья, один из которых представлял водопад в миниатюре, они вышли на небольшую терраску. В центре ее, в огромной клетке темных дубовых бревен, покоилось живое озерцо. Прошедший ливень не замутил его воду. Она незримо струилась из донной кипени, расходясь на поверхности тончайшей вязью.
Светлана, священнодействуя, спустилась на колени. И он не без грусти подумал: «Ну вот тебе и библейский сюжет. Родниковая дочка привела к всесильному родителю заблудшую душу на исцеление…» А вслух сказал:
– Много не пейте, пожалуйста, – помните уроки истории.
Светлана ответила улыбкой и склонилась к роднику. Волосы шелковисто легли на воду.
«Лилия распустилась…» – мелькнула мысль: И снова рука искала кисть, а глаз жадно отбирал краски. Спокойные, приглушенные полумраком зеленого свода.
Когда он хотел сменить ее у родника, Светлана вдруг остановила его:
– А вы не пейте совсем. – Под вопросительным взглядом она сильно смутилась и добавила: – Ну, если только глоточек.
Он благодарно пожал ее руку чуть выше локтя и слился лицом со студеной гладью.
После затененной прохлады родника поляна, на которую вывела широкая и укатанная, как дорога, тропа, показалась особенно жаркой и светлой, хотя солнце уже шло на посадку. Поперек поляны живым виадуком лежала рухнувшая с пригорка старая береза. Нижние ветви ее, надломленные и изогнутые, словно руки сраженного гиганта, не желающего признавать себя побежденным, натужно упирались в землю. И велика сила жизни: дерево не умерло, не истлело. Подствольные ветви укоренились и дали новую жизнь своим собратьям. И те потянулись вверх…
Он вспомнил, как на другой же день после приезда в дом отдыха разбитной массовик-затейник с университетским значком, знакомя с окрестностями, привел их сюда для «уникального кадра». «Учитесь хвататься зубами за жизнь», – крикливо провозгласил они, размахивая фотоаппаратом, предложил занимать места. Толпа ринулась на поверженное дерево – взгромоздилась, обвисла, облепила. Люди по инерции, бездумно повиновались визгливым призывам пошляка с высшим образованием. Лишь несколько человек осталось безучастно стоять в стороне. Чтобы не наговорить лишнего, не накричать, он ушел.
«Хорошо, что она опоздала», – думал он сейчас, ревниво наблюдая, как Светлана, притихшая, подошла к березе.
– Какая печаль… – тихо сказала она и погладила ржавый ствол березы, израненной каблуками любителей уникальных кадров. – А по ней ногами…
– Стоит ли так хвататься за свою жизнь, если… – Он хотел сказать: «Если по ней уже ногами», но вовремя почувствовал, что поддается слишком мрачным аналогиям, и смолчал.
– Всегда стоит, – убежденно сказала Светлана и, ласково глянув на стайку юной поросли, приютившейся подле, добавила: – И ради них тоже…
В ней что-то произошло. Голос вдруг покачнулся, а сама она сделала движение отвернуться, спрятать глаза. И он поспешил ей на выручку:
– А вот теперь, Светлана, вы исполните мое желание.
Она с упреком подняла на него глаза.
– Улыбнитесь, пожалуйста, – сказал он тихо в взял ее руки в свои.
Упрек растаял. Какое-то мгновение она боролась с непослушным лицом. Сначала улыбка оживила губы, протаяла на щеках и наконец короткими искорками глянула из глаз. Непролитые слезы засветились радостью.
– Какая вы вся светлая, – восхищенно прошептал он.
Был вечер, когда они возвращались из леса.
– Приходите ко мне, Светлана, чай пить, – предложил, волнуясь и страшно боясь отказа.
