Текст книги "Вольта"

Автор книги: Владимир Околотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Олицетворение коварства, Талейран сменил уж третью оболочку: епископом предал церковь, взяв на себя в Учредительном собрании конфискацию монастырских земель, потом бежал и тем обманул якобинцев, наконец, переждав террор в эмиграции, занял кресло вершителя внешних дел и пересидел в нем Директорию, консульство, а там еще и империю. После реставрации Людовиков он уйдет с главных ролей, но все же в старости сменит Шатобриана, почти своего двойника по красноречию, уму и беспринципности, на посту лондонского посла. Конечно, будущего Вольта не видел, но оно словно излучалось хитрым опасным лицом министра.

А наутро уж назначено заседание физико-математического класса. Оно только открылось, как в Институт явился Бонапарт. «Он расточал комплименты моим опытам, – позднее расскажет Вольта, – и сразу предложил присудить мне золотую медаль. Хвалил, говорил об электричестве и других материях. Президент Института Гаюи и сенатор Лаплас высказали пожелание увидеть столб побольше, а Бонапарт экзальтированно заговорил о золотой медали».

Над этим Вольтой, словно святой нимб, шептались подобострастные. Еще бы, Бонапарту представили Якоби. «Что такое материя?» – буркнул консул, бедняга затянул с ответом, и ему показали спину. Впрочем, в вежливости корсиканца не упрекнешь: как-то Бонапарт заставил зарыдать седовласого Ламарка, беззастенчиво отчитав старика неизвестно за что, в другой раз Араго не успел поддержать диалог и услышал: «Дурак или немой?».

А вот что записано в протоколе комиссии от 7 ноября 1801 года: «Гражданин Вольта, профессор из Павии, представил первую часть мемуара по теории гальванизма и, в частности, по природе электрического флюида. Гражданин Бонапарт предложил, чтобы класс, вдохновляясь первыми моментами всеобщего мира и желая собрать плоды знаний всех, кто культивирует занятия науками, представил мемуар к золотой медали и удостоил премии в знак особого уважения к этому профессору и как образец отношения к трудам иностранных ученых».

Вмешательство в привычные ритуалы несколько шокировало педантов, не подозревавших, что гражданин Бонапарт скоро перестанет играть в демократию, у самых наивных еще звучали в ушах призывы к братству, но физикой и математикой в Институте занимались отнюдь не дураки. Они мгновенно сориентировались: золотую медаль дает не класс, а общее собрание Института, но коль надо, пусть будет прецедент. Тем более что Вольта говорил и показывал нечто стоящее, и хоть немного тянул и мямлил, но столб работал. Бонапарт и сам знал, что превышает свои полномочия, но ведь надо тигру потянуться и размяться перед прыжком.

А Вольта Бонапарту нравился: какие-то железки и соленая вода, но если они организованы в нужную комбинацию, из них исходит могучая сила! Разве не то же самое демонстрирует миру Бонапарт: камень Корсики и соленая вода Тирренского и Лигурийского морей излучают через него как бы электрические флюиды, которым никто не может противостоять: ни короли, ни женщины, ни ученые! Если, конечно, действовать умно и решительно.

С радости Вольта и Бруньятелли перебрались в отель поприличнее, «Монетный», в номер рядом с Сажем. К Марешальди отнесли благодарственное письмо к «светочу нации» и к классу: «такая честь, мое скромное открытие, я даже сконфужен, боюсь – не заслужил, и даже медаль, какая высокая оценка, великий Бонапарт, а еще званый обед, я счастлив!» Надо бы добавить еще, советовал бывалый Саж, но Вольта не лгал, он был честен, про величие Бонапарта и столба говорил весь Париж.

Пока везло. «Жил далековато, – писал он жене, – так что приходилось поспешать. Жизнь интересная, но утомительнее, чем дома».

