Текст книги "Вольта"

Автор книги: Владимир Околотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

И вдруг снова прозвучало певучее слово «Россия», будто сосульки зазвенели. «Я приглашен к русскому министру князю Голицыну. У него чудесный дворец с роскошным садом, но министр ужасный дилетант в физике, что меня весьма охлаждает. Надеюсь, ты меня понимаешь?» Молодого капитана Голицына еще в 1760 году прислали в Париж приобщаться к дипломатическим тонкостям под начало дяди, но тот вскоре отбыл в качестве посла в Вену, племяннику же пришлось изрядно попотеть, прежде чем дослужиться до ранга министра при французском дворе. В Париже общительный Голицын сошелся с Дидро, его соратниками, людьми искусства, но в 1768 году был послан в Голландию. Там особо интересовался минералами (как все), еще атмосферным электричеством и вулканизмом, сблизился с небезызвестным ученым Марумом. Какое там «дилетантство в физике», напротив!

В год визита Вольты Голицын уже был членом академий в Брюсселе и Петербурге, а позднее вошел в научные общества Берлина и Лондона, Его удручали академические нелады в Петербурге, он много сил тратил на сближение ученых России и Запада. С Вольтой было о чем поговорить, тот стал чуть ли не последним визитером, общавшимся с посланником, ибо вскоре Голицын службу бросил, но остался жить попеременно в Голландии и герцогстве Браушвейг. Общение с просветителями даром не прошло: князь обеднел, разошелся с ревностной католичкой женой, однако научных занятий не оставил. В конце концов, он собрал неплохую коллекцию минералов, первым из русских построил вольтов столб, потом через год безуспешно сватал в Петербургскую Академию еще одного «изумительно талантливого молодого математика» по имени Гаусс. Вероятно, Голицын повторно пригласил Вольту в Россию, но тот не смог сообщить брату об этом прямо, опасаясь австрийских цензоров, возможного вреда по службе. Похоже, что Вольта снова отказался из-за «весьма охлаждающего» северного климата. Не менее вероятна и другая версия: как лицо официальное, Голицын приглашение передал, но как лицо частное, ехать не посоветовал. Уж очень скверные дела творились в то время в Петербургской Академии. Полный упадок, большой беспорядок, так считали многие из тогдашних академиков. Комиссии, разбирательства… В январе 1783 года Дашкова принялась наводить порядок в храме российском науки.

Пока Вольта разъезжал по Бельгии и Голландии, в Лондон уже хлынули письма от жаждущих адресатов, успевших насладиться первыми письмами вояжера. Какой слог, сколько фактов, как остроумно! Еще, пишите еще, заклинает Печчи из Милана. И Вольта расписывает, как аккуратны чистенькие домики около Амстердама; «будто отлакированные», – повторяет он не раз и не два. Чаще вспоминается дом, все удлиняется список лиц, которым надлежит передать привет. Ездок притомился от дорожных впечатлений, в нем проснулся домосед. А брат недоволен (декабрь 1781 года): «Письма твои дома читаем вслух, но очень уж они запаздывают. Ты, конечно, ни при чем, но между подробными посланиями бросай на почту маленькие письма. Очень уж всех нас изматывает ожидание конвертов от тебя».

А с Вольтой приключился маленький казус. Он ехал при маркизе Виллани. Та везла сына для образования, сопровождать ее должен был сперва экс-иезуит, некий месье Клаве, которого в последнюю минуту сменил полковник Колли, Вольта же – больше для блеска кортежа. У Ла-Манша маркиза закапризничала, боялась плыть морем. Вольта подозревал, что причиной изменения маршрута стали меркантильные уловки, но в тонкостях не разобрался. Пришлось мчать в Париж, чему возражать он не стал, а там дожидаться спутников. Фирмиану пришлось проглотить нарушение задуманного графика, ибо Вольта подчинялся маркизе, а не наоборот. (Как и великий Фарадей через 35 лет, при поездке «бедным сопровождающим» при супругах Дэви. Прямая преемственность между великими электриками! Ведь сэр Хемфри Дэви, как-никак, ученый для своего века не последний, и ничем не примечательная маркиза.)

