Текст книги "Вольта"

Автор книги: Владимир Околотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Трезво мыслящие уверяли, что Бонапарта сжили со света англичане, охранявшие его остров, но премьер Англии Фокс клялся, что времена Макбета и Борджиа прошли безвозвратно. К тому же экс-императора окружала преданная ему свита из двадцати человек, убежденных бонапартистов, в том числе повар, врач, слуги и телохранители.

Только через полтора века всплывет трагическая в своей смехотворности тайна гибели Наполеона: его, покровителя ученых, погубила наука! Причиной смерти, по-видимому, стал мышьяк, пропитавший обои и гардины, но попавший туда не из рук злоумышленником, а содержавшийся в зеленой, столь любимой императором краске. Геральдическим знаком дома Бонапартов служили золотые пчелы на зеленом фоне, преобладавшем в одежде узника и убранстве его департаментов. Кстати, подобными болями страдали и все его слуги.

Подумать только, химик Шееле умело придумал зеленый пигмент, дешевый и стойкий, фабриканты схватились за выгодную новинку, а она со временем стала выделять мышьяк в результате спонтанно шедших внутри неё химических реакций. Сколько ж народу погубили зеленые обои? А Наполеон, вот незадача, опекал науку, а та сжила его со свету!

Вольта много думал об изгнаннике и оплакивал императора, всем-всем одарившего ученого. Вот и сейчас приходилось заниматься пенсией, назначенной папой по настоянию Наполеона. В мае от монсеньора Равази, заменившего Молина в епископстве Адрии, Вольта потребовал доплатить 540 скуди, но тот сослался на приостановку всех выплат из-за военных действий. Все титулованные пенсионеры волновались (Монти, Ориани, Пертьери, Тривульцио), но денежные ручьи иссякли, письменные запросы не помогали.

Мир продолжал клокотать. В Испании «апостолическая хунта» требовала репрессий. Дон Карлос брался сменить Фердинанда VII и продемонстрировать настоящий порядок. Взбунтовалась австрийская Моравия, восстали греки, германских крестьян умело вывели из игры, милостиво позволив выкупать участки в рассрочку.

Незаметно ушла из жизни старая подруга Чичери, она действительно стала совсем старой, семьдесят один год. Я любил её, растроганно вспоминал Вольта когда-то юную мать своего незаконного первенца, но от Чичери мысли перескакивали к Бонапарту. «Всегда одинокий средь людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собой», – разве не так говорил в 1786 году этот застенчивый мальчик, лишь казавшийся решительным. Сила Наполеона крылась в изумительном актерском таланте, в идеальном послушании обстоятельствам («Я только слуга природы вещей», – откровенно делился он со всеми), но никто не желал видеть правды, все хотели видеть монстра или гения, а отнюдь не марионетку. Разве только Фуше и Талейран поняли механизм Бонапарта, поняли и обратили угаданное ими свойство во вред вознесшему их к вершинам властителю.

В память об императоре Вольта надумал носить орден Почетного Легиона. «Орден почетной кастрюли» – в свое время издевался Моро, но тут пахло совсем не кухней, легионеры стали новым дворянством взамен уничтоженного королем, 15 их когорт были прочной опорой трона монархии Бонапарта. На просьбу Вольты из Парижа ответил секретарь канцелярии ордена Саймо: «Желающим подтвердить членство посылаем дубликат удостоверения в обмен на анкету и заявление». Вольта отослал.

А что ж наука? Там новостей с избытком. Вернулся из Антарктиды россиянин Беллингсгаузен с рассказами и невиданными картами. Навье вывел сенсационные уравнения для упругих жидкостей. Что-то интересное о цветовом спектре писал Гете, его восторженно одобрял Гегель. Владелец оптической мастерской в Баварии Фраунтгофер научился разлагать спектр решеткой тонких и близко расположенных борозд на стеклянной пластинке. Удивительные радужные спектры – и столь простыми средствами! В духе Вольты.

