Текст книги "1812 год. Пожар Москвы"

Автор книги: Владимир Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Имелось также от 19 до 21 комиссарских помощника (среди которых встречается даже один вольноотпущенный и один дворовый человек) и 4 или 5 переводчиков.

Социальный и национальный состав этих органов был в своё время проанализирован В.Я. Улановым [369]369
  Уланов В.Я. Указ. соч. С. 128.


[Закрыть], который исходил из числа 87 лиц, принимавших участие в управлении. Получалось, что в муниципалитете и полиции было более 20 иностранных подданных, 15 чиновников разных рангов, 15 купцов и детей купеческих, 4 военных в отставке, 4 учёных (1 профессор, 1 магистр и 2 учителя), 2 дворовых человека и 1 вольноотпущенный.

Знаками отличия членов муниципалитета должна была стать красная лента через правое плечо и красная лента на левом рукаве. Городской голова, кроме того, должен был носить и белый пояс. Однако, как отмечалось в провозглашении Лессепса от 1 октября, «вне отправлений своей службы» члены муниципалитета должны были только «носить перевязь на левой руке из красной ленты» [370]370
  ОР РНБ. Ф. 859. К. 6. № 6. Л. 99об.; ОПИ ГИМ. Ф. 160. Ед. хр. 287. Л. 127.


[Закрыть]. Частные приставы должны были получить «белые через руку ленты». Но, как понимаем, реально вариации были различные. Так, как только Лессепс склонил Кольчугина к участию в работе муниципалитета, ему сразу «перевязали на левую руку алую ленточку». О красной ленте через плечо он не упоминает. И наоборот, Бестужев-Рюмин ленту на руке не носил, так как «не мог достать (?! – В.З.), а когда выходил со двора», то «имел на себе под шинелью перевязь красную по камзолу (фрака не было)». Эту перевязь он «сделал из ленты ордена Св. Александра Невского, доставшейся по наследству от деда и служившую по рождении мне в пеленах свивальником» [371]371
  Бестужев-Рюмин АД. Краткое описание происшествиям… С. 375; Кольчугин Г.Н. Указ. соч. С. 49; Волконский П.А. Указ. соч. С. 357.


[Закрыть]. По словам Бестужева-Рюмина, «французы высказывали большое уважение к сему знаку» и он смог благодаря этому «человек пять на улице защитить от грабежа». Любопытно, что российские власти в дальнейшем нередко расценивали шарфы через плечо и ленты на рукавах как знаки французских орденов, которыми члены муниципалитета и полиции были пожалованы! [372]372
  Histoire de la destruction de Moscou. P. 178 (158), 201(181). Книга имеет дефект нумерации страниц.


[Закрыть]

Наконец, на воротах домов муниципалов крепился «билет», дабы защитить их жилища от разграбления и легко найти их, либо французской администрации, либо москвичам. В частности, у Бестужева-Рюмина была на воротах прибита надпись: «Logement d’adjoint au maitre de la ville» («Резиденция помощника городского мэра»).

Обстоятельства, при которых российские подданные, купцы и чиновники оказались в составе органов управления оккупированной Москвой, а затем вынуждены были «служить», примечательны. В большинстве случаев (но, конечно, далеко не во всех) эти обстоятельства не оставляли людям иного выбора, и эти люди пытались либо максимально ограничить своё участие в деятельности муниципалитета и полиции, либо же, несмотря на явную опасность быть в дальнейшем обвиненными в измене, стремились сохранить верность человеческому и гражданскому долгу. Обратимся к нескольким примерам.

Пётр Иванович Находкин, вскоре после перенесённых испытаний, в 1818 г., умерший, купец 1-й гильдии, был вынужден под угрозами принять должность городского головы (его сын, Павел Петрович, станет членом городского правления). Московский француз эмигрант д’Изарн, не замешанный в деятельности созданных французами органов, так описал поступок Петра Находкина, «очень храброго человека», при утверждении его в должности. Он явился «со всем муниципалитетом» к Лессепсу и «очень неожиданно» сказал: «Ваше превосходительство! Прежде всего я, как благородный человек, должен сказать вам, что не намерен делать ничего, противного моей вере и моему государю». Несколько удивленный Лессепс поспешил заверить, что «единственною их обязанностью будет смотреть за благосостоянием города» [373]373
  Изарн Ф., де’ Указ. соч. Ст. 1426; Воспоминания о России Армана Домерга // Исторический вестник. 1881. № 8. С. 883.


[Закрыть]. Когда, после оставления французами Москвы, передовые части русских войск начали входить в город, П.И. Находкин встретил майора Гельмана, командира Московской драгунской команды, который в те дни представлял возвращавшуюся городскую власть, в доме, где располагался муниципалитет, и «в присутствии своих товарищей» сдал все бумаги. При этом он заявил Гельману, «что хотя от Лессепса было ему приказано внушать жителям Москвы и окрестностей доверие к новому правительству прокламациями от городского правления, но он предложил это сделать самому Лессепсу» [374]374
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 37об.


[Закрыть].