Сила министров – в умении держать нос по ветру. Чрезвычайный посланник и полномочный министр Марешальди срочно шлет депешу к министру внутренних дел Цизальпинской республики Панкальди: к Вольте благоволит первый консул, приглашал на обед, явился в Институт, дал медаль и пр. Через три дня Вольте вручили срочное послание из Милана: Панкальди извещал, что «в Лионе собирается экстраординарный Совет Нотаблей, от Цизальпины 30 депутатов. Ваша высокая миссия и долг гражданина диктуют участие в работе Совета, чтобы с блеском внести свой вклад в достижение успеха и ознаменование чести и заслуги таланта». Еще один ученый попал в суетное горнило официальных почестей.

11-го числа Вольта прочитал лекцию в Лицее, президент Фуркруа благодарил за большой шаг в физике, открывающий новую эпоху в истории наук. Может быть, даже не лукавил? На другой день продолжалось слушание в Институте, собралось много больших ученых, интерес огромный. «Хочу домой, – писал Вольта брату, – для университета Павии немалым ущербом служит отсутствие двух профессоров. Здесь говорят про объединение Лигурии с Цизальпиной. На моем сеансе были Лаплас, Лагранж, Бертолле, Гитон до Морно, Ласепед, Гаюи, Вокелен, Фуркруа, Саж. Консул острил, смеялся, говорил больше часа. Я сам… поражаюсь тому, что мои старые и новые открытия… вызвали столько энтузиазма… Уже более года все газеты Франции, Англии, Германии полны сообщениями об этом. В Париже они, можно сказать, вызвали фурор, ибо здесь к ним, как обычно, примешивается крик моды… К беспокойству донны Терезы, расходы не записываю. Погода не очень хорошая, туманно, печально шуршат тополя, моросит иногда сверх меры, то проясняет, то по-старому. Снаружи иногда радуюсь, но душа замерзла».

На открытие лицейского учебного года пригласил будущий маршал Бертье. С той же целью Гитон де Морво звал в Политехническую школу, соблазняя шансом лучше понять молодых французов. Химик Ламберт из рода Немуров приглашал проехаться за город: «Я тоже цизальпинец, на даче в Морице нас будет уже трое».

На обеде у Марешальди опять видел Альдини, последний раз собрались у Шарля. Побывал Вольта в Институте на выборах иностранной восьмерки (вот бы когда-нибудь тоже!), а сейчас баллотировались гиганты: Уатт по механике, Пристли по физике, Бэнкс по ботанике, Гершель по астрономии, Кавендиш по химии, Паллас по зоологии, Артур Юнг по экономике, Мантаньи по медицине, Машелин по математике.

2 декабря на ранний обед пригласил Саж. Тонко шутил обаятельный Неккер, блистала русская дама «Замбочанинофф». Гости потешались над ее горничными, одетыми в курьезные костюмы народов «Сибирии», но лица серьезнели, когда вспоминали про удушение Павла, договор Бонапарта с Александром, возврат казаков с полдороги безумного марша в Индию. Не так ли вернулся из Египта сам Бонапарт, а Питт ныне без союзников.

Вечером собрался Институт. От имени комиссии и класса перед залом предстал Био, по белому лицу именинника ползли красные пятна. Впрочем, что волноваться, уже вывелись те, кто б дерзнул прекословить! «Выслушав и обсудив доклады, предлагаем удостоить гражданина Вольту золотой медалью, ибо класс полагает эти работы лучшими по электричеству». Скромно. Пять членов комиссии не подписались под резюме (Морво, Бриссон, Галле, Пеллетан, Сабатъе), но восьми оставшихся (Лаплас, Кулон, Монж, Шарль, Фуркуа, Вокелен, Био) оказалось достаточно. Отчет скрепили визы секретаря Деламбра и президента Гаюи.

На другой день Вольту приняла донна Беккариа, потом он был у Манцони в доме Имбонати, здесь же сидел банкир Бюсти. Еще неделю назад у Тромбетты начались разговоры об Италии, конкордат всем казался выгодным, но как лучше для родины использовать взлет профессора? 17-летний поэт-миланец Манцони (надо ж, на полвека моложе!) читал свою аллегорию «Триумф свободы», потом горячо говорили о сплаве веры, знаний и патриотизма, строили планы участия Вольты в лионском сборище. Наконец тезки: – Манцони и Вольта – разошлись, через три года первый из них закончит колледж, а потом проводит в последний путь хозяина дома одой «На смерть Карло Имбонати».