Лаборант сэра Хэмфи Дэви по имени Майкл Фарадей продемонстрировал в Лондоне вращение магнита вокруг провода с током (и наоборот), но Вольта смолчал. «Vanitas vanitatum et ornnin vanitas» («Суета сует и всяческая суета») – словно молча вторил Экклезиасту усталый ученый. Его апатию, быть может, разбила бы другая новость: Зеебек в Берлине нагрел лампой стык проводов из меди и висмута, и по цепи побежал ток, отклонивший магнитную стрелку. Разве не то же самое в 1794 году проделал Вольта?

Две банки с водой, между ними перекинуты два мостика, железный и посредством разделанной лягушки. В одной банке кипяток, в другой вода холодная, а конечности: лягушачьего тельца бьются в конвульсиях, пока вода не остынет. Зеебек не слышал про опыт Вольты, Вольта тоже не знал про Зеебекову находку.

У него дома в конце года состоялся званый обед по каким-то ничтожным причинам, но на самом деле хозяин втихомолку чествовал память Наполеона, втащившего профессора на горку. О, этот суетный мир, не знающий справедливости! А как изысканно тешил гостеприимную чету Вольта и их гостей падре Вилларди импровизированным сонетом: «Бессмертный Вольта! Средоточье силы! Окно в природу настежь распахнул. Бог музу вдохновил, а я ее пришпорил, садясь за стол. Пегасом стал мой стул». Браво-браво, умилялся хозяин и гости с ним…

1822. То густо, то пусто!

В Павию ездить прекратил: обязанности урезали, стало быть, не нужен. Словно в насмешку (чем меньше работаешь, тем больше благ) хлынули добрые вести. Вена разрешила получить дубликат ордена Почетного Легиона, министр внутренних дел империи наказал делегации Комо особо пестовать награжденного другой державой. Не абсурд ли, словно орден перестал быть наполеоновским? Но что им делать? Друг другу монархи и впрямь братья, они дерутся чужими руками, пьют чужую кровь, блаженствуют за счет чужих страданий.

Еще лучше оказалась благая весть о деньгах. Еще в апреле Беллани призывал бунтовать против ареста пенсий и ограничения ипотеки, а в мае указ: пенсии восстановлены полностью! Как экс-сенатору – 1200, как почетному профессору – 3840, как исполняющему обязанности профессора в сокращенном объеме – 480 лир в год. Жить можно было спокойно.

А из Испании донесся клич толпы: «Риего, конституция или смерть!» В российском Вильно поляки ликовали, упиваясь Мицкевичем, певцом свободы. Зашевелились французские карбонарии. Продолжался победный марш науки: из Парижа прислали только что изданную книгу Фурье «Аналитическая теория теплоты». Там не было новой физики, была новая математика. Формулы размерностей, теплом двигал температурный напор, в электричестве было нечто похожее: напряжение, двигавшее током. Слов нет, расчеты облегчали понимание, но беззаботное наслаждение найденными впотьмах эффектами кончалось. Молодым уже придется поскучнее: барон Фурье, участник египетского похода Бонапарта, пустил в ход формализованные символы. С символами, кстати, тогда же отличился другой герой Египта, только вооруженный нe ружьем, а очками библиофила. Его звали Шампольон, его труд весом в добрых три килограмма с разгадками египетских иероглифов лежал на прилавках радом с аналитикой Фурье.

Интересные вещи делал Дэви, он разглашал добытые им новости: сопротивление провода току увеличивалось с длиной, и температурой, но падало по мере утолщения. Впрочем, Вольта это уже знал, Марианини с его павийской кафедры давно выяснил то же самое.

Но вот словно вновь прорвался холодный ветер: один за другим ушли Фаброни, Гроттгус, Бертолле – плеяда химиков, занимавшихся электричеством. Правда, с Фаброни Вольта не сошелся, тот еще 30 лет назад уверял всех, будто именно химические процессы между металлами толкали электричество в опытах Гальвани. Предполагать можно что угодно, но зачем выдавать кажущееся за действительное? Может быть, оттого ересь разрослась. Готро и Волластон перенесли ту же схему на столб, мол, активен контакт, но не металл – металл, а металл – жидкость. Зато модель Гроттгуса казалась весьма разумной: за исключением мелких шероховатостей, она действительно ляжет в основу ионных теорий.

