Текст книги "Вольта"

Автор книги: Владимир Околотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Вольта не стал препираться. Он сразу затеял новую акцию: создать североитальянскую Академию науки и литературы! Все ахнули, каждый бежит с поклоном. Портфели наметили распределить так: Фирмиана в президенты, в директоры и вице-президенты Керри, графа Карди и маркиза Беккариа, секретарем – Фризи. В академики по классу математики вписали Раккиани, Реджи, Реджио и Цезариса, по классу философии – Пини, Ландриани и Москатти, по классу литературы – Горани, Саги и Соаве. Себя Вольта вписал и члены-корреспонденты вместе со Спалланцани, Парлетти, Фонтаной и еще десятком нужных людей.

Вольта многим пощекотал нервы сладкими надеждами, заманчивая идея обнажила страсти, но проект не пошел: предложенный состав слабоват – мало кто закрепился в истории науки и искусства. И верхи не поддержали, а сам Вольта охладел к собственным замыслам, ибо получил главное: отпор новичку ослаб. К тому же много сил съедала доделка газовых приборов. Надо было писать де Тинану, Пристли, Сенебье, Фонтане в Париж. Барон Дитрих в марте сообщал оттуда, что опыты с газом повторили, Фонтана с Лавуазье хвалят.

Тут еще Вольта с Сенобье затеяли определять фосфор в моче. На это интересное дело отвлекся ненадолго, нахлынули заботы о маленьком, но очень чувствительном эвдиометре для Магеллана, о газовых горелках и бомбах (придумал Джанотти из Корреджо). Из Германии пришло сообщение, что будто бы начали продавать там газовые зажигалки с электрофором, как пишет из Цюриха Шнитц, но всегда он изъясняется только на латыни, а в древнем языке и слов-то нужных нет. Вот бы взглянуть на зажигалку хоть бы одним глазом! Впрочем, множество забот о новых публикациях про газ, электричество и погоду, так что читать надо и свои, и чужие труды!

А какой умница Пристли: добывает из водорослей газ для облагораживания воздуха! Магеллан, как обычно, крайне полезен: помогает заказывать приборы, сообщает о конкурсе на экономические темы. Из Парижа Адамони пишет что-то о литературных заказах, Шнитц из Цюриха ведет разговоры о сельскохозяйственных механизмах, Рейна жаждет создать в Комо общество шелководов.

Вихрем пролетел 78-й год, стрелой промчался 79-й. В потоке бумаг, лекции, писем, поездок, успел только построить газовую лампаду и светильник, многим пришлось растолковывать про электрофор, даже Франклина озаботили вопросами, но старый зубр сам разобрался.

Столь бурный темп поддерживать нелегко, а что, если спастись в новую поездку? И Вольта обосновывает графу Лорене необходимость пообщаться с другими учеными, а для крепости подключает швейцарцев ради встречной инициативы. Даже газеты читать некогда, говорит, что русские опять вовлечены в войну с турками. Неудивительно – австрийцам выгодно истощить задиристых соседей.

В паутине дел.

Начался 36-й год жизни. Ни минуты свободной, одно дело цепляется за другое, но плоды меньше затрат. Как исправное вьючное животное, он тянул лямку, тянул аккуратно и даже с выдумкой, но разве другой не смог бы сделать того же?

Вот и сейчас. В январе списался с Сенебье о публикациях, потом много времени ушло на подготовку и обсуждение с Фирмианом планов заманчивого научного турне по Франции и Англии: там выпускаются замечательные физические аппараты, сильные специалисты, общий тонус культуры достаточно высок. Интенсивный диалог завязался с неутомимым Магелланом: все-таки комплектация кабинета физики оставалась главной целью, ради которой Вольту взяли в университет. Вот письмо от Коупера: рассыпается восторгами по поводу стеклянных и рубиновых трубок, на поставщика которых так удачно Вольта вывел своего знакомого.

А потом выдались счастливые полгода, когда удалось всерьез поработать в лаборатории. Проникновение в секреты емкости проводников настолько радовало, что эти знания как бы сами собой стремились воплотиться в какой-нибудь изящный прибор.