В начале января 1782 года Вольта приехал в Париж. «Остановился я в большом отеле «Бурбон» на улице Креста. Мой постой куда скромней, чем я воображал: слева комната прислуги, справа так, пустячок, с приспособлениями для нужд, и рядом бельевая кладовка. Зато невдалеке королевский дворец, и Тюильри. Туда и сюда мчатся каретами какие-то «вольты», не обращая никакого внимания на потоки грязи, которые летят в стороны и обдают прохожих. А те обращают.

Тебе наверняка покажется странным мое состояние, но я все же поделюсь. Сидеть мне или стоять при маркизе Виллани и полковнике Колли? И вообще в таких же случаях? Когда мне в голову пришел этот вопрос, я не знал, жить мне или лучше умереть, быть или не быть, как сказала бы мама. Еще до Ахена я был себе хозяин, но в Страсбурге уверенность начала меня покидать с того момента, когда в доме у синьора Майнони у синьоры маркизы появилась горничная, слуга и горы багажа. Напиши, как мне быть, я уж три недели в угнетенном состоянии».

Но Париж исцеляет! Вольта бродил по улицам, кафе и ресторанам, заходил в музеи, шлифовал свой французский. 21 января «в Париж днем торжественно въехала королева Мария-Антуанетта и сразу в храме вознесла хвалы небу за удачную помолвку восьмилетнего дофина. По этому случаю в кварталах простонародья устроены фестивали, балы, банкеты. Те, кому повезло, видели в центре на площади Греве фейерверк. Дворец великолепно освещен и украшен. Зрелище восхитительное, в эскорте конные гвардейцы, экипажи сияют, дамы похожи на роскошные редкие цветы, в театре восхитительный спектакль, обед у короля и придворных, даже графиню д'Артуа, обычно больную, отпустила лихорадка».

Придворная жизнь буквально оглушила бедного провинциала. Конечно, на светских праздниках Вольте места не было – мелкая сошка, Но он разевал рот вместе с обывателями, волновался сообщениями о великосветских эксцессах. Париж казался ему сценой с первоклассными примами, где звучит музыка, сверкают драгоценности и бродят счастливые статисты. А сам он, пытаясь разглядеть феерию, тянул шею с заальпийской галерки, восторгаясь пьесой а-ля Расин, чтобы рассказать о ней жаждущим домашним. Все же до любого посетителя Парижа тех лет неминуемо доходили слухи о причудах и выходках Марии-Антуанетты: ее нескрываемой англомании, ее надменности («а чего ж ждать от этой австриячки?»), ее властности («генеральный контролер финансов Тюрго, пытавшийся наладить дела опустошаемой ею казны, и двух лет не продержался!»), ее наплевательском отношении к людям («У них нет хлеба? Пусть едят пирожные!»). И конечно, о распущенности («В 11 король в постель, а она в Пале-Рояль – парк свободной любви – или в «Гранд опера», на маскарады, за карты!»).

Скромный Вольта не совался со своим уставом в чужой монастырь, ему даже нравилась изящная красивая жизнь. Но надо было работать, ведь муравей! – не стрекоза: он посещал курсы химии у профессора Сажа и физики у профессора Шарля, бывал у Сиго де ла Фонда в мастерских, где делали физические приборы. Фирмиан как раз просил дополнительно заказать аппарат по гидростатике. И Вольта докладывал графу подробно: «Пишу Вам, эччеленца,[18]18
  Принятое в Италии обращение к сановникам. На русский язык ecelenza принято переводить «ваше превосходительство», как и равнозначные слова в других европейских языках – «exelence» (франц.), «exelenz» (нём.) и т. д.


[Закрыть] сразу после рождества. На море была зима, дули пассаты, в газетах писали, что прорвана вся связь морем с Англией из-за штормов. Нас удержало только наитие, около Остенде на берег выбросило пять шхун. Мы там сидели как пленники, потеряли три недели. Вместе с банкиром Каччи высчитав все «за» и «против», мы решили свернуть в Париж, и заодно отправим оттуда машину Сиго для Павии». В марте Фирмиан задним числом дал санкцию на эту самодеятельность, разве ж мог понять этот балбес профессор, что стал игрушкой в руках маркизы, сорвавшейся с домашней цепи?