Вольта растроганно вспоминал французские встречи, но опять извне прорывались и наслаивались на пасторальные картинки прошлого дикие бредни настоящего. Турки потрясли мир жестокими убийствами греков; в Испании казнили героев герильи, восстановили инквизицию, жгли и пытали жаждавших перемен, живописец короля Гойя отважно отобразил буйство темных сил в своих «Капричос. Сон разума».

Вот умер молодым Гофман. В его родном Кенигсберге помнили о странном человеке и придуманном им странном мире: странах фей, свободы и тепла, туманных надеждах и безумных желаниях, котах и пуделях, качелях на нитях снов, сплетениях света в радужные ткани, тающих в ладонях призрачных пятнах. Мир Вольты ничем не напоминал фантасмагории романтики, он был прост, ясен и труден.

…Вольта выбрался из дома в базарный день и словно вдохнул живительной реальности. Хрюкали свиньи, булькало молоко, сквозь зелень лиственных салфеток желтели масляные шары, блеяли гурты коз, загорелые пастухи жевали дешевые пряники, девушки сосали винные ягоды и грызли семечки. Босоногие сорванцы, белые ирисы и нарциссы, красные маки. Ветер с горных склонов ледяными струями вырвался на раскаленную площадь. А по улице уже цокала кавалькада ослов с клоунами, коломбинами в пестрых юбках, бродячий цирк торопился раскрасить день краткого отдыха от тяжелого труда мазком минутной радости.

Вернулся домой – опять досадная неприятность: уходили не только мертвые, но и живые. 17 лет работал рядом, подставлял под груз службы свое плечо, но под конец не вытерпел и уволился «вечным наследник» Конфильяччи. На факультете философии он стал заслуженным профессором, членом советов в университете Найми и в Институте Милана, редактором научного журнала, участником всех комиссий и жюри. На его место пришел профессор Беллисоми. Огорченный Вольта отправил гневное письмо в Милан, исправно приложил проспект прошедшего учебного года и зарекся впредь хоть пальцем шевелить для равнодушных чиновников.

А декабрь радовал и огорчал одновременно. В коммуне Лаззате Вольту избрали первым депутатом с большим отрывом по числу поданных голосов от Дискачьяти и графа Ватты. А дружище граф Норро пригласил в комиссию почтить монументом память безвременно усопшего в Венеции великого скульптора Канову. Тот воспевал античность, Рим, вот бы в честь потомка латинян вырубить что-то столь же чистое, грандиозное, классическое. Непременно из каррарского мрамора, этот камень прозрачен в глубину на дюйм, даже на два. И Вольта с Порро принялись с жаром отбирать кандидатов для изготовления Каноне истинно достойного его памятника.

1823. Тревожный звонок.

В Комо обрадовались, что графа-ученого турнули из Павии; он нам самим нужен. И Вольта хотел быть полезным: юного дона Одескалчи он рекомендовал в помощники к Конфильяччи, помог графу Паоли из Пезаро учредить премию «прогресса науки». В апреле муниципальный совет Комо комплектовал делегацию знатных персон ко двору ломбардо-венецианского короля, и влиятельный ученый посоветовал включить в список Терезу Перегрини-Вольту, графиню ди Гайета, и докторов права Занино и Луиджи Вольтов рождения 3 июля 1795 года и 3 мая 1798 года соответственно. Не виноваты изумруды в соседстве бриллианта: вдали от него и они засверкают величественно!

В июне началось самое сенсационное дело о молниеотводе, дорого Вольте стоившее. Марцари, президент Академии в Тревизо, почтительно попросил дать консультацию насчет достоинств конструкций, предложенных аптекарем Ландстолле и учителем Толардом, – они описаны в томе третьем мемуаров сообщества. Вольта посмотрел эти труды, черкнул записку со словами: «Первая конструкция негодна, а вторая отличается от первой несущественно», отдал письмо сыну Марцари, заехавшему по случаю, и тут же забыл про безделицу.

Вдруг в «Газетт ди Милане» и в «Комовском листке» появилось Вольтово письмо! Народ хохотал; здорово ж Вольта отделал неучей! Профессор приуныл, он никак на хотел устраивать публичной свары. «Для меня было сюрпризом, – поторопился деликатный старец оповестить редактора, – появление в приложении к вашей газете № 199 за этот год конфиденциального письма о громоотводах, написанного мною президенту Академии в Тревизо синьору Марцари. Я не предполагал подобной публикации, поэтому излагал мысли импровизационно, не подбирая уместных слов».