В августе Фирмиан сообщил, что поездка в Тоскану одобрена, и Вольта поторопился подытожить результаты прошедших месяцев, чтоб не бросать их незавершенным комом. 29 августа он написал Сенебье огромное письмо, где всласть выговорился, и сам стал лучше понимать предмет изложения. Впервые прозвучала весть о новом микроэлектрометре, или, попросту, проградуированном соломенном электроскопе. На первый взгляд ничего особенного здесь не было, но ведь не зря же позднее статью с готовностью напечатали в Лондоне, где видали всякие виды, разных авторов и любого сорта научную продукцию.

Как измеряли электричество до тех пор? Сначала по сотрясению тела, по свечению извлекаемой искры, по ее длине. Потом Рихман придумал указатель, чтоб «распознавать, больше или меньше градусов в той или иной электрической массе». Льняную нитку подвешивали на столбике, стоявшем торчком, заряжали и судили о степени зарядки по отклонению.

Но сведения из России попадали на Запад с трудом. И там изобретали собственные конструкции: освещали отклонявшееся острие и его тень проецировали на экран; взвешивали электрические силы, подбирая гирьки, уравновешивающие расталкивание; измеряли зазор между отклонявшимися сухими пробковыми шариками.

Вот в эту сферу занятий метеором ворвался самоувереный Вольта.

Сначала он доделал прибор Генли, улучшив шкалу: деления уплотнялись по мере удаления нитки от вертикали. Ведь при малых отклонениях они росли вместе с зарядом, а больше 20–30 градусов увеличивались гораздо медленное, так что прибор занижал показания. А потом Вольта предложил заменить шарики тонкими соломинками: почти невесомые, они легко разлетались даже при малых зарядах. И воспроизводимость показаний разных конструкций оказалась отличной, так что в разных лабораториях одни и те же опыты наконец-то начали давать одинаковые результаты. Соломинки Вольты продолжали идею, рожденную ниточкой Рихмана!

Вольта не гнался за внешним успехом; жизнь коротка, некогда терять времени, требуется делать истинно нужное, а заискивать перед случайными мнениями – дело слабодушных. Вольта заменил шарики соломинками, но эта безделица повысила чувствительность прибора в 16 раз по сравнению с лучшим электрометром того времени, прибором Генли. Вольта хорошо понимал, что мина замедленного действия сработает непременно, ученью еще оценят эпохальность тихого простого хода, пока пусть работает время. За год-два прибор Вольты незаметно появился чуть ли не во всех лабораториях, ибо работать без него было куда сложнее. Только через семь лет англичанин Беннет пойдет по тому же пути еще дальше, заменив соломинки золотыми листочками. Они чуть тяжелее, но зато на них легче «осаждается» электрический заряд. Но Вольта об этом еще не знал, а потому по праву чувствовал себя триумфатором.

Он писал Сенебье, своему швейцарскому почти ровеснику, даже не по делу, а ради удовольствия. Называл Жана Джованни, всегда нарядного и самоуверенного, даже не физика, а ботаника, больше всего занятого изучением «желудков» растений под названием «хлорофилл». Заодно Вольта рассказал об эвдиометре повышенной чувствительности; про аппарат для усиления электрических атмосфер; про поразившее его здесь, в Италии, невиданное зрелище – мощное северное сияние в ночь с 28-го на 29 июля и еще о многом.

А через неделю, получив в канцелярии 100 цехинов и еще 2000 лир, на то, на се, Вольта покатил в Эмилию и Тоскану. Сначала Болонья: посетил министра Турна, нескольких маркизов и графов, был в операх, картинных галереях. Увы, на карету и еду уходило по цехину в день! И замучили визиты, приходилось торопиться то к аббату Ре, снабжавшему физиков неплохим научным инструментарием, то к графу Альбани, официально представлявшему здесь интересы Англии.