А Вольте приходилось торопиться, он мчался в Лион, смакуя пережитое. Рассказывали, что Бонапарт увидел в библиотеке Института гипсовый венок со словами «Аu grand Voltaire!». Соскоблить три последних буквы, приказал консул, не Вольтеру, а «Великому Вольте!», так будет правильнее! Жаль, но не удалось встретиться с Давидом – бывший якобинец превратился в придворного живописца. Классицизм, уравновешенность, некоторая ходульность и чуть надрыва в холодной оболочке – что еще надо для преуспеяния там, где энергичные новички показывают мускулы? Побольше лаку и плоти, впрочем, больше некуда!

«Кенсульта».

Пять дней скакали кони, но Вольта не заметил, как дормез миновал 58 дорожных станций, он изучал 26-страничное письмо Марума позже ставшее статьей в «Анналах химии».

Из Мюнхена писал восторженный Пфафф: «Мой уважаемый друг и метр! Ваши идеи прекрасны. Гумбольдт и Риттер уже повторили все опыты. Вы как Колумб и Америго Веспуччи открыли новый материк физики, его я давно предлагаю назвать «Вольтаизмом», но коль Вы против, пусть именуется «Электричеством металлическим» или «Электричеством Вольты» в дополнение к электричеству простому. И ради науки, и для анонса я хочу издать все Ваши труды, письма к Вассали, Грену и все из «Анналов Бруньятелли». Что ж, Пфафф был прав: одно дело электричество «стоячее», другое – бегущее по проводам.

Законодатели, числом в пол тысячи, уже съехались. 8 декабря пришлось выступать. Из знакомых – Москати, маркиз Порро, архиепископ Милана, павийские коллеги Мангильи, Рейси, Бутурини и Джанорини. Спешно примчались Шапталь и Талейран, Марешальди остановился в роскошном отеле «Прованс» за 150 франков в сутки, делегаты в дешевых «Норде» и «Вилле». Пришла золотая медаль от Гаюи. Шапталь прислал шесть тысяч франков по декрету Бонапарта. Для самого консула покои приготовили в Коллегии иезуитов, там и откроют Ассамблею, все оцепила полиция.

Бонапарта едва дождались, но вот отшумело открытие, пошли будничные заседания. Вольта встретился с Тромбеттой и его женой, изучил окрестности, а делегаты вслух завидовали любимцу Бонапарта и Шапталя: вместе с графом Мельци ему пророчили сенаторство с сорока тысячами жалованья, шутка ль!

Дождило, как в Париже. Вольта скучал о жене, детях, часами вышагивал по набережной Роны, с экскурсией попал в школу ветеринаров. Новый год встретил блекло. 3 января 1803 года Одье из Женевы известил о вводе почетным членом в Общество естествоиспытателей. От Петье, французского посла при Цизальпинской республике, спешно вручили ордонанс о создании на Ассамблее Чрезвычайного совета из пяти секций. Вольта попал в первую, где собрались бывшие австрийские владения вместе с епископствами Павии, Кремоны и Лоди. Во второй, папской, президентом стал Альдини. Еще венецианская, моденская, Пьемонт с Валтеллиной. Стало быть, и Пьемонт аннексирован?

11 января вернулся Бонапарт. «Грандиозно, он со всеми говорит». Речь консул произнес по-итальянски, делегаты в восторге, предлагает всю Италию сделать республикой, хотя в Тоскане еще свой король. Обеды у Шапталя и Талейрана, Бонапарт всюду с женой.

Вместе с Мурачи Вольта попал в избирательную комиссию. Проголосовали дружно, все за республику, Бонапарта президентом. Перед и после выборов роскошные обеды в отеле «Европа» на набережной Роны. Музыка, фейерверки. А что случилось»? Ничего, только аннексию оформили.

Вдруг, как четыре года назад, грянули холода, снег и град. Ревматизм измучил, Вольта слег, но от круговерти событий не спасала даже постель: Медицинская школа Парижа назвала Вольту почетным членом, нетерпеливый Дандоло из Варезе прислал свою рукопись «Основ физико-химических наук». Арестовали настоятеля родного Санто-Донино. Вольта хлопотал, бегал, ручался, ведь у него оттуда акт о рождении.