Век живи, век учись. С крупным аншлагом «Вольта был откровенен!» и второе письмо увидело свет. Профессор был потрясен аморальностью газетчиков, скандал разрастался, Ломбардия смаковала ляпсус графа и унижение изобретателей, мнивших о себе невесть что.

Через два дня, 28 июля, Вольта слег. Легкий апоплексический удар, нарушилась речь. Жена зарыдала, врач назначил кровопускание и, о чудо, старый упрямец пошел на поправку. Нет, он не привык сдаваться. «Тело – лишь клуб пыли, надутые кожаные мехи», – цитировал он Эпихарма, – поэтому надо-бы выпустить этот дым достойно. Через месяц он почти оправился.

Но страсти еще не потухли. Флорентиец Антинори умолял дать взглянуть на злосчастное письмо: «Это же клад для моего доклада в Академии: Любителей Земледелия». Вольта оправдывался: «Это письмо по оплошности попало в другой конверт». Тут же несколько слов о наболевшем: «А Конфильяччи мне изменил. Ты преотлично издал груды Галилея» (всегдашняя манера Вольты сказать сразу обо всем).

Из Павии продолжал скулить профессор Фьоччи, умоляя синьора графа ректора защитить от нападок: «Я всего лишь требую дисциплины, а меня за это преследуют». Извинялся Марцари: его разрешения на публикацию никто не испрашивал. Вольта думал-думал и надумал продать свои домики в Лаззате и Ольгаяте – в этом коварном мире детям надо устраивать свои судьбы.

Продолжал клокотать мир науки. Построил термоэлемент Эрстед, то же самое сделал Фурье. Френель научился поляризовать свет и описывать преломление – отражение лучей, за это его сразу ввели и Парижскую академию. Тогда же попали в академики российский секретарь Фусс (в Турине, за издание трудов Эйлера) и Нарлоу (в Лондоне, за восхитительное электрическое колесо с током и магнитом).

Мир напоминал кипящие кастрюли, одна в другой. Буйствовали любовные инстинкты – это у сыновей забурлила кровь. Наука переваривала куски природы, а заодно – и жизнь своих служителей. Клокотали политические страсти: получила независимость Бразилия, французы подавили волнения в Португалии и Испании. Словно не пережив пиренейской экзекуции руками недавних революционеров, скончался Карно.

Вот и ушли соратники Бонапарта: Монж, Бертолле, теперь Лазарь Карно. Вольта хорошо знал голубоглазого высокого блондина, тот был всегда учтив, но холодноват.

1824. Сицилийский академик.

Годы тянули вниз. В 85 лет умер старый друг Москати. Не прожив и половины этого срока, скошен недугом на бастионах греческой Мисулонги пламенный Байрон. У него на родине свирепствовал экономический кризис, возникли тред-юнионы, английские «цивилизаторы» захватили Бирму.

А Вольта тихо существовал в Комо, растягивая запасы жизненных сил. Он не хотел уходить, ему все было интересно, из действующих лиц он попал в зрители, но трагедия нравилась. Вот и Терезе 5 июня исполнилось 60, полжизни она отдала ему. Серебряную свадьбу справили давно, шутил профессор, скоро золотая.

В Париже умер Людовик XVIII, граф Д'Артуа стал отныне Карлом X. Что ж, смерть скашивала как бонапартистов, так и их врагов. А Вольта процветал, если можно назвать цветами последние чествования зажившегося ученого: его избрали в Сицилийскую академию естественных наук. Заслужил.

Любопытные ассоциации: Академия Радостей, а директором там принц Чезаре Борджиа! Вот бы в шутку переправить дату сообщения с 12 мая 1824 года на 333 года назад, как раз попадешь к его знаменитым родственничкам Алесандро, Цезарю и Лукреции. Те опьянялись преступными «радостями»: обжорством, отравлениями, распутством, ложью и ударами кинжалов. А их потомок смирно взращивает посев на грядках научных…

1825. Бедный Александро!