Следом за Болоньей последовала Флоренция. Редкие впечатляющие картины, удивительная Мадонна Лукки, ни с чем не сравнимые росписи в храмах Сан-Петронио, Сан-Доменико, Сан-Мишель. А галереи Уффици, Питти. и академии? Старинные гобелены, книги, алтари. Еще поучительнее все пропитывающий дух предпринимательства, вот с кого брать пример! Но очень уж неспокойные люди эти тосканцы; своей трескучей скороговоркой славят своего графа Рикетти, который нынче под именем Мирабо всем вертит в Париже. Не все ж, говорят, нашим Медичи царить в Ватикане и во Франции. А другие насильно тащат гостей в церковь Сайта Мария дель Фиоре (коль Флоренция – город цветов, так и святая Мария непременно с цветком!), а там (и только там!) только 21 июня в три часа пополудни луч солнца через отверстие в куполе упадет вон на ту медную планку, вделанную в пол. «Жаль, синьор, что вы приехали поздновато, придется повторить через полгода свой визит!»

Нет, эти хитрости устарели вместе с канувшим средневековьем, когда ритмичный ход планет был в диковинку. А вот истинную новинку они проморгали. Речь шла о Пьетрамале, местности «малокаменной», куда Вольту привели легенды о горячей земле, которую Вольта изучил первым (?!), поведав заинтригованному миру о земных огнях и пылающих фонтанах около Цветочного города. Вот как сам ученый через полгода описал происшествие своему брату Серафино, который незадолго до этого получил митру в миланской коллегии Сан-Барнаби и одновременно стал хранителем музея естественной истории в Павийском университете, о чем посчитал нужным сообщить брату Алессандро, с которым обычно не имел никакого общения:

«Проезжал я через Апеннины, направляясь во Флоренцию. Вдруг вижу: земля пылает. Никто не думал, что причиной окажется горный газ, и я этого не знал, полагая вначале, что горит нефть или какие-то природные масла. Однако после осмотра этого места я не нашел даже намека на известные горючие ископаемые, так как на земле не было ни пятен, ни луж, а в воздухе не чувствовалось никакого характерного запаха. К дыркам, извергающим огонь, близко подойти трудно, воздух удушливый, земля сухая и сразу впитывает воду, если спрыснуть. Пламя при этом ослабнет, погаснет, но потом вновь вылетит большим факелом, около которого воздух колышется, соломинки дрожат, а бумажки в руке трепещут.

Собрать газ можно таким образом. Выбираешь место, где земля неплотная, и палкой протыкаешь ямку. Потом льешь туда воду, чтоб ямку заполнить доверху. Когда газ снизу начнет проникать и побулькивать, то к пузырькам подносишь стеклянную банку, собираешь туда газ, а потом проверяешь, есть ли он там, поднося свечу. Вспыхнет, значит, газ попал в банку, и надо точно так же набрать газ повторно, чтоб унести с собой для анализа. Можно собрать много газу, если прорыть канавку и уложить в неё большой сосуд. Кстати, там есть фонтан, вода которого так насыщена газом, что рев стоит, так бурлят струи, из которых газ выходит». (Следует помнить, что вместо слова «газ» употреблялись слова «горючий воздух».)

Приехав домой, Вольта сразу построил лампу на этом горючем газе, который заключался в специальном сосудике, а к лампе еще эвдиометр для определения качества газа, то есть его состава. Кстати, учёный на 167 лет опередил промышленность: только в 1947 году флорентийская фирма построила в Пьетрамале маленькую установку для добычи метана, повесив для туристов мемориальную доску об открытии этого месторождений знаменитым Вольтой.

Не успел Вольта вернуться в Ломбардию, как его снова закружил вихрь неотложных дел. Он снова пишет про микроэлектрометр к Сенебье (3 ноября) и к Ландриани (22 декабря), с удовольствием читает сообщения, что его эвдиометры неплохо продаются, многим приглянулись электрические пистолеты на болотном газе. А в ноябре де Тинан из Страсбурга длинно и взволнованно делится наблюдениями, которые были сделаны с помощью прибора Вольты. Бутылка вроде бы уже полностью разряжена (речь идет о лейденской банке), но если к ней прикоснуться монетой, которую держать рукой в кожаной перчатке, то удается еще 15–20 раз отсасывать электричество из вроде бы пустого сосуда!