В начале февраля до Парижа добрались спутники Вольты. «Они остановились в гранд-отеле «Русь» на улице Ришелье в роскошных апартаментах по 24 луидора в месяц! А я уже истратил на поездку 190 цехинов за пять месяцев». «Немного», – успокоил его брат и выслал добавок.

Тогда же люди из Парижской академии попросили Вольту прочитать лекцию с показом опытов. Вольта прочитал и показал, народу собралось много, среди них светские дилетанты и настоящие ученые. Но и обычную публику тоже пускали. «Со многими познакомился, как-то на обеде сидел рядом с Бюффоном, Франклином, Сажем, Ле Роем, Лавуазье. Отнеслись ко мне хорошо, я не заслуживаю столь большой чести. Здесь только одна Академия, не то, что у нас. Заодно просили что-либо представить для печати. В академическом музее обнаружил свою меморию о Пьетрамале, стало быть, знают и читают мои работы. За нее-то меня избрали членом-корреспондентом».

А в марте новая демонстрации с применением новинки – электрометра с конденсатором и, конечно, эвдиометра («Потом поставил опыт в присутствии Лапласа и Лавуазье, я был счастлив, что присутствовали Франклин и Соссюр»). Вода закипела, стала бурлить, и на сосуде начал появляться отрицательный заряд, а в паре – положительный. Вот как в тучах собирается избыток электричества! (Араго сообщает другую версию: якобы сперва опыт не удался, а на даче у Лавуазье в присутствии Лапласа получился, но Вольты тогда не было. Маленькие шалости Лавуазье, впрочем, известны, но разве не Вольта придумал и продумал опыт, разве не он привез в Париж нужные приборы, разве не он занимался именно этой темой многие годы?)

На досуге перед Вольтой весь Париж. «Лучшие в мире женщины, поистине здесь царит сама женственность… Наслаждаюсь литературой, её здесь много. Гуляю по городу, обедаю в знаменитых домах, куда приглашают любители и знатоки естествознании. Я не часто бывал в обществе и практически ничего не знал о жизни этого круга людей. У меня нет никакого желания столь щедро тратить время, но приходится, потому что приставлен ходить за маркизой. Вчера, к примеру, были на обеде у императорского посла графа Мерси, среди влиятельных гостей самой важной была та самая русская дама.[19]19
  Имеется в виду княгиня Дашкова.


[Закрыть] Вроде бы я этим людям нескучен, а мне такие визиты на пользу. В Париж приехал папа, я был на концерте спиритуальной музыки, но все же в музыке я полный профан».

В апреле снова ворох разнообразных новостей; «Королева заболела рожей, но легко. Напечатал небольшие заметки о грамматике и правилах стихосложения. Сын аббата Курьони учит языки, а младший Порта написал сатирическую брошюрку, мне нравится. Русская императрица сделала графу Бюффону сенсационный подарок: 36 больших золотых медалей с изображением великих событий в ее царстве и две сказочных шубы по 2000 луидоров каждая. Растроганный Бюффон поблагодарил, а государыня в ответ прислала любезное письмо, полное похвал, восхищений и восторгов по поводу его вечного труда о систематике происхождения Земли, последующем охлаждении, развитии жизни, появлении людей и других животных, их перемещений от полюсов к экватору. Письмо написано собственной рукой императрицы, я сам видел его в доме Ленуара, куда оно доставлено для Бюффона главой парижской полиции. Я здесь часто бываю, ибо даю уроки физики дочке мадам Нантейфель».

Необычный, импульсивный, простоватый, симпатичный, высокий, разговорчивый, высокоученый итальянец похож на новую игрушку. До сих пор радости высокого порядка доставлялись в высокие дома музыкантами, певцами, поэтами, недавно в гостиные смело вошли философы и социологи, а теперь физики и химики. Вольта временно захватил внимание аристократического Парижа. Вот, к примеру, мадам Нантейфель просит Вольту «прочесть лекцию об электричестве в узком кругу, для мужа это будет сюрпризом, а мадам Бульон передает Вам мильон комплиментов». А Луиджи, взволнованный многообещающим вращением брата в высших сферах, шлет советы из Комо: «Привет от Гаттони. Будь поразговорчивее с Франклином. И побольше узнай про парижских монахов, как они организованы, распорядок дня, мероприятия, про духовную жизнь. А Тереза Чичери расцветает, когда упоминают твое имя».