Григорий Никитич Кольчугин, член городского правления, ответственный за надзор за богослужением и оказание помощи бедным. Он был сыном черниговского крестьянина, который вёл книжную торговлю вместе с Н.И. Новиковым. Сам Григорий Никитич воспитывался вместе с детьми сенатора Обрескова, знал несколько языков, был близок к «московским мистикам», которые были подвергнуты гонениям со стороны Ростопчина. К 1812 г. он был купцом 2-й гильдии и занимал должность гоф-маклера в Коммерческом банке. Обремененный большим семейством (в 1812 г. у него было 8 детей), он оказался в трудном положении. Позднее в своей оправдательной записке он вполне убедительно (и это подтверждается другими материалами) объяснил обстоятельства, заставившие его остаться в Москве. Во-первых, сыграли свою роль «уверения начальства через печатные афиши», что Москва не будет сдана. Во-вторых, паспорта на выезд было разрешено выдавать только жёнам и детям. В-третьих, его держала в городе болезнь отца. В-четвертых, у него самого (а также и его отца) было много в наличии казенного товара (на 50 тыс. руб.), а на руках, как у гоф-маклера, находились документы на очень значительные суммы. Наконец, в-пятых, Кольчугин располагал значительным собственным движимым и недвижимым имуществом, которое невозможно было эвакуировать [375]375
  Кольчугин Г.Н. Указ. соч. С. 46.


[Закрыть]. Как справедливо пишет Кольчугин, московское начальство и полиция фактически бросили москвичей «на произвол судьбы», выбыв из города сами. Все усилия Кольчугина с началом оккупации и пожаров оказались направлены на то, чтобы сберечь имущество от огня и разграбления (дом Кольчугина был на Покровке, близ дома кн. Трубецкого), для чего он и попросил у французских офицеров, которые стояли постоем, защиты. Затем, в один из дней некий француз, направленный Лессепсом, в сопровождении двух солдат проводил Кольчугина к московскому интенданту, который заявил, что Григорий Никитич «избран в муниципалитет». Кольчугин слёзно начал упрашивать избавить его от этого, ссылаясь на престарелых родителей и многочисленное семейство. В ответ на тирады русского купца Лессепс ответил просто: «Что ли вы много разговорились? Разве хотите, чтоб я об вас, как об упрямце, донёс моему императору, который в пример другим прикажет вас расстрелять?» [376]376
  Там же. С.49.


[Закрыть]Выбирать не приходилось.

Иван Кульман, надворный советник, старший штаб-лекарь Московской управы благочиния, ставший членом городского правления и осуществлявший надзор за богослужением и больницами. О его судьбе поведала фрейлина М.А. Волкова в одном из писем В.И. Ланской. «Не будучи извещен полицией о сдаче Москвы, он остался в городе. В первые же три дня по вступлении французов его ограбили, сожгли его дом – словом он всего лишился. В лохмотьях, питаясь тем, что французы выбрасывали на улицу, в отчаянии он просил принять его в лекаря в один из наполеоновских госпиталей» [377]377
  М.А.Волкова – В.И.Ланской 18 ноября (ст. ст.)1812 г. // Наполеон в России… С. 72.


[Закрыть]. Волкова отзывалась о нём исключительно как о честном и бескорыстном старике. Сам он так описал своё назначение: «Когда всё горело и ни откуда защиты не было, я стал искать какой бы то ни было службы во французской армии… Не прошло двух дней как я был вызван к начальнику города Москвы – он мне повязал алую ленту на левую руку и сказал: “Господин Кульман назначен членом муниципального совета городской коммуны Москвы, следовательно советником”» [378]378
  Цит. по: Бахрушин С.В. Указ. соч. С. 30–31.


[Закрыть].

История донесла до нас обстоятельства жизни французского эмигранта, отставного офицера русской службы д’Оррера (d’Horrer). После тяжких мытарств первых дней оккупации семейство д’Орреров нашло приют в доме, где остановился генерал А.Б.Ж. ван Дедем ван де Гельдер [379]379
  О судьбе этого семейства упоминает д’Изарн (Изарн Ф., де’ Указ. соч. Ст. 1422). Известен также отрывок из воспоминаний племянницы д’Оррера, дочери врача Ж. Караса, которой в 1812 г. было 8 лет (РА. 1869. XII. Ст. 2021–2023). А. Гадаруэль (отец Ладраг) предлагает двух кандидатов на роль того д’Оррера, о котором идёт речь. Один из них – Филипп-Ксавьер д’Оррер, шевалье ордена Св. Людовика, родился в Страсбурге и умер в Москве 31 октября 1828 г. в возрасте 84 лет. Другой – Жозеф д’Оррер, отставной поручик русской службы, также родившийся в Страсбурге. О том, что речь может идти скорее всего о первом, говорит то, что дочь именно Ф.-К. д’Оррера, Мари-Элеонор-Флорентина, вышла замуж за доктора медицины Жозефа Караса (Карраса) ([Ysarn de Villefort F.J.D.’] Op. cit. P. 174. Notes. P. 67).