Вот оно, наблюдение конденсаторного эффекта! Чуть позднее Вольта повторит опыт де Тинана, разберется в физике процесса, а потом предложит миру замечательный микроэлектрометр с конденсатором. Что же сделал Барбье де Тинан? Он касался заряженной банки монетой, на нее перетекала часть заряда, из земли через ноги в руку натекал заряд другого знака, который по индукции через перчатку подсасывал из байки на монету еще больше электричества, и емкость такой композиции существенно вырастала. Потом заряженная монета отсоединялась и отдавала заряд столу, стене, например. И снова цикл разрядки можно повторять.

А что сделал Вольта по размышлении? Он заменил монету головкой электрометра, а потом касался головки изолированной рукой. С банки на головку прибора натекал повышенный заряд, и соломинки широко раздвигались! Но вместо руки можно приближать к головке прибора любое заземленное проводящее тело, например медную пластинку, обмазанную шеллаком или клеем. Так родился прибор с конденсатором, имеющий рекордную чувствительность.

Тинан не понимал того, что делал. Действия его были неосознанными и ему самому непонятными, он словно играл вольтовым прибором. Вот бы собрать все открытия, которые невзначай совершаются детьми при игре!

Все же неплохо крепко сидеть в своем седле! Иногда Вольте казалось, что его долгими трудами налаживалась невидимая посторонним, но отлично действующая система снабжения, обеспечивающая его сторонними ценностями. Конечно, он платил сторицей, но и к нему будто по десяткам трубочек притекала информация, он ее как бы переваривал, впрыскивая свою порцию.

В голове настойчиво возникал образ паука. Что ж, пусть! Этот неприятный образ лучше держать при себе. Но своей порцией он все же заметно инициировал события в разных концах паутины.

И на службе он нужен. Фирмиан ценит его высоко, ибо Вольта – неплохая приманка для компетентных специалистов. Сильные тянутся к сильным, кто ж поедет в дыру с безликими статистами? Вот-вот с подачи Вольты успешно закончится нехитрая, но полезная комбинация с врачом Галетти: вроде бы удалось сманить сюда из Флоренции известного акушера-гинеколога.

Высокое общество Павии наверняка оценит полезное нововведение, ибо речь идет о здоровье матрон, о появлении на свет их детей и внуков. Сейчас женщин приходится возить в Рим, Милан, Турин, но с негодной практикой пора кончать. Слов нет, как умно и ненавязчиво потрафил граф с подчиненным влиятельному нобилитету.

Незаметно окончился год, близок день рождения. По-привычке подводя итоги, Вольта задумался: как бы заранее отбирать главное из наваливающейся суеты? Впрочем, немыслимо: заранее нельзя было предвидеть поездки в Тоскану, а там проезда мимо горящей земли. Если б он не сделал электрометра с соломинками и не разослал ого описания знакомым, то Тинан не смог бы провести опыта с монетой, пытаясь добиться полной разрядки лейденской банки. Так что якобы ненужное вплетено в единую цепь событий, изменить которую нам вряд ли по силам, а наше дело сводится к извлечению полезного из всего потока, протекающего через сознание, чтоб акцентировать внимание на особо полезном и склонить судьбу и желаемую сторону.

Глава четвертая (1781–1793). ВЕРШИНЫ

Четвертая дюжина лет ушла на светские и личные дела. Способного профессора пригласили в Петербург, но он отказался. В ходе нескольких поездок по Европе Вольта сошелся со многими светилами науки, но, пока он разъезжал, умерли близкие ему люди. Его вводят в академии разных стран, но в то же время из университета изгнали брата, сам Вольта думает об отставке, не ладятся сердечные дела. Он трудится, как мощная научная машина, но заметные результаты приносят лишь начало и конец этого периода: создание электрометра с соломенным указателем и конденсаторным усилителем и новое истолкование опытов Гальвани по «животному электричеству».