10 февраля разъехались. По пути встретил слугу Джузеппе, он мчался навстречу, с ним стало куда удобнее. Неделю провел в Шамбери, потом добрался до Женевы и там слег. Посетил болящего старый Неппер, потом мадам Соссюр, Джузеппе заботился о хозяине с трогательной искренностью. Отовсюду шли известия про вольтов столб: Тингри разложил сланец, Скарпеллини в Риме построил «корону сосудов», виденное ли дело?

В конце марта в Амьене англичане согласились освободить Египет и Мальту, а еще торговать с Бонапартом, если он перестанет изнурять Европу военными аферами. Консул ликовал. Теперь можно выздоравливать, опасения о скором конце света не сбылись. 18 апреля Вольта еще был в Женеве, со всеми раскланялся, через неделю уже в Милане. Встречи, объятия, разговоры. Хватило на месяц, тут еще Бонапарт с внешних дел переключился на внутренние, новости так и сыпались, тут уже не Талейрану, а Шапталю пришлось крутиться волчком!

16 мая учреждена сказочная премия в 60 тысяч франков «за объяснение явлений гальванизма и электричества, где Франклин и Вольта уже совершили практически все возможное»! 19 мая декрет о новом дворянстве – Почетном легионе! 2 августа, плебисцит: Дёко и Сийеса в отставку, Бонапарта в пожизненные консулы, жалованье ему поднять до гигантской суммы – 6 миллионов франков – в двенадцать раз выше, чем прежде. Эмигранты получили амнистию, на Гаити вновь установилось рабство, вместо слов «гражданин» и «гражданка» вернулись обращения «мадам» и «месье». И теперь уже не гражданин Бонапарт, а Наполеон! Неслыханно: по имени только королей зовут, а этот ловкач играет в республику, а сам заложил новую династию! Карно не согласен? Вон его! Отныне 15 августа, день рождения, будет национальным праздником: всего 33 года, а уже добился! И домашние дела решены: бесплодную Жозефину – сын Эжен Богарнэ от первого брака не в счет – наградить четырьмя фрейлинами, мадам де Сталь вон из Парижа, 10 тысяч экземпляров ее «Коринны», итальянского романа с наглыми сладострастиями, – в огонь, ее любовника Констана вон из Трибуната!

На фоне будущего властелина текущие дела Вольты казались малозначительными. Он подал в правительство Итальянской республики записку об электрической природе землетрясений (сам Вилла просил, итальянский Шапталь!). Марум карабкался по Альпам; Вольта обещал Фанди в Лион прислать семян и книг на хорошем тосканском; надо представить Сенебье едущего в Женеву Альдини.

Падре Раканьи срочно сообщал, что в Брера свободна кафедра метеорологии, приглашал на нее, если не минула охота. Они там сделали вольтов столб, Романьози из Тренто 3 августа всех удивил. «Приготовив столб по методу синьора Вольты из круглых пиастров меди и цинка, он проложил фланелью каждую пару и залил водным раствором нашатырного спирта, после чего соединил полюса серебряным проводом с магнитной стрелкой, подвешенной на стеклянном изоляторе. При соединении цепи стрелка повернулась поперек провода, а под проводом перевернулась, указав в обратную сторону. Опыт поставлен еще в мае, повторен при свидетелях».

Вольта дочитал, сложил лист «Газетты Тренто»; молодец адвокат, все как надо, даже стеклянные изоляторы, давняя находка! Через 42 года заметку перепечатает Майоччи в своих «Анналах», через 146 лет Ферми разыщет строчки соотечественника, упустившего приоритет. В 1820 году в июле Эрстед из Копенгагена, а в сентябре Делярив в Женеве переоткроет эффект, объяснив его, a Романьози, вот скромник, только зафиксировал факт!

Через год после этого опыта (1803) Вольта все же разыскал Романьози в Пьяченце, заехав туда с Аморетти, Бруньятелли и Реджи. Хозяин уже получил кафедру права в Парме, физику бросил, едва начав, но с радостью угостил гостей обедом, показал установку, а Вольта рассказал про свою теорию и оставил рукопись для пармского «Журнала моей жизни».