Пребывание в Париже закончилось. 23 апреля 1782 года тронулся в путь без компаньонов («их море пугает»). Из Парижа снова в Брюссель – 200 миль, там Остенде, Гейт, Брюгге – еще 80, морем до Маргато – 60, посуху до Лондона – 72. Будто счетчик щелкает в мозгу у профессора, привыкшего напряженно думать, ходить, писать, говорить. А тут столь долгое расслабление; отдыхать полезно, но память о хомуте приятна рабочей лошади. В Брюсселе встречал Магеллан (он нанят сопровождающим), там баркой по изумительным каналам, прекрасные обеды в тесной компании, погода чудесная.

Потом Кентербери, Рочестер, а 3 мая в Лондоне: Флит-стрит, Стрэнд, парк Сент-Джеймс, собор святого Павла. Как в тумане, все мелькает, одно сменяется другим. Мужественно выстоял до конца: представлен послу Бельджойзо, встретился с президентом научного общества Бэнксом («ничего нового по электричеству у лордов нет, а у меня микроэлектрометр, встретили экзальтированно»).

А встретили Вольту и впрямь восторженно. Да и как можно остаться равнодушным: ведь аудитория заранее читала его статью, чувствительность прибора чудовищно высока, слушатели сами работали с электричеством и знают, почем фунт лиха. Конденсаторная пластинка над головкой прибора наряжалась по индукции и засасывала в прибор все новые порции заряда. Ничтожное напряжение, а заряда вполне достаточно, чтобы соломинки разлетелись далеко. Конденсаторный эффект создавал еще эффект психологический, зрители восторгались, Вольта утомленно улыбался.

Затем он сидел на разных докладах, беседовал с людьми, наконец отбыл из Лондона. «Города, каналы, фабрики, пристани. Представлен доктору Пристли. Магеллан просто спасает: он и помощник, и переводчик, и физику знает. Тут у них «тротуары», у нас такого нет. Это каменные дорожки вдоль домов шириной на двоих прохожих, а по середине улицы ездят «фиакры». Все ходят в «клубы», не сидят дома, как мы».

Вот, например, 6–9 июня, Бирмингем: обед у Болтона, беседа с Пристли и Уаттом. Этот сутулый длинноносый печальник только что придумал конденсировать пар в машине, а не сбрасывать впустую. Интересная встреча с химиком Генри, у Рейнольдса паровая машина, у Кетли в Коалбрукдейли видел «железную дорогу: два железных бруса с перекладинами проложены на много миль. По ним в тележках на колесах с ребордами возят руду и уголь. Но не велик ли расход железа? Вот зачем в Честере и Хъюсбери построили такие большие печи для выплавки железа, из него даже парапеты и ограды делают». А до появления паровозов Вольта не доживет, 48 лет ждать, хоть дороги уж давно готовы.

Через две недели Оксфорд. Ослепили Тициан, Рафаэль, Корреджо, Гвидо, Караччи, Ван Дейк, Рубенс. И старый «огнепоклонник» Вольта вспомнил жару, голубое небо, теплые края, а в голове всплыли великолепные строчки из Торквато Тассо. Вот чудеса, писал больше двухсот лет назад, все больше о придворной любви, о крестовых походах, во славу католицизма, а тут: «Знаком священным (хоть вера давно позабыта) солнце огромное вдруг изукрасило местность. Как услаждает искусство природы великой, что подражает шутливо картинам больших живописцев!»