[Закрыть]. После нескольких дней пребывания в этом доме генерал спросил: «Виделись ли вы с Лористоном, Лессепсом или маршалом Мортье?» На отрицательный ответ д’Оррера генерал заметил, что таким образом действий он, д’Оррер, бросает на себя подозрение. д’Оррер отвечал: «Я принял русское подданство, присягал русскому императору, а потому не могу считать себя французом». «Это внушит ещё большее подозрение», – возразил ему ван Дедем и на следующее утро отправил д’Оррера с письмом к министру-государственному секретарю графу П.А.Н.Б. Дарю. «Если не исполните этого поручения, то пеняйте сами на себя», – заявил генерал. Дарю, вначале приняв д’Оррера очень ласково, вскоре начал его запугивать, подчеркивая, что тот, как и вся его семья, эмигранты, и что «французские законы против них». «Подите и подумайте», – сказал Дарю на прощание [380]380
  Попов А.Н. Французы в Москве. С. 119. А.Н. Попов использовал неизданные записки д’Оррера, местонахождение оригинала которых нам установить не удалось. Генерал ван Дедем ван де Гельдер в своих воспоминаниях утверждает, что именно мнение д’Оррера о том, будто «мир не зависит от императора Александра, но от армии», повлияло на отправку Наполеоном в начале октября к М.И. Кутузову генерала Ж.А.Б.Л. Лористона. Однако, как сетует Дедем, письмо, которое вёз Лористон, было адресовано не Кутузову, но императору Александру. Через 2 года Дедем и д’Оррер встретились в Париже, и когда разговор зашёл о миссии Лористона, д’Оррер заявил, что Кутузов после взятия Москвы уже и не мог пойти на мир; но если бы Наполеон предложил мир «после битвы при Москве, он бы согласился, дабы спасти священный город» (Dedem de Gelder. Op. cit. P. 262–263).


[Закрыть]. д’Орреру всё-таки удалось избежать участия в муниципалитете и полиции. Мы не обнаружили его имени ни в одном из списков чинов этих органов.

Наряду с теми членами муниципалитета и теми чинами полиции, поведение которых оказалось, по нашему убеждению, безупречным, существовала и особая категория тех, чья деятельность не может не вызывать вопросов и сегодня. Таких людей оказывается немало.

Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин, надворный советник, служивший в Вотчинном департаменте, стал товарищем городского головы. Он остался в Москве с целью сохранения архива Вотчинного департамента, находившегося на третьем этаже Сенатского здания в Кремле, и который не был своевременно вывезен из города. 15 сентября по своей инициативе Бестужев-Рюмин обратился к Наполеону с просьбой о сохранении архива. Как явствует из материалов следствия, французский император Бестужева-Рюмина не принял, а «спросил его через секретаря Марета: кто он таков?» [381]381
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 40-40°6.


[Закрыть]Тем не менее, Наполеон приказал принять меры к сохранности архива. Однако после выезда Наполеона из Кремля в Петровский замок, Бестужеву-Рюмину было приказано Кремль покинуть. При этом Бестужев был сам ограблен. Обремененный семейством (жена, 12-летний сын и младенец 7 недель), он вынужден был скитаться по горящей Москве без пристанища и пищи. 18 сентября на Тверской улице Бестужев встретил кортеж Наполеона и обратился с просьбой о помощи. Император отдал распоряжение секретарю-переводчику Лелорнь д’Идевилю оказать помощь. Бестужева разместили в доме кн. Одоевского близ Покровского монастыря под покровительством подполковника фон Зейдена Нивельта. 28 сентября Бестужеву было приказано явиться к генералу Мийо, который, в свою очередь, вручил «записку явиться к Мортье». Мортье «был очень ласков», выразил сожаление о том, что Бестужеву пришлось испытать столько страданий, а затем предложил одежду и деньги. Бестужев от денег, как он уверял после, решительно отказался. После этого маршал заявил, что в Москве учреждается «отеческое градское правление (Municipalite Paternelle), в котором, по собственной воле его императора» должен присутствовать и Бестужев. Алексей Дмитриевич стал отказываться. Мортье настаивал, убеждая, что этот орган учреждается «не в пользу французов», а с целью защиты «несчастных соотечественников от грабежа, насилия и обид». В подтверждение своих слов Мортье показал «инструкцию к учреждению муниципалитета», где действительно так и говорилось о его целях. Бестужев согласился [382]382
  Бестужев-Рюмин АД. Краткое описание происшествиям… С. 371–375.


[Закрыть].

Следственная комиссия пришла к выводу, что «во время исправления им сей должности, действовал он, как видно из дела, наравне с другими членами муниципалитета и особенных услуг его неприятелю по исследованию не обнаружилось; но он навлек на себя крайнее подозрение тем, что по изгнании уже неприятеля из Москвы, не только не явился с прочими к вошедшему в оную российскому генералу Иловайскому 4-му, но 12 октября (ст. ст. – В.З.) и совсем выехал из сей столицы в деревни братьев своих и гр. Бобринского; в Москву же не прежде возвратился как 22 ноября (ст. ст. – В.З.) и то потому только, что узнал из газет о донесении генерал– майора Иловайского Его и.в. о том, что он Бестужев Рюмин скрылся…» Как видно, в ответ на эти обвинения Бестужев-Рюмин стал говорить, что был вынужден покинуть Москву в связи «с ограблением и наготой». Однако следствие, проверив эти слова и убедившись, что это было далеко не так (Бестужев прибыл из Москвы в деревню с обширным скарбом), стало сомневаться и в его показаниях на предмет контактов с оккупационными властями. В конечном итоге, хотя с Бестужева и были сняты обвинения в измене, но (как полагаем, в виде наказания за дачу ложных показаний) на него была возложена обязанность возместить сумму в 8 тыс. 221 р. 91 коп. за утраченное казенное имущество [383]383
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 40-.42об.