А Вольта стал знаменитостью: еще в августе 1802 года его избрали болонским академиком. «Слава Европы, редкий талант, удивительные достижения» – так писали коллеги Гальвани то ли из приличия, то ли остыв со временем. Быть может, повлиял и фавор Наполеона, теперь уже скоро Наполеона Первого. 5 октября Вольту декретом ввели в Институт Италии с пенсией шесть тысяч лир, а еще Скарну, Москати, Дандоло, Фонтану, Бруньятелли.

Перелом судьбы.

Появление французского генерала самым катастрофическим образом изменило судьбу Вольты. Как сказали бы астрологи, звезда Бонапарта сбила с курса звезду Вольты и вовлекла ее в свою орбиту вместе с мириадами других.

Причина этого рокового влияния совсем не случайна. Каждому было видно, как поразительно схожи эти люди, высокий худощавый и низкий плотный. Комо и Аяччо – похожие захолустья. Их отцы – словно братья. Один, Филиппе Мария Вольта, умер в 49 лет, второй, Карло Мария Буонапарте – в 40. Глубоко католические семьи. Алессандро был четвертым, Наполеоне – вторым сыном, опекали их старшие братья Луиджи и Жозеф, у обоих по сестре, воспитали их долго жившие мудрые матери Маддалена Инзаги и Легация Рамолино. В обеих семьях с голоду не умирали, но кошельки монетами не распирало.

Оба в подростках переболели идеями Руссо, оба мечтали про освобождение родины от захватчиков, Ломбардии от австрийцев, а Корсики от французов, оба смолоду баловались стихами и драмами, оба преклонялись перед естественными науками. И того, и другого содержать было некому, кроме самих себя. Вольту учили иезуиты, Бонапарта военные, и потом их судьбы шли как бы параллельно: комовец служил в Павии, корсиканец в Лионе.

Не будет преувеличением сказать, что Наполеон – это неудавшийся Вольта. Резкое несовпадение судеб молодых грамотных провинциалов, привыкших к запахам земли и к откровениям книг, началось с того времени, когда Наполеона, такого же домоседа, как Алессандро, бурные события изгнали с Корсики. Дом оказался разрушен, едва удалось спасти мать от бедствий вспыхнувшего на острове междоусобия. «Теперь эта страна не для нас!» – плакала мать, Летиция Буонапарте. А Вольте удалось остаться в Комо, и он, хотя и наездился больше некуда, всегда знал, что ждет его дом в родном краю.

И внешне эти люди схожи: смуглокожи, вспыльчивы, влюбчивы, сентиментальны, к тому же быстры, талантливы, решительны, трудолюбивы, вставали рано, ходили много, в еде непривередливы. К обоим отрезвление пришло в 1793 году, оба издали ужаснулись «танцам жертв гильотины». И семьи они создали почти одновременно, Бонапарт лишь двумя годами позже.

Ноябрь 1799 года стал переломным в биографиях и того и другого: Вольта построил столб, а Бонапарта Директория сделала консулом. С того времени отношения «двойников» преобразились, молодой повлек старшего вверх, навсегда оторвав от науки. Долгим изнурительным трудом завоевал Вольта место в науке, но метким «выстрелом» Бонапарт выбил ученого из науки XIX века.

Не сразу Вольта распознал в большом человеке своего «врага», да и тот искренне считал себя благодетелем. Увы, военный «украл» у физика 20 лет активной жизни, для науки Вольта словно умер. Он продолжал преподавать, но с удовольствием окунулся в политические воды, насладился свершением честолюбивых мечтаний, но, когда мишура развеялась, Вольта ужаснулся: научная почва ушла из-под ног, он сам толкнул тарантас и сам же не успел на него вспрыгнуть!