В июле Вольта попал в Гринвич. Огромный парк, большая обсерватория, рядом судостроительный завод на Темзе, тут же школа артиллеристов, а вблизи другая обсерватория. Там «рыскало по небу» семейство Гершелей, главу которого, Фридриха Вильгельма, король Георг III только что удостоил чести стать приватным астрономом за открытие планеты. Родом из Ганновера, Гершель приехал в Англию подработать игрой на органе, но, пораженный успехами науки, решил податься в акустики, для чего сперва засел за математику. Для развлечения взялся соорудить небольшой телескоп, чтобы, глядя на небо, не так много думать о жизни, и вспоминать о родине. Самоделка, однако, получилась столь мощной, что в марте 1781 года Гершель заметил маленькую зеленоватую звездочку, которая оказалась далекой планетой Уран, шестой но счету за видимыми невооруженным глазом Меркурием, Венерой, Марсом, Юпитером и Сатурном. Гершели проводили за телескопами ночи и дни.

Вольте небо ни к чему, но как не познакомиться со знаменитыми учеными? К тому же его новый коллега – парижанин Лаплас интересовался небесной механикой, будущий знаменитый Лаплас, граф и маркиз с так и неизжитыми манерами выходца из крестьянской семьи. Остаток месяца Вольта пробыл как бы в высших сферах мироздания.

А в конце июля наш путешественник уже плыл на шхуне из Дувра в Кале. «Меня просто ошеломляет, – начал перестраиваться с северного на южный лад Вольта, – как они могут жить без солнца и тепла? 3–4 дня в июне, день-два в июле, и больше за всю поездку теплых дней не было. Тут не вспотеешь, даже мухи, блохи и подобные твари выжить не могут. За много дней вне Италии я уже привык к тучам, туманам, бесконечному дождю. Неужели где-то весь день светит солнце? Нет, в этих краях жить не хотелось бы».

В августе Марум поздравил Вольту: «Тебя избрали членом гарлемского научного общества, а я в нем пятый год директором музея естественной истории». Потом Лилль, Брюссель, Ловано, Тирлеман, Льеж, Сна. Проезжал селение Фонтане, где происходила известная баталия, когда Вольте было три месяца от роду; даже у Вольтера есть поэма под тем же названием. А живут, по мнению Вольты, в австрийской Бельгии «просто брильянтово. Нам бы так». Что значит наблюдать за жизнью из окошка дорожного экипажа!

В Спа пришлось задержаться: «В этом маленьком курорте с минеральными водами растят спаржу, а когда-то стояли спаги, испанские кавалеристы из арабов. Погода будто с цепи сорвалась, холодно, дождь проливной, деревни затоплены, многие дома под водой, немало овец и лошадей утонуло. Здесь многие пережидают наводнение, бароны и князья разных наций, один американец и русский из литовцев, граф Огинский. Ему всего семнадцать лет, а он уже маршал конфедерации, и кто-то здесь похитил у него роскошную табакерку, усыпанную бриллиантами». Пройдут десятки лет, и сентиментальный Вольта пригорюнится, вспоминая свою поездку, когда услышит печальные полонезы знакомого шляхтича, в которых тот прощался с родиной.

А дорога вела к дому. Арденны, Люксембург, Мец, Нанси («Город меня очаровал, и дорога словно не хочет отпускать, вся в буграх, в рытвинах»). Наконец Дижон, Лион («О нем можно говорить долго и с энтузиазмом. Жить в таком городе чудесно, только Париж в силах с ним сравниться»). Промчались через Авиньон, Нимс, Монпелье, Марсель, Тулон, из Ниццы морем до Генуи.

В октябре в Милане: отчеты, меморандумы, беседы об увиденном, прежде всего о «туманном Альбионе». И еще долго в пути, на лекциях, во время отдыха Вольте виделась Англия; не Франция, которая была чуть ли не родной, не Бельгия, которая перевалила через свои исторические вершины и выглядела сегодня вполне умиротворенной, а именно Англия, внешне консервативная, но наполненная множеством поистине новых достижений человеческого разума.

Последние двадцать лет века здесь шла промышленная революция. И ясно чувствовалось, как новое властно вторгается в жизнь. В промышленно развитой Англии появлялись новые машины, новые профессии. Вольта, всегда внимательный и к прошлому страны, с особым интересом слушал истории об эпидемии чумы 1665 года, опустошившей Лондон. Страх эпидемии прогнал тогда Ньютона в уединенный Вулсторп из Кембриджа. И именно в Вулсторпе были заложены основы великой науки, вдохновившей Вольту на создание «электрического дубликата».