Но она неожиданно просто согласилась:
– Хорошо, я только за маминым вареньем сбегаю…
Его тесная одиночка в коттедже – плетеные стол и стул, деревянная кровать и единственное окно – не сблизила их. Напротив, светлый мотив дня как бы угас с последним мазком заката, а на смену вернулись прежняя неловкость, настороженность, сомнения. Это он безотчетно почувствовал в первую же минуту, как только они расстались. Росло это ощущение в те короткие полчаса, когда он спешно приводил в порядок себя и свою обитель. А когда Светлана, строгая и недоступная в своем голубом вечернем платье, переступила порог, он окончательно пал духом. Даже милый сюрприз – банка с его любимым вишневым вареньем – не возвратил дневной непосредственный тон. Словно и не было цыганского ливня и зеленой шали водорослей и совсем не они, взявшись за руки, пробирались к роднику, а потом (всего каких-нибудь два часа назад!) стояли у поверженной березы…
Думая об этом и еще больше теряясь, он суетливо усадил гостью на единственный скрипучий стул, а сам устроился на койке. На столе покуривал паром электрочайник, причудливо отражая в своем зеркальном боку коньячную бутылку. Рядом расположились два граненых стакана, банка растворимого кофе, бутерброды, лимонные дольки, припудренные сахаром, охотничий нож и единственная вилка, прихваченная из столовой… Банка с вареньем заняла самое почетное место.
К коньяку Светлана отнеслась внешне спокойно, но по взгляду, который она бросила на бутылку, он почувствовал немую вражду. «Откуда это у нее?» – подумал он, разливая коньяк, и попытался задать шутливо-бодрый тон их вечеру.
– Уважаемые гости, позвольте внести некоторую поправку в программу нашего званого ужина, – начал он председательским голосом. – Вместо ранее объявленного чая мы пьем сегодня черный кофе, и не просто кофе, а кофе с коньяком, и не столько кофе с коньяком, сколько коньяк с кофе… Так позвольте поднять этот бокал…
Когда они провозглашали тост за хороший день и смотрели друг другу в глаза, он не уловил и тени той смутившей его враждебности.
– А теперь за моря и океаны «камушком» чокнемся. – Он накрыл стакан ладонью сверху и поднял его, предлагая последовать его примеру.
Светлана встретила этот жест откровенным удивлением, но тонкие пальцы ее послушно легли на грани стакана. Стаканы столкнулись. Вместо привычного стеклянного всплеска звук осекся – так морская волна, загуляв, садит крупной галькой о причал. Это ощущение заронило искру улыбки в ее глаза, и взгляд снова потеплел. Отчужденность первых минут слегка подтаяла. Светлана вдруг спросила:
– Вы разве левша? – имея в виду, что стакан свой он все время держал в левой руке.
– Нет. Просто нам… точным работникам, очень важно, чтобы правая рука не дрожала, иначе баланс ко всем чертям растрясется. Вот мы и не подпускаем ее к зелью, пусть этим левая занимается.
– Суеверие?
– Есть немножко.
– Баланс бережете, а сердце нет…
– Как это?!
– Левая-то из сердца растет…
Она сказала это так серьезно, что он невольно опустил стакан и долго смотрел в ее глаза. В них не было осуждения. Только участие и еще что-то хорошее, чего он никак не может понять.
– Я вас обидела? – тихо спросила Светлана и, как там, на реке, взяла его правую руку в свои.
Мрачные думы отступили.
– Нет-нет, – поспешил ответить он, – просто я отвлекся, извините.
Отстранил стакан и взял ее руки.
– Какие у вас чуткие пальцы, Светлана. Вы играете?
– Немножко.
– Надеюсь, чуть больше, чем я. У меня дело дальше «чижика-пыжика» не продвинулось.
Светлана тепло улыбнулась и покачала головой, упрекая за «чижика-пыжика». И ему вдруг почудилось в ней что-то знакомое и родное. Должно быть, он слишком много смотрел сегодня в эти доверчивые глаза, слишком страстным было желание заглянуть в них совсем-совсем близко и глубоко-глубоко. Неужели они до самого дна так открыто бесхитростны и светлы, так щедро прогреты чувством… И от одной только мысли, что они вот так же могут смотреть на другого, он содрогнулся и встал. Громко скрипнули половицы. Он потянул ее за руки, и она покорно подалась вперед. В крохотной комнатушке они стояли совсем близко, и он сделал последнее движение, привлек ее к себе…