Если циркулем начертить полукруги радиусом примерно в тысячу километров и с центрами в Аяччо и в Комо, они почти закроют друг друга. Сорвавшись с привязи, бык кружит у загона, вот и Бонапарт подсознательно тяготел к Корсике. Тулон, Лион, Генуя, Неаполь – вот зоны его особой активности. Париж, Брюссель, Мадрид, Вена – вторая, более далекая сфера, менее покорная, а потому съедавшая уйму времени. Что касается третьей, самой далекой зоны, она уже не покорилась Бонапарту, несмотря на его отчаянные наскоки: вечно ускользали Португалия и Испания, лопнули потуги перебраться через Ла-Манш, после жуткого краха египетско-сирийской авантюры полное фиаско в далекой России, поставившей крест на метаниях шустрого честолюбца. Вольте не повезло, он попал в самую горячую зону Бонапартовых бросков.

Вольте не повезло еще потому, что Бонапарт уважал ученых вообще и благоговел перед Вольтой в частности. Наконец, суеверный Бонапарт искренне верил, что Вольта приносит ему счастье, а потому как бы избрал его своим талисманом. Еще бы, столько общего, вот бы кем стал корсиканец, сложись судьба поудачнее! Тут бы он берег себя, не стал бы ежечасно рисковать головой. А мудрый Вольта, шедший столь правильным путем, поскользнулся, он соблазнился кривой тропкой Бонапарта. Он был готов к такому вывиху, люди вокруг только и жужжали о процветании и богатстве знатных. Ах, совсем не золотом оказалось то, что блестело!

Хватит разбрасываться!

Приход нового века заставил задуматься: в 55 лет Вольта построил превосходный «двигатель электричества», можно успеть и еще кое-что. Но для этого нужно время, нужна свобода от рутинной службы. Сразу после дня рождения на стол имперского комиссара Кокастелли при итальянской армии легло заявление: «Эччеленца! Обращаюсь к вам с просьбой о назначении мне почетной пенсии от австрийских властей. У меня большая семья, жена и три маленьких сына, имею стажу 20 лет, но приходится ездить между домом и работой».

Вольта излил все: много научных дел, а сколько заслуг и признания, множество публикаций о тепле, паре, погоде, электричестве, в том числе животном, за что удостоен лондонской медали. А просьба самая скромная: дать обычную пенсию и если нельзя дать полной отставки, то хотя бы перевести в Милан с учебной нагрузкой в школе Брера. Согласен вести астрономию, ведать библиотекой или музеем, читать физику или любую науку, хоть инженерию, агротехнику, медицину, хирургию, теорию и эксперимент. А заменить Вольту в Павии вполне б смог барнабит падре Раканьи.

Пока австрийцы думали, пришли французы, пришлось начинать сначала. Еще раз не переломить биографию Вольта решился в конце 1801 года. Парижские академики помогли Вольте взглянуть на себя со стороны: ему выпал редчайший шанс подарить миру невиданный ранее источник электричества, не порциями, как от банок и электрофоров, а непрерывным потоком. Не зачерпнуть, а направить реку в нужное место, как Гераклу при очистке авгиевых конюшен. Растрачивать себя не на науку? Для электрического Геркулеса роскошь непозволительная!

В декабре 1801 года первый консул, по рапорту Шапталя, выдал Вольте шесть тысяч франков. Про отставку вроде бы решено в школе Брера уже ждут, но еще год никаких перемен.

Ну что будет делать в этой дыре Комо, возмущались в правительстве. Нет, упирался Вольта, бомбардируя заявлениями министра внутренних дел, я гражданин Комо, но хочу в Милан, мне 56 лет, 28 отданы службе: в гимназии 4 года, в университете 24, преподавал, заслужен и т. д.

В октябре министр решился отказать Вольте («Школа Брера плохая, вашему профессорскому амплуа не соответствует») и тут же сообщил, что Вольту избрали в Итальянский Институт, так что надо ехать на сбор в Болонью. Ну нет, капризничал светоч европейской науки, за Институт спасибо, в Павию больше раза-двух в неделю ездить не могу, и то не больше двух месяцев подряд, и еще раз нужна пенсия.

Министр спрятал эмоции и сообщил, что сбор Института переносят на январь, а Вольта в пику вернул в публичный фонд 2883 лиры, полученные еще в 1799 году от австрийцев. От выборных должностей он отказываться остерегся, потому выполнял исправно функции президента совета департамента Ларис, но на заседание в Болонью так и не поехал. У него, мол, еще с той зимней поездки в Париж грудь болит.