[Закрыть].

Ещё большие сомнения вызвали у комиссии обстоятельства деятельности Христиана Штельцера, надворного советника, профессора Московского университета, ставшего членом городского правления. Версия самого Штельцера, доступная нам благодаря его письму к министру народного просвещения А.К. Разумовскому и письму к ректору Московского университета А.И. Гейму [384]384
  Васильчиков А.А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т.2.С. 447–448; Андреев А.Ю. Указ. соч. С. 44–53.


[Закрыть], во время следствия оспаривалась как ректором, попечителем университета Т.С. Голенищевым-Кутузовым, так и другими коллегами. Повидимому, отношения Штельцера с начальством и коллегами по службе и ранее были неровными, а его попытки оправдаться перед Следственной комиссией, прибегнув к полуправде, еще более возбудили подозрения и неприязнь к его особе [385]385
  См.: ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 44–45; Киселев Н. Указ. соч. Ст. 890–891.


[Закрыть]. Имея в виду эти обстоятельства, попытаемся все же понять, как этот человек попал в муниципалитет.

Как ни странно, но ремарки о скромной особе Штельцера оказалось в воспоминаниях, по крайней мере, двух чинов Великой армии. Во-первых, 14 сентября он, сытно накормив шестерых баварских солдат, пообщался с Альбрехтом Муральтом, обер-лейтенантом баварского 5-го шеволежерского полка. Во время беседы с офицером Штельцер убедительно говорил о предстоящем поражении французов [386]386
  Muralt A. Op. cit. S. 70–71. Об этой встрече пишет и А.Ю. Андреев (С. 44–45), ссылаясь на другое издание воспоминаний Мюральта.


[Закрыть]. Тем же вечером Штельцер разговаривал с Дарю и Дюма, которые посетили здание Московского университета. Воспоминания Дюма, в которых говорится об этом событии, убеждают в том, что Штельцер был обеспокоен почти исключительно сохранностью имущества университета [387]387
  Dumas М. Op. cit. Р. 443.


[Закрыть]. По-видимому, 28 сентября гофмаршал императорского двора Ж.К.М. Дюрок вызвал Штельцера к себе. «После многочисленных любезностей, – писал профессор ректору Гейму, – он (Дюрок. – В.З.) предложил мне, от имени императора, должность начальника юстиции в Москве, с обещанием впоследствии назначить меня в его немецкие провинции. Я решительно отказался от этого, поскольку, как я сказал, будучи должностным лицом моего императора, без выхода в отставку не могу поступить на чужую службу. Как мне показалось, это было воспринято хорошо, по крайней мере, меня отпустили весьма дружелюбно. Два дня спустя генерал-интендант граф Дюма сказал мне: император полагает, что мне следует, по крайней мере, войти в муниципалитет, поскольку иначе с господами нельзя. Это были его собственные слова. Он сказал при этом, что, в противном случае, Его Величество предпримет неприятные для меня меры, потому что теперь у меня уже нет никаких оправданий. То же самое, только несколько более грубо, сказал мне в тот же день городской интендант Лессепс, подлый и жалкий человек [388]388
  Судя по ремаркам многих современников событий и жизни самого Лессепса, его вряд ли справедливо было бы назвать «подлым и жалким», как это сделал Штельцер.


[Закрыть]. Но когда меня пригласил сам муниципалитет, то у меня не было больше сомнений, ведь я определенно служил городу, а не врагу, и благодаря мужеству и решительности мог сделать много добра. Я взял на себя заботу об общественном спокойствии и безопасности и нёс бремя не на заседаниях (Штельцером оказались подписаны протоколы четырех заседаний муниципалитета. – В.З.) или иных предприятиях, а только бегал по улицам туда и обратно, спас больше сотни человек от грабежа и насилия» [389]389
  Андреев А.Ю. Указ. соч. С. 51–52. По-видимому, именно о Штельцере, который защищал собственность университета и приютил многих несчастных, но и сам был ограблен, писал упоминавшийся выше московский немец А.В. Нордгоф (Histoire de la destruction de Moscou. P. 103, 120–122).


[Закрыть]. В целом, у Следственной комиссии не нашлось достаточных оснований опровергнуть эти слова Штельцера.

Красные ворота (Вид Красных ворот и Запасного дворца).Худ. Ф.Я. Алексеев и ученики. 1800-е гг.