Посланница России.

1781 год начался обычными заботами. Львиная доля времени уходила на оснащение кабинета приборами, деловые встречи с Фирмианом, установку оборудовании вместе с безотказным аббатом Ре. Приходилось доказывать, чем хороши парижские машины («элегантны, прекрасные клапаны, хрустальные, словно венецианские, стекла»), какие приборы непременно нужно заказать, где их монтировать, как оплачивать поставки, как вывезти из Генуи аппараты, доставленные из Лондона шведской шхуной «Фреден» («всего три месяца, как заказаны Магеллану, и уже здесь!».

Снова Лорна из Вероны сообщает про свое: публикации будут нечастыми, печатать будем лучших людей, а члены нашей академии и твои коллеги Спалланцани и Фонтана наконец-то одобрили статью о горючем газе, через два месяца будешь держать в руках. Не забыть порекомендовать Фирмиану своего ученика Иосси, сейчас он учит грамматике в Комо. Его Вольта характеризует как хорошего физика.

К весне смонтировали и запустили в ход удивительные машины: двойной планетарий с зубчатыми колесами («получен через Магеллана за 40 гиней;[15]15
  Гинея – английская золотая монета достоинством в 21 шиллинг (в основной британской денежной единице, фунте стерлингов, – 20 шиллингов; монета достоинством в 1 фунт стерлингов называется соверен). Считать на гинеи было признаком аристократического шика.


[Закрыть] с годовым движением планет: ни у кого нет, кроме университета в Турине»), прибор Соссюра по вариациям склонения магнитных стрелок («есть только в Женеве»), папинов котел («через Ландриани, возможно, что такой же имеется в Вене»), новую силовую машину Атвуда. В кабинете появились оптические приборы Гравезанда («по 12 гиней!»), большая зажигательная линза («за 25 гиней, такая только у императрицы российской!»), микроскопы, камеры-обскуры, пинты Архимеда, демонстраторы вращения, удар» и инерции, плотности и угла отражения, свободного падения и отскока, движения шарика по циклоиде и вытекания водяных струй по параболе, а кроме того магниты, эолопилы, весы, рупоры, электрические машины и многое другое.

Все эти сверкающие новинки исправно включались, постукивали и щелкали, удивляя невиданной мудростью поведения. Сравниться с ними могла разве только знаменитая утка механика Вокансона, которая махала крыльями, крякала, наклонялась, вытягивала шею, пила, глотала зернышки и ими же испражнялась. Но ее сделали уже давно (1741) и в Париже, где за три-четыре года до того швейцарцы отец и сын Дрозы исхитрились построить пианиста, художницу с кистью и железного мальчика, пишущего пером. Посетители Вольтова кабинета заодно вспоминали другие диковинки механики – шахматного робота Кемпелена, побеждавшего умелых шахматистов (правда, знаменитый железный игрок был обманом – внутри ого сидел небольшого роста человечек), колесо Орифириуса, вечно крутящееся, и недобрым словом поминали консерватизм парижских академиков, запретивших в 1775 году даже думать о вечных двигателях.

Вольтовы машины Пыли рядом, с их помощью не просто удивляли, а вразумляли и объясняли, «секреты» природы открывались посетителям, а не со стороны поражали их воображение. Вот почему все чаще появлялись делегации и сиятельные посетители. В мае побывала герцогиня Пармская, чтоб взглянуть на опасных конкурентов в гонке к Просвещению. Она сообщила, что Вокансон строит флейтиста (через год старый мастер умрет), а Кемпелен – пишущую машинку, но придется ждать, а потом ехать за границу, в то время как мы сами можем удивлять мир!

И точно, в июне пожаловала русская княгиня Дашкова с эскортом. «Покажите все, конечно лично, это чрезвычайно важно», – паниковал Фирмиан, засыпав депешами. Высокая гостья прибыла с двумя детьми и немалой свитой. Вольта показал свой зал, многие экспонаты в действии, опыты с газами, а после обеда химические реакции, электрофор и пистоль. Потом Спалланцани провел визитеров мимо окаменелостей музея естественной истории, и посещением ботанического сада экскурсия завершилась.