А Лондонское королевское общество? Оно появилось в том же десятилетии, и первый его патрон, Карл II, настоял на девизе «Nullius in verba!» («Ничего на веру!»). Скептический подход оказался оправданным, стать членом общества означало достигнуть высшего признания. Избирали в него обычно ученых, достигших 45–50 лет, причем войти в старинное длинное трехэтажное здание могли, помимо людей науки, представляющих какую-либо подвластную Англии страну, не более четырех-пяти иностранцев. Вольта как раз и бился за столь высокую честь, и, по-видимому, дела шли неплохо…

Две смерти.

Пока довольный Вольта раскатывал по Европе, летом 1782 года умер граф Карло де Фирмиан, полномочный министр австрийского правительства в Ломбардии. Нелегкую должность в оккупированной стране граф выполнял умело и деликатно. Впрочем, какая там оккупация? По бескровной договоренности между монархами вошли в итальянское герцогство австрийские солдаты в белых мундирах.

Фирмиан заботливо пестовал Вольту. Последний раз он написал ему в Лондон 8 июня: одобрял избрание членом-корреспондентом Парижской академии, обещал прислать денег. А через полтора месяца шестидесятичетырехлетного покровителя не стало.

А осенью умерла мать Алессандро. За последние годы она сильно сдала, и, словно предчувствуя неизбежное, Вольта писал с дороги, помимо общих писем для всех родственников сразу, особые, для нее одной. Из Базеля, например, в октябре или из Ахена, в ноябре прошлого года. «Я принят нунцием Беллинцини, – сообщал он ей, ценившей оказываемые сыну почести. – Сейчас еду один, а прибыл сюда из Кёльна». И далее следует искусный рассказ специально для матери, именно для нее важный и приятный, что делает честь заботливому Алессандро.

«Дорогая синьора Мама! Вчера был в чудесном женском монастыре Санта Мария, его канонисса очень мила. Там собрались дочери только благородных родителей, не желающие выходить замуж. У нас в Италии нет подобного аббатства, ибо здесь их никто не тревожит, а сами они ничего не ищут. Здесь царит пребенда (нетрудная работа для заработка), послушницы живут в наилучших условиях, а кому наскучит церковная тишь, может покинуть монастырь, чтобы выйти замуж». Какой мягкий намек: далекая молодость наверняка близка постаревшей беглянке из монастыря. И разве не воспоминания юности держат на плаву легкие кораблики людей пожилых?

Но пора сменить легкий минор прошлого на сегодняшний мажор, без которого было бы трудно выжить. «Воображаю, как у вас там собралась хорошая компания набожных людей, и ждёте мессу, и немного ворчите, а в руках молитвенники, и такая тихая осень, а дождик чуть накрапывает. Нежно целую руку, твой преданный сын Алессандро!»

И снопа «вольт» в сторону честолюбия синьоры Маддалены: «Тебе салютует полковник и граф Рейна, который как раз сейчас объедается семгой и другими деликатесами из Рейна».

2 июня 1782 года Вольта еще раз написал матери о своих лондонских впечатлениях. Осенью он вернулся и окунулся в дела: надо посетить могилу Фирмиана, представиться его преемнику, отчитаться о поездке. А 20 октября Луиджи сообщил, что матери плохо. Через неделю Вольта из Милана написал брату в Комо, чтобы тот крепился и держал наготове каноника Гаттоии. Написал в тот самый день, когда кончился шетидесятивосьмилетний срок, отпущенный графине Маддалене де Инзаги в бренной земной юдоли…

Приз для Чичери.

Живущую по соседству молодую графиню звали Тереза Чичери ди Кастильоне. В детстве ее считали миленькой и умненькой, но когда она подросла, то оказалась массивной невысокой женщиной с крупным лицом, энергично сжатыми губами, тяжелым прямым носом и большими черными глазами, деловито глядевшими из-под плоской шляпки, надвинутой на лоб. Главным ее оружием стали ум и обходительность. Они-то и пленили молодого физика. Жениться, правда, он не помышлял – где ему с его ничтожными средствами содержать семью. Но его решение, по-видимому, не могло остановить энергичную донну Терезу.