Речь шла не о Вольте, а о русском царе. Болтали, что JIaгарп воспитал из сына Екатерины II настоящего либерала, но реальная жизнь оказалась куда более жестокой, чем в философских трактатах. Взойти на трон через труп отца, дважды проиграть войны Наполеону в союзе то с Австрией, то с Пруссией, пойти на унизительный: мир в Тильзите, порвать добрые и выгодные связи с мудрыми англичанами, выращивать со Сперанским прожекты России парламентарной, а потом оказаться вынужденным изгнать доверенного советника, наконец, война с Наполеоном, оказавшаяся столь безнадежной вначале, но увенчанная ошеломившей самого Александра развязкой – триумфальным въездом в Париж на белом коне!

И вот смерть, она пришла подозрительно вовремя. Узнав о кончине российского властелина, Вольта думал не столько о нем самом, сколько о его загадочной стране, в которую столь часто вели, но так и не привели Вольту житейские тропки. И о том еще, что там, в почти непостижимой дали, тоже горел свет знаний.

В том же году ушли Вассали и Пикте, баварский король Максимилиан и венский капельмейстер Сальери, злой гений Моцарта, воспитавший, однако, Листа, Шумана и отчасти Бетховена. Чем больше радостных встреч, тем больше печальных расставаний! Время затягивало раны Франции, Карл X выплатил эмигрантам огромную компенсацию за понесенный ущерб.

В Брюсселе скончался: Давид, ухитрившийся стать символом как республики Робеспьера, так и империи Наполеона. В бурное время могли выжить только те, кто легко менялся вместе с обстоятельствами. Чуть моложе Вольты, художник успел многое: попал в академики, организовал первый независимый и платный салон, якобинцем проголосовал за казнь короля, трудился в Комитете общественной безопасности, потом стал легионером и первым живописцем нового императора. И вот финал деятельности человека: организатор невиданных дотоле массовых празднеств Братства и Верховного Существа, законодатель революционных мод, творец величавого стиля ампир, певец деяний Вольтера, Лепелетье, Марата и Бонапарта сражен сердечным недугом над грудой орденов и почетных дипломов.

Уходили в небытие эпохи Конвента, Директории, новой династии, прощальным аккордом звучало имя Сен-Симона. Два года назад граф неудачно стрелялся, ныне он умер всерьез, оставив после себя бесплотный призыв к уравнению доходов и лозунг «от каждого по способностям, каждому по его труду». В бурную жизнь Сен-Симона вместились знатные предки, сражения, пленения, заморские авантюры, тюрьмы, нищета и богатство, но они отшумели с жизнью. Остались отзвуки теорий Руссо, хвала всемирному тяготению Ньютона и восторги перед грядущим веком машин Уатта – граф ярко светил отраженным светом!

Уже миновали теологическая и метафизическая стадии прогресса, учил сен-симонист Конт, наступает век позитивных наук, точное знание сменяет общие рассуждения. Только наука спасет мир, вещал апологет Сен-Симона, революции – это бред, тормоз, кровь. Позднее Маркс небрежно прокомментирует: «Это нечто жалкое», имея в виду эпигонов великого создателя светлых утопий.

А технический прогресс действительно был налицо. Вот, к примеру, Англия. Семь лет назад в Клайдо поплыл первый железный корабль, ныне по рельсам побежал паровоз Стефенсона, вот уж 20 лет по всему миру стучали Жаккардовы станки. Мир менялся на глазах, разве ускорение обошлось без помощи Вольты?

1826. Зигзаги наследства.

Пока все было неплохо, ибо он был еще жив. Вольта вспоминал слова Фалеса («Какие услуги ты оказал своим родителям, те же получишь от своих детей»), но переиначивал их, думая, чем бы еще помочь жене и детям. Год назад, уж в какой раз, он нажал на делегацию («Я просил учесть, что два взрослых сына, Занино 29 лет и Луиджи 20 лет, а также их мать достойны представлять Комо перед правительством»). Потом он внес поправки в рукопись «Декурионы и патриции», которую издавал муниципалитет города. Наконец, выправил информацию по генеалогическому древу, так что знатность рода теперь официально исчислялась с 19 сентября 1691 года, когда в Комо объявили о декурионстве его предка!