Однако Штельцеру ставился в упрек факт благосклонности к нему маршала М. Нея, который однажды даже выделил для безопасности профессора, его семьи и скарба солидный эскорт в 15 рядовых при одном офицере. Эти обстоятельства сам Штельцер описывал так. В самый канун вступления войск Наполеона в Москву Штельцер сумел вывезти жену и, видимо, двух дочерей в Горенки, имение графа А.К. Разумовского, который покровительствовал московской профессуре. Вскоре в этом селе стало небезопасно оставаться, и жена с дочерьми перебрались в Богородск. Но в ночь с 4 на 5 октября туда неожиданно вошли войска маршала Нея. Благодаря мужеству и самообладанию жены Штельцера Ней проявил великодушие, вызвав профессора в Богородск и оказав помощь в возвращении семьи в Москву (по пути в Москву семья Штельцера на два дня задержалась в Горенках). По-видимому, действительно, у Штельцера не оставалось выбора: пытаясь спасти университетское и свое собственное имущество, а также обеспечить безопасность семьи, он должен был целиком положиться на покровительство оккупантов. И всё же… Во время следствия Штельцер не смог избегнуть искушения исказить некоторые факты, связанные с, якобы, невозможностью выезда из Москвы, вследствие чего ему в конечном итоге пришлось покинуть Россию.

Не состояли в муниципалитете или в полиции, но были привлечены к следствию по подозрению в сотрудничестве с оккупантами коллежский асессор Ф.И. Корбелецкий, отставной действительный статский советник П.И. Загряжский, надворный советник Г.Ф. Вишневский. Все трое в дальнейшем были признаны невиновными. В отношении Вишневского комиссия исходила из того, что он был ложно оговорен подследственными Бестужевым-Рюминым и Щербачевым (о последнем речь пойдет дальше). Так, Щербачев утверждал, что видел Вишневского в день вступления неприятельских войск в Москву у Дорогомиловской заставы, где он был в числе пришедших встречать Наполеона, а позже – у Наполеона в Кремле. Однако 15 человек, находившихся в Запасном дворце, показали, что в тот день, 14-го сентября, Вишневский никуда из дворца не отлучался (По другим данным получается, что опросили 56 человек [390]390
  К. Модерах– П.А.Ивашкину. 21 января 1813 г. // ЦИАМ. Ф. 46. Оп.8. Д. 379. Л. 84.


[Закрыть]или даже 500 [391]391
  Там же. Л. 92–93; Бумаги, относящиеся… Ч. 2. С. 17–18


[Закрыть], что вообще почти невероятно). Что касается Бестужева-Рюмина, то он заявил, что Вишневский «делал ему выговоры за неприятие должности члена в муниципалитете и объявлял при том о кончине Его императорского величества», а также, что Лессепс одно время даже поручал Вишневскому руководство муниципалитетом. Однако и на этот раз опрошенные комиссией члены муниципалитета (нам не известно, кто именно был опрошен) «объявили, что Вишневский никогда в муниципалитет не был приводим и никаких советов не давал». Сам же Вишневский признался в том, что «являлся часто к французским начальникам для испрашивания разных пособий оставшимся в Запасном дворце жителям», «и что по требованию Лессепса отрядил некоторых из живших с ним во дворце чиновников для закупки жителям хлеба». Комиссия не только не нашла чего-либо предосудительного в действиях Вишневского, но и особо отметила его заслуги в сохранении Запасного дворца и всего имущества, в нем находившегося, спасение им жизни 5 приходским священникам «с причтом и с церковной утварью», а также «сохранение им жизни и имущества до 500 разных людей, выпросивших у него там (в Запасном дворце. – В.З.) убежище» [392]392
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 49об.-50. Любопытны строки письма Ф.В. Ростопчина Александру I от 17 марта (ст. ст.)1813 г.: «Вишневский ярый якобинец, тем более опасный, что он имеет большие средства. Его образ мыслей, который он громко высказывал, закрыл перед ним двери многих домов, в которых он раньше был принят. Он пытался даже убедить некоторых из дворян остаться здесь в то время, когда все спешили оставить город при приближении неприятеля, уверяя их, что это послужит им в пользу» (Наполеон в России… С. 97–98).


[Закрыть].

Однако помимо утверждений (которые были признаны оговорами) Щербачёва и Бестужева-Рюмина, было ещё свидетельство И.Г. Познякова, откровенного изменника и грабителя имущества москвичей. Последний утверждал, что Вишневский приезжал к нему вместе с Лессепсом [393]393
  Бумаги, относящиеся…Ч.2. С. 10.


[Закрыть]. Тем не менее, комиссия это утверждение оставила без всякого внимания. Даже если предположить, что кто-то из троих подследственных всё же оговорил Вишневского, вряд ли это могли сделать все трое. Комиссия по не совсем понятным причинам все обстоятельства истолковала исключительно в его пользу.

Фёдор Иванович Корбелецкий был одним из тех коллаборационистов (наряду, скажем, с Бестужевым-Рюминым и Кольчугиным), кто оставил оправдательные воспоминания. Они были изданы ещё в 1813 г., когда их автор находился в заключении под следствием! Будучи в чине коллежского асессора и служа в департаменте государственных имуществ помощником столоначальника, Корбелецкий, как он утверждал, попал в плен на Верейской дороге недалеко от станции Горок, затем привезен в Москву с тем, чтобы использовать его услуги «для разъезда при Наполеоне». На следствии он показал, что никаких услуг неприятелю не оказал, а на «вопросы, делаемые ему от секретаря и адъютанта Наполеона» «старался наклонять в пользу России; о важнейших же обстоятельствах отзывался незнанием» [394]394
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. А. 50-50об.