Вольта не раз присылал из разных городов «салюты моей очаровательной донне» (19 октября 1781 года из Майнца), делился впечатлениями, эгоистично перечисляя достопримечательности Турина, Ульцио, Шамбери, Лиона, Женевы, Базеля, Страсбурга, Меца («Потрясающие виды, поражающие впечатления, а маркиза едет с сыном, какие благородные старые дворцы, замки и крепости, и сколько великих людей рядом и в прошлом»). Учтите, что Кастильоне означает «старый замок»: какой милый льстец!

19 мая 1782 года Луиджи секретно отписал брату в Лондон: «…у нас в Комо скукота. Помор синьор Кассини, в длительную поездку в иной мир отбыла донна Изабелла Самиглиа. Заплатил шесть цехинов за содержание роженицы». Уж кто-кто, а Алессандро должен был догадаться, о какой роженице идет речь. Потом пошли еще более прозрачные намеки: «Долго ездишь, а я тут выворачивайся; как взглянешь на ее домашние дела, так сразу ясно, придется мне помогать родителям Джузеппино; извини, но я передаю как будто от тебя приветы почаще, чтоб не прорвалось наружу; а не передать ли это дело нашему братцу доминиканцу, благо он как раз стал духовником в павийском монастыре Санта Катарина? А ты брось заботы о здоровье Джузеппино, продолжай почаще радовать нас новостями из мира. Имей в виду, что монастырей много: Санта Маргарита, Цецилия, Сан Джулиано, Сан Марио, и все хороши, а пенсион 600 лир в год, что совсем не бедно. Причем есть монастыри нищенствующие, или имеющие много добра, или такие, где дают сильное божественное воззрение».

Вольта в Лондоне все обдумал, ужаснулся грозящей потере сына, которого даже не видал. Он решил не жениться, но о сыне позаботиться, а потом написал для брата свое решение, переслав через Гаттони, и уже без глупой конспирации переслал Терезе Чичери успокаивающее послание. Ласковое письмо стало сильным ходом, партия оказалась выигранной. Чичери перестала волноваться. Осенью Вольта вернулся, но тут умерла мать. Дотянул до мая следующего года, а там уж Тереза взмолилась: «…женись на мне, Алессандро, умоляю тебя ради себя и сына!»

И Вольта ответил, но на этот раз без особых сантиментов: «Мой тебе совет: выходи за кого-нибудь замуж. Я немного жестоко отвечаю на твое откровенное письмо, потому что занят одной статьей, заметкой о воздухе для справочника Маскье по химии. Над ней столько работы, что голова кругом идет. Я вряд ли смогу скоро жениться, потому что дела неважны. Как вашей милости хорошо известно, весь мой ничтожный заработок величиной в 4800 лир в год вряд ли скоро вырастет. Здесь в Павии свирепствует краснуха, у больных язвы, жуткие боли в животе. Вчера умер дон Карло Галларотти, сам врач, и притом хороший. Против этой хвори лекари бессильны, больницы переполнены, всех лечат по методу Тиссо, очищая желудки и вызывая рвоту. Привет тебе».

Какая нехитрая тактика: обо всем (чтоб рассеять внимание), о чужих бедах (своя боль покажется меньше), про объективные трудности (чтоб субъективное устыдилось)! И брачные надежды Чичсри испарились, Тереза превратились в подругу Вольты, его советчицу и утешительницу, Разве плохо? Но отчего все же он не женился? Тут были свои причины: небогата, а ему хотелось менее стеснённой жизни; опять же влечение – не любовь, а он все еще мечтал о романтической страсти. К тому же тогда не было моды на женитьбу, интеллектуалы тех лет называли брак «непозволительным мотовством».

Может быть, особенно сильно влиял пример великих. Почти однофамилец – Вольтер – называл брак «единственным развлечением, доступным трусу». Опять же Галилео Галилей, обаятельный, на лютне бренчавший, умнейший, тоже не смог жениться. На его плечах сидели сестры, ждавшие приданого, и беспутный брат-фанфарон, и сварливая мать, а потому верная подруга, наградившая профессора тремя детьми (дочь и два мальчика) и безрезультатно прождавшая десять лет столь нужной свадьбы, так и отчалила другим курсом, будучи уверена, что за заботливым отцом детишки не пропадут.