Вольта подробно отчитался, но умолчал о конфиденциальном разговоре, который шел то на французском, то на итальянском, а эта маленькая властная женщина с печальными глазами знала еще немецкий и английский. Всего на год старше, и такой запас знаний! Возможно, что беседа была связана с тайным (позднее ставшим явным) поручением самодержицы Екатерины II, надумавшей поручить своей подруге руководство наукой российской. И действительно, в 1783–1796 годах Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, стояла во главе Петербургской Академии.

«Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую», – сказал в начале своего царствования Петр I. Еще с тех времен началась практика приглашения в Россию иностранных корифеев. Вольта вполне годился на роль «научного варяга», российского академика, но он все же воздержался от согласия. Отчего же?

Из итальянцев в России служили скульпторы, живописцы, музыканты, рестораторы. Вот уж два года как Кваренги, архитектор из Бергамо, отбыл в страну льдов. Кто же не слышал о Камероне, Росси, Растрелли, Фальконе с его «Медным всадником»? Вольта стал бы академиком по физике; там были два сильных электрика, Рихман и Ломоносов, но их жизненные пути давно пресеклись.

О Ломоносове в Италии немного помнили. В недавней поездке во Флоренцию Вольту поразили «камни Сибирии», попавшие в музей уж лет пятнадцать назад. Как раз тогда болонцы избрали Ломоносова в свою академию за удивительные мозаичные работы по докладу секретаря Занотти (Вольта был с ним знаком), и об «итальянском взлете помора» восторженно писалось в «Санкт-Петербургских ведомостях». Но год спустя северный самородок умер, так и не вкусив зарубежной славы.

Запад знал о Ломоносове: про членство в Шведской академии, насмешки над попами, скандалы с академическими немцами, про слухи о ночезрительной трубе. Человек со стороны мог бы даже назвать Вольту «итальянским Ломоносовым», настолько схожи их судьбы. И тот и другой родились в семьях среднего достатка, далеко от столицы, оба они не кончали университетов, но трудами и способностями вошли в число великих ученых XVIII века. Они изучали электричество и химию, слагали стихи, строили приборы, пытались разгадать секреты сонорных сияний, ветров и перемен в погоде.

Покровительствовала Ломоносову партия графа Шувалова, но при Екатерине эти люди отошли на второй план. Однако после поездки графа в Болонью и попутного представления там своего подопечного на академическую премию в дом к больному ученому запросто заехали императрица с Дашковой, поздравляли задушевно и были весьма милы с «русским медведем», прославившимся на Западе!

Самой Дашковой выпала не очень счастливая судьба. Четырех лет девочка потеряла мать, воспитывалась в доме дяди, канцлера Воронцова, который дал ей хорошее образование. В 16 она вышла замуж, а через два года помогла Екатерине избавиться от мужа, дискредитировавшего себя позорным и скандальным отказом от победы России над Пруссией в Семилетней войне!

Отношения княгини Дашковой с Екатериной вскоре осложнились, потому что Дашкова, бесспорно одаренная государственным умом, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого… Сверх того она слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий» (А.И. Герцен). Вот под кем быть Вольте, если б поехать в Петербург!

А сейчас Дашкова путешествовала с сыном и дочерью, чтоб не вспоминать о своем горе (смерти старшего сына), чтоб детей образовать и Европу посмотреть, чтоб принять на свои плечи Российскую Академию. Она «с удовольствием виделась с Дидро», Кондорсе, Байи, Лаландом и Фальконе во Франции, посещала университеты и монастырские архивы в Италии, побывала в Вене, Брюсселе, посетила Англию.