[Закрыть]. В конечном итоге Корбелецкий был оправдан, освобожден и даже восстановлен в должности. Однако обращает на себя внимание, что, во-первых, Следственная комиссия, судя по сохранившимся материалам, фактически ограничилась только показаниями самого Корбелецкого, который, судя по всему, прибег к помощи неких влиятельных покровителей (в противном случае, каким образом можно объяснить факт издания в С.-Петербурге его оправдательных воспоминаний в самый разгар следствия?!), а, во-вторых, законные вопросы вызывают и некоторые обстоятельства его задержания русскими войсками (так, не совсем ясно, зачем Корбелецкий непременно хотел прихватить с собой французские прокламации, когда любому было очевидно, что в случае выхода к русским войскам такого рода бумаги стали бы свидетельствовать не в его пользу).

Наконец, перейдем к личности Загряжского, о котором по Москве ходили слухи, что он «пожалован дюком и кавалером Почетного легиона» и несколько раз сопровождал Наполеона в его поездках по городу [395]395
  Histoire de la destruction de Moscou. P. 141. Обращаем внимание на интересный очерк о Корбелецком: Ляпишев Г.В., Аленина З.Н. Ф.И. Корбелецкий и его «Краткое повествование…» – история создания и использования / / Эпоха наполеоновских войн. Люди, события, идеи. Материалы XI международной научной конференции. Москва, 24 апреля 2008 г. М., 2008. С. 72–81. Авторы полагают, что помощь в публикации воспоминаний подследственного оказал министр финансов Д.А. Гурьев.


[Закрыть]. Однако Следственная комиссия эти слухи проверять не стала. Она констатировала, что Загряжский «лишился от пожара и разграбления двух своих домов», а затем отыскал квартировавшего в доме кн. Голицына бывшего ранее послом в России Коленкура, с которым был знаком. Загряжский просил Коленкура исходатайствовать для него билет для выезда из Москвы, но, быв задержан, остался в доме Голицына. Жившие в том же доме генерал-майор К. К. Торкель и купец Баканин показания Загряжского подтвердили. Комиссия приняла во внимание также сведения, предоставленные приставом Серпуховской части о том, что Загряжский «давал в своем доме пристанище и пособие многим разорившимся людям» [396]396
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 47об.-48.


[Закрыть]. Загряжский был оправдан.

Однако, как убедительно писал князь А.А. Шаховской, офицер Тверского ополчения, одним из первых вступивший в оставленную французами Москву, «отставной шталмейстер Загряжский никого не умилил. Хотя он и не был, как разнёсся слух, в наполеоновой службе, но по прежней будто дружбе с Коленкуром в добром здоровье оставался под его покровительством в чужой Москве, для сохранения своего имущества, а может быть, и для приобретения к нему в случае им одним из русских желанного мира…» [397]397
  Шаховской А.А. Первые дни в сожжённой Москве / / Наполеон в России. С. 269.


[Закрыть]

С Загряжским был, по-видимому, тесно связан член городского правления при французах надворный советник А.Я. Конюхов. Он служил в обер-егермейстерском ведомстве и, приехав за две недели до вступления французов в Москву, остановился в доме Загряжского. Следственная комиссия не стала вдаваться в подробности его действий как члена муниципалитета, ограничившись тем, что проверила объяснения Конюхова по поводу болезни его жены, из-за чего тот, как он уверял, и не выехал из Москвы [398]398
  ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8. Д. 563. Л.51.


[Закрыть].

Не до конца, на наш взгляд, проясняют сохранившиеся документы поведение титулярного советника Ивана Поспелова. Незадолго до вступления в Москву французов, он «был взят от должности» и посажен во Временную тюрьму следственным приставом Г.Я. Яковлевым по приказанию Ростопчина. Но производства по его делу не было открыто и даже в списках заключенных во Временную тюрьму он не значился! По его словам, он был «за три часа до вступления французов из тюрьмы выпущен». Затем Поспелов, как он утверждал, «по принуждению», был назначен французами помощником комиссара полиции, но «должности не исправлял». Комиссия признала его невиновным, и в ноябре 1814 г. он был освобожден [399]399
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 63.


[Закрыть]. Никаких ясных свидетельств, дающих представление о том, по какой причине Ростопчин отдал приказ о его аресте накануне французского вступления в Москву и почему впоследствии о его прежнем «деле» больше никто не поднимал вопроса (ни Ростопчин, ни Яковлев) нами не найдено [400]400
  30 октября (ст. ст.)1812 г. Ростопчин писал С.К. Вязмитинову: «Есть несколько людей, кои не быв явно в должностях, служили однакоже французам, оправдываясь усердием помогать несчастным. Из употребленных в разных должностях, и ныне под караулом задержанных, титулярный советник Поспелов, известный и прежде по распутству и вольнодумству, вздумал вчерашний день проповедывать возвращение французов в Россию и угрожал мщением. Я его приказал посадить в железа, а прежде он содержался просто под караулом, яко французский комиссар» (Отечественная война 1812 года: Материалы Военно-Ученого архива. Т. 19. С. 400).