Вот и Вольта поступил так же – и со вполне чистой совестью. Сердобольный любовник успокоил Терезу, умело переключив ее интересы на легкое, но почетное дело: изготовление ткани нового типа. В декабре 1783 года Вольта писал Ландриани, что «аббат Аморетти преподнес патриотическому обществу образец полотна из корпии лупина, а синьора донна Тереза Чичери, моя единственная хозяйка и возлюбленная, описала все операции. Я наспех накропал реферат, а она заслужила премию!».

Еще через месяц Аморетти официально поздравил Вольту с успехом подруги: еще граф Формиан хотел, чтоб такая ткань появилась! А в мае 1784 года Вольта показал в Милане новую ткань: «…она блестит и черна, как уголь. Сударыня, это находка для мусульман и для детей, а малая золотая медаль заслужена Вами недаром». В августе общество патриотов торжественно вручило графине Чичери новое поощрение за рукоделие. Лиха беда начало! В декабре у Вольты уже «появился образец шелка любовного типа, что-то вроде «амура». Он весьма хорош и встречен благосклонно. Я тебе скоро верну 800 лир за картофель и зелень».

Эпопея с тряпками длилась почти два года, но у всего бывает конец. Требовал хлопот брак, хоть и гражданский. Сыну уже скоро шесть, а давно ли сам отец бегал босиком? Вольта показал себя заботливым отцом, как, впрочем, во всем, за что брался. Вот, к примеру, что писал он своей спутнице в феврале 1788 года: «Кроме того, что мой слуга Джузеппе, которому я плачу по четыре с лишним цехина в месяц, проворачивает для меня дюжину всяких дел, ему еще приходится следить, чтоб какой-нибудь барчонок из младших классов, причем я не имею никакой возможности узнать об этом, не вовлек твоего сына Джованнино в какую-нибудь компанию в урочное или неурочное время. Вот почему я вынужден, максимально заботясь о его духе и теле, обратиться в коллегию Кальчи, что я уже и сделал ради нормального будущего ребенка».

И шестилетний Джованнино, который пять месяцев в году (пока длился университетский курс) жил в Павии, а остальные семь – в Комо в доме архидьякона, переселился в детский дом, ибо так решил отец. И еще много-много раз Вольта писал Чичери, как ведет себя в коллегии мальчик («хорош, нечего сказать»), регулярно отсылал в Комо вместе с конюхом грязное белье для стирки и в подарок целые штуки нового ситца («думаю, пригодится в хозяйстве»). А Чичери послушно выполняла просьбы Вольты, узнавала для него новости, сводила с нужными людьми. Взять сына к себе она не могла: не было денег и боялась сплетен, а Вольта относился к ней по-товарищески. Даже письма к ней выводились аккуратно, спокойной рукой, что, как говорят графологи, свидетельствует о спокойных, надежных отношениях.

Создается невольное впечатление, что в отношениях с Терезой Чичери Вольта копировал Руссо, который как раз в том же возрасте (34 года) сошелся с Терезой Лавассер, связь эту не посчитал возможным закреплять брачными отношениями, а прижитых детей отдавал в дом подкидышей, о чем впоследствии глубоко скорбел. Поступал ли так же Вольта во имя подражания кумиру тогдашней Европы? Трудно ответить на такой вопрос определенно. Да и стоит ли гадать, а тем более судить давным-давно умерших людей.

Первая биография.

«Надо бы посмотреть на тебя со стороны», – предложил Джовьо. Вольта заколебался, но друг настоял. В 1784 году в Комо вышел «Справочник знаменитых, горожан» с именем Вольты. Этот подарок к 40-летию ученого интересен тем, что фабулу предложил сам Вольта, а Джовьо расцветил осторожный текст поэтическими метафорами и подписал его: «…По натуре он наблюдатель и мыслитель, но с детства сохранил любовь к гуманитарным занятиям. Юношей он написал поэму на латыни о природных явлениях и зарифмовал стихами изложение научных фактов».