Словом, ему не грозила участь Вольтера, ведь того уморили за наследство племянница и приемная дочка, хоронили тайно, потом якобинцы все же перенесли гроб в Пантеон, но, в конце концов, после реставрации Бурбонов, останки Вольтера (вместе с Руссо) оказались в канаве. Нет, у Вольты все было куда пристойнее. Вольтер встретил смертный час холостяком, у Вольты достойная жена и приличные сыновья.

И с деньгами положение детей было надежнее, чем у него в юности. Кстати, весь год Вольте пришлось хлопотать о завещании некоего Луиджи Вольты-Стампы. «Ваши документы о наследстве недостаточны, – сообщал из Рима юрист Персиани, называя: Вольту Вольтой-Стампой, что несколько смущало нотариуса, – а потому вам следует еще представить выписки, из завещания».

«Помилуйте, – сообщал профессор юристу, удивляясь, – я и есть брат Луиджи, только мы просто Вольты». Дело было в том, что прадед Джузеппе (1598–1639) в 1631 году женился на Камилле Курти, дочери Алессандро Вольты из Граведоны и Гортензии Стампы. У них родились дочки Чиара и Чиара-Мария, a также сын Джованни Бенедетто (1635–1704), который в 1686 году женился на Анне-Марии Стампе, дочери Алессандро Стампы. Однокровкам брак запрещен, но папу Иннокентия XI (он был родом из Комо) уговорили сделать поблажку, объяснив про дальность корней и получив разрешение в апостольском послании от марта 1685 года.

От этого брака и родились дочь и четыре сына Джованни, Антонио, Алессандро и Филиппо (доминиканец, архидьякон, каноник и иезуит), а у последнего родились дети: каноник Джованни, доминиканец Джузеппе из Болоньи, архидьякон Луиджи, профессор Алессандро и дочь Чиара – по мужу Рейна. 14 января 1809 года Луиджи умер, его-то вклад и должен получить последний из живых – наследник – брат Алессандро.

У Персиани голова пошла кругом от династии комовских кровосмесителей, он запросил уже не выписки, а копии завещания, потом начал угрожать, что капитал причитается Вольте-Стампе, а не Вольте. Если же удастся доказать тождества юридически, то получить придется всего одну треть, остальное правительству, притом придется еще начать тяжбу с другими претендентами.

Вольта продумал с полгода, посоветовался со знающими людьми, наконец, отослал копии документов из своих генеалогических изысканий, но, понадеясь, что они облагоразумят крючкотворов, холодно добавил, что нездоров, дескать, поправлюсь, тогда продолжу.

Другой на месте Вольты бился бы отчаянно. Понаторевший в запутанных делах, Персиани почувствовал правоту и внутреннюю силу старика, навел справки, удостоверился в ситуации и в неделю перевел счет, закрыв дело. Помогавший Вольте граф Гатти поздравил с благополучным окончанием правого дела, а Тереза надоумила мужа затребовать еще проценты на завещанный капитал, невесть где скитавшийся 17 лет.

А в любимой науке действовали новые люди, они опирались на сведения, добытые предшественниками, но беззастенчиво выпячивали себя на первый план. Так, из газет Вольта узнал про газовое освещение Берлина. Вообще-то освещение началось с Лондона (1814), потом оно появилось в Париже и Нью-Йорке. Газ получали разложением угля, однако особой разницы между ним и полвека назад исследованным Вольтой болотным газом не было.

Зато со столбом везде шла работа серьезная. Зеебек предложил ряд металлов, где каждый последующий был «отрицательнее» предыдущего. Но разве Вольта уже не предлагал такой ряд много раньше? Только с проводимостью он немного ошибся, думая, что жидкости не пропускают тока. Марианини с кафедры Вольты измерил распределение токов в разветвленных цепях: жидкости действительно пропускали ток много хуже металлов, но все же пропускали.

Появились сообщения о смерти оптика Фраунгофера и президента Северо-Американских Соединенных Штатов Джефферсона. В такой компании умирать не стыдно, шутил Вольта. Впрочем, когда там скончался Ньютон? 31 марта 1727 года. Еще протянуть несколько месяцев, и можно попасть в столетнюю годовщину смерти «гения рода человеческого». Только удастся ли, здоровья не было. Не удалось, все же совпали и год, и месяц, а вот по числам расхождение. Недотянул двадцати пяти дней…

1827. Трупные мухи.