О России Вольта знал по Вольтеру («История Российской империи под Петром Великим», 1759), по нечастым газетным сообщениям, по «Трудам Петербургской Академии», издаваемым на латыни, и, конечно, по Жокуру – академику Берлина, Лондона, Бордо и Стокгольма, написавшему в 1765 году соответствующую статью в «Энциклопедию». Из псевдоученой стряпни академика-борзописца явствовало, что страна эта велика и неграмотна, даже к христианской религии и тем самым к культуре приобщена совсем недавно. Черпая свое «вдохновенно» с потолка, Жокур сообщал далее, что хоровое пение в храмах у этих варваров введено относительно поздно. Путая подлинные и мнимые известия о далекой стране, Жокур живописал далее: доход от торговли с Китаем шел «на булавки» императрице, питались-де русские плохо (огурцами и вареными арбузами), русскому солдату платили треть от жалованья немецкого или французского, урожаи там плохие, сообщал далее Жокур, там царят снега и льды. Единственное же благо то, что озера и леса России обильны рыбой и зверем. Если даже десятая часть жуткой картины Жокура была норма, то Вольте не хотелось ехать и чудовищные российские края: климат холодный, опасные беспорядки во внутренних и внешних делах, фактическая изоляция от ученых Запада из-за географической удаленности. Уж не молод, здоровье оставляет желать лучшего, так что на далекий северо-восток лучше не ехать. И Вольта поехал в другую сторону, на северо-запад, к французам, голландцам и швейцарцам. И не на много лет, а всего на четыре месяца.

«О, que je suis content!».[16]16
  О, как я доволен! (франц.).


[Закрыть]

На следующий день после визита Дашковой Вольта снова получил послание от женевского библиотекаря Сенебье. Тот с жаром вспоминал про вольтово северное сияние («Падре Хелл полагает, что оно должно двигать магнитной стрелкой. Здорово, если Вы поставите такой опыт!»), хвалил микроэлектрометр («замечательная идея!»), разглагольствовал о металлах («их можно растворять в кислотах, а потом выделять обратно из растворов»), о волосяном гигрометре Соссюра и прожектах Делюка, возбужденного какими-то роговыми пластинками или чешуйками, которыми можно бы заменить волос. Вольта ответил. Странное дело, надо ли так разбрасываться мыслями сразу обо всем? Быть может, мозг должен разогреваться, как мышцы при разминке?

Фирмиана взволновал ноток высоких гостей. Он всегда рьяно выполнял указы относительно максимального благоприятствования просвещению, но столь могучие визиты? Не ожидал, кто б мог подумать! Не мешкая, удваиваем затраты на курс экспериментальной физики! Ускорьте ввод в строй анатомички Галетти! Следует то обновить, это прикупить: срочно собирайтесь за приборами в Лондон и Париж, возьмите помощника, передайте курс другому, ведь поездка рассчитана на четыре месяца!

Вольта не настаивал на такой поездке, но если уж повезло… Он в два счета представил справку о состоянии дел с Галетти, получил у банкиров деньги (не шутка, 500 цехинов), обзавелся адресами агентов, рекомендациями к влиятельным персонам, заграничным паспортом. Теперь два слова Фирмиану («весьма полезная командировка, у меня много идей насчет опытных демонстраций в дороге, некоторые опыты чудо как хороши!»). 16 сентября, уже выехав из дому, проездом через Турин послал в Женеву просьбу к Сенебье: «Желательно встретиться с Соссюром, буду у вас день или два, хорошо бы моим сиятельным попутчикам, едущим следом, посетить Вашу библиотеку и научные кабинеты».

Вояж начался. Ох, и долгим же он оказался! В университете Турина посетил кабинеты физики («нам бы такие!»). Потом Моншени, Савойя, Шамбери. В Лионе очень хорошее книгохранилище, внушительна коллегия иезуитов. В женевской библиотеке царит Сенебье. И обо всем подробнейшим образом написано Фирмиану и брату, одному сдержанно, другому раскованно: о людях, коллекциях минералов, размещении приборов, кто что сказал и как все хорошо. А Фирмиан благодарил, советовал не забывать рекомендательных писем. Перед Луиджи можно расстегнуться: «Я и Париж? Тот самый Париж, который у всех на устах, есть главная цель поездки! Но как не дешева почта: за письмо 24 французских сольди!» Теперь подробно о маршруте, куда сколько миль, какие дома и как расположены.