[Закрыть].

Наконец, еще одну категорию московских коллаборационистов (и, к сожалению, не столь уж незначительную) составляли те, кто вполне осознанно и активно сотрудничал с оккупантами.

Француз из Эльзаса Фридрих Виллерс, лектор французского языка, магистр Московского университета, содержатель учебного пансиона, остался в Москве намеренно. На подданство российскому императору он не присягал. Уже в первые часы оккупации Виллерс оказался в группе московских иностранцев, которые встречали Наполеона у Дорогомиловской заставы. В дальнейшем Виллерс, как он сам признался, добровольно принимает должность обер-полицмейстера, доставляет Лессепсу список жителей Москвы, «коих он полагал способными к занятию мест комиссаров полиции», занимается организацией полиции, «объявляет прокламации» [401]401
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 59-59об.


[Закрыть]и даже участвует в захвате заложников. О последнем мы узнаем из рапорта комиссара Московского архива коллегии иностранных дел надворного советника Тархова [402]402
  См.: Н.Н. Бантыш-Каменский – Ростопчину. Нижний Новгород, 7 ноября (ст. ст.) 1812 г. // РА. 1875. № 11. С. 296.


[Закрыть]. 13 октября Тархов был отконвоирован в занятый комендантом дом купцов Чороковых на Мясницкой, куда позже были доставлены тайный советник А.В. Повалишин, действительный статский советник А.К. Артаков, отставной бригадир А.Е. Демидов, отставной коллежский асессор П.У. Устинов и титулярный советник Ребров. Вечером к арестованным вошли французский «генерал-комендант» [403]403
  А.Н. Попов был убежден, что это был Дюронель, но мы полагаем, что пришедшим был, скорее всего, генерал Мийо.


[Закрыть]и Виллерс, которые объявили, что арест произведен из-за того, что «Ростопчин отправил на барках 50 человек французов в Казань или в Сибирь, и что они там содержатся плохо». Поэтому Наполеон приказал отослать Александру I и М.И. Кутузову требование их возвратить, в противном случае арестованные будут расстреляны. Несчастных держали под стражей три дня, а на четвертый от имени Наполеона «французский генерал» объявил о их освобождении. После этого они были отконвоированы к Мортье, который, хотя и отпустил их из-под стражи, но приказал регулярно являться к французскому частному приставу [404]404
  А.Н. Попов недоумевал, зачем было брать заложников за несколько дней до оставления Москвы, а через три дня их выпускать. Он находил единственное объяснение в чувстве мести, которое испытывал Наполеон.


[Закрыть]. В целом, Виллерс заслужил ненависть многих москвичей. Штельцер в письме к Гейму даже писал, что однажды Виллерс «запряг впереди дохлой лошади» восемь русских и «погонял палкой» [405]405
  Штельцер – Гейму. 27 октября (ст. ст.) 1812 г. // Андреев А.Ю. Указ. соч. С. 52.


[Закрыть].

При оставлении Москвы Наполеоном Виллерс выехал вместе с французами и пытался скрыться в Шилове, а затем в Стародубовском повете Черниговской губернии, где и был арестован. В ходе следствия оказалось, что многие влиятельные особы готовы были за него заступиться. «Виллерс не может быть выслан из России: у него тут много связей, он получает подробные сведения обо всём», – писал Ростопчин Александру I 17 марта (ст. ст.) 1813 г. [406]406
  Наполеон в России. С. 97.


[Закрыть]Приговоренный Сенатом к ссылке в Сибирь на поселение, он был затем объявлен свободным и прощён! [407]407
  А. Домерг, полный сочувствия к Виллерсу, не пожалел красок, дабы описать, как тот сидел в тюрьме на хлебе и воде, и испытывал на себе грубое обращение тюремщиков. По выходе из тюрьмы Виллерс предстал перед московскими иностранцами с большой бородой, с «грязными растрёпанными волосами, исхудалый, похожий на привидение, вышедшее из могилы» (Домерг А. Указ. соч. 1881. № 9. С. 164). По всей видимости, отношение московских властей, полиции и тюремных надзирателей к подследственным не отличалось гуманностью. Ивашкин (которого одни московские иностранцы характеризовали как человека доброго, другие – как сурового и жестокого) и один из его адъютантов (как писал Нордгоф, «молодой фанфарон») не останавливались перед тем, чтобы поиздеваться над подследственными (Histoire de la destruction de Moscou. P. 180 (200), 181 (2001)).


[Закрыть]

Павел Лакроа, коллежский регистратор, квартальный поручик Московской полиции, 14 сентября «отстал» от полицейской команды, которой было приказано покинуть столицу. При этом он освободил французского пленного командира эскадрона (в русских документах – полковника) Сент-Перна, который был поручен его надзору. Сразу по вступлении французов в Москву он, как следовало из бумаг, оставшихся в доме М.А. Обер-Шальме (там после переезда из дома Дюлона квартировал Лессепс), известил коменданта Дюронеля «о строении шара с указанием на тех, кто этим занимался, какого материала и веществ было употреблено и у кого они куплены» [408]408
  Бумаги, относящиеся…Ч. 2. С. 17.