Они жужжали уже не первый год. В январе 1825 года некто Шнайдер из Франкфурта предложил Вольте билет в лотерею, всего 195 франков («Только для великих людей, беспроигрышная», адресовав письмо так: «Комо, Сардиния, Греция»).

Какое издевательство, занервничала Тереза, они даже на карту не удосужились посмотреть или развлекаются, вымогая кусок у старого человека! В июне Шнайдер написал повторно: прошу оплатить счет, ибо по совету профессора Кастелли из Турина билеты уже выкуплены. Вольта успокаивал жену: «Не обращай внимания, пусть Луиджи пошлет перевод, всего-то 43 лиры».

В декабре 1826 года новое письмо с предложением лотерейных билетов, только вместо Шнайдера за подписью Юберфельда. Вольта был совсем слаб. «Выбрось в корзину», посоветовал он жене. Тереза не послушалась («Ведь мы приличные люди, неужели прятаться от наглецов») и, сдерживая гнев, решила покончить с наглыми вымогателями, для чего сухо известила адресата, что муж тяжело болен, но она готова оплатить билет первого класса стоимостью в шесть флоринов.

Едва сдала письмо на почту, как новый конверт от Юберфельда. Он вновь предлагал билеты, мимоходом информируя, что выслал их еще в декабре. В тот же день, кипя раздражением, Тереза ответила от имени больного мужа, что «следует прекратить, бомбардировку письмами, их набралось уже шесть, муж сильно болен, а я уже сообщала, что нужен только один билет первого класса стоимостью в шесть флоринов, и деньги уже отосланы».

Как она ошибалась, полагая историю недоразумением! Через неделю на имя Вольты принесли ценное письмо из Нюрнберга. «Я получил ответ от вашей супруги, – писал негоциант Юберфельд, – поэтому с полным основанием снова предлагаю билеты на льготных условиях. Тиражи шесть раз в год, главный выигрыш 260 000 франков».

«Нет, – отвечала Тереза, – муж еще болен, нужен один билет первого класса, посылка вами билетов всех классов для нас нежелательна, причины я уже излагала. Просьба писать куда-нибудь в другие города, вы сделаете мне одолжение».

Она была упряма, но беззащитна перед жестоким миром, где безраздельно царил закон – грабить слабых. Вольта уже не мог помочь ей, его лихорадило. День рождения он встретил в постели. Март начался ознобом, страшной слабостью. 5 марта ночью послали за священником, он причастил умирающего. В три часа утра сердце остановилось.

Через шесть часов в Париже скончался маркиз Лаплас, через три недели в Вене умер Бетховен, через месяц – Хладни, через квартал – Френель, в том же году покончил с собой Фосколо, не стало английского министра Каннинга, педагога Песталоцци. Словно на небе комплектовали неплохой отряд из кое-что совершивших.

В тот же мартовский день муниципальная конгрегация Комо срочно известила президента Штрауссольдо о том, что, прожив 82 года и 16 дней, ушел из жизни «дон Алессандро Вольта, сенатор бывшего Итальянского королевства, член итальянского Института науки, литературы и искусства, декан философского факультета и заслуженный профессор университета Павии, член многих академий Европы, кавалер орденов Почетного Легиона и Железной Короны».

Они же забыли указать, что он граф, сокрушалась жена, а он так бился за этот титул! Полно, за титул ли сражался Вольта всю жизнь?

Срочно вызнали скульптора Подралио Колоньолу. С приличествующим случаю печальным лицом профессионал снял посмертную маску, измерил рост (182 см), определил периметр черепа (57 см) и его объем (1865 см3). Тленное перестало существовать, но семья поклялась хранить память о великом человеке!

Через два дня Вольту хоронили. Пышное отпевание все в той же церкви Санто-Донино, где регистрировали его появление на свет. Прощальная речь павийского профессора Катеначчи. Серьезные лица сотни собравшихся. Погребение на местном кладбище Камнаго близ Кампоры.