Вот пролетели Лозанну, Берн, Солетту, Базель, Страсбург, Кардсруэ, Мангейм, Вормс, Майнц, Кобленц, Воин. Во дворце князя в Баден-Бадене «невиданная роскошь: турецкий сераль, горячие ванны, модные лабиринты, золото соборов, бронза монументов, белый мрамор статуй. И так везде. Вот это поездки! Что будет дальше, умопомрачительно!». Наконец Брюссель: «17 ноября рано утром с первым дилижансом проехали три города, один крохотный и грязный, второй соперничает с первым, а третий точно соответствует провинции, где находится, – австрийскому Брабанту». Чудо какие места, кружева, непревзойденное сукно, лен, цикорий, породистые животные. Кстати, Брабант перешел от Испании к Австрии по Утрехтскому миру 1713 года. И Ломбардия тоже. Чуть ли не к братьям-ровесникам попал. А люди – неизвестно кто лучше, фламандцы или валлоны.[17]17
  Население Брабанта (теперешней Бельгии) составляют два народа – фламандцы, говорящие на особом языке германской группы, и валлоны, говорящие по-французски.


[Закрыть]

В письмах подробно каждый шаг, каждое действие. «В Брюсселе обосновался аббат Рейналь, – сообщает Вольта брату, – тот самый автор нашумевшей книги про Европу и колонии. С ним даже хотели познакомиться короли Пруссии и Испании, но он уклонился». Да, Гильом Рейналь был непрост: как и Вольта, он вышел из среды бедного духовенства и успел накопить немало впечатлений, отслуживая за восемь су вместо других аббатов мессы. Он успел выпустить три компилятивных книги о судьбах принцев Оранского дома, давших наместников в Нидерланды, об английском парламенте и о разводе Генриха VIII и Екатерины Арагонской. Любопытный щелкопер, но за прелюдией прозвучали серьезные заявки.

Главной книгой эрудита Рейнали стала «Философская и политическая история колоний и торговли европейцев в обеих Индиях», сначала в четырех, а в 1780 году – в 12 томах. Здесь уже аббат не потрафлял публике, а изливался всерьез. Пользуясь дружбой с Гельвецием, Гольбахом и Дидро, Рейналь собрал немало данных и осмыслил роль открытия Америки и колонизации Индии, а также значение работорговли для развития Старого Света. Своим громоздким исследованием аббат угодил сразу двум полюсным кланам: людям государственным, получившим редкий шанс задним числом оцепить ход экономической истории, и либералам, которые упивались критикой работорговли и призывами к просвещению. Торговля и мануфактуры – вот что, по Рейналю, превращало рабов в подданных. Но никогда не перестанут враждовать работодатели и продавцы своего труда, ибо интересы их противоположны, вещал плодовитый Рейналь, наспех выдавая массу спекулятивных суждений и оставляя другим разбираться в подлинном смысле изложенных им истин.

Но экономико-философские книги были не по Вольте, призванном для конкретных дел, а не отвлеченных умозрений. Наскочив на бывшую у всех на устах книгу и отдав тем дань моде, он, настроенный радужно-восторженно-умильно, ринулся в семейные глубины. «А почему ты не пишешь? – обращается Вольта к брату. – Не случилось ли чего дома? Уж два месяца я о вас ничего не знаю, напиши мне в Лондон до востребования, я скоро буду там».

Но нет, в Англию Вольта попадет не так скоро. 22 ноября выехал он из Брюсселя в Роттердам: «Переезд короткий, коротким будет и мой рассказ о нем. Лошади в восемь ног несли нас по лучшей в мире дороге, по сторонам обсаженной роскошными деревьями». Все радовало счастливчика: аккуратные городки, башни («выше которых лишь облака»), картины лучших живописцев фламандской школы; каналы с барками; спокойное безопасное море, отделяющее Остенде от Англии.