[Закрыть]. На следствии Лакроа показал, что приказа покинуть Москву не получал и что в дальнейшем «никакой должности не исполнял», а «только смотрел за мужиками, при театре, но избрав удобный случай из Москвы сбежал» [409]409
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 57об.


[Закрыть]. Его бывшие начальники Ростопчин и Ивашкин пытались уличить Лакроа в даче ложных показаний [410]410
  См., например: Ивашкин – Ростопчину. 26 июля (ст. ст.) 1814 г. // ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8. Д. 563. Л. 50-50об.


[Закрыть], но сделать это им не удалось. Лакроа был «оставлен от суда и следствия свободным».

Ещё более странным кажется факт прощения на основании манифеста государя от 30 августа (ст. ст.) 1814 г. губернского секретаря Ивана Щербачёва. Будучи архитектурным помощником штата московской управы благочиния, Щербачёв по его же собственному прошению был назначен в 1-й егерский полк Московского ополчения. Однако в полк не явился, якобы по болезни. В то же время он утверждал, что, взяв из Арсенала ружья и сабли, «подвизался на охране Москвы» перед вступлением в неё неприятеля. Столь же противоречивы были его показания о своей деятельности во время оккупации. То он говорил, что был схвачен неприятелем у Арбатских ворот и представлен Наполеону, то объяснял, что «был насильно взят из квартиры в свиту Наполеона», где никакой должности не отправлял, но почему-то совершал в составе свиты Наполеона (по меньшей мере, дважды) выезды из Кремля [411]411
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 52-52об., 53; ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8. Д. 563. Л. 25–26.


[Закрыть]. В.М. Безотосный не без оснований утверждает, что Щербачёв имел прямое отношение к деятельности французской разведки. Но, проведя до ноября 1814 г. время в тюрьме, он в конечном итоге был прощён!

В отличие от Щербачёва, вина канцеляриста Орлова, заключавшаяся в шпионской деятельности в пользу неприятеля, была доказана. Орлов был арестован у Чёрной грязи на Петербургской дороге возле русской заставы, где он «расспрашивал секретно о расположении войск». Когда Орлова арестовали, он по дороге пытался бежать. При нём нашли не только «билет от дежурного генерала вице-короля Богарне» с изъяснением, что он, Орлов, «имеет собственно от оного вице-короля поручение», но и бумагу, написанную его собственной рукой, со следующим текстом: «ехать 30 или 40 вёрст, после оттуда на великий тракт Воскресенский; узнать ещё когда, куда полки пошли, или идут или дожидаются где и где армия находится» [412]412
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 56об.-57.


[Закрыть]. Однако и Орлов был по манифесту государя от 30 августа (ст. ст.) 1814 г. прощён!

Нам осталась неизвестной дальнейшая судьба Лариона Смирнова, московского купца 3-й гильдии, ставшего комиссаром полиции, приговорённого Сенатом к лишению доброго имени, битью плетьми и отдаче в рабочие. Он был бит и взят крестьянами с. Вохны, которые нашли при нём 2 неприятельские прокламации (как тут не вспомнить о Корбелецком, при котором были такие же прокламации!). В ответ на попытки Смирнова оправдать себя перед Следственной комиссией волостной голова Егор Стулов сообщил, что в с. Вохны Смирнов «провозглашал чтоб крестьяне как хлеб, так и другие припасы, возили в Москву для продажи неприятелю» [413]413
  Там же. Л. 55.


[Закрыть].

По-видимому, ушёл от возмездия и другой изменник – Александр Петрович Лемон (Леймон), приписанный к московскому купечеству. Судя по всему, он сознательно остался в Москве и, будучи знаком с начальником бюро разведки Главного штаба Великой армии генералом М. Сокольницким, вступил во французскую службу по комиссариатской части. Во время оккупации Лемон счёл за лучшее отправить жену Марию (Эмилию) Лемон (Леймон) из Москвы в Ярославль, получив для неё билет для проезда от 24 сентября (ст. ст.) за подписью И.А. Тутолмина(!) (Интересно, что письма мужу из Ярославля Мария Лемон тоже адресовала на имя Тутолмина). Имелись сведения, что Марию Лемон до заставы провожали люди Сокольницкого [414]414
  Бумаги, относящиеся… Ч. 1. С. 151. Шеф эскадрона Р. Солтык, сотрудник Сокольницкого, писал по поводу истории с Марией Лемон: «Я вспоминаю, между тем, одну мистификацию, в которую одна женщина-интриганка повергла Сокольницкого… Эта женщина, у которой была приятная фигура и талант к музицированию, выдавала себя за немецкую баронессу, и много раз посещала генерала; но… обещая что-то разузнать в лагере московитов, и получив 4000 франков… исчезла» (Soltyk R. Op. cit. Р. 313). Факт её отправки Сокольницким (он её снабдил 2 тыс. франков, коляской и 4 лошадьми) с разведывательным заданием в Ярославль и Петербург подтверждается и другими материалами, как и то, что она действительно была урождённой немецкой баронессой (фон Цастров) (См.: Безотосный В.М. Разведка и планы сторон в 1812 году. М., 2005. С. 178).


[Закрыть].