А в марте министр Вилла все же принял отставку из университета, но только на год с сохранением 2/3 оклада до окончательного решения. Да разве о том мечтал? «После заграничной поездки, – жаловался Вольта, – везде, особенно в Германии, о столбах печатают, их строят, а наши манкируют. В этом лежит повод просить отставки у правительства, хотя отслужил 28 лет, мотивы о здоровье и семье уважительны. В Германии все медики просто схватились за гальванизм и мой двигатель зарядов, чтоб лечить разные болезни во многом успешно. Печатают и во Франции, даже создали Гальваническое общество. Почему ж в Италии этого нет?»

Обида точит. «Не печатают, – жаловался он Гильберту на правительство, – по секрету скажу, что хочу в отставку, а они ссылаются на закон, требующий еще двух лет выслуги. Надо 30, а у меня 28, но ведь я работал с перегрузкой, к тому же мне дали 6000 премии и медаль, совсем новая отрасль науки, а они…» (25 марта 1803 г.).

Странное недоразумение! Никто не хотел Вольте зла, французских министров и итальянских политических марионеток вполне устраивал Вольта именно таким, каким он был: ученым, профессором, членом многих академий. Власти не собирались и не хотели ничего менять, ибо сам Бонапарт как бы зафиксировал Вольтов статус-кво. Вольту тоже можно понять: со всех сторон его заверяли, что он гений, реальным подтверждением служил столб, его можно потрогать, нет числа желающим поиграть с диковинкой. Изобретатель хотел внедрения, а у французов полно своих забот, павийскому болоту лишь бы сплетничать, в пику победителю Гальвани болонцы умыли руки. Лишь далекие от здешних: страстей ученые из Киля, Веймара, Геттингена и других дальних мест занимались наукой, но не они делали погоду. У великих великие заботы, малые их не трогают, кто ж поможет Вольте? Некому, и он обиделся, надулся, начал ворчать, вставать в позу по любому поводу и без повода. Перед кем? Неважно, на этот раз перед французами.

Ревизор.

Когда могучий человек простаивает, заботливая власть обязана загрузить его общественно полезным делом. 15 апреля 1803 года миланский префект Казатти сообщил, что Вольта назначен ревизором печати, цензором. Хлынул поток служебных бумаг. «Необходим максимальный надзор за печатью, чтоб исключить появление в Комо публикаций с выражением мнений, противоречащих существующей системе», – предписывали Вольте имеющие власть.

И других дел хватало. Секретарь Гарнье сообщал из Женевы о внезапной смерти милого префекта Д'Эймара, его хорошенькая женушка тут же укатила в Париж. Впрочем, продолжал секретарь, тут вышла книга Дюпуа про савоярку из Фэрне, любовницу Вольтера, ее можно выгодно продать во Франции, советую, вы католик, хорошая репутация, ваше имя придало бы делу необходимое «экзальте».

Но не до того. Вместе с женой и братом пришлось срочно пересматривать соглашение с Боттой (братом той несчастной!) о сдаче в аренду земли под виноградник. Брат Джованни уже взял аванса 300 лир, но передоговорились с Мугаской, полюбовно и наверняка, тот дал аванса 450. И вновь (15 мая) заявление к Висмаре, заместителю министра: «Уже прошел назначенный год, я не могу служить, прошу дать отставку. Со времени поездки в Лион я болен, медики прописали соблюдать диету, но этому препятствуют лекции, опыты, публичные демонстрации. Для езды в Болонью приходится отвлекаться ради заседаний Института, а уже набрались нужные 30 лет».

В мае магистрат ревизий буквально взорвался на мине двухтомника Мариезини, 1796 года издания, «Любовные диалоги академика», книга, мол, полна недопустимых инсинуаций насчет военной службы. Цензору Вольте надлежит принять любые меры для недопущения появления и конфискации крамольного издания! Понятное дело, чиновники развлекались, доводя до абсурда указания свыше: про любовные диалоги академика кому ж читать, как не греховоднику академику Вольте!

А магистрат ревизий все слал инструкции, нормативы, циркуляры и кодексы запрещенных книг. Французы только создавали аппарат охраны государства, цензуре надо было выпалывать идейные сорняки. Приходилось облагать пошлиной и проверять ввозимую литературу, перлюстрировать официальную почту. С июля на территории Итальянской республики вводилась в действие «Проверка мотивов противодействия епископальной деятельности в публикациях веры». Эта инструкция (Болонья, 1800) предписывала без лишних церемоний предавать огню книги, если они того заслуживали.

В сентябре Вольта как президент совета департамента информировал членов городской комиссии Комо по прессе и трибуналу о процессе по делу анонимного автора «Бунта на сковородке», потом пришло сообщение о запрете книги Харни «Фанатизм революционного языка», о сомнительности сочинения Буччи про собственность. Со стороны ревизорская служба казалась пустяковой, но на деле приходилось работать до изнурения. Сказывались не только внутренние брожения, но еще подавление Швейцарии, конкордат. Во Франции и вассальных странах уцелела лишь одна из каждых десяти газет, расплодились осведомители, вдруг выявились многие заговоры. Ищеек награждали, хотя прямо сказать – до австрийского сыска им было далеко,

Активный мир.

В лаборатории и на лекциях, дома и в университете Вольта исступленно работал, боясь досуга, чтобы не думать о постороннем. Стоило дать волю мыслям, как начинало колотиться сердце, не хватало воздуха, он готов был зарыдать от счастья. Какой восторг, какие пики идей он покорил, куда там Альпам!

Действительно, испокон веков материю считали мертвой, ею двигали духи, ангелы, бог. Великий Ньютон думал так же, лишь специальным словом «сила» обозначив то же самое божественно устроенное влияние. Вольта имел смелость доказать: эти силы разлиты везде, ими заряжена каждая капелька тленного мертвого праха. Впрочем, еще Галилей говорил о присущей каждому телу инерции, присущей, а не навязанной со стороны сверхвнимательными надмировыми контролерами.

Те, кто первым заметил электризацию трением, невзначай приоткрыли люк в бездны материи. Но лишь он, Вольта, понял, сколь много живой воды в этом: бездонном колодце. Именно он, кого надменно кличут низменным экспериментатором, недостойным войти в храм мыслителей, понял одухотворенность всей якобы мертвой материи, что и дало ему мужество построить электрофор, а теперь еще столб.

Как же не понимают все они, что мир деятелен сам по себе. Вот и Гальвани с разумом, плененным древними догмами, считал, что якобы мертвое тело заряжено жизненной силой, а физики лишь научились возмущать божественные заряды. Но нет, тело не манекен, оно до краев полно «энтелехии», как говорил Аристотель.

Неужто бог не снаружи, а внутри, расчлененный на множество долек, спрятанных в прахе? Если атеисты признают Природу, то они верят в бога, распределенного везде, в отличие от них католики верят в бога наружного. Велика ль разница? А он, Вольта, приучен к образу бога внешнего, но своими открытиями пришел еще как бы к богу внутреннему, и его одолевали тревожные сомнения: неужели он дважды верующий?

Что, если бог внутри, а зовут его электричеством? Электрофор давал лишь вспышки света, но столб настежь распахнул окно. Впору хоть основать новую религию, но нет ни сил, ни желания, очень уж много видал он пройдох-чудотворцев, да и устал, взятый темп был великоват.

Афера в Санкт-Петербурге.

На рубеже XVIII-ХIХ веков в России, как обычно, было неспокойно. В 1796 году умерла Екатерина II, ее преемник Павел I, потрясенный убийством своего отца Петра III с ведома матери, боялся заговоров смертельно. Царь то посылал войска для обуздания французов, то надумал закрыть наглухо границы для въезда людей и ввоза идей и вещей, а заодно порвать с англичанами. Их месть не замедлила настигнуть монарха. Он был убит заговорщиками, за спиной которых стоял английский посол лорд Уитворт. На престол взошел Александр I. Сложная жизнь заставляла начинать круто: в России сразу легализован орден иезуитов, чтоб заткнуть католической пробкой масонский поток. Черные сутаны в Комо ликовали, и не зря: через три года орден возродился на юге Италии, а в 1814 году вернулся в